Текст книги "Плавучая станица"
Автор книги: Виталий Закруткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Ты, Федорыч, хотя и танкист, а шляпа. Да-да, не обижайся! В рыбацком деле смелость нужна. И риска тут бояться нечего. Ежели лед раскололся и река пошла, тут, брат, нечего турусы разводить и народ расхолаживать. А будешь по бережку в калошах разгуливать да погоды ждать, самый добычливый улов упустишь…
Сбив шапку на затылок, Архип Иванович закричал:
– Разгрузили? Давай второй невод на засыпку! Нечего время терять!
3
Через неделю на реке не осталось ни одной льдинки, В рыбколхозе шел круглосуточный лов. Все бригады не сходили с дубов, баркасов и каюков: люди, сколотив из досок незатейливые балаганы, ночевали прямо на тонях, чтобы не тратить времени на возвращение в станицу и на утренние сборы к промыслу.
Казалось, вся станица переселилась на реку. Дома оставались только древние старики и маленькие дети. Каждый, кто мог помочь на промысле – мужчины, женщины, подростки, – после ледохода жил на реке. Днем и ночью на левобережье, где были расположены основные голубовские тони, горели костры. Невода и сети не успевали просыхать, как их снова укладывали на дубы и начинали засыпку.
Кузьма Федорович Мосолов торопился с добычей рыбы и торопил рыбаков. Скоро на реке вступал в силу длительный весенний запрет, и председатель хотел выполнить до запрета хотя бы третью часть плана.
Из района и из области шли телеграммы с запросами об улове рыбы, требования о представлении ежедневных сводок, напоминания и приказы. Кузьма Федорович с помощью бухгалтера наскоро отвечал на все эти запросы и снова бежал на тоню, проверяя каждый невод и отмечая в потертой книжечке цифры вылова по каждой бригаде. Пока все три бригады ловили с одинаковым успехом, и трудно было сказать, какая из них окажется первой.
Голубовский рыбколхоз соревновался с соседним рыбколхозом, расположенным на хуторе Судачьем, в шести километрах за излучиной реки. На совместном заседании правлений обоих колхозов был придуман остроумный способ взаимной информации: на самых высоких придонских холмах рыбаки-колхозники установили две высоченные мачты – одну на участку голубовского, другую на участке судачинского колхоза. Если рыболовецкие бригады к вечеру выполняли дневной план добычи, на мачте взвивался красный флаг, чтобы предупредить соседа: «У нас выполнено». Если план перевыполнялся, поднимали два флага, а если дневное задание оставалось невыполненным, на мачте не поднимался ни один флаг.
С первых же весенних притонений на обеих мачтах каждый вечер алели победные флаги, и еще никто не мог предсказать, кому доведется получить знамя – голубовцам или судачинцам.
Тяжело нагруженные рыбой баркасы с утра до ночи сновали от левобережья к станичным причалам, где целая толпа говорливых девушек из транспортной бригады перегружала снулую рыбу в корзины, а возчики увозили ее в рыбцех.
– Скоро вы, кажется, весь свой двор завалите рыбой, – сказал Зубов Головневу, наблюдая за выгрузкой и засолом рыбы в цехе.
Головнев вытер рукавом потное лицо.
– Я, Василь Кириллыч, со дня на день жду подхода заводских катеров, – объяснил он. – Катера у нас оборудованы по последнему слову техники: на них и холодильники есть, и передвижные краны, и рыбососы, и всякие механические прессы. После подхода катеров мне легче дышать будет: они почти всю рыбу прямо с баркасов грузят в трюмы и увозят на завод…
После осмотра рыбы в цехе Василий бежал к лодке, возле которой возился недавно принятый на службу моторист Яша, худощавый паренек-инвалид с черной лентой, закрывающей левый, выбитый осколком мины глаз.
– Ну, Яша, как дела? – спрашивал Василий, любуясь ловкими руками моториста.
– Все в порядке, Василь Кириллыч, – рапортовал моторист, – детали все смазал, мотор проверил. Не лодка будет, а зверь.
– Вот и хорошо. Надо готовиться к выезду…
Вечером Зубов решил поговорить со своим помощником. После разговора с Груней на берегу он чувствовал себя немного виноватым перед ней, ему очень хотелось увидеть ее и извиниться за свою резкость. Он пошел к Прохорову, но Груни дома не оказалось. Иван Никанорович, сидя у окна и разложив на подоконнике инструменты, затачивал большие сомовьи крючки.
Скинув шапку, Василий присел на табурете, осмотрелся и задержал взгляд на стоявшем в углу карабине. Он взял карабин, щелкнул затвором, заглянул в ствол.
– Грязноватое у вас ружье, Никанорыч, – нахмурился Зубов, – ржавчина кругом, пылищи набилось во все пазы. За такое оружие у нас в полку старшина спуску не давал.
– Я почищу, Василь Кириллыч, – сказал Прохоров, – а только оно мне ни к чему: я все одно ни разу с него не стрелял.
– Что, мирно жили с браконьерами? – усмехнулся Василий, ставя карабин на место.
Досмотрщик, не поворачиваясь к нему, наклонился ниже к подоконнику.
– Мое дело было маленькое, Василь Кириллыч, – виновато пробормотал он, – мне что начальство приказывало, то я и выполнял. Мы людей не трогали, и люди на нас не обижались.
Поднявшись с табурета, Зубов прошелся по комнате, искоса взглянул на убранную белым покрывалом узкую кроватку в углу и заговорил, глядя в спину досмотрщика:
– Людям, конечно, было неплохо, и добрые друзья да родственники инспектора хорошо жили, а государство страдало, потому что его обворовывали браконьеры, причем обворовывали совершенно безнаказанно, хищнически уничтожая множество рыбы. Так я говорю или нет?
– Оно, может, и так, а только…
– Подождите, Иван Никанорович. Вы знаете, что у нас на участке добыча рыбы снизилась в несколько раз? Знаете? А ведь мы с вами ответственны за это в первую очередь, и с нас народ спросит прежде всего…
Он молча походил по комнате, достал из полевой сумки сборничек законов по рыбоохране, полистал его и протянул досмотрщику:
– Прочитайте эту книжечку, Иван Никанорович, и учтите, что советские законы пишутся для того, чтобы их выполнять…
– А как же! – смутился Иван Никанорович. – Разве я против законов? Я не против…
Зубов присел на табурет. Осторожно подбирая слова, он сказал тихо:
– Вот что, Иван Никанорович. Мне не хотелось говорить вам об этом, но все-таки скажу. Некоторые товарищи, очень уважаемые, настаивают на освобождении вас от работы. Слабый, говорят, человек. Да, да… Я поручился за то, что вы будете хорошо работать. Не подводите же меня, поймите, что вы можете принести и мне и себе большой вред… Понимаете, я ведь тут новый человек, могу ошибиться, сделать не то, что надо. Кто же мне должен помогать, как не вы?
Растерянно перелистывая книжку, Прохоров с виноватым видом взглянул на Зубова:
– Люди правду говорят, Василий Кириллович, – морща лоб, сказал он, – какой-то я негромкий человек… дюже смирный, без голоса… И не то что боюсь… нет… Мне как-то совестно доказывать людям, что этого, мол, делать нельзя. Ну, раз скажешь, два, а он одно знает – просит: дозволь, дескать, половить маленько… Дозволишь ему черпаком ласкирей половить, а он, глядишь, накидную сеть приспосабливает…
– Вот видите, – перебил Зубов, – этого делать нельзя. Разрешено ловить удочками и сачками – пусть ловят, а так мы живо всю рыбу разбазарим.
Прохоров закивал головой:
– Правда, Василий Кириллыч, истинная правда.
У него дрогнули губы:
– А должности прошу меня не лишать… Куда же мне тогда податься? И здоровье мое плохое, и года уже немалые…
Иван Никанорович не договорил. В комнату, стукнув дверью, вошла Груня.
Должно быть, услышав слова отца, она остановилась у порога, откинула на плечи белый шарфик и сказала укоризненно:
– Что вы все плачете, батя?
Исподлобья взглянув на поднявшегося с табурета Зубова, Груня поздоровалась издали, подошла к отцу и, пряча ласку, тронула его за рукав:
– Вам давно пора уходить из надзора… Ничего у вас не получается… Нет, правда, – повернулась она к Василию, – вы бы освободили отца, ему уже трудно работать на реке.
– Иван Никанорович только что просил о другом, – возразил Зубов.
Девушка сердито пожала плечом:
– Напрасно просил…
«Искренне говорит или притворяется?» – подумал Зубов, наблюдая за Груней.
– Почему же напрасно? Он давно работает, привык.
– Вот именно: привык. И люди к нему привыкли. Свой человек, говорят, значит, можно ловить рыбу сколько хочешь.
Иван Никанорович удивленно поднял брови:
– Кто ж это так говорит?
– Все говорят…
Теребя конец шарфика, Груня прошлась по комнате и стала перекладывать лежавшие на столике книги.
– Мы, собственно, уже закончили разговор с вашим отцом, – сказал Зубов. – Он останется на прежней работе.
Зубову не хотелось уходить, но, взяв шапку, он простился с Иваном Никаноровичем и подошел к Груне:
– До свиданья.
Ресницы девушки дрогнули:
– До свиданья…
И как Груня ни прятала глаза, Зубов сразу понял, что она просит его остаться. Но теперь, когда он уже собрался, а она ничего не сказала, оставаться было неловко, и он быстро попрощался и ушел.
…В то самое время, когда Василий Зубов беседовал с Прохоровым, в домике старого паромщика Авдея Талалаева собрались станичники: дружок Егора Талалаева продавец сельпо Трифон Сазонов и плотник со шлюза глухонемой Тит Чакушин, здоровенный добродушный детина лет сорока.
Когда гости подвыпили, разговор перекинулся на то, что больше всего волновало собравшихся, – на рыбу. Чистенький, розовый паромщик, сияя седой бородой и гладкой лысиной, посматривал на веселого сына, на продавца Тришку Сазонова, посмеивался и покачивал головой. Глухонемой Тит, сидя в конце стола, глушил стакан за стаканом и мрачно сопел.
– Эхе-хе! – незлобно вздохнул дед Авдей, подталкивая локтем сына. – Гляжу я на тебя, Егорка, и думаю: до чего же молодежь у нас жидкая пошла, уж такая тебе хлипкая, ни до чего не способная молодежь. Мы, бывало, каждую весну, как только лед сойдет, так цельные ночи на реке пропадали. Рыбы до дому приволакивали несчетное число. А потом, конешное дело, продавали рыбку, сапожки хромовые со скрипом себе покупали, сюртуки суконные справляли, девок щиколатом да пряниками задаривали. Весело жили.
Он поднял дрожащей рукой стакан с вином, выпил, вытер уголком скатерти усы и укоризненно поглядел на смуглого, развалившегося на лавке Егора.
– Время было другое, – лениво возразил Егор. – Теперь рыбка стала священной социалистической собственностью и трогать ее запрещается. Удочкой там или леской – пожалуйста, а насчет накидной сети, или же перемета, или крючьев всяких – это забывайте, батя. Не то время.
Рыжий Трифон, позванивая стаканами, протянул задумчиво:
– Оно, конечно, не мешало бы пару центнеров рыбки под шлюзом прихватить. Я уже давно думку имею на баян грошей собрать. А тут одна ночка удачного рыбальства – и считай, что баян у тебя в кармане.
– Пара центнеров – ерунда, – помрачнел Егор, – это детишкам на молочишко. Ежели пачкаться, так уж за стоящее дело…
Он обнял дружка за талию, вывел из-за стола, прижал к висевшим в углу тулупам и заговорил, дыша острым винным перегаром:
– Мне денег до черта надо… Душа у меня не спокойна. Краля одна приглянулась мне, Трифон… Молчаком хожу, никому слова не говорю, а сам сохну по ней, проклятой, ни дома, ни на работе радости не вижу.
– Это какая ж краля? – полюбопытствовал Трифон.
– Грунька Прохорова, досмотрщика нашего дочка, – угрюмо сообщил Егор, – знаешь?
– Как же, знаю, – осклабился Трифон, – не раз видал, как она по озерам шалается…
– Пробовал я раз или два говорить с ней, – продолжал Егор, – и слушать не хочет. А сама живет как горох при дороге: батька никудышний, хата чужая, на собачью конуру похожа… И загвоздилось мне в думку гордость ее прошибить. Были бы у меня деньжата, я бы с ней по-другому поговорил.
– Это ты загнул, Егор, – попробовал урезонить его друг. – Груня твоя – комсомолка, она на такой крючок не клюнет…
– Брось, – отмахнулся Егор, – ни черта ты не понимаешь. А я тебе только одно скажу, Тришка: все равно эта девка моей будет. Я ее не одним, так другим возьму.
Он помолчал, оглянулся на сидевших у стола людей и схватил Трифона за лацкан модного пиджака:
– На завтра готовься, Тришка. Кинем под шлюзом. Тарань здорово идет, и рыбец есть.
– А инспектор?
– Да хрен с ним! Нехай попробует нарваться!
И они шепотом договорились о том, что в ночь под воскресенье выедут рыбалить у лежащих плашмя ферм шлюза. Трифон, как они условились, должен был загодя спрятать в лесу Церковного рынка накидную сеть и черпак, а Егор обещал подогнать к полосатому шлюзному столбу крепкий отцовский каюк и захоронить в кустах пару лучших весел.
– Ты, Егор, поговори на пальцах с Титком, – сказал рыжий, – нехай он в субботу вечером прибегит на Церковный рынок да добрых мешков с собой прихватит. А то мы вдвоем не уволокем рыбу. Без помощи Титка нам не обойтись, он хоть черта утащит.
– Ладно, Триша, поговорю…
От паромщика разошлись еще засветло, и Трифон решил забежать в магазин.
У прилавка он натолкнулся на Зубова. Тот отбирал латунные патроны для охотничьего ружья. Пока продавщица увязывала ему кулек с патронами, Трифон решил поговорить с Зубовым, чтобы узнать, где он будет проводить субботний вечер.
– Ну как, товарищ инспектор, обжились уже у нас? – заходя за прилавок и любезно улыбаясь, спросил Трифон.
– Привыкаю помаленьку, – отозвался Василий.
– Вы ведь, кажется, холостой, – продолжал допытываться продавец, потряхивая пышной шевелюрой, – а чего-то вас среди молодежи не видать…
– Почему? Я бываю в клубе, а больше куда пойдешь? – усмехнулся Василий.
– Клуб, конечно, клубом, да ведь там не разгуляешься. У нас тут молоденькие учительницы есть, можно за ними поухаживать. Было бы желание. А так жить бирюком – это пропасть можно от скуки. Я, к примеру сказать, каждую субботу у знакомых девушек время провожу.
Тихон хитро прищурился и посмотрел на Зубова:
– А вы, должно быть, по субботам дома сидите?
Василию стала надоедать назойливость рыжего продавца, и он ответил сухо:
– Как придется. Я живу не по расписанию.
Взяв кулек с патронами, Василий вышел из магазина и направился к дому.
Уже заходило солнце, но в воздухе все еще чувствовалось свежее тепло весеннего дня. У калиток стояли женщины. Они провожали Зубова любопытными взглядами.
За Барсовкой, на острове, стаями носились грачи. Отовсюду веяло запахом весны: и от влажной земли, и от набухающих почек деревьев, и от невидимой за садами реки.
4
На другой день в станицу прибыл заводской катер. Подойдя к правобережному причалу, он принимал с баркасов свежую рыбу, только что подвезенную с Таловой тони.
Зубов, в сбитой на затылке шапке, в наброшенном на плечи кожушке, подошел к катеру, поздоровался с сидевшими на палубе Мосоловым и Головневым, кивнул незнакомому капитану в черном бушлате и, обойдя катер, взглянул на выгружаемую из баркаса рыбу. Рыбы было много: в четырех баркасах трепыхались рыбцы, язи, жерехи, тарань. Василий подошел ближе, и ему показалось, что в массе рыбы попадается очень много недомерков. Он понаблюдал за погрузкой рыбы еще две-три минуты, потом круто повернулся и подошел к капитану, беседовавшему с председателем колхоза и начальником рыбцеха.
Вежливо притронувшись рукой к шапке, Зубов сказал капитану:
– Прекратите, пожалуйста, погрузку.
– Почему? – спросил пожилой капитан. – Кто вы такой будете?
– Я участковый инспектор рыболовного надзора, и мне необходимо взять пробы, чтобы определить прилов молоди.
Мосолов и Головнев удивленно посмотрели на Василия, а капитан, кашлянув, проговорил внушительно:
– Вы извините, товарищ инспектор, я в рыболовецком флоте человек новый, погрузку мне задерживать нельзя, и я понятия не имею, что такое «прилов».
– Прилов, товарищ капитан, – это часть общего улова, состоящая из рыбы ниже установленных промысловых размеров, то есть из незрелой, молодой рыбы, – спокойно объяснил Василий, – и по закону прилов частиковой рыбы в каждом притонении не должен превышать восьми процентов…
– Ну, а ежели она, эта ваша молодь, лезет в невод больше, чем ей полагается по инструкции, – ухмыльнулся капитан, – что же тогда? Приказывать ей занимать места согласно купленным билетам?
Василий посмотрел на хранивших молчание Головнева и Мосолова и твердо сказал:
– Как только невод подтянут к берегу, рыбаки обязаны выпустить молодь обратно в воду в живом и неповрежденном виде. За соблюдением этого правила должен следить не только я, инспектор рыболовного надзора, но и каждый рыбак. Прошу вас прекратить погрузку и предоставить мне возможность взять пробы…
Пожав плечами, капитан приложил к губам свисток, посвистал, потом передал команду в машинное отделение. Погрузочные механизмы затихли. Матросы в накинутых на головы брезентовых капюшонах присели, недоуменно поглядывая на капитана.
Пока Василий с одним из матросов подсчитывал рыбу в трех взятых из разных баркасов пробах, Кузьма Федорович Мосолов недовольно говорил Головневу:
– Ну, Михаил Степаныч, кажись, этот мальчик начинает выпускать коготки. Ежели он будет такую линию гнуть, то нашему рыбколхозу не видать первенства, как своих ушей. Нехай бы лучше браконьеров ловил, чем к колхозу придирался. Как будто колхоз в карман себе рыбу кладет, а не сдает государству.
Головнев невозмутимо улыбнулся. Ему, как представителю завода, не было никакой нужды вмешиваться в то, что затеял Зубов. «У него свои отношения с рыбаками, – думал Михаил Степанович, – пусть они между собой и расхлебывают кашу, а мое дело – сторона».
Закончив проверку рыбы, Василий подошел к Мосолову и спросил:
– Какая бригада ловила, Кузьма Федорович?
– Кажись, вторая бригада, – хмуро ответил Мосолов, – это их баркасы.
– Тогда я попрошу вызвать с тони бригадира Талалаева.
– Зачем? – насупился председатель.
– В сданной Талалаевым рыбе одиннадцать процентов молоди, – глядя в блокнот, сказал Василий. – Я вынужден отобрать весь этот улов, сдать его рыбозаводу, помимо колхоза, а стоимость рыбы зачислить в доход государства. Конечно, из вашего плана эта рыба будет исключена, и включать ее на оплату рыбакам второй бригады запрещается…
– Видали? – повернулся Мосолов к начальнику рыбцеха. – Я вам говорил, что мы с такой практикой на последнем месте окажемся.
Головнев, почесывая подбородок, молчал, уставившись в чисто вымытый пол палубы.
– Так я попрошу, Кузьма Федорович, вызвать бригадира, – повторил Зубов.
Мосолов перегнулся через борт и закричал мальчишке-рыбаку, сидевшему в баркасе:
– Бери кайку и ступай на Таловую, нехай Пимен Гаврилович сию минуту едет сюда!
Он прошелся вдоль перил, посмотрел на Зубова, протянул ему кожаный портсигар и заговорил, стараясь смягчить свой осипший голос:
– Вы, конечно, правы, товарищ Зубов. Согласно законам правы. Но, насколько я понимаю, у каждого человека патриотизм должен быть. Без патриотизма ничего не сделаешь и с места не сдвинешься. А у вас патриотизма маловато, товарищ Зубов.
– При чем тут патриотизм? – вспыхнул Василий.
– А при том, товарищ Зубов, что каждому рыбаку хочется обязательство свое перед Советским государством выполнить и с чистой совестью рапортовать о своих производственных успехах. Это же не частный сектор, не лавочка какая-нибудь, а рыболовецкая артель, колхоз. И продукцию он опять же таки для государства добывает, а не для дяди. Чего ж мы будем бюрократизмом заниматься и вставлять рыбакам палки в колеса?
Кузьма Федорович подошел к Зубову, положил ему руку на плечо и сказал, просительно усмехаясь:
– Может, простим на первый раз, товарищ инспектор? А?
– На первый раз? – волнуясь, переспросил Василий. – Нет, товарищ председатель, видно по всему, что у вас тут не первый раз такие вещи происходят. Вы говорите о бюрократизме, не понимая того, что этими словами вы защищаете самых настоящих хищников. Нет, Кузьма Федорович, я ни на какие сделки с совестью не пойду. Рыба будет конфискована, а бригадир второй бригады должен быть наказан. Вот мое решение…
К правому борту катера подошел каюк, и по трапу поднялся на палубу бригадир Пимен Талалаев. Его плащ, сапоги и откинутый на спину капюшон блестели от налипшей со всех сторон рыбьей чешуи, лицо было покрыто потом. Оставляя на светлом линолеуме лужицы стекающей с сапог воды, бригадир остановился возле Мосолова, исподлобья оглядел стоящих вокруг людей и спросил сердито:
– Звали, Кузьма Федорович?
Мосолов неопределенно махнул рукой:
– Инспектор звал, с ним говори.
Василий вынул из полевой сумки блокнот, присел на край скамьи и сказал, не глядя на бригадира:
– Придется акт подписать, товарищ Талалаев.
– Какой акт? – не понял бригадир.
– О незаконном прилове молоди. У вас оказалось одиннадцать процентов недомерков, которых вы обязаны были сразу же выпустить в воду. Вы этого не сделали и погубили около десяти тысяч штук молодой рыбы, еще не имеющей промысловой ценности. Поэтому весь ваш улов отбирается мною и на вас составляется акт. Понятно?
Лицо Талалаева побагровело. Он расстегнул плащ, посмотрел на Мосолова, на Головнева и прогудел растерянно:
– Это чего ж такое? Сколько ловили, никогда никакие акты не составлялись, а тут на тебе! Как же так, товарищ инспектор? Что я рыбакам своим скажу? Люди двое суток с воды не выходили, задание свое перевыполнили, улов государству сдают, а их заместо благодарности по голове стукают? Хорошенькое дело!
Он все больше повышал голос, его слушали Мосолов, Головнев, матросы с катера, девушки-засольщицы, рыбаки на пришвартованных к катеру баркасах, и Василий понял, что сейчас начался тот трудный поединок, который будет длиться до тех пор, пока он, Зубов, не добьется на своем участке самого строгого соблюдения правил рыболовства.
Подойдя к двери, Василий коротко бросил сидевшему на трапе матросу:
– Принесите корзину с пробами.
Тот сбегал вниз и, тяжело дыша, внес и поставил на палубе большую корзину, в которой лежала уже потускневшая снулая рыба самых малых размеров.
Зубов толкнул корзину носком сапога и спросил негромко:
– Это что такое, по-вашему?
– Известно что: рыба, – попятился Талалаев.
– Рыба? Какая рыба? Кому вы очки втираете? Вы что, первый год рыбу ловите? Не можете молодь отличить от взрослой рыбы?
– Зачем первый год? – обиделся Талалаев. – Я двенадцать лет бригадиром рыболовецкой бригады работаю, могу еще некоторых образованных поучить уму-разуму.
С трудом сдерживая гнев, Василий спросил:
– Вам известна инструкция о прилове молоди?
– Известна, – проворчал бригадир.
– Вы знаете, что ваша бригада нарушила эту инструкцию и довела прилов маломерной рыбы до одиннадцати процентов?
Талалаев хмыкнул в жесткие, нависшие над губой усы:
– Я, товарищ инспектор, не могу рулеточкой обмерять каждую рыбину да в блокнотик размеры ее записывать. Мое дело – выполнять государственное задание добычи рыбы, а кому нужно, нехай берет сантиметр да хвостики рыбам обмеривает от нечего делать.
Зубов побледнел, медленно подошел к Талалаеву и сказал раздельно:
– Вы что, серьезно это говорите или дурака валяете? В том и другом случае вы отстаиваете преступные по отношению к государству действия, и я обязан пресечь их, товарищ бригадир. Извольте подписать акт о конфискации улова. При моих пробах присутствовали два рыбака из вашей бригады, которые уже подписали акт.
Он протянул Талалаеву бумагу, и тот, посмотрев на председателя, послюнявил карандаш и поставил в нижнем углу бумаги свою подпись.
– Это еще не все, – сказал Зубов. – Предупреждаю вас в присутствии председателя колхоза: если еще хоть один раз будет замечен прилов молоди выше восьми процентов, я вообще не разрешу ловить рыбу на Таловой тоне, о чем сообщу в управление рыбоохраны, в Госрыбтрест и Рыбаксоюз. Понятно?
– Понятно, – проворчал Талалаев.
– Можете идти.
Повернувшись к Головневу, Василий сказал:
– Михаил Степанович, весь этот улов исключите из плана добычи колхоза, сдайте на завод по сниженной цене, а деньги отчислите в доход государства.
Когда бригадир ушел, Мосолов раздраженно чиркнул спичкой, закурил и сказал Василию:
– А вы все же не правы, товарищ Зубов. На первый раз можно было предупредить Талалаева. Ведь не для себя же человек старался, для колхоза. И потом, нельзя соблюдать только мертвую букву закона и колхоз подсекать.
– Знаете что, Кузьма Федорович, – нахмурился Василий, – колхоз должен работать честно, а его руководство не должно втирать очки государству и выполнять план за счет рыбной молоди.
Мосолов угрюмо посмотрел на него и толкнул локтем начальника рыбцеха, хранившего гробовое молчание:
– Как вам это нравится?
Головнев усмехнулся, но ничего не сказал. До поры до времени он решил соблюдать строжайший нейтралитет. Подняв за хвост маленькую снулую таранку, он покачал головой:
– Рыба действительно не очень… молодая рыбка… А погуляй она годика два, из нее полноценный продукт получился бы…
Михаил Степанович сдал капитану заводского катера улов Талалаева, вычеркнул из графы суточного плана всю эту рыбу и пошел домой.
Через час рыбаки с хутора Судачьего с удивлением увидели, что поднятый с утра на Голубовской мачте красный флаг вдруг куда-то исчез.
– Что там за чертовщина у голубовцев? – разводили руками судачинские рыбаки. – Вроде ведь висел флаг, значит, суточное задание было выполнено, а потом чего-то приключилось.
– Может, утоп баркас с добычей? – предположил кто-то.
– Надо бы послать верхового, пущай узнает, чего там стряслось…
Посланный судачинским рыбколхозом верховой по возвращении на тоню обескураженно сообщил, что новый инспектор рыболовного надзора отобрал у голубовцев весь улов второй бригады и составил на бригадира акт о незаконном прилове молоди.
– Гляди, какой завзятый! – качали головами рыбаки. – При старом инспекторе у них этого не бывало, мирно жили…
…Сойдя с катера, Василий Зубов уселся на бревно возле лодки, уже спущенной на воду.
День был теплый, солнечный. Река сияла так, что на нее больно было смотреть. Моторист Яша, развалившись на борту лодки, подремывал, жмуря свой единственный глаз. Василий молча курил. Осматривая левый и правый берег, он видел, как ловят рыбу станичные удильщики: ниже Церковного рынка, стоя на камне, удил старый учитель-пенсионер Тимофей Тимофеевич; неподалеку от него, на плоскодонном каюке, устроились трое мальчишек с лесками; на левом берегу ловили удочками старики из полеводческого колхоза; сидя на пароме, ставил лески чистенький благообразный дед Авдей.
Удочками и лесками ловить рыбу разрешалось, и никто из удильщиков не обращал внимания на сидящего у лодки инспектора. Только две женщины, стиравшие белье в реке, оглянулись на Василия и снова занялись своей работой.
Часов в двенадцать из станицы пришли Егор Талалаев и рыжий продавец сельпо Трифон. Они прошлись по берегу, посматривая на Зубова, постояли у парома, лузгая семечки и всем своим видом показывая, что им наплевать и на рыбу, и на реку, и на инспектора.
Пересмеиваясь и далеко заплевывая шелуху, они расположились на пароме, сели спиной к Василию и, пока дед Авдей крутился возле своих лесок, перебросились несколькими короткими, сказанными вполголоса фразами:
– Так от лодки и не отходит…
– Видать, стреляный воробей…
– У дядьки моего утром весь улов конфисковал…
На всякий случай рыжий Тришка с опаской спросил у Егора:
– А может, на сегодня отставим?
– Нет уж, – оборвал его Егор, – волков бояться – в лес не ходить.
5
С наступлением темноты Егор отправился в лес. Он пробирался окраинами, чтобы его никто не видел; раздевшись, перешел мелководную Барсовку, постоял на крутом берегу поросшего лесом острова и, углубившись в чащу, негромко засвистал. На его свист никто не отозвался. Он подождал немного и еще раз засвистал, но и на этот раз никто не ответил.
– Чего ж он, сволочуга, спужался, что ли? – сквозь зубы проговорил Егор.
Он решил подождать полчаса. Было тихо. Темные, еще не одетые листвой деревья еле слышно шелестели ветвями. Босые ноги Егора ощущали мягкие, прохладные стеблинки выбивающейся стрелками травы. Мимо него пролетела, цепляя ветки молодых тополей, похожая на серую тряпку лесная сова – неясыть. На небе мерцали звезды, над самой рекой сверкала тоненькая полоска народившегося месяца.
Егор вздохнул всей грудью, сплюнул сквозь зубы и хотел уже возвращаться домой, как вдруг услышал приглушенный свист Трифона.
– Ну, чего ты там шлепаешь? – негромко сказал он. – Самая пора кидать, а мы прогулки устроили…
– Да еле вырвался, не отпускали, – объяснил запыхавшийся Трифон, – там люди приехали из райпотребсоюза, требуют разные сведения, спрашивают по сто раз, тянут, как мертвого за нос…
– Ладно, пошли! – перебил Егор.
На всякий случай Трифон счел нужным еще раз спросить у своего дружка:
– Может, отложим на другой раз?
– Нет уж, – озлился Егор, – я не шуточки шутковать пришел. Пошли!
Они пересекли лес, нашли в вербовых зарослях спрятанную Трифоном накидную сеть, достали засыпанные сухими листьями весла и, осторожно шагая по опушке леса, добрались до стоявшего на приколе каюка.
Егор прислушался. Ни один звук не нарушал ночной тишины. На левом берегу реки, должно быть на Таловой тоне, горели два костра. Глухо плескалась вода, постукивая о борт качающегося каюка.
– Бери бабайки и греби прямо в Замануху! – скомандовал Егор.
Он отомкнул замок на каюке, бесшумно уложил якорную цепь, уселся на корме с правильным веслом и бросил:
– Давай!
Заманухой станичники называли укромный участок реки менаду островом и длинной каменной дамбой, рассекающей реку вдоль течения на две части. Эта вспомогательная дамба, расположенная перпендикулярно к плотине, ослабляла напор воды на плотину и предохраняла подводные сооружения шлюза от размыва. Участок реки, отгороженный длинной дамбой, голубовцы не случайно назвали Заманухой: сюда тысячами «заманывалась» идущая в верховья рыба: сельдь, лещ, судак, чехонь, жерех, язь и всякая мелочь. Конечно, Замануха была строго запретной зоной, но, поскольку фермы плотины еще не были подняты и часовые по дамбе не ходили, Егор опасался встречи только с инспектором и приготовился, как он говорил, бахвалясь, «дать Зубову по зубам»…
Каюк выбрался из тиховода и понесся вдоль дамбы в Замануху.
Егор, подвернув штаны, стоял на корме с накидной сетью в руках.
Накидная сеть, запретное орудие лова, требовала от рыбака исключительной сноровки и ловкости. Сложенная в лодке, она напоминала никчемную ветошь. Но как только опытный рыбак брал накидную в руки и, размахнувшись, кидал ее в воду с несущегося по быстрине каюка, накидная, распростертая в воде как парашютный купол и влекомая грузилами на дно, плотно накрывала рыбу на большом участке. Потом ее затягивали крепким шнуром, точно гигантский махорочный кисет, и, полную рыбы, вытаскивали на борт.
– Не бойсь, Тришка! Давай на самую круговерть! – приказал Егор.
Когда каюк врезался в белую пену подшлюзной быстрины, Егор, расставив босые ноги, откинул тело назад и сильным движением выбросил накидную. Через минуту он затянул шнур и, выбирая отяжелевшую сеть, крикнул, оскалив зубы, Трифону:
