Текст книги "Плавучая станица"
Автор книги: Виталий Закруткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
– Если чего надо, присылай девчат…
Василию помогала Груня. Она вырезала ножницами кожаные прокладки, кипятила смолу, проверяла термометры.
В пятницу вечером работа была закончена. В тесном амбарчике, поблескивая стеклом и металлом, стояли только что установленные аппараты. Два из них представляли собою похожие на опрокинутые бутылки стеклянные сосуды, плотно вставленные в полую чугунную подставку с краном; третий хотя и несколько отличался по конструкции от первых двух, но был построен по такому же принципу: беспрерывно поступающая в сосуд вода своим напором должна была поддерживать заложенную в сосуд икру в состоянии постоянного вращения.
В последний раз осмотрев аппараты, Зубов пошел к Мосолову и попросил его сделать утром контрольное притонение на Таловой.
– Мне нужно отобрать сотню хороших лещей и сазанов, – сказал он. – На пункте все готово, остановка только за рыбой.
– Ладно, – кивнул Мосолов. – Сегодня с низовьев приехал Пимен Гаврилович, мы попросим его засыпать невод.
Василий забеспокоился:
– Боюсь, что ваш Пимен Гаврилыч начнет артачиться. «Не успел, скажет, приехать в станицу, а вы меня на тоню посылаете…»
Однако Талалаев, прочитав записку председателя колхоза, тотчас же согласился засыпать невод на Таловой тоне и только спросил у посыльного:
– А как же с запретом? Нынче ведь не разрешается рыбу ловить. Наскочит инспектор, чего тогда делать?
– Для инспектора-то и ловить будете, – объяснил посыльный. – Ему для чего-то нужны чебаки или сазаны.
– Для инспектора? – удивленно протянул Талалаев и весело подмигнул: – Это другое дело!
Он похлопал посыльного по плечу:
– Сколько же товарищу Зубову чебаков требуется?
– Да не меньше сотни, говорят.
– Ну чего ж, передай председателю, что для инспектора мы с полным удовольствием. Чебаков ему доставим самых отборных. А ежели захочет, то мы их и закоптить или же провялить сможем.
– Ему, говорят, живая рыба нужна.
– Свежачка захотелось? – ухмыльнулся Пимен. – Можно и свежачка, нам это не трудно…
На рассвете сборная бригада оставшихся в станице рыбаков во главе с Талалаевым отправилась на тоню и засыпала невод. Улов оказался удачным: рыбаки выбрали из мотни пятьдесят корзин разной рыбы.
По просьбе Василия Груня переправилась на Таловую, отобрала сто штук самых крупных лещей и сазанов и осторожно уложила их в полузатопленную лодку.
– А чего ж делать с остальной рыбой? – спросил у нее Талалаев.
– Как чего? – удивилась Груня. – Отправьте в цех, Головневу. Нам нужны только лещи и сазаны.
– Ясно! – кивнул Талалаев, посмеиваясь, и провел рукой по усам: – Это что ж, для опытов столько рыбы берете?
– Да, Пимен Гаврилович, для опытов.
– Сотню штук? – недоверчиво переспросил Талалаев.
– Да… А что?
– Ничего… Я просто так… Наукой интересуюсь…
Доставленная к причалу рыба была тщательно осмотрена Зубовым, рассортирована и отсажена в плавающие на реке большие корзины.
Вокруг амбарчика, где располагался рыбоводный пункт, царило необычное оживление: у дверей толпились старики, под окнами сновали ребятишки, в самом амбаре, с любопытством посматривая на хлопотавшего у стола Зубова, чинно стояли Тося, Ира и три их подруги, девушки-комсомолки, которые помогали приводить в порядок амбар.
– Это будут наши новые рыбоводы, – сказала Груня Мосолову,
Кузьма Федорович, покуривая, наблюдал за Зубовым. Подвернув рукава рубашки, Василий стоял у стола и оттачивал на бруске узкий нож. Одна из девушек-засольщиц надела на Зубова свой белый клеенчатый фартук, и он, улыбаясь, сказал Груне:
– Как продавец из гастронома, правда?
На длинном чисто вымытом столе стояли стеклянные банки с притертыми пробками, флаконы с пестрыми этикетками, белели комки ваты, тускло поблескивали ножницы и ланцеты.
«Черт его знает, выйдет или не выйдет? – с волнением думал Зубов. – Люди интересуются этим делом!.. Вон их сколько набилось: дышать трудно… И если я провалю эту первую закладку, все полетит под откос…»
Он старался держаться спокойно, улыбался, шутил, весело покрикивал на ребятишек, но видно было, что он взволнован: на секунду задумываясь, он умолкал, нервно постукивал ногой по полу, часто курил и, встречая тревожный взгляд Груни, встряхивал головой, словно отгонял от себя назойливую, ненужную мысль.
– Ладно! – отрывисто бросил он девушкам. – Давайте начнем.
Груня и Тося вытащили из корзины крупного, с червонеющей чешуей леща и, придержав его руками, уложили в неглубокий вырез стола. Наклонившись, Зубов коротким движением ножа сделал надрез на спине леща, близ головы, обнажил мозг, взял копьевидный изогнутый ланцет, осторожно извлек из мозга рыбы серовато-белую крупинку и опустил ее в стеклянную баночку.
– Это для чего же? – спросила Ира.
– Сейчас… сейчас расскажу… минуточку, – забормотал Зубов.
Работая над второй рыбой, он стал объяснять, посматривая то на одну, то на другую девушку:
– Это важная штука, девушки. Она позволяет нам управлять сроками размножения рыбы.
Держа над ладонью заалевший от крови ланцет, он показал сгрудившимся вокруг стола девушкам лежащую на конце ланцета мелкую крупинку.
– Это гипофиз, придаток головного мозга. Сейчас мы приготовим из него препарат и введем его в самку-икрянку, а завтра получим от этой самки зрелую, готовую к оплодотворению икру.
– Здόрово! – одобрительно сказал Мосолов, подвигаясь ближе к Зубову. – Значит, выходит, что мы можем рыбе свой календарь установить? Так, что ли?
– Именно, – подтвердил Зубов. – То, что мы сейчас будем делать, называется гипофизарной инъекцией. Это открытие нашего советского ученого, и оно имеет для культурного рыбного хозяйства огромное значение, так как позволяет человеку управлять сложным процессом размножения рыбы…
Когда нужное количество гипофизов было вынуто, Зубов взял со стола флакон с прозрачной жидкостью и налил в баночку, где лежали похожие на светлые бисеринки гипофизы.
– А это что? – спросила Тося.
Зубов протянул ей флакон:
– Посмотрите. Это ацетон. Он обезжиривает гипофизы и удаляет из них влагу… Через четверть часа мы сольем помутневшую первую порцию ацетона и наполним баночку новой порцией…
Проходили часы, но из амбарчика никто не уходил. Взрослые и дети с одинаковым интересом смотрели на все, что делал Зубов. Старухи станичницы, покачивая головами, говорили вполголоса:
– Разве ж это все поймешь?
– Тут для этого дела не колхозник, а доктор из больницы требуется.
– Да и доктор навряд ли поможет. Он ведь по людям понимание имеет, а рыба – совсем другое…
– Нет, наш станичник тут не разберет что к чему…
– Ничего, бабушка, придет время – все разберутся, – отозвался Зубов. – Раз человек ошибется, другой раз, а потом сделает все, что надо. Ученые люди помогут нам разобраться…
– Н-да… наука до всего доходит, – поддержал стоявший в дверях Мосолов.
Он не слишком верил зубовской затее, но и ему хотелось, чтобы первый в колхозе опыт инкубации икры удался. Именно поэтому Кузьма Федорович уже несколько раз подходил к Василию и гудел ему в ухо:
– Не робей, Кириллыч. Ежели чего надо будет, мы поможем. Ты только поддержи нашу колхозную марку, не ударь лицом в грязь.
Вынутые из ацетона гипофизы просохли и стали похожи на твердые бусинки. Зубов выложил их в круглую фаянсовую чашечку и растер в порошок. Потом он вылил туда отмеренный в мензурке раствор, подождал немного и, вынув из никелированной коробки шприц, вставил иглу и сказал девушкам:
– Давайте икрянок из второй и третьей корзины. В ведро берите не больше одной рыбы. Самое главное – ничем не беспокойте отсаженных самок… – Он повернулся к Груне: – Пойди с ними, Грунечка… проследи сама…
Девушки побежали к берегу, и вскоре одна за другой стали возвращаться в амбарчик, осторожно неся на коромысле закрытые сеткой ведра. Тося вынула из ведра первую брюхатую сазаниху и положила на стол. Шевеля янтарными плавниками, рыба ударила хвостом по скользкой доске и, если бы Мосолов не придержал ее, слетела бы на пол.
Зубов опустил шприц в баночку и посмотрел на свет.
– Так, – пробормотал он, – точно полтора кубика.
Шагнув к столу, он крикнул Тосе:
– Держите рыбу!
Он нащупал на спинной части рыбьего туловища удобное место и довольно уверенно вонзил иглу наискось по направлению к голове, потом, придерживая шприц, неторопливо ввел жидкость.
– Готово. Кладите в ведро и несите обратно, – скомандовал он. – Только, смотрите, отсаживайте инъекцированных самок в отдельные корзины. Давайте следующую рыбу!
Закончив работу, Василий тщательно вымыл руки и сказал устало:
– На сегодня, товарищи, все… То, что нами сейчас сделано, вызовет полное созревание икры в те часы, какие нам нужны. Завтра в полдень мы начнем первую закладку.
Люди, переговариваясь, разошлись по домам. В этот вечер вся станица говорила о том, что делается в старом амбарчике на винограднике. Многие собирались туда назавтра, чтобы увидеть, как инспектор будет закладывать в рыбоводные аппараты сазанью и чебачью икру.
– Ну как? Выйдет, Вася? – тревожно спросила Груня, когда все ушли.
– Должно выйти, – не очень уверенно ответил Зубов. – Уж очень устаревшие аппараты ты привезла…
Он посмотрел на девушку и засмеялся: в Груниных волосах, на лбу и на шее блестела рыбья чешуя.
– Ничего, Грунюшка, выйдет, – сказал Василий, – а теперь давай я тебя умою, посмотри, на кого ты похожа!
Домой они ушли вместе.
Утром вся «рыбоводная бригада», как кто-то назвал девушек, была в амбаре. Вслед за девушками туда потянулись старики, женщины, дети. Пришел даже старый паромщик Авдей Талалаев.
Вся рыба уже была принесена из отсадочных корзин и уложена в наполненную речной водой ванну.
Зубов медленно подвернул рукава рубашки, подвинул к краю стола чистый эмалированный тазик и повернулся к безмолвно ожидавшей Груне:
– Давай, Грунечка!
Груня выбрала из ванны тяжелую икрянку-сазаниху и подала Василию. Блестя глянцевой желтизной чешуи, рыба тревожно заглатывала воздух и довольно вяло заносила то влево, то вправо скользкое, пахнущее рекой туловище.
Прижав голову рыбы локтем и придерживая ее извивающийся хвост, Василий наклонился над тазом, осторожно сжал пальцами брюхо сазанихи и, не ослабляя тугого зажима ладони, стал подвигать руку к повисшему над тазом рыбьему хвосту.
На белую эмаль тазика брызнула икра.
– Хорошая самка, – сквозь зубы сказал Василий, – давай вторую!
Он выдавил икру из второй рыбы, потом из третьей. Люди молча наблюдали за ним. Только Авдей Гаврилович, разглядывая тазик с икрой, попробовал пошутить:
– Ну, теперь сюда доброго луку да постного маслица – и закуска под водку готова.
На шутку паромщика никто не ответил.
Покончив с икрянками, Василий коротко бросил:
– Давай самцов, Груня!
В тот же тазик, где лежала только что выдавленная икра, он выдавил у сазанов молоки, подлил в тазик немного мутной воды, чтобы лишить икринки клейкости, и стал пучком гусиных перьев помешивать икру.
– Европейские и американские рыбоводы при смешивании икры с молоками прибавляли много воды, – задумчиво сказал Зубов. – Наш русский ученый Врасский изобрел сухой метод, и это оказалось гораздо лучше. Сейчас мы разрабатываем полусухой метод. У нас в техникуме ставились такие опыты…
Хитро скосив глаза, паромщик Талалаев оглянулся, как бы ища поддержки, и махнул рукой:
– Товарищ инспектор сказки рассказывает! Рыба плодится в воде, а вы, значится, желаете свой закон ей установить, Каждому насекомому спокон века своя фортуна в природе показана, а вы хочете на свой манер это дело перекроить!..
Вытирая полотенцем руки, Василий возразил спокойно:
– Умные люди говорят, что в природе не все хорошо устроено. Кое-что надо исправлять, дедушка. Вот мы и пробуем исправить.
– Ну чего ж, – смиренно согласился дед, – дай боже нашему телку волка съисть.
– Поживем – увидим, – засмеялся Василий, – может, и съедим!
Он сказал это, но полной уверенности у него не было. Первый опыт мог оказаться неудачным. Оставалось одно: ждать…
…Теперь Груня с утра до поздней ночи дежурила в старом амбаре. Из сложенной в аппараты икры вскоре выклюнулись личинки. Тонкие, прозрачные, как стекло, с неуклюжими желточными пузырями, еще не похожие на рыб, они кишели в сосудах, и Груня часами любовалась ими, приговаривая:
– Мои малышки, мои котики… Скоро мы вас выпустим в реку, и вы поплывете в далекое синее море.
Целый день двери амбара были широко распахнуты. Люди толпами приходили смотреть аппараты, причем приходили не только рыбаки, но и колхозники соседних полеводческих колхозов. Они наблюдали легкое движение личинок, переглядывались и говорили степенно:
– Красивое дело! Тут, ежели его как следует поставить, большая польза хозяйству будет.
– Еще бы не польза! Как курчат, рыбу выращивают. Все стадо посчитать можно и учет ему вести!
Особенно подолгу присматривались к личинкам колхозники-степняки. Дожидаясь у парома, на переправе, они приходили в амбар, беседовали с Груней и Василием, говорили друг другу:
– Для нас – это самое нужнейшее дело. Земли наши лежат далеко от реки. Мы сейчас пруды роем. Вот бы для наших прудов рыбку вырастить!
– Вырастим и для ваших прудов, – весело обещала Груня.
Но однажды утром, придя в амбар, она замерла от испуга: поступающая в аппараты вода неторопливо кружила множество мертвых личинок.
Груня бросилась за Зубовым, они вдвоем прибежали в амбар, и Василий растерянно посмотрел на аппараты.
С досадой тряхнув головой, он сказал смущенно:
– Ничего не понимаю. Все было сделано как надо.
Он забегал по амбару и остановился, осененный догадкой:
– Должно быть, мы прозевали отсадку личинок из аппаратов в ящики. После выклевывания из икры личинки карповых должны пройти стадию некоторого покоя, неподвижности. А в аппаратах ни на секунду не прекращается быстрая циркуляция воды.
Тронув огорченную девушку за плечо, Зубов сказал тихо:
– Ладно. Давай, пока не поздно, выберем живых личинок и отсадим в ящики, на реку. А опыт свой мы все-таки будем продолжать. Правда, Грунечка?
– Правда, Вася, – ответила Груня, вытирая слезы.
5
Вода медленно сходила с займищ, словно нехотя уступала настойчивости солнца и ветра, иссушавшего теплую землю. На залитых лугах островками стали обозначаться самые высокие места – холмики, бугорки, древние татарские могилы, которые были рассыпаны по всей придонской степи. Проходили недели, и вода, убывая, вливалась обратно в реку, а вместе с нею скатывалась выметавшая икру рыба. Вслед за старой рыбой к реке тянулось много рыбьей мелочи. Но в озерах и ериках оставалась масса молоди, которая не чувствовала приближающейся смертельной опасности.
А опасность надвигалась все более неотвратимо: днем и ночью незаметно уходила с займищ вода, и уже близок был тот час, когда последняя полоса береговой суши, выйдя из воды, должна была стать барьером между рекой и теми полыми водами, которые блестели во всех углублениях займища: озерах, ериках, старицах, мелких музгах.
В каждом таком углублении ежегодно задерживалось множество молодой рыбешки: маленьких лещей, сазанов, судачков. Чем мельче становились отрезанные от реки водоемы, тем больше погибало оставшейся там рыбьей молоди: ее склевывала прожорливая болотная птица, жрали пасущиеся на займище свиньи. Когда летнее солнце лишало полои последней влаги, остаткам несозревшей молоди приходил конец: точно опавшая с деревьев листва, валялась несметная масса рыбинок на обезводевшей земле; судорожно заглатывая сухой, палящий воздух, поводя тронутыми степной пылью жаберками, тараща в небо тускнеющие глаза, издыхали миллионы рыбок бессмысленно и нелепо, по слепому закону не рассуждающей природы.
…Четверо суток сидел Зубов над планом спасения рыбной молоди, предусмотрел каждую мелочь, несколько раз бегал советоваться с Груней, а она уже шила с подругами марлевые черпаки, проверяла в колхозных складах тару для перевозки молоди и не один раз, чуть не плача, говорила Василию:
– Негодяи эти кладовщики… Чистые бочки были приготовлены еще зимой, а они их поналивали всякой дрянью: керосином, смолой, купоросом… Как я теперь в таких бочках молодь перевозить буду? У меня же погибнут все рыбки…
Василий мрачнел. Он вообще не мог выносить вида плачущих женщин, а когда начинала плакать Груня, ему хотелось зубами вцепиться в горло любому обидчику.
А она прятала от него заплаканное лицо и грозилась:
– Я им за каждую рыбку душу вытрясу… Бочки мне испакостили, марлю всю израсходовали, лопат не приготовили… Как я работать должна?
– Ничего, Грунечка, сделаем что-нибудь, – успокаивал Зубов, – я поговорю с председателем… У них там новые бочки приготовлены для вина, используем эти бочки… За марлей можно человека в райздрав послать, объяснить, в чем дело, они дадут марли. А лопаты отремонтируем старые, я сам схожу к кузнецам.
В самый разгар подготовки рыбколхоза к спасению молоди Василий узнал, что все голубовские рыбаки возвращаются с низовьев и что у плотины будет работать научная экспедиция.
– Какая экспедиция? – спросил Василий.
Кузьма Федорович озабоченно пожал плечами:
– По изучению белуги.
– Белуги? – обрадовался Зубов. – А кто руководит этой экспедицией, не слышали? Не профессор Щетинин?
– Во-во, профессор Щетинин, – подтвердил председатель, – так написано в телеграмме, а телеграмма прислана прямо из министерства. Завтра они будут здесь…
Зубов ушел из правления с бьющимся сердцем и сразу пошел к Прохоровым обрадовать Груню сообщением об экспедиции.
Профессора Илью Афанасьевича Щетинина Зубов знал давно: еще до войны, когда Василий, будучи совсем мальчишкой, держал экзамены в рыбопромышленный техникум, студенты старших курсов по-дружески предупредили его, чтобы он не совался к экзаменаторам, если в кабинете будет присутствовать профессор Щетинин. «Он все равно зарежет», – пугали его доброжелатели. Как назло, в ту самую минуту, когда Зубов уселся перед молодой женщиной-экзаменатором и начал отвечать на вопрос, в комнату, шаркая башмаками, вошел высокий и тощий, как жердь, старик в роговых очках. Это и был профессор Щетинин. Он, насупившись, выслушал ответы Василия, несколько раз грубовато перебил его, но ничего не сказал. По этому экзамену Зубову была все же поставлена пятерка.
Потом, уже учась в техникуме, Василий несколько раз украдкой проникал в аудиторию старших курсов, чтобы послушать лекции Щетинина по ихтиологии и рыбоводству в естественных водоемах. Лекции этого высокого хмурого старика покорили Зубова. Профессор Щетинин читал так, как не читал никто: он прекрасно знал рыб, мог бесконечно рассказывать о жизни в воде и вместе с тем бесстрашно и резко подчеркивал иногда свою беспомощность во многих научных вопросах. «Я этого не знаю, – говорил Щетинин студентам, – не знаю и ничего не могу сказать. Это надо нам изучать вместе с вами». Зубову, как и всем другим, нравилась такая бесстрашная честность, она проникала в сердца слушателей гораздо глубже, чем гладкие лекции самодовольных всезнаек.
Позже, когда Василий по окончании войны демобилизовался из армии и был зачислен на второй курс техникума, он снова встретился с еще более постаревшим профессором Щетининым. Несмотря на то что многие рыбники не любили старика, считали его слишком беспокойным и раздражительным человеком, а некоторые – за глаза, конечно, – называли грубияном и даже склочником, Василию что-то нравилось в Щетинине: то ли действительно тяжелая для окружающих прямота и резкость его характера, то ли стыдливо спрятанная в глубине души поэтическая влюбленность в природу.
За три года пребывания в техникуме Василий Зубов все больше и больше привязывался к своему учителю, ходил за ним по пятам и готов был ночами не спать, лишь бы слушать рассказы старика о разных морях и реках, о бесчисленных озерах России, которые повидал Щетинин, долгие годы занимаясь рыбоводством, о повадках и нравах рыб и, самое главное, о будущем рыбного хозяйства. Это был конек Щетинина. Он постоянно носился с планами организации новых форм рыбоводства, писал множество докладных записок, заявлений, телеграмм в различные тресты, комбинаты, управления, главки, а потом вдруг надолго исчезал, бродя где-нибудь по рекам или месяцами высиживая на берегу какого-нибудь озера и наблюдая неизвестную разновидность леща.
Узнав о том, что Щетинин будет возглавлять экспедицию по белуге и со дня на день должен приехать в Голубовскую, Василий побежал к Груне в амбар и закричал с порога:
– К нам едет Щетинин!
– Какой Щетинин? – всполошилась Груня.
– Помнишь, я тебе рассказывал о нем: мой учитель! Посмотришь, Грунечка, какой это человек, – забегал по комнате Василий. – С ним день побудешь – на голову выше станешь, и настроение у тебя появится такое, как будто за спиной выросли крылья.
Груня с тревогой посмотрела на подруг, на разбросанные обрывки марли и испуганно тронула Зубова за рукав:
– Ой, я боюсь, Вася!
– Чего?
– Как же я буду при Щетинине руководить спасением молоди? Он еще изругает нас всех. Ты ж рассказывал, что он всех ругает.
– Ну уж не придумывай, Груня, – засмеялся Зубов, – я тебе никогда не говорил, что он всех ругает. К нему просто привыкнуть надо…
Вечером Зубов встретился с Мосоловым, и тот сообщил ему, что Щетинин едет в Голубовскую на катере «Жерех», который придан экспедиции, и что катер должен прибыть завтра утром.
– Следом за «Жерехом» идут наши рыбацкие дубы, – сказал Кузьма Федорович, – они тоже, наверное, прибудут завтра к вечеру.
– А как же с выполнением плана? – спросил Зубов, не понимая, почему председатель, говоря о возвращении рыбаков с низовьев, загадочно пощелкивает пальцами здоровой руки и явно радуется чему-то.
– План будет выполняться на месте.
– Как на месте? – удивился Василий. – А запрет?
Мосолов заулыбался:
– Для вылова белуги Щетинину нужны обе наши неводные бригады. А все, что будет поймано, кроме белуг, министерство разрешило нашему колхозу сдавать в рыбцех в счет годового плана добычи.
– Значит, и Щетинин будет доволен и рыбколхоз в убытке не останется?
– То-то и оно, – кивнул Мосолов. – Теперь мы сможем всю сетчиковую бригаду деда Малявочки бросить на спасение молоди, а то наш рыбовод уже который день в три ручья слезы льет, говорит, что работы, дескать, будут сорваны…
Придя домой, Василий решил сразу лечь спать, чтобы встать пораньше и побежать на берег к прибытию «Жереха». Проснулся он на рассвете, быстро умылся и, не будя сладко спавшего Витьку, пошел на берег.
Каждая река особенно хороша по утрам, и Василий с детства любил утренние прогулки. Он присел на чей-то вытащенный на песок каюк и закурил. Солнца еще не было видно, но ранняя заря, спрятанная за лесом Церковного рынка, уже тронула яркой киноварью верхушки надречных верб и тополей. Охлажденные за ночь воды спокойной реки синели гладким разливом, кое-где над рекой клубились едва заметные клочья тумана. В окутанных дымчатыми тенями лесах щебетали проснувшиеся птицы.
«Жерех» показался в восьмом часу. Он шел, таща на буксире три глубоко сидевших в воде широких паузка, и резкое пахканье его дизеля Василий услышал издалека. Однако, к удивлению Василия, профессора Щетинина на катере не оказалось.
– А где же Илья Афанасьевич? – спросил Зубов у рулевого, румяного парня в брезентовой куртке.
– Они на рыбацких дубах, – зевая, сказал рулевой. – Мы догнали дубы возле мелеховского переката, и Илья Афанасьевич пересели до рыбаков.
– Зачем?
– Кто их знает. «Вы, говорит, не ожидайте меня, двигайтесь дальше, а я, мол, доберусь до Голубовской с рыбаками».
Василий засмеялся. Он сразу узнал в этом знакомые ему черты щетининского характера, те самые черты, которые многие недолюбливавшие старика рыбники называли капризами, кониками, номерами и трюками.
Днем, ожидая подхода рыбацких дубов, Василий помогал Груне готовить тару для молоди. Они провозились в колхозном складе часа четыре: следили за мойкой новых бочек, проверяли большие резиновые ванны, объясняли плотнику, как надо сделать учетные ловушки.
Перед вечером вместе со всей станицей Василий и Груня пошли на берег.
Озаренная заходящим солнцем, на излучине показалась длинная вереница рыбацких дубов. Над темными бортами ладно взлетали десятки весел. Чистые мужские и женские голоса пели протяжную песню о Степане Разине, и затихающее ее эхо носилось над лесами и займищами.
– Хорошо поют, – задумчиво сказала Груня.
Дубы подошли к причалам все вместе, плотно сомкнутым караваном: над бортами с грохотом взлетали широкие сходни, и рыбаки один за другим стали выходить на берег.
– Вот он, Щетинин, – шепнул Василий Груне.
Поддерживаемый под руку Архипом Ивановичем, неловко стуча тяжелыми солдатскими башмаками, по сходням спускался высокий прямой старик. У него было морщинистое лицо с колючим, небритым подбородком и крупным носом, на котором крепко сидели сверкающие массивными стеклами очки. Старик был одет в грубошерстный костюм песочного цвета и форменную фуражку с круглым гербом. Измятые брюки и китель профессора были забрызганы водой и грязью.
Шагнув на сходни, Василий закричал радостно:
– Здравствуйте, Илья Афанасьевич!
Холодные старческие глаза Щетинина тронула искорка теплоты. Он протянул Зубову большую, испачканную илом руку и проговорил резким, скрипучим голосом:
– Здравствуйте, Зубов. Вот вы, оказывается, где устроились! Хорошо… К-кажется, Василием вас зовут? Василий… п-по батюшке?
– Василий Кириллович, – подсказал Зубов.
– Да, да. Вспоминаю, как же…
Щетинин говорил с трудом, точно держал во рту круглый речной голышок и он мешал ему быстро и внятно произносить нужные слова. Иногда, раздражаясь и злясь, профессор даже начинал заикаться, внезапно умолкал, упрямо глядя в лицо собеседнику выпуклыми недобрыми глазами, и, овладев собой, вновь начинал прерванную нервной спазмой речь.
– Как вы тут живете? – спросил Щетинин, опираясь на руку Василия и идя рядом с ним. – Рыбы у вас много воруют?
– Не очень много, Илья Афанасьевич.
Уступив место идущей сбоку Груне, Василий сказал профессору:
– Это рыбовод Голубовского колхоза Аграфена Ивановна Прохорова.
Щетинин, кивнув, посмотрел на девушку:
– Очень приятно. Курсы кончали?
– Годичные курсы, – зарделась Груня, – в прошлом году окончила…
Они шли в станицу, окруженные весело гудевшей толпой рыбаков. Нагруженные мешками и корзинками, рыбаки брели медленно, вразвалку, прижимая к себе вертевшихся под ногами ребятишек и осматривая выплывающие из воды станичные улицы, над которыми темнела пышная весенняя зелень. Василий успел на ходу поздороваться с Марфой, взял ее корзинку, перебросился несколькими словами с Архипом Ивановичем и побежал догонять Щетинина.
Профессору было тяжело ходить, и ему отвели комнату поближе к реке, в домике деда Малявочки, стоявшем на самом берегу. Вечером, когда Щетинин отдохнул, Зубов пошел к нему и застал Илью Афанасьевича на крыльце. Он сидел с огромным, как гора, Малявочкой и, ловко свертывая папиросу, говорил о белугах:
– Это, дед, интересная рыба, чисто русская. Она водится только в наших водоемах. Мы ее мало знаем, белугу, а о ней можно большие книги писать. Вот и надо нам изучать образ жизни белуги, ее поведение в море и реке, условия ее размножения…
– А почему, Илья Афанасьевич, вы выбрали для наблюдений Голубовскую? – спросил Василий, присаживаясь на ступеньки крыльца.
Щетинин пустил густые клубы табачного дыма и закашлялся.
– Меня беспокоит голубовская плотина. Вы ведь знаете, что часть белужьего стада идет нереститься уже тогда, когда фермы у плотины поставлены и река перерезана. Между тем основные белужьи нерестилища расположены гораздо выше вашей станицы. Следовательно, плотина преграждает белуге нерестовый ход. Огромные белуги толкутся у самого шлюза, обивают себе носы об острые края ферм, пытаются силой прорваться сквозь преграду и уходят ни с чем… – Профессор вытряхнул из мундштука догоревшую скрутку и сказал задумчиво: – Не найдя своего нерестилища, белуга не может выметать икру, которая претерпевает перерождение, и самка остается без потомства… Правда, тут многое еще не ясно, но для меня, по крайней мере, ясно одно: человек должен помочь рыбе. Вот мы и хотим попробовать один способ такой помощи.
– Какой же способ? – спросил Зубов.
– Будем ловить икряных белуг и молошников и попытаемся перебросить их за плотину, чтобы они свободно прошли к местам нереста. Вероятно, это будет трудная работа, потому что мы не имеем тут никакого опыта…
Они помолчали. Дед Малявочка, поглядывая на мерцающие вдали белые и красные огоньки бакенов, почесал мохнатую грудь и сладко зевнул:
– Старые люди говорят, что белужий камень от любой болезни человека спасает… Энтот камень и от порчи вылечивает, и от дурного глазу, и от всякой болячки… Попадается у белуги в почках такой камень, навроде курячего яйца. Возьмешь его в руку, спервоначалу мяконькой, а после твердее, как мосол делается… Оно и осетёр имеет такой же камень, а только осетровый куда слабже по силе…
Лениво пролаяла соседская собака. На виноградниках сонно закричала иволга.
– Ну и что ж, Ерофей Куприяныч, лечили вы кого-нибудь белужьим камнем? – усмехнулся Щетинин.
– Я-то сам, можно сказать, не лечил, – признался Малявочка, – а дед мой покойный кривую Талалаиху на ноги энтим камнем поднял. Здоровая была баба, они богато жили, а потом чего-то ноги у нее отнялись, годов, кажись, трое с лежанки не вставала. По врачам ее возили, шептухи всякие над ей колдовали, ничего не помогло. А дед вылечил ее белужьим камнем. Как зачал весной лечить, так до осени эту калеку на ноги поставил. Апосля он белужий камень чиновнику на шахтах продал за десять целковых, чиновник от запоя хотел камнем лечиться…
– Слышал, Зубов? – сдерживая улыбку, спросил Щетинин. – Впрочем, говорят, белужья печень содержит вещества, излечивающие людей от такой тяжелой болезни, как белокровие…
Он стал спрашивать Василия о работах по спасению рыбной молоди, и Василий рассказал ему, как рыбколхоз готовился к этому, и пожаловался на то, что колхозное правление все же до сих пор считает спасение делом второстепенным и не уделяет ему достаточного внимания.
Выслушав Василия, Илья Афанасьевич неожиданно обрушился на него:
– Вы сами в этом виноваты, – раздраженно сказал Щетинин, – нельзя считать, молодой человек, что инспектор рыболовного надзора – это участковый м-милиционер и что ему надлежит только составлять п-протоколы. Вы сидите тут несколько месяцев, надо было повести работу так, чтобы у вас каждый колхозник знал, что значит для государства спасение тридцати или сорока миллионов рыбной молоди.
– Мы говорили об этом на заседании правления, – попробовал возразить Зубов.
– Мало и п-плохо говорили… Я сам завтра зайду в колхоз…
Щетинин с кряхтеньем поднялся, вздохнул, протянул Василию руку и сказал виновато:
