Текст книги "Аквариум-2"

Автор книги: Виталий Никольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Правда, по возвращении в Советский Союз Треппера, Гуревича, Венцеля и других участников разведывательной организации обвинили в предательстве, сотрудничестве с немцами и заключили на длительные сроки в лагеря. Но они остались живы и в конце концов через 10–12 лет оказались на свободе. Потом их реабилитировали. Длился этот процесс долго. Гуревич, например, получил политическую и правовую индульгенцию лишь в 1991 году. А Треппер выехал в Польшу, потом перебрался в Израиль и написал там свои воспоминания о разведывательной работе под названием «Большая игра» (имеется в виду сложный радиообмен между гестапо и московским Центром). Недавно выпустил свои мемуары и Гуревич.

Конечно, им пришлось страшно тяжело, они много выстрадали. Но, повторю, остались живы. (Треппер не так давно скончался на «земле обетованной».)

А вот Константину Ефремову, единственному в огромной разведывательной организации офицеру с академическим образованием, военному инженеру 2-го ранга, к сожалению, не повезло. В исключительно сложных обстоятельствах под надзором гестаповцев «Паскаль» сумел предупредить Л.Треппера о том, что он под страшной пыткой выдал свой шифр. Но мой земляк ничего не рассказал в гестапо о фирмах, которые служили прикрытием резидентур «Отто» и «Кента». Установлено также, что гестаповцы не добились успеха на рации от имени Ефремова: он заявил, что не годится для такого дела.

В 1943 году гитлеровский военный суд приговорил Константина Ефремова к смертной казни. На вопрос подсудимого, как приведут приговор в исполнение, председатель суда ответил:

– На честный солдатский вопрос последует откровенный ответ – расстрел.

Так погиб мой земляк и однокашник, товарищ по службе, человек долга и чести, российский разведчик Константин Лукич Ефремов.

После войны наша служба пыталась установить подлинные обстоятельства гибели резидента «Паскаля». Но не удалось. Даже не нашли место захоронения тела разведчика.

И вообще, долго о нем ничего не говорилось и не публиковалось. Лишь в 1968 году издательство Министерства обороны выпустило книгу «Пятьдесят лет Вооруженных сил СССР», в которой можно было прочесть следующие строки: «В органах разведки работали люди, беззаветно преданные делу коммунизма. Среди них были такие выдающиеся разведчики, как КЛ.Ефремов, Л.Е.Маневич, Р.Зорге и многие другие». Вскоре в Военной академии химической защиты по инициативе политотдела выпустили типографски напечатанный «боевой листок» с описанием подвига бывшего слушателя этого учебного заведения военинженера 2-го ранга Ефремова. Затем в 1972 году издательство «Политическая литература» выпустило книгу Н.Азарова и Вл. Кудрявцева «Забудь имя свое», в которой говорилось о подвиге Константина Ефремова. А год спустя тульская областная газета «Коммунар» в четырех номерах напечатала о нем большой очерк «Парень с Голубой речки».

И вдруг снова завеса молчания опустилась на Константина Ефремова и на все, что было связано с ним. Тогда я обратился с письмом к начальнику Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота генералу армии А.А.Епишеву. Я изложил в нем трагическую историю офицера разведки Константина Ефремова, расстрелянного гестаповцами по приговору нацистского суда. «Имена Героев Советского Союза Л.Маневича и Р.Зорге, – писал я, – стали символами доблести и беззаветной преданности нашей Родине. Однако до настоящего времени о подвиге К.Л.Ефремова в глубоком тылу противника и обстоятельствах его гибели ничего не известно нашим людям. Даже его близкие, друзья, знакомые, односельчане до сих пор полагают его пропавшим без вести».

Далее я просил духовного руководителя нашей армии объективно разобраться в деле Константина Ефремова, отметить его героическую деятельность, верность воинскому долгу и Родине правительственной наградой, которую он давным-давно заслужил, присвоить его имя хотя бы школе в Тульской области, где он учился, назвать его именем улицу, если не в Москве, то в его родной Туле. Все эти меры по увековечиванию памяти героя-разведчика, несомненно, оказали бы большое воспитательное действие на нашу молодежь, в том числе на молодых воинов советских вооруженных сил.

Так закончил я письмо, которое направил главному политруку в надежде, что он все поймет и призовет к ответу бюрократов, которых хватало, к сожалению, и в нашей стране. Время шло, но генерал армии молчал. Тогда я повторил свою попытку – направил на высочайшее имя другое послание. Результат тот же, точнее, никакого результата.

Я почувствовал, что с Константином Ефремовым что-то неладно, и через старых товарищей по службе попытался неофициально навести справки о своем земляке.

В конце концов дело прояснилось.

– Понимаешь, – сказали мне, – Константина сильно очернили, замазали такой жирной грязью, что от нее трудно отмыться. И сделал это не кто иной, как Леопольд Треппер, парижский резидент «Отто».

Действительно, после ареста советской контрразведкой «СМЕРШ» «Отто» показал на допросах, что Ефремов предатель, выдал всех известных ему участников разведывательной организации. Правда, свои показания «Отто» не подтвердил конкретными фактами, за исключением того, что «Паскаль» раскрыл гитлеровцам свой шифр.

Обвинения в отношении Ефремова Треппер в развернутом виде бездоказательно повторил и в своей книге «Большая игра», которую написал после освобождения из заключения.

Надо сказать, что и Гуревич во время допросов советскими контрразведчиками, спасая себя в меньшей степени, чем Треппер, но тоже бросил тень на доброе имя Ефремова.

Все эти наговоры рассыпаются в пух и прах, если честно ответить на вопрос: почему немцы расстреляли «Паскаля», выдавшего им людей и секреты советских разведгрупп, и оставили в живых «Отто» и «Кента», скрывших от гитлеровцев свои истинные намерения и не сообщив им никаких важных сведений? Если бы в действительности было так, немцы поступили как раз наоборот: казнили бы последних двух и не тронули бы «Паскаля».

Сейчас, когда в ГРУ пришло новое поколение развед-* чиков, свободных от идеологических догм и шаблонов прошлого, когда российская армия вступает в период настоящего реформирования, я полагаю, есть возможность и необходимость сказать правду о том, что было с Константином Ефремовым, снять наговоры и клевету с его доброго имени и воздать ему должное за отважную и результативную работу на благо нашей Родины в экстремальных условиях.

Я верю в то, что так в конце концов обязательно будет.

Не раз я раздумывал над тем, как повел бы себя знаменитый автор псевдобестселлеров Владимир Резун (он же Виктор Суворов), окажись он на месте Константина Ефремова.

Такое сравнение вполне правомерно. И тот и другой были советскими разведчиками. Оба получили академическое образование: Ефремов в 1937 году закончил Военную академию химзащиты, а через полтора года – Центральную школу разведуправления РККА, когда ему было 28 лет; Резун – Военно-дипломатическую академию в 1974 году, в возрасте 27 лет. Вскоре после окончания подготовки Ефремов в конце 1939 года был послан в загранкомандировку для работы в особых условиях, короче говоря, возглавил нелегальную резидентуру в Бельгии. Здесь его на каждом шагу подстерегала смертельная опасность. Провал грозил ему высшей мерой наказания – расстрел или гильотина. Резун же по дипломатическим документам выехал в Швейцарию в разведточку «добывающим» офицером. Если бы он споткнулся, никто не смог бы не только казнить его, но и посадить в тюрьму. Его надежно прикрывал дипломатический паспорт, ему ничего не угрожало. В крайнем случае, провались он, швейцарские власти объявили бы его персоной нон грата и выслали из страны. Так что он мог работать спокойно, не трясясь за свою шкуру.

А Ефремов рисковал своей жизнью каждодневно, особенно после нападения Германии на Советский Союз. Ведь Центр, верховное главнокомандование советскими войсками испытывали огромную нужду в своевременной, достоверной информации о замыслах военных и политических руководителей фашистской Германии, дислокации и передвижении частей и соединений вермахта, резервах, состоянии экономики… Самые разнообразные вопросы сыпались десятками каждые сутки. Надо было как можно быстрее получить информацию, а главное, срочно передать. Радистам приходилось грубо нарушать конспирацию, часами висеть в эфире. Это облегчало действия немецкой радиоконтрразведки и неминуемо вело к провалу. Рано или поздно.

Ефремов и его соратники понимали это, но сознательно, как камикадзе, шли на смертельный риск, играли своими жизнями, лишь бы обеспечить Москву необходимыми сведениями.

А Резун? Напичканный разведывательными премудростями, прекрасно подготовленный «добывающий» офицер военной разведки столкнулся с первыми трудностями, струсил и решил перебежать к противнику. Это сейчас он утверждает, что изменил по идейным соображениям: не мог больше жить под игом тоталитарного режима. Его «прозрение» началось, мол, с чехословацких событий, когда он в составе советских войск участвовал в наведении «социалистического порядка» в этой маленькой, чистенькой, сытой центрально-европейской стране.

Чепуха все это! Не только Резун, немало других советских людей – гражданских и носящих погоны – были не согласны с брежневским решением «чехословацкой проблемы». На ведь они не стали предателями. Они дождались времени, когда в нашей стране рассыпался тоталитарный режим и начались демократические перемены. Они были законопослушными гражданами, настоящими патриотами.

Предателями не рождаются. Ими становятся!

Резуном двигали отнюдь не высокие побуждения. Он сам не отрицает, что предатель. Он согласен, что совершил измену. Он попросил прощения у своего отца, Богдана Резуна, украинского хлебороба, прошедшего войну с первого до последнего дня. «Его я сделал отцом предателя, – сокрушался изменник, обращаясь к русскому читателю в октябре 1992 года, – как он с этим живет? Не знаю, у меня не хватает смелости это представить… Мой отец был моей первой жертвой. Я у него просил прощения. Он меня не простил. И я снова прошу прощения у своего отца. Перед всей Россией! На коленях!»

Мне трудно сказать об этом что-то определенное. Я не располагаю на сей счет достаточной информацией. Но полагаю: главный побудительный мотив у Резуна – это неудовлетворенность своим служебным положением. Он считает, что ему помешали сделать большую карьеру, мнит себя великим разведчиком, которому не дали ходу, лишили возможности проявить свои «таланты». Вот и пошел он по стопам предателя Пеньковского, полковника, служившего в ГРУ до 1962 года, ставшего агентом американской и британской разведок.

Этому взбесившемуся карьеристу, предлагавшему своим англо-американским хозяевам чудовищный план уничтожения правительственных учреждений и военных объектов в нашей столице атомными зарядами, которые он, Пеньковский, брался заранее заложить и взорвать, предатель младшего поколения – Резун поет дифирамбы и считает его образцом для подражания.

Они похожи друг на друга, как близнецы, эти два предателя. С одной лишь разницей – Пеньковский старше Резуна на 28 лет и расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР, а автор «Аквариума» и «Ледокола» тоже приговорен к высшей мере наказания, но пока сумел укрыться от справедливого возмездия и забился в убежище на Британских островах, трясясь от страха за свою шкуру.

Константин Ефремов и Владимир Резун. Два воспитанника «Аквариума» – две судьбы. Один – четыре года активно действовал в труднейших условиях в глубоком тылу у гитлеровцев и погиб как герой, выполняя важное задание Центра. Другой – за тот же четырехлетний срок работы в легальных условиях в нейтральной стране сбежал к противнику в «холодной войне», живет там безбедно, пользуясь кормушкой британских спецслужб и выливая ушаты грязи на свое Отечество, свой родной народ.

Один – оклеветан, забыт, имя его окружено стеной молчания.

Другой – известен всему миру, купается в лучах незаслуженной славы и скандальной известности созданными миллионными тиражами написанных им тенденциозных и лживых книг.

Где правда? Где справедливость?

Агентура на конвейере

К моему удивлению в апреле 1942 года меня назначили с повышением на должность старшего помощника начальника второго (агентурного) отделения разведывательного отдела Штаба Западного фронта. Отделом руководил полковник Ильницкий, его заместителем был полковник Мильштейн, а моим непосредственным начальником оказался… полковник Жемчужин. Да, тот самый безжалостный инспектирующий, который испортил мне так много крови.

Второе отделение находилось в Москве поблизости от станции метро «Аэропорт». По нашим правилам, агентурный аппарат всегда стараются расположить подальше от штаба и, естественно, действующих войск. Третье (диверсионное) отделение, которое возглавлял майор Спрогис, также дислоцировалось в столице. Тут был определенный. расчет. Многомиллионный город представлял собой неисчерпаемый резервуар кадров для разведки. В нем проще, чем где-либо, было законспирировать готовящихся к выполнению заданий людей, организовать их отдых, питание, экипировку, а переброска разведчиков через линию фронта осуществлялась только самолетами с любого из подмосковных аэродромов, а иногда даже и с Центрального, который в ту пору действовал на полную мощность.

Кадровым сотрудникам в этом высшем звене оперативной разведки уже не приходилось лично перебрасывать разведчиков в тыл противника через линию фронта или часами дожидаться их встреч на передовой, опасаясь, чтобы свои не подстрелили в непогожую зимнюю ночь внезапно вынырнувшего из тьмы маршрутника, несущего с нетерпением ожидаемые сведения о противнике.

Москва все еще походила на прифронтовой город, да по существу и являлась им. Соблюдалась весьма строго светомаскировка, но налеты немецкой авиации становились все реже, жители привыкли к ним, и очереди у бомбоубежищ при воздушных тревогах почти исчезли.

Новый начальник встретил меня чуть ли не с распростертыми объятиями. Очевидно, желая как-то объяснить свою более чем странную позицию при проверке работы разведотдела 10-й армии, он заявил:

– Все идет по плану. Я добился вашего повышения в качестве поощрения за успешную работу в Кирове. Это вас не должно удивлять. На военной службе успехи и неудачи часто сопутствуют друг другу.

Вспомнив расстрелянных агентов, их рыдающих жен, плачущих детей, обреченных носить пожизненное клеймо «родственник врага народа», я с трудом удержался, чтобы не закатить ему оплеуху, и на какой-то миг пожалел, что безвозвратно ушли старые офицерские обычаи, когда подобных негодяев можно было просто пристрелить на дуэли.

Надо сказать, что Жемчужин – великий бездельник по натуре, умел подбирать себе трудолюбивых, старательных и инициативных помощников, которые тянули всю работу и от начальника ждали только одного – чтобы он им не мешал. Оперативный состав отделения представлял собою дружный, сплоченный коллектив молодых, но толковых и преданных делу разведчиков, имевших не в пример своему шефу опыт практической работы на низовых должностях. Мне хочется сказать несколько слов о тех, кто особенно запомнился.

Это – капитан Иосиф Топкин – живой, смелый командир, не раз прыгавший на парашюте с группами в тыл противника. В 1943 году, командуя партизанским отрядом, он принимал груз, сброшенный ему с самолета. Пачка с капсюлями-детонаторами ударила его. Он получил тяжелое ранение и ослеп. Партизаны вывезли своего командира на «большую землю». Умер этот замечательный офицер-разведчик в 1989 году.

Майор Александр Одинцов – спокойный, невозмутимый командир, с большой силой воли и умением любой ценой добиться своего. После войны он ушел из разведки. Служил в войсках, закончил свою карьеру генерал-полковником.

Капитан Прокошин – отличный знаток радиодела, неутомимый инструктор, подготовивший сотни прекрасных специалистов. К сожалению, он уже давно скончался.

Майор Гутин, работавший еще до войны в разведке. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

При отделении имелись инструкторы шифровальной и парашютно-десантной службы, свой склад с экипировкой и продовольствием, автотранспорт. Не было лишь собственной авиации. Поэтому заброску разведчиков и агентов пришлось проводить с помощью самолетов ЛИ-2, не имевших опыта прицельного десантирования людей в заданную точку. Из-за этого иногда бывали весьма неприятные ошибки. Однажды вместо района Вязьмы группу выбросили под Рязань, но чаще ошибались в пределах заданного района и выбрасывали людей в 40–50 километрах от места назначения. Лишь летом 1942 года разведотдел штаба фронта получил в свое распоряжение эскадрилью специального назначения из двух машин СИ-47, которая в последующем занималась исключительно переброской в немецкий тыл людей и грузов.

В целом наше отделение представляло собою фактически самостоятельную разведывательную часть, в которой на подготовке одновременно находились несколько десятков разведчиков. Некоторые из них предназначались для длительного оседания с легализацией на интересовавших нас объектах, но большинство действовало в составе агентурно-разведывательных групп. Численность каждой из таких групп колебалась от трех до пятнадцати человек.

Срок подготовки разведчиков варьировался в зависимости от уровня общего и военного образования, а также конкретных задач от нескольких недель до нескольких месяцев. Готовились они в основном раздельно по индивидуальным программам. Особо пытались сохранить в тайне районы предстоящей работы и легендированные биографии. Эти люди обычно имели в тылу врага родственников или знакомых, которые могли им помочь устроиться на работу в нужный объект.

Прожектер Жемчужин спрятал свое «хозяйство» под «крышу» Московского библиотечного института. Отделение маскировалось как военный факультет, готовящий библиотекарей во фронтовые части. Были составлены фиктивные, кодированные расписания занятий, где, например, под библиографией понимался наш предмет – разведпризнаки объектов, иностранной литературой – вооруженные силы Германии и так далее. Понятно, что истинное значение закодированных предметов было известно лишь нашим людям. Для пущей правдоподобности разведчики посещали институтские лекции по общественным дисциплинам. Питались наши «студенты», ходившие в военной форме, в общей столовой, участвовали в институтских мероприятиях вплоть до самодеятельности.

Не знаю, чем руководствовался Жемчужин, но в таких условиях долго соблюдать конспирацию было просто невозможно. Вскоре истинное предназначение наших «библиотекарей» стало известно студентам.

Нужно было абсолютно не знать своей молодежи, ее пытливости, наблюдательности, общительности, чтобы пойти на создание такого прикрытия. Вместе с тем это говорило о полном невежестве в вопросах разведки и конспирации как автора идеи, так и лиц, ее санкционировавших.

Наши уже пожилые и зачастую не слишком обремененные знаниями гуманитарных наук разведчики мало походили на студентов. Срок овладения науками на факультете в 1–2 месяца при общем четырехлетием курсе вызывал у профессорско-преподавательского состава и студентов по меньшей мере недоумение, тем более что на гениев «студенты военного факультета» были совсем не похожи. Периодические ночные выезды в одиночку и группами с последующим исчезновением «студентов» не похожи были на выпуск кадров новых библиографов и никого не могли обмануть. Молодые разведчики и разведчицы, несмотря на строгие запреты руководства, устанавливали далеко не платонические связи с настоящими студентами и студентками, и истина понемногу просачивалась все шире.

Вскоре на имя начальника военного факультета института, которым являлся по той же легенде полковник Жемчужин, посыпались заявления с просьбой зачислить в ряды советских разведчиков. Писали настоящие будущие библиотекари и библиографы, которых тоже нельзя было упрекнуть в недостатке патриотизма.

Этот конфуз руководство пыталось скрыть и как-то локализовать, делая вид, что ничего не произошло. Поэтому отделение продолжало работать под скомпрометированным прикрытием.

Проще, разумнее и удобнее для дела решил этот вопрос начальник 3-го отделения разведотдела штаба фронта майор Спрогис. Старый разведчик, храбрый, воин, участник войны в Испании, он не стал мудрить. Зная по опыту, что в военное время самым надежным и не вызывающим подозрения прикрытием разведчиков могут быть лишь воинские части, он занял свободные казармы, с удобством расположил там все свое хозяйство и личный состав, создав прекрасный учебный центр, откуда вышло много славных разведчиков-партизан.

Началась напряженная работа. Каждый оперативный работник, являясь «универсальным» специалистом по всем вопросам агентурной разведки, вел свою группу от подбора людей до их переброски в тыл противника. Только радисты предварительно проходили подготовку отдельно, поскольку для успешной работы на рациях «Белка» и «Север» требовался срок подготовки не менее 4–5 месяцев. Однако и они обязательно включались в группу примерно за 7~10 дней до ее отправки на задание.

При подготовке разведчиков обращалось большое внимание на сколачивающие группы, создание в ней атмосферы дружбы и доверия. Незадолго до вылета командира группы и радиста обучали раздельным шифрам, всем выдавали снаряжение, которое состояло из гражданской экипировки, оружия, боеприпасов и продовольствия «6с» (сахар, сухари, сало, спирт, соль, спички) и знакомили с приказом на разведку. После этого группа считалась подготовленной и в одну из ночей на самолете ЛИ-2 или СИ-47 в сопровождении инструктора или оперативного работника переправлялась через линию фронта в заданный район. Тут разведчики спрыгивали с парашютами. Иногда переброска производилась на подготовленные базы партизан или групп разведчиков, выброшенных ранее. В этом случае на земле разжигались для опознания с самолета сигнальные костры в виде различных фигур (треугольник, ромб, прямоугольник, дорожка, конверт).

На такие заранее подготовленные базы направлять разведчиков было безопаснее, так как значительно уменьшался первоначальный риск прыжка в неизвестность, когда у парашютиста абсолютно отсутствуют данные о конкретной обстановке в точке приземления. При прыжке на базу разведчик с первых минут своего пребывания во вражеском тылу мог получить помощь или по крайней мере информацию об обстановке независимо от того, прибыл ли он для постоянной работы в данном отряде или ему надлежало действовать самостоятельно.

Нередко в тыл направлялись оружие, питание для раций, боеприпасы, взрывчатка, продовольствие, экипировка для обеспечения уже действующих отрядов, групп и отдельных разведчиков. Обычно эти предметы выбрасывались на обусловленные сигналы с грузовыми парашютами. Иногда такие грузы сопровождали связники, которые оставались в распоряжении местного командира или решали самостоятельные задачи, базируясь на этот отряд.

Десантирование людей, к сожалению, было для нас делом новым, и нам приходилось приобретать опыт, навыки, вырабатывать правила и положения в боевых условиях, где каждая ошибка и неточность очень дорого стоили. За них приходилось расплачиваться жизнями наших сотрудников.

Отрицательно сказывалось и отсутствие заранее разработанных наставлений и пособий, что и как делать во время военных действий. Не были подготовлены под этим утлом зрения средства материального обеспечения. Все зависело от опыта и здравого смысла оперативных работников, их интуиции, а это были далеко не прочные основы для быстрой организации разведывательных операций.

Хрупкие рации, например, часто разбивались при приземлении разведчиков, пока не догадались крепить их на груди у радистов, а в ответственных случаях давать еще и запасную командиру группы. Легко рвущиеся от динамического удара при открытии парашюта лямки рюкзаков и сумок стали усиливать веревками. Опыт показал, что разведчики, особенно девушки, при прыжках с парашютом часто теряли сапоги, валенки, шапки, что в условиях зимнего времени в лесу могло привести к тяжелым последствиям. Пришлось из подручных средств делать дополнительные тесемки.

Отсутствие должной подготовки к войне при обеспечении наших людей сказывалось даже на мелочах. Скажем, не хватало компасов. На группу выдавался обычно только один. Карт было мало, их получали только командиры групп. Ощущался острый недостаток в оружии. Разведчику давали пистолет или автомат. Выдать и то и другое считалось роскошью. Экипировка была однообразная и совершенно не приспособленная для пользования ею в условиях леса.

Отправив разведчиков на задание, все мы с нетерпением ожидали от них первой связи, которая при выброске «лесных» групп обычно устанавливалась через несколько часов После приземления и сбора. Однако далеко не всегда это было так. Иногда люди бесследно пропадали, еще не приступив к работе. Гибли радисты от несчастных случаев при приземлении, группы уничтожались немцами и русскими полицейскими, заметившими десантников в момент, когда они бывают наиболее беспомощными – еще в воздухе. Выходили из строя рации, терялось питание к ним. Много опасностей подстерегало наших людей в тылу врага. Поэтому потери в личном составе были большие и далеко не каждая группа давала о себе знать после выброски.

Причиной несчастья могла быть мелочь, пустяк, незначительная оплошность разведчика Или оперативного работника, готовившего его;

Помнится, нам лишь в конце войны стала известна причина провала группы «3-М». Она состояла из трех девушек: Марии Козловой, Марии Артемовой и Марии Жуковой. Командиром этой девичьей группы была толковая грамотная сотрудница прокуратуры – юрист Жукова. По легенде, все они направлялись в Смоленск из Вязьмы, откуда якобы сбежали в свое время с оборонительных работ. Их миссия начиналась успешно. Они благополучно приземлились, спрятали рацию и все компрометирующие материалы в укромном месте и направились к пункту назначения. Почти у цели их задержала местная полиция и на всякий случай обыскала. При этом у одной из задержанных в кармане пальто обнаружили полуистертую книжечку проездных билетов в московское метро, на которых в ту пору проставлялся месяц и год. Это был провал. Девушки до конца войны пробыли в одном из лагерей уничтожения где-то в Польше и прошли все круги фашистского ада. Да и после освобождения частями Советской армии хлебнули немало горя в гулаговском чистилище.

Были не менее трагические случаи, когда наших разведчиков выбрасывали по ошибке на сигнальные костры, разжигавшиеся в лесах с провокационными целями, или на немецкие аэродромы.

К сожалению, «сигналы неблагополучия» было разрешено давать радистам значительно позже. В 1941–1942 годах полагали, что эти сигналы будут отрицательно сказываться на моральном состоянии разведчиков. В случае провала рекомендовалось не даваться живым в руки немцев или в крайнем случае все отрицать и настаивать на своей легенде.

Понятно, что при аресте на месте приземления или во время работы на рации многие предпочитали смерть пыткам в гестапо. История разведки знает много случаев, когда раненые или попавшие в кольцо фашистов патриоты кончали жизнь самоубийством. Так, например, поступила Аня Петрожицкая, подорвавшая себя и окруживших ее врагов гранатой.

Работать в глубоком тылу противника становилось все сложнее. Немцы начинали осваивать оккупированную территорию: создали разветвленную сеть агентов-провокаторов, полицейских, старост, бургомистров, установили строгую регистрацию населения, ввели удостоверения личности, пропуска. За прием посторонних лиц следовала жестокая кара, как правило, расстрел или виселица. Вводилась система заложников. За помощь партизанам уничтожались целые деревни и поселки со всеми жителями от детей до стариков.

Несмотря на это число разведывательных операций непрерывно увеличивалось, масштабность наших действий росла. Подготовка разведчиков, радистов, агентов и заброска их в тыл противника проводилась в таком массовом количестве, что напоминала своеобразный конвейер. После установления связи с каждой агентурной группой или отдельным разведчиком начиналась сложная работа по руководству ими. Она велась в тесном контакте с информационной группой разведотдела фронта, которая ставила дополнительные задания разведчикам и оценивала добываемые ими сведения.

Огромными усилиями в период подготовки битвы под Москвой и в ходе ее разведка обеспечивала командование точными данными о немецкой группе армий «Центр». Из общего числа 80 пехотных, механизированных дивизий, входящих в нее, мы не сумели добыть данные об одной механизированной дивизии. Верная и своевременная информация, которую получило командование Западного фронта, способствовала разгрому немцев под Москвой.