Текст книги "Плавучая станица"
Автор книги: Виталий Закруткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Архип Иванович тронул за рукав председателя и отчеканил резко:
– Партийная организация не дает на это своего согласия. Завтра мы с тобой, Кузьма Федорович, поедем на тоню второй бригады и поглядим, как Степка ловит, а после будет видно, чего нам делать. А так вертеть молодого парнишку-комсомольца я не дам. Понятно?
…Рано утром, до восхода солнца, Мосолов и Антропов сошлись у реки, взяли каюк и поехали на тоню второй бригады, расположенную у самой излучины.
Река особенно хороша по утрам. В эти ранние часы ветер еще не беспокоит ее лона, и оно, отражая чистое розово-голубое небо, сияет ровным светом – прозрачное и прохладное, как хрусталь. Ни один баркас еще не бороздит речную гладь, и если вскинется где-нибудь гулливый сазан или быстрая скопа на лету чирканет воду острым, с белой подкладкой, крылом – разойдутся по тихой воде круги, на миг всколыхнут розовеющий разлив и исчезнут незаметно, беззвучно, как будто их и не было.
Только рыбак по-настоящему знает, что такое утренняя река: эти бесплотные, тающие на заре, белые, с голубизной, туманы; эти зеленые берега, на которых далеко-далеко протянулись золотые пески, а над ними – темная полоса тополевого леса; эти радужные блики восходящего солнца на ясной воде, свежий запах влажного песка и рыбы, смолы и трав; эта нерушимая тишина, в которой каждый, даже самый невнятный и слабый звук вызывает теплый, живой отклик в человеческом сердце.
Архип Иванович любил реку, на которой родился и вырос. Он знал ее всю, от верховьев до дельты, знал во все времена года и в любые часы суток, видел ее бурной и тихой, скованной льдами и несущейся в веселом, яростном разливе, но больше всего Архип Иванович любил утренние зори на летней реке.
Чуть касаясь веслами розовой воды, он легко гнал остроносый каюк вниз по реке. Босые ноги его упирались в мокрую, залитую водой перекладину, рубашка на груди была распахнута, глаза светились от удовольствия.
Когда председатель и секретарь приехали на тоню, рыбаки второй бригады уже начали засыпку невода. Молодые ловцы в трусах, похожие в своих брезентовых лямках на борцов, стояли, позванивая короткими цепными тяглами, в ожидании выноса бежного уреза. Легкий каюк, на котором лежал поддерживающий невод Степан Худяков, скользил по следу, оставленному темными поплавками. Две девушки – Ира и Тося – хлопотали возле покрытого копотью ермака, раздувая костер. Чуть поодаль от них, натянув тяглами пятной урез, пересмеиваясь, медленно подвигались по песку полуголые пятчики.
– Эй, на дубе! – закричал Архип Иванович. – Нажми на байбаки! Ослепли, что ли? Не видите, что у вас невод сносит? Пошевеливаться надо!
Весла на дубе замелькали быстрее. Через пять минут стоявшие на берегу рыбаки подхватили лямками бежное крыло невода. Началось притонение.
На правом берегу глухо застучал лодочный мотор.
– Товарищ Зубов на тоню едет, – сказал один из ловцов, прикладывая ладонь к глазам, – он каждый улов у нас глядит.
Действительно, белая инспекторская «Стерлядь», вздымая бурливую пену, вынеслась на фарватер, описала полукруг у плотины и устремилась вниз, к тоне. Чтобы не мешать притонению, моторист остановил лодку в стороне. С нее сошли Зубов и профессор Щетинин. Они поздоровались с ловцами и присели на песке, расстелив старый щетининский плащ.
Рыбаки заканчивали выборку. Степан Худяков, в мокрых синих трусах и полосатой тельняшке, стоял по колени в воде, наблюдая за приближавшейся мотней, вокруг которой кипела взбаламученная рыбой вода. Два рыбака подогнали поближе к неводу пустые баркасы. Чем ближе к берегу подтягивалась мотня, тем теснее смыкались вокруг нее рыбаки.
– Выбирай рыбу по баркасам! – скомандовал Степан.
Архип Иванович подтолкнул локтем сосредоточенно курившего Мосолова:
– Вот ты теперь и гляди, Кузьма Федорович, как новый бригадир начнет рыбу сортировать. Тут-то и собака зарыта, в этой самой сортировке.
Склонившись над мотней, рыбаки быстро и ладно выбирали улов. На дно придвинутых к неводу баркасов один за другим падали тяжелые сомы, сазаны, чебаки. В воздухе мелькали серебристые бока судаков, чехони, жерехов. Остро запахло свежей рыбой и стянутыми сетью водорослями.
Всю рыбью молодь ловцы, косясь на Степана, выбрасывали в воду. Сотни юрких недомерков, сверкнув чешуей, исчезали в реке. Покрутившись у берега и почуяв внезапно обретенную свободу, они мгновенно уплывали на глубины.
– Гуляйте, братцы, до весны! – смеялись рыбаки, вытряхивая из сетей целые ворохи недомерков. – Гуляйте, да не попадайтесь!
– Вы там полегче, хлопцы! – закричал Степан. – Чего кидаете так, будто это камни? Это ж живая рыба! Забьете ей дух – она и поплывет по реке, как щепка.
– Слыхал, Федорыч? – подмигнул Антропов председателю. – Вот что значит советский рыбак. Это тебе не Пишка. Такой в самый корень глядит, по-хозяйски на тоне орудует…
– А сколько он не дотянет до нормы дневного вылова? – сумрачно усмехнулся Мосолов.
– Сегодня не дотянет, завтра не дотянет, а потом дотянет, – спокойно сказал Архип Иванович. – У такого до всего руки дойдут!
2
Придвинув к мотне высокую, плетенную из талы корзину, Ира и Тося стали выбирать рыбу для ухи. Молодые ловцы, помогая девушкам, бросали в корзину самых крупных чебаков и сазанов. Это заметил Архип Иванович. Загребая босыми ногами прохладный песок, он подошел к девушкам и сказал насмешливо:
– С такой рыбы, девчата, шарбы не наваришь!
– А какую надо выбирать, дядя Архип? – спросила Ира.
– Э-э-э! – ухмыльнулся Архип Иванович. – Да я вижу, что твой жених, хотя он и бригадир, ничему тебя не научил. Высыпайте-ка, куховарки, всю вашу рыбу и набирайте по моему выбору. Я вас научу, как надо рыбацкую шарбу на тоне варить.
И он быстро набросал в корзину жирных пласкирей, стерляди, чебачков помельче, десятка два красноперки подкинул, прибавил штук пять сазанов-зобачей и несколько сомят.
– Мелкая рыбка самый вкус шарбе придает, – сказал Архип Иванович, – она наваристей, нежели крупная, и запах лучший имеет.
Пока ловцы делали второй замет и возились с притонением, Ира и Тося под руководством Архипа Ивановича сварили уху. Архип Иванович не позволил девчатам мыть распластанную рыбу в воде, он только слегка ополоснул ее и бросил в котел.
После второго притонения ловцы уселись в тени тополей, достали из кошелок хлеб, миски и ложки и начали завтракать. В общий рыбацкий круг были приглашены и гости: Щетинин с Зубовым и Мосолов с Архипом Ивановичем. В стоявших на песке мисках дымилась горячая уха.
Только тот, кто бывал на тоне, знает, что такое рыбацкая шарба. Это не та уха, которая сварена на электрической плите в ресторане и подана на стол в белом фаянсовом супнике. Шарба варится в черном от копоти ермаке из самой свежей, только что выловленной рыбы, еще не потерявшей запахов реки. В шарбе вместе с рыбой кипит молодая картошка, зеленый щавель придает ей кислинку, разломанные пополам сахаристые помидоры окрашивают ее наваристую юшку в красноватый цвет, а лук и перец обжигают, как пламя. И если дымок от костра еще чуточку тронет янтарный жир кипящей в ермаке шарбы, а усталый человек, выйдя из воды, растянется в тени тополя и протянет к ермаку глубокую глиняную миску с деревянной ложкой, – он будет есть настоящую шарбу…
Архип Иванович был доволен ухой: он сам ел мало, но с нескрываемым удовольствием посматривал на рыбаков, которые то и дело протягивали Ире пустые миски и требовали добавки. Там же, за завтраком, беседуя с ловцами, Архип Иванович сказал, что они небрежно засыпают невод, не учитывая скорости течения, допускают комкание невода и не только проигрывают во времени, но и теряют часть рыбы.
– То, что вы, братцы, жалеете молодь и выпускаете ее в реку, – это, конечно, правильно, – сказал Архип Иванович. – Но есть еще план добычи, который надо выполнять. С Талалаевым вам легче было выполнять план, потому что он выгребал из мотни в баркасы все, что попадало, – от осетра до рака. Вы же подходите к вопросу по-хозяйски: молодь не губите, улов сортируете, а это тоже время отнимает. Значит, надо делать за сутки больше притонений и, ежели потребуется, организовать ночной лов. Понятно?
– Понятно, дядя Архип! – заговорили рыбаки. – До всего сразу не дойдешь, тут опыт и стаж нужны…
– Правильно, – согласился Архип Иванович, – а только наш колхоз не может дожидаться, пока вы стаж проходить будете. Колхозу надо выполнять свое обязательство перед государством, а вы, братцы, в хвосте плететесь…
– Судачинцы уже обошли нас, – угрюмо вставил Мосолов. – Куда ж это годится? У них каждый вечер на мачте флаг поднимают, а мы суточный улов не можем обеспечить.
Он посмотрел на сидевшую неподалеку Тосю Белявскую и повернулся в ее сторону:
– Вторая бригада почти вся состоит из комсомольцев, а комсомольский секретарь только уху варит. Давно пора собрать людей и поговорить с ними.
– Насчет ухи у нее тоже не дюже здорово получается, – усмехнулся Архип Иванович, – она и сама в этом деле пока что плавает. Ну да мы ей поможем. Правда, Тося?
– Я беседовала с комсомольцами, Архип Иванович, – вспыхнула Тося, – собрания нам некогда устраивать, потому что люди работают на разных участках, а разговор у меня был с каждым. Мы уже решили просить у Кузьмы Федоровича разрешения на ночной лов.
Архип Иванович одобрительно кивнул:
– Ну, вот и добре. А мы вам поможем, Тося: на ночь будем присылать до вас двух-трех старых рыбаков из моей бригады, фонари достанем, помещение на тоне построим…
Он хлопнул по плечу лежавшего рядом Степана Худякова:
– Чего ж ты молчишь, товарищ бригадир? Или ты возражаешь против ночного лова?
Степан ответил, поглядывая на рыбаков:
– Можно ловить и ночью… Но вторая бригада выполнит месячное задание днем, так же как первая, товарищ секретарь. А ночной лов пойдет на перевыполнение…
Оборвав разговор, он поднялся и сказал:
– Пошли на замет, хлопцы!
Не прошло и трех минут, как тяжелый дуб уже несся по реке, выбрасывая подсохший на солнце невод. Вдоль пунктирной трассы колеблющихся поплавков скользил низкий каючок, на котором лежал Степан, придерживая верхний неводной шнур. Мосолов с Антроповым уехали на подшлюзную тоню. Девушки на берегу мыли посуду. Щетинин и Зубов остались одни.
Профессор жмурился от нестерпимого блеска солнечных лучей на реке и говорил сонно:
– Слышали, Зубов? Рыбную молодь жалеют… Это первый и самый в-важный п-признак нового… Человек-хищник у нас исчезает б-безвозвратно. Уже пришел новый человек-зиждитель…
Он закрыл глаза и сказал, позевывая:
– Встретил я сегодня вашу невесту, она все хлопочет о рыбоводном заводе… Расспрашивала меня о приборах… Славная девушка…
Слушая Щетинина, Зубов радовался тому, что старик называет Груню его, Василия, невестой.
– Станица Голубовская – самое подходящее место для рыбоводного завода, – сказал Щетинин, наблюдая за притонением. – Она расположена на среднем участке реки и может быть связана как с верховьем, так и с дельтой, д-давая рыбе ход в обе стороны.
– Но на реке сверху и снизу станут плотины, – осторожно возразил Зубов, – и эта система гидроузла замкнет рыбу в ограниченных квадратах реки.
– К-какую рыбу? – прищурился профессор.
– Хотя бы ту, которую мы будем получать на рыбоводных заводах и выращивать в будущих рыбхозах…
Илья Афанасьевич вздохнул. Подняв на лоб очки и всматриваясь в мягкую лазурь глубокого, чистого неба, он заговорил тихо:
– Помните, Зубов, я вам г-говорил как-то, что мне очень не хочется умирать. Я говорил это п-потому, что только сейчас стала сбываться моя д-давняя-д-давняя мечта. Я ведь уже стар, мой друг, очень стар… Жизнь мотала меня по всем рекам страны, и я видел, как год за годом исчезает рыба. Т-только после революции п-пришло то новое, о котором я мечтал. Свободный человек стал т-творцом. Вот вы говорите о том, что п-плотины замкнут рыбу в ограниченных квадратах реки. А вы знаете, к-как будет выглядеть наше рыбное хозяйство в б-ближайшие годы?
Опершись на локоть, Илья Афанасьевич приблизил к Василию морщинистое, небритое лицо:
– Рыба п-полетит у нас по воздуху в любое место. Мы п-приспособим сотни специальных гидросамолетов для т-транспоргировки оплодотворенной икры, м-мальков, чистопородных п-производителей. Мы выведем на рыбоводных заводах самые лучшие виды осетра, б-белуги, сазана, леща, стерляди, лосося, форели. Мы будем спланировать в своем хозяйстве все, вплоть до сроков созревания икры. Вы ведь знаете о м-методе гипофизарных инъекций? Надеюсь, вы понимаете, что это значит для нас? Вы знаете, что советские ихтиологи уже акклиматизировали в Каспийском море те виды рыб, которых на К-каспии не было от сотворения мира? Вы, надеюсь, читали о том, что в д-дельте Волги уже созданы п-прекрасные лещевые рыбхозы, имеющие п-промысловое значение? Вы знаете, д-друг мой, что все это значит? Это значит, что мы п-преображаем лик земли и воды и п-повелеваем ими на благо человека…
Илья Афанасьевич достал из кармана круглую коробку из-под зернистой икры, скрутил, просыпая табак, коротенькую папиросу, вставил ее в мундштук и заговорил, искоса поглядывая на Василия:
– Знаете, Зубов, я открою вам один секрет. Т-такое уж у меня сегодня настроение – в-выдавать свои тайны.
Он пыхнул клубами дыма и спросил Василия:
– Вы не удивились тому, что я т-так долго сижу в Голубовской? Экспедиция моя закончилась, мы п-переправили за плотину двести б-белуг, а я сижу…..
– Мне казалось, что вы, Илья Афанасьевич, ждете известий с верховьев, – несмело сказал Зубов, – и что вы хотите посмотреть, как белуга ведет себя за шлюзом.
Щетинин кивнул:
– Это т-так… Но это еще не все… Д-дело в том, что я изучаю тут зерновые и огородные культуры п-полеводческого колхоза.
– Что? – удивился Василий. – Зачем?
– Я вам скажу з-зачем…
И старик стал говорить глухо, торжественно, точно давал кому-то великую клятву. При этом он, казалось, не обращал на Зубова никакого внимания, а смотрел вдаль, туда, где за станицей желтело бескрайнее, выжженое солнцем займище.
– В недалеком б-будущем труд рыбака и земледельца можно и д-должно сблизить, – сказал Щетинин. – Через два-три года мы начнем строить рыбхозы. Это б-будут огромные, в тысячу гектаров, участки на займище, обнесенные д-довольно высоким земляным валом. В-вода будет подаваться туда по особым каналам, образуя п-постоянное течение. Но нам эта в-вода понадобится только весной, когда наши рыбхозы будут заполнены мальками. П-после того как мы вместе с водой выпустим в реку подросших мальков, участки рыбхоза останутся свободными до следующего напуска воды и нерестующей рыбы, то есть до следующей весны. Вот тут-то и м-могут начать свою работу к-колхозники-земледельцы. К-как мне кажется, они могут п-помочь нам создать рыбную кормовую базу. Они посеют на участках рыбхозов те культуры, которые насытят почву нужными для рыбы веществами. Они, конечно, вырастят на увлажненных участках п-прекрасный урожай овощей и с-соберут его для своего колхоза…
Щетинин повернулся к Зубову:
– Возможно, они назовут т-такие участки водяным паром, а? Как вы думаете? Есть в земледелии ч-черный пар, есть з-зеленый пар, а теперь еще будет в-водяной пар. Хорошо, правда? В-водяной пар! Ну так вот: урожай п-полеводы соберут, а б-будущей рыбе обеспечат щедро насыщенную азотистыми веществами почву. Кроме того, рыба нуждается и в зеленых кормах. Значит, тут можно п-продумать систему высева на в-водяных парах п-полезных нам многолетних трав. Полеводы будут кормить этими травами животных, а мы будем кормить рыбу. П-потом когда-нибудь п-придут молодые агрономы, которые, может быть, создадут теорию комплексного земледелия и рыбоводства на искусственно орошаемых пойменных участках. Эти молодые ученые, к-которых мне уже не придется увидеть, назовут себя не агрономами, а, пожалуй, агроихтиологами… Вот я и работаю сейчас над этим вопросом, – тихо закончил Щетинин, – в этом и заключается м-мой секрет.
Он выбил из мундштука погасшую папиросу и обронил устало:
– А умирать, конечно, не хочется. Умирать как будто еще рано.
Волнуясь, Василий коснулся руки старика:
– Вам тем более умирать нельзя, Илья Афанасьевич! То, что вы задумали, – это… должно держать вас на земле, честное слово!
– Да, – согласился профессор, – сейчас надо думать о жизни…
Идея водяного пара для комплексного рыбоводно-земледельческого хозяйства настолько захватила Щетинина, что дом старого Малявочки, у которого профессор снимал комнату, превратился в штаб-квартиру, где каждый вечер собирались люди.
Чаще других у Щетинина бывали председатель Голубовского полеводческого колхоза Бугров и усатый агроном МТС Литвинов. Черный, как негр, обожженный степным солнцем Литвинов почтительно слушая профессора, кричал сочным басом Бугрову:
– Птичку надо разводить, Захар Петрович, водоплавающую птичку: гусей, уток! Слышишь? Надо, чтобы птичка тысячами плодилась в новых водоемах и доход колхозу приносила!
– А малька эта наша птичка не станет уничтожать? – сомневался Бугров. – А то, может статься, мы одно разведем, а другое изведем.
Литвинов пренебрежительно отмахивался:
– Не бойся! Мы твоим гусям и утям особые корма в рыбхозе подберем, начнем культивировать в наших водоемах такую растительность, чтоб и рыбке и птичке сгодилась.
– Ассортимент самых дешевых и питательных кормов нам еще предстоит изучить, – строго говорил Щетинин, – а для этого надо исследовать желудки избранной нами для разведения рыбы, побеседовать с женщинами-птичницами, понаблюдать за кормами гусей и уток в закрытом водоеме озерного типа…
И они почти каждый вечер чертили, планировали, составляли разные схемы, расспрашивали вызванных Бугровым птичниц, беседовали со старыми рыбаками.
Дед Малявочка важно, как будто он уже вершил судьбы будущего рыбхоза, встречал вечерних гостей у ворот, выносил им стулья, сам степенно усаживался рядом с профессором на ступеньке крыльца, молча слушал полеводов, а когда разговор касался рыбы, покашливал и начинал очередной длинный рассказ о повадках сулы, леща или сазана.
Полеводы и рыбаки вначале отнеслись к щетининской затее недоверчиво, как к ненужному новшеству, а потом увлеклись и, обсуждая невиданный тип нового комплексного хозяйства, дополняли разработанный профессором проект ценными предложениями и советами.
– Ты ж там про китайскую породу утей запиши, – наказывала Щетинину старая птичница Куприянова, – они весом поболе гуся будут, их самая выгода разводить…
Раз в рыбхозе вода будет подаваться в любое время, значит, можно кругом рисовые или же капустные плантации насадить, – мечтали огородницы, – а то, гляди, и хлопок можно спробовать или же другую поливную культуру.
– На таком участке все чисто можно развести, – кивали головами старики, – тут, по всему видать, замах широкий предвидится…
Когда люди расходились по домам, а профессор еще писал что-то карандашом в записной книжке, дед Малявочка сладко зевал и говорил задумчиво:
– Вот, Афанасьич, семьдесят годов живу на белом свете, а такого нигде не видел. Внуку моему министр золотые часы дарует, Архип Антропов, которого я мальцом знал, партией в станице руководствует… на што бабы и те, скажи ты на милость, понятие про политику имеют и предложения свои ученым, вроде тебя, подают, да так, будто завтра они сами с министром или же с генералом за руку будут здоровкаться… А отчего бы это все?
И, не дожидаясь ответа от Щетинина, дед отвечал сам себе:
– По всему видать, народ у нас другой стал… иначий стал народ… А молодые – те и вовсе на крыльях летят, никто за ними не угонится. То одно сдумают, то другое, и кажен хозяином себя полагает… Оно и справедливо: у нас ить кажен трудящий уважение от народа имеет… Такой, стало быть, у нас строй, ничего не скажешь…
3
Рыбаки начали строительство рыбоводного завода накануне жатвы. Полеводческий колхоз выделил рыбколхозу из своих земельных фондов самый лучший и удобный участок на крутом берегу реки и рядом с виноградниками. Уже в середине июня тут началась работа: для закладки фундамента рыбаки подвезли сто двадцать подвод дикого камня, Мосолов с бухгалтером и завхозом ездили на катере в город и оттуда притащили на буксире паузок, загруженный отличным строительным лесом. Правда, Кузьме Федоровичу пришлось немало похлопотать, прежде чем он получил наряд на лес, гвозди, цемент и стекло; рыбоводный завод не был включен в план, и потому контора Рыболовпотребсоюза вначале наотрез отказалась выдать Мосолову стройматериалы. Однако Кузьма Федорович побывал в обкоме партии, и секретарь обкома при нем позвонил в Облплан и дал указание обеспечить строительство голубовского рыбоводного завода всеми необходимыми материалами из резервных фондов.
Расспросив Кузьму Федоровича о колхозе, секретарь обкома встал из-за стола, прошелся по кабинету и сказал задумчиво:
– Конечно, ваш колхозный рыбозавод не может стать единственным и основным мероприятием по воспроизводству рыбных запасов. Дело не только в заводе. Главное в наших условиях – это твердое регулирование рыболовства, охрана запасов и активное спасение молоди промысловых пород рыбы.
Секретарь остановился у кресла, в котором сидел Кузьма Федорович, и спросил неожиданно:
– Правильно я говорю, товарищ Мосолов?
– По-моему, правильно, – смутился Кузьма Федорович. – Я тоже говорил нашему инспектору, что нечего с этим заводом огород городить, потому что пользы от него будет как от козла молока, а он…
– Нет, погодите, – мягко перебил секретарь. – Рыбозавод может не только стать живой и практической агитацией за интенсивное рыборазведение, но и принесет пользу всему нашему хозяйству. Сотни степных полеводческих колхозов уже начали сооружение искусственных прудов. Как вы думаете, надо в этих прудах разводить рыбу или не надо?
– Известное дело, надо.
– Я тоже так думаю, – оживился секретарь, – а ведь ваш рыбозавод мог бы в этом деле большую помощь оказать…
– Оно, конечно, завод мог бы помочь степным колхозам, – смущенно пробормотал Кузьма Федорович, – я давно про это думал…
– Ну, вот видите. Значит, надо действовать. Стройматериалы вам дадут, рабочая сила у вас есть. А специалисты помогут вашей артели наладить работу…
Секретарь простился с Кузьмой Федоровичем, проводил его до дверей и сказал, стоя на пороге:
– Весной мы пришлем на ваш завод рыбаков, пусть посмотрят и поучатся у вас.
Кузьма Федорович ответил громко – так, что слышали все сидевшие в приемной люди:
– Присылайте. Рыбозавод в этом году будет выстроен…
Голубовцы решили строить завод своими силами. Проект был заказан в городе и утвержден Главрыбводом. Он не представлял собой ничего сложного, и рыбаки приняли решение отработать на строительстве по сто часов.
Каждое утро перед восходом солнца к участку, на котором строился завод, со всех концов станицы спешили свободные от промысла рыбаки. Их жены и матери еще с вечера готовили им харчи, и люди шли с кошелками, с вещевыми мешками, с корзинками, в которых лежала домашняя снедь. Позже, управившись с коровами, на участок выходили и женщины.
Целый день, с утра до вечера, на берегу слышалось визжание пил, стук топоров, ладное посвистывание рубанков. Каменщики уже заканчивали кладку добротного фундамента, их острые молотки высекали из камня снопы искр, а огрубелые, в ссадинах руки ловко выравнивали испещренную подтеками цемента кладку.
Плотники зачищали рубанками каждую пластину, вокруг них высились горы пахучих стружек, и они, не дожидаясь, пока будут уложены деревянные стены, готовили двери, оконные рамы, широкие стеллажи для рыбоводных аппаратов.
Груня Прохорова почти не покидала строительный участок. В полинялой голубой майке с подвернутыми выше локтя рукавами, в измазанной известью и цементом синей юбчонке и в надетых на босые ноги спортивных тапочках, она перебегала от каменщиков к плотникам, следила за работой роющих большой бассейн землекопов, просматривала каждую сотню доставляемого из районной станицы кирпича, успевала побывать у женщин, просеивающих песок, покрикивала на мальчишек, которые добровольно взяли на себя обязанность выравнивать гвозди. Она бегала, суетилась, нервничала, но глаза ее сияли, а с загорелого лица не сходило выражение счастья.
– Грунька прямо-таки директором себя чувствует, – смеялись рыбаки.
– Ну, а как же иначе? Она-то и заварила эту кашу.
– Для нее, можно сказать, все сооружение строим!
Мысленно Груня уже давно построила этот завод. Она много раз видела его во сне, и он представлялся ей прекрасным, чистым домом с окнами, в которых сказочно сияют зеленые, желтые и синие стекла. Груне хотелось, чтобы миллионы крошечных рыбок, родившихся в этом доме, видели мир в том самом зеленовато-желтом освещении, в каком они видели бы его в глубинах родной реки. Она хотела, чтобы тут, в огромных комнатах, так же как на берегу реки, зеленели выращенные в кадках цветы и деревья, пахло влажными травами, а в бассейнах и садках колыхались бархатные нежные водоросли и носились юркие дафнии.
Почти наяву Груня видела сверкающие светлой эмалевой краской ледники, водные и воздушные термометры, проложенные вдоль стеллажей электрические обогреватели, мягкие дорожки на полах; она уже слышала похожий на весенний ветер шум мощных вентиляторов и ласковое журчание плещущей в аппаратах воды.
Теперь эта мечта сбывалась. Вся станица строила Грунин сказочный дом. На прибрежном холме вырастал крепкий фундамент будущего завода, целыми днями не умолкал веселый стук топоров, пели свои песни пилы, шумели люди.
Строительство рыбозавода примирило Груню с Зубовым. После истории с Иваном Никаноровичем Груня недели две не встречалась с Василием, считая его виновником всего, что случилось.
– Если бы ты послушал меня, было бы лучше, – сказала она тогда Василию. – Я ведь знала, что отца давно надо уволить, и ты напрасно держал его…
Жалость к отцу и обида на Зубова долго не давали Груне покоя, но как только развернулось строительство, все было забыто. Теперь Груня думала только о заводе, одолевала профессора Щетинина сотнями вопросов, по вечерам встречалась с Василием и говорила восторженно:
– Ах, Васенька, теперь у нас в колхозе все будет по-другому, правда?
– Конечно, правда! – соглашался Зубов. – Мы начнем новое дело! А это сразу воспитает в людях новое отношение к своей работе.
– У нас на заводе будут свои бассейны, своя лаборатория, – живо подхватывала Груня. – Кузьма Федорович обещал купить микроскопы, фотоаппараты, химическую посуду. И рыбоводы будут у нас ходить в белых халатах, правда?
– Правда, Грунечка, правда! – смеялся Зубов.
Открытие завода было назначено на первое августа, и Груня, повесив у себя над кроватью календарь, каждое утро отрывала очередной листок и спрашивала у Ивана Никаноровича:
– Как вы думаете, батя, к первому успеют или нет?
Иван Никанорович (его недавно назначили весовщиком в рыбцех) уже привык к этим вопросам.
– По всему видать, успеют, – не очень уверенно говорил он. – Народ крепко взялся за работу, лишь бы погода не помешала.
Но погода не собиралась подводить Груню: только три раза прошли в начале лета короткие дожди с буйным громом и яркой радугой над Доном, а потом установились жаркие дни и теплые звездные ночи.
Чем дальше подвигалось строительство завода, тем больше людей приходило на участок. Даже дед Иона, опираясь на толстую вишневую палку, приползал на берег, усаживался на длинном кругляке и, вслушиваясь в стук и грохот, бормотал одобрительно:
– Гуртом, говорят, даже батьку побить можно…
Самая трудная работа – крепление фундамента и подготовка деревянных пластин – была закончена. Каменщики уже выкладывали кирпичом примыкающие к заводу бассейны, а плотники начали возводить стены, плотно подгоняя пластину к пластине и связывая их железными угольниками. Женские бригады, замесив глину, обмазывали подвал, штукатурили низы, застилали опилками и камышовыми матами пространство между нижним и верхним полом. Трое стариков – один из них, Федот Кузовлев, когда-то работал стекольщиком – стеклили оконные рамы.
По настоянию Груни Кузьма Федорович раздобыл-таки в городе цветное стекло. Правда, стекла хватило только на южные окна, но и этого было достаточно для того, чтобы избавить будущих мальков от слишком яркого солнечного света. Груню почему-то больше всего беспокоили эти стекла: ей казалось, что старик Кузовлев, орудуя своим древним алмазом, обязательно разобьет их и испортит все дело.
– Вы уж как-нибудь поосторожнее, Федот Прокофьевич, – умоляла Груня старика, – а то мальки мои обижаться будут на вас!
– Ладно, ладно, дочка, не шебурши, – ворчал дед Федот, – кажись, не впервой стекло режем!
Стены завода росли не по дням, а по часам. Люди работали не покладая рук, и даже тот, кто, идя мимо, заходил на участок, чтобы просто полюбоваться строительством, не оставался равнодушным зрителем. Взяв свободную лопату, топор или грабли, он принимался рыть траншею для водопровода, вырубал заросли терновника, корчевал пни или сгребал разбросанные по всему участку стружки и щепки.
С бьющимся сердцем срывала Груня календарные листки и спрашивала у каждого, с кем встречалась:
– Как вы думаете, закончим к первому?
По всему было видно, что завод к первому августа будет закончен. Кузьма Федорович Мосолов за две недели вперед послал в город и в соседние рыбколхозы приглашения на торжественное открытие рыбоводного завода. Однако непредвиденное обстоятельство сорвало планы голубовских рыбаков.
4
Вечером в Голубовскую приехал секретарь райкома партии Тихон Филиппович Назаров. Он не стал ждать, пока дед Авдей будет переправлять с левого берега его покрытую пылью легковую машину, сел в рыбацкий каюк, переплыл Дон и зашагал в правление полеводческого колхоза.
Каждый, кто видел в этот вечер секретаря, сразу замечал, что Назаров чем-то очень встревожен: угрюмо опустив голову, он шел по проложенной через остров тропинке, молча здоровался с работавшими на огородах женщинами и ни разу ни с кем не заговорил.
– Чего-то Филиппыч дюже сердитый нынче, – переглядывались станичники.
Беспокойство Назарова было вызвано серьезной причиной. Весеннее наводнение изуродовало поля Голубовского колхоза наносами речного ила и песка. Из-за этого колхоз не только отстал с уборкой зерновых, но и оказался в очень тяжелом положении: невыкошенная на его полях озимая пшеница могла при такой жаркой и сухой погоде осыпаться и погибнуть.
Ночью Тихон Филиппович созвал объединенное партийное собрание рыболовецкого колхоза, плотины и лесхозовского участка с Тополихи. Началось оно поздно, потому что коммунисты-рыбаки работали в разных бригадах, на озерах и на реке, а лесхозовцы находились на разных участках лесопитомника.
– Голубовский колхоз не справляется с уборкой зерновых, – жестко сказал коммунистам Назаров. – На полях триста девяносто гектаров неубранной пшеницы.
