Текст книги "Винный склад"

Автор книги: Висенте Бласко-Ибаньес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Сеньоръ Ферминъ довелъ его въ домъ, и Марія, выглянувъ изъзза ситцеваго занавѣса своей комнаты, испустила громкій крикъ. Забывъ всякій стыдъ, дѣвушка выбѣжала въ одной рубашкѣ, чтобы помочь отцу, который уже терялъ силы, поддерживая юношу, блѣднаго какъ смерть. Одежда на немъ была пропитана запекшейся кровью, а свѣжая продолжала капать изъ-подъ его плаща на полъ. Рафаэлъ, свалившись на кровать, разсказалъ въ отрывочныхъ словахъ старику, какъ все случилось съ нимъ, и затѣмъ упалъ въ обморокъ.

Онъ повстрѣчался ночью въ горахъ съ таможенной стражей, и кого-то ранилъ, чтобы прорваться сквозь отрядъ, но также и ему была послана вслѣдъ пуля, засѣвшая у него въ плечѣ. Теперь онъ желаеть скрытъся, чтобы не быть арестованнымъъ, а для этото нѣтъ лучшаго убѣжища, какъ Марчамала въ то время года, когда нѣть работъ и виноградари отсутствуютъ. Къ тому же, если ему судьба умереть, онъ желаетъ умереть среди тѣхъ, которые ему дороже всѣхъ на свѣтѣ. И говоря это, глаза его широко раскрылись, онъ старался высказать ими ласку дочери надсмотрщика.

– Рафае, Рафаэ, – всхлипывала Марія, наклоняясь надъ раненымъ.

И забывъ свойственную ей сдержанность и стыдливость, она едва не бросилась цѣловать его въ присутствіи отца.

Загнанная лошадь околѣла на слѣдующее же утро, а хозяинъ ея остался живъ, пролежавъ недѣлю между жизнью и смертью. Сеньоръ Ферминъ привезъ изъ Хереса доктора, большого пріятеля Сальватьерры, a Марія не отходила отъ постели Рафаэля. Наконецъ, опасность миновала, и рана стала быстро заживать.

По вечерамъ, когда Рафаэлъ уже всталъ съ постели, сеньоръ Ферминъ брадъ гитару и звалъ пѣть Марію, чтобы развеселить больного.

Дѣвушка пѣла, улыбаясь глазами Рафаэлю, который слушалъ ее въ экстазѣ, такъ какъ голосъ Маріи былъ дѣйствительно прелестный и слава о немъ прогремѣла уже на всю округу. На Страстной недѣлѣ, когда она пѣла въ процессіи, отовсюду собирались, чтобы послушать ея пѣніе. И двое мужчинъ, слушавшихъ ее теперь въ виноградникѣ, ея отецъ и Рафаель, были глубоко взволнованы дивнымъ ея пѣніемъ. Сеньоръ Ферминъ, внѣ себя отъ восторга, бросалъ свою шапку къ ея ногамъ и восклицалъ:

– Да здравстауетъ моя дѣвочка! Да здравствуетъ ея золотое горлышко! Да здравствуетъ родившая ее мать, а также и ея отецъ!

Когда Рафаэль достаточно окрѣпъ и поправился, наступилъ вскорѣ конецъ задушевному общенію этахъ трехъ лицъ. Однажды вечеромъ Рафаелъ поговорилъ наединѣ съ сеньоромъ Ферминомъ. Онъ не можетъ дольше оставатъся здѣсь; скоро появятся виноградари и Марчамала обратится вновь въ заселенный городокъ. Теперь онъ уже не боится преслѣдованій, но рѣшилъ не возвращаться къ прежнему образу жизни. Страха онъ не чувствуетъ никакого, но носится съ планами для своего будущаго. Ему хотѣлось бы имѣть семью, какъ его отецъ, какъ его крестный, Поэтому онъ желаетъ отыскать себѣ болѣе спокойныхъ и почетныхъ занятій, хотя бы ему пришлось терпѣть голодъ.

Тогда-то сеньоръ Ферминъ, пользуясь своимъ вліяніемъ на Дюпоновъ, добился того, что Рафаель получилъ мѣсто завѣдующаго фермой въ Матансуэло, имѣніи племянника покойнаго Дона-Пабло.

Этотъ племянникъ дона-Пабло – Луисъ – только что вернулся въ Хересъ послѣ долгаго скитанія по всѣмъ университетамъ Испаніи. Его дядя и опекунъ требовалъ отъ него, чтобы онъ кончилъ университетскій курсъ, и при жизни его, онъ уступилъ, и велъ сущестованіе студента, занимая подъ громадные проценты большія денежныя суммы у ростовщиковъ. Но когда его дядя умеръ, онъ отказался играть дальше комедію научныхъ сводхъ занятій. Донъ-Луисъ былъ богатъ и не желалъ терять времени на вещи, которыя его нисколько не интересовали. Онъ путешествовалъ по всей Испаніи съ цѣлью добиться того, чтобы его считали авторитетомъ по вопросамъ тауромахіи, и у него былъ свой излюбленный матадоръ, которому онъ покровительствовалъ, котораго онъ превозносилъ и держалъ за него пари. Сверхъ того у него была еще и другая страсть – страсть къ лошадямъ. Не было кровнаго жеребца въ Хересѣ, котораго онъ не старался бы перебить у двоюроднаго своего брата, и не спѣшилъ бы купить за какую бы то ни было цѣну. Но самыя преобладающія въ немъ страсти были – страстъ къ женщинамъ и къ головорѣзамъ, которыми онъ вѣчно себя окружалъ. Къ женщинамъ онъ не выказывалъ особенной щедрости, требуя отъ нихъ, чтобъ онѣ любили его ради него самого, и искренно вѣря въ то, что всѣ женскія сердца не могутъ не затрепетать, когда онъ покажется на улицѣ верхомъ на только это купленномъ имъ кровномъ рысакѣ. Co свитой же сопровождающихъ его паразитовъ и головорѣзовъ онъ былъ болѣе щедръ, и очень тщеславился этой своей гвардіей. Часто, находясь въ «Circulo Caballista», онъ указывалъ на какого-нибудь человѣка весьма непривлекательнаго вида, ожидавшаго его у дверей клуба. – Это вотъ Чиво, – говорилъ онъ съ гордостью правителя государства, называющаго одного изъ великихъ своихъ полководцевъ: – у него на тѣлѣ болѣе пятидесяти рубцовъ отъ зажившихъ ранъ.

Когда сеньоръ Ферминъ заговорилъ съ донъ-Луисомъ о Рафаэлѣ, молодой сеньоръ тотчасъ же согласился взять его къ себѣ на службу. Онъ уже слышалъ объ этомъ юношѣ, считаеть его однимъ изъ своихъ (и говоря это, онъ принималъ покровительственный тонъ владыки) и помнитъ о томъ ужасѣ, который онъ нагонялъ на таможенную стражу.

– Я возьму тебя на мою ферму Матансуэла, – рѣшилъ онъ, ласково хлопнувъ по плечу Рафаеля. – Мой теперешній смотрителъ полуслѣпой старикгь, надъ которымъ поденщки смѣются. А вѣдь извѣстно, что такое рабочіе – это скверный народъ. Съ ними необходимо имѣть хлѣбъ въ одной рукѣ, а палку въ другой. Мнѣ нуженъ такой человѣкъ какъ ты, который ихъ всѣхъ заткнулъ бы себѣ за поясъ и заботился бы о моихъ интересахъ.

И Рафаэль поселился на мызѣ, являясь въ виноградникъ только, разъ въ недѣлю, когда онъ ѣздилъ въ Хересъ, чтобы дѣлатъ докладъ хозяину о дѣлахъ въ имѣніи. Но въ городѣ ему часто приходилось разыскиватъ дона-Луиса въ квартирѣ какой-нибудь изъ его «дамъ». Онъ принималъ здѣсь своего управителя, лежа въ постели, рекомендовалъ ему «твердость» въ обращеніи съ лѣнтяями-поденщиками, и совѣтовалъ всѣхъ ихъ «заткнутъ себѣ за поясъ».

Несмотря на эти, высказываемыя донъ-Луисомъ «идеи», донъ-Пабло терпѣть не могъ своего двоюроднаго брата, считая, что онъ лишь позорить ихъ семью. Этотъ родственникъ, повторявшій въ своемъ образѣ жизни скандалы и кутежи маркиза Санъ-Діонисіо, былъ очень неудобенъ для фирмы, вызывавшей къ себѣ всеобщее уваженіе. Бѣда эта усиливалась еще присутствіемъ въ домѣ Дюпоновъ двухъ дочерей маркиза, Лола и Мерседесъ. Ихъ крайне легкомысленное поведеніе приводило въ отчаяніе дону-Эльвиру. Наконецъ, одинъ изъ поклонниковъ дѣвушевъ поспѣшилъ посвататася къ Лола, точно боясь, что она ускользнетъ отъ него.

Свадьба эта явилась освобожденіемъ для обѣихъ сестеръ. Незамужняя переѣхала жить къ замужней, и вскорѣ въ домѣ мужа онѣ ввели тѣ же обычаи и нравы, которыхъ онѣ придерживались въ домѣ Дюпововъ. Мерседесъ проводила ночь за рѣшеткой окна въ интимныхъ бесѣдахъ со своими ухаживателями: ея сестра сопровождала ее, и говорила съ другами, чтобы не терятъ времени попусту. Мужъ протестовалъ, но и жена и ея сестра негодовали на то, что онъ осмѣливается подобныя невинныя развлеченія ихъ толковать оскорбительно для ихъ цѣломудрія.

Сколькоо горя причинили эти двѣ «маркезиты», ихъ называли въ городѣ, – строгой доньѣ-Эльвирѣ!.. Незамужняя, Мерседесъ, бѣжала съ богатымъ англичаниномъ. Время отъ времени о ней доходили неопредѣленные слухи, заставлявшіе блѣднѣть отъ бѣшенства благородную сеньору. To ее видѣли въ Парижѣ, то въ Мадридѣ, ведущей жизнь элегантной «кокотки». Она часто мѣняла своихъ покровителей, которыхъ въ изобиліи привлекала къ себѣ своею красотой. Къ тому же на нѣкоторыхъ изъ нихъ производилъ немалое впечатлѣніе ея титулъ маркизы де-Санъ-Діонисіо, и дворянская корона, которою она украшала ночныя свои рубашки и простыни постели, посѣщаемой столь же усиленно, какъ и панель людной улицы.

Вдова Дюпона чутъь не умерла оть стыда, узнавъ обо всѣхъ вещхъ вещахъ. Господи Боже, для этого-то появились на свѣть знаменитые члены ихъ рода, – вице-короли, архіепископы и генералы, которыхъ короли награждали титулами и имѣніями!.. Чтобы вся ихъ слава служила лишь рекламой женщинѣ дурного поведенія!.. И все-таки еще Мерседесъ оказалась лучшей изъ двухъ сестерѣ! По крайней мѣрѣ, она хоть бѣжала, чтобы не позоритъ свою семью въ родномъ ихъ городѣ, и если она и жила въ грѣхѣ, то лишь только съ людьми всегда приличными, занимавщими извѣстное положеніе въ свѣтѣ. Но младшая, замужняя, эта, казалось, имѣла въ виду погубитъ всѣхъ своихъ родныхъ, покрывъ ихъ позоромъ. Послѣ бѣгства Мерседесъ семейная жизнь Лолы превратиась чисто въ адъ. Мужъ ея терзался ревностію, онъ не зналъ, кого считать своимъ соперникомъ, такъ какъ Лола стала обращаться со всѣми одинаково развязно, словно всѣмъ предлагая себя своими взглядами. Домашнія исторіи были безпрерывны, скандалы стали такими невыносимыми, что, наконецъ, мужъ счелъ нужнымъ переѣхать къ своимъ родителямъ, и «маркезита» зажила одна во все свое удовольствіе. Кутежи, шумъ, драки, пьяныя ласки, которыя она мелькомъ видѣла въ родительскомъ домѣ, привлекали ее съ атавистической силой и она отдавалась имъ безъ всякаго угрызенія совѣсти, точно продолжая семейную традицію. Въ своихъ вочныхъ экскурсіяхъ, идя подъ руку съ торговцемъ свиньями, который въ ту пору пользовался временнымъ ея расположеніемъ, она иногда встрѣчалась съ Луисомъ Дюпономъ и его веселой свитой, и они кутили и напивались всѣ вмѣстѣ.

Послѣдней любовью «маркезиты» былъ курносый атлетъ, торговецъ свиньями, съ которымъ она жила въ предмѣстъи Хереса; какая-то тайная привлекательность этого сильнаго самца всецѣло порабощала ее. Она гордилась имъ, и хотя, случалось, иногда и уходила отъ него на нѣсколько дней, но возвращалась всегда сама, и тогда весь кварталъ слышалъ крики «маркезиты», которую ея возлюбленный таскалъ за волосы и билъ.

Богатыя и благочестивыя семьи, состоявшія въ узахъ родства съ Санъ-Діонисіо, говорили съ покорностью: – Должно быть, она сумасшедшая. Но не могли покорится Дюпоны, – донъ-Пабло и его мать, – которые всякій разъ, когда они встрѣчали на улицѣ Лола съ ея рыжими волосами и наглой улыбкой, возвращались домой смущенные и въ самомъ ужасномъ настроеніи духа. Они уѣзжали на долгое время изъ Хереса въ Марчамалу, чтобы избѣжать встрѣчи съ маркезитой и съ людьми, говорившими объ ея эксцентричностяхъ.

Блаігодаря продолжительному пребыванію своему въ Марчамалѣ Дюпонъ наконецъ, привелъ въ исполненіе давнишнее свое намѣреніе, выстроивъ вмѣсто стараго зданія красивый и роскошный новый домъ для своей семьи. Но онь не перестроилъ жилище для виноградарей, и сохранилъ старую людскую, почернѣвшую отъ дыма, въ которой спали поденщики.

III

Когда дюжина собакъ, которыхъ держали на фермѣ Матансуэла, – борзыя, дворняжки и таксы – чуяли въ полдень приближеніе смотрителя, онѣ привѣтствовали его громкимъ лаемъ, и когда дядя Антоніо, извѣстный подъ прозвищемъ Сарандилья, выходилъ къ воротамъ навстрѣчу Рафаэлю.

Старикъ былъ прежде, въ теченіе долгихъ лѣтъ, смотрителемъ фермы. Его взялъ къ себѣ на службу еще отецъ веселаго донъ-Луиса, но этотъ послѣдній, желавшій окружатъ себя лишь молодыми людьми, а также въ виду старости и плохого зрѣнія Сарандильи, замѣнилъ его Рафаэлемъ. Еще благодареніе Богу, какъ говорилъ дядя Антоніо со своъ крестьянскимъ смиреніемъ, что хозяинъ не послалъ его собирать милостыню по большимъ дорогамъ, а позволилъ жить на фермѣ съ женой, съ тѣмъ однако, чтобы она присматривала за домашней птицей, а онъ помогалъ въ уходѣ за поросятами.

Два инвалида борьбы съ землей не имѣли другого просвѣта въ тяжеломъ своемъ положеніи, какъ только хорошее отношеніе къ нимъ Рафаэля. Только доброта новаго смотрителя облегчала ихъ участь. Дядя Сарандилья проводилъ цѣлые часы, сидя на одной изъ скамеевъ у воротъ, устремивъ взглядъ своихъ помутнѣвщихъ глазъ въ поля съ безконечными ихъ бороздами, И смотрителъ не укорялъ его за старческую лѣнь. Старуха любила Рафаэля, какъ родного сына. Она присматривала за его бѣльемъ и обѣдомъ, а онъ платилъ ей подарками за ея услуги. Рафаэль по добротѣ и красивой наружности своей походилъ на единственнаго ихъ сына, который умеръ, въ бытность свою солдатомъ, въ Кубѣ. Сеньора Эдувихисъ часто бранила мужа за то, что, по ея мвѣнію, онъ не былъ достаьочно любезнымъ и предупредительнымъ относительно Рафаэля. Прежде чѣмъ собаки возвѣщали лаемъ о его приближеніи, она слышала топоть его лошади.

– Скорѣй, – кричала она своему мужу, – ты развѣ не слышишь, что ѣдеть Рафаэль? Бѣги, подержи ему стремя.

Пока старикъ это дѣлалъ, а затѣмъ уводилъ лошадь въ конюшню, Рафаэль весело направлялся въ кухню къ Эдувихисъ и спрашивалъ, что ему дадть сегодня въ обѣду. Они садились втроемъ за столъ, и Сарандилья бросалъ жадный взгдядъ на бутылку съ виномъ, къ которой онъ протягивалъ дрожащія руки. Это была роскошь, введенная въ обычай Рафаэлемъ, такъ же какъ и сигары, которыя двое мужчинъ медленно выкуривали послѣ обѣда, говоря о работахъ на фермѣ. Смотритель разсказывалъ о поѣздкѣ на пастбища дона-Луиса, гдѣ зимовали стада – коровы и кобылы фермы. За ними присматривали пастухъ и два подпаска, получавшіе всѣ втроемъ поденную плату лишь въ двѣ песеты, а ихъ попечѣнію было довѣрено восемьсотъ коровъ и сто быковъ, стоящіе сотни тысячъ песетъ! Рафаэль удивлялся честности, кротости и добротѣ этихъ бѣдныхъ людей. Сарандилья подтверждалъ мысли, высказанныя Рафаэлемъ. Дѣйствительно, наиболѣе честные люди, это – бѣдняки. И ихъ еще боятся, считаютъ ихъ дурными?!. Онъ ставитъ ни во что честность городскихъ сеньоровъ.

– Подумай, Рафаэ, какая заслуга въ томъ, скажемъ къ примѣру, если донъ-Пабло Дюпонъ, при всѣхъ своихъ милліонахъ, окажется добрымъ и ни у кого ничего не украдеть? Настоящіе добрые ліоди – одни лишь бѣдняки, одни мы.

Но смотритель не выказывалъ такого же оптимизма, какъ старикъ. По его мнѣнію, поденщики, хотя они и бѣдные люди, но и у нихъ достаточно пороковъ, a главное, они лѣнтяи. Сарандилья негодовалъ, слушая такія рѣчи Рафаэля. А какими же онъ желалъ бы видѣть поденщиковъ? Какой могутъ они чувствовать интересъ къ своей работѣ? Онъ помнитъ времена, когда онъ и Эдувихисъ работали поденно. Что это была за жизнь?… Работатъ цѣлый день подъ лучами палящаго солнца или же въ стужу, не получая большаго вознагражденія, какъ два реала въ день и пять реаловъ только во время жатвы. Правда, хозяинъ давалъ харчи, но что это были за харчи! Лѣтомъ имъ временно давали похлебку съ горохомъ, ѣду, выходящую изъ ряда вонъ, о которой они вспоминали весь годъ. Въ остальные же мѣсяцы харчи составлялъ лишь хлѣбъ, одинъ лишь хлѣбъ. Сухой хлѣбъ по рукамъ и горячую похлебку, или же тюрю изъ того же хлѣба – вотъ и все, точно не существовало ничего другого на свѣтѣ для бѣднаго народа, какъ только хлѣбъ, немного соли, нѣсколько луковицъ, вотъ и вся приправа. Что же можетъ быть привлекательнаго въ работѣ для поденщиковъ, которые, не достигнувъ еще и тридцати пяти лѣтъ, уже чувствуютъ себя одряхлѣвшими и стариками?

Однажды вечеромъ, въ февралѣ, смотритель и Сарандилья толковали о работахъ на фермѣ въ то время какъ Эдувихисъ мыла посуду въ кухнѣ. Кончился посѣвъ гороха, фасоли и чечевицы. Теперь толпа поденщиковъ и поденщицъ была занята тѣмъ, что полола хлѣбныя нивы. Сарандилья, – полуслѣпота котораго, повидимому, обостряла его слухъ, прервалъ Рафаэля, повернувъ голову въ сторону, какъ бы для того, чтобы лучше слышать, и сказалъ:

– Мнѣ кажется, гремитъ громъ…

Рафаэль сталъ прислушиватъся. Дѣйствительно, гдѣ-то вдали слышались раскаты грома: собиралась гроза. Она и разразилась съ необычайной силой. Полился дождь, какъ изъ ведра, и двое мужчинъ должны были укрыться подъ входной аркой, откуда сквозь рѣшетку воротъ видать было лишь небольшой кусочекъ поля.

Отъ почвы, на которую падали дождевые потоки, несся теплый паръ и запахъ мокрой земли. Вдали, по бороздамъ поля, превращеннымъ въ ручьи, бѣжала толпа рабочихъ, направляясъ въ ферму, и съ ихъ плащей лилась грязная вода. Рафаэль обратилъ вниманіе на двухъ отдѣльныхъ лицъ, медленно приближавшихся къ фермѣ. Одинъ изъ нихъ велъ за уздечку осла, навьюченнаго большими сумками изъ плетеной соломы, изъ-за которыхъ едва виднѣлись уши и хвостъ животнаго.

Смотритель узналъ того изъ нихъ, который велъ за уздечку осла, понукая его, чтобы онъ шелъ скорѣй. Звали его Маноло; это былъ старый поденщикъ.

Послѣ одной изъ стачекъ крестьянъ хозяева указывали другъ другу на Маноло какъ на одного изъ главныхъ зачинщиковъ. He получая вслѣдствіе того нигдѣ работы, онъ существовалъ лишь тѣмъ, что переходя изъ фермы въ ферму въ качествѣ коробейника, продавалъ женщинамъ мелкій товаръ – платки, ленты и куски полотна, а мужчинамъ вино, водку и прокламаціи, старательно спрятанныя у него въ сумкахъ.

Только въ Матансуэлу и еще въ очень немногія фермы могъ Маноло проникнуть, не вызывая тревоги и не встрѣчая противодѣйствія.

Рафаэль всматривался въ другого человѣка, въ товарища коробейника, который ему тоже казался знакомымъ, но не могъ припомнить, кто это такой. Онъ шелъ, заложивъ руки въ карманы, весь промокнувъ отъ дождя, дрожа отъ холода, потому что не имѣлъ плаща, какъ его таварищъ. Однако, несмотря на это, онъ шелъ не торопясь, словно дождь и вѣтеръ нимало не безпокоили его.

– Привѣтъ, товарищи! – сказалъ Маноло, проходя мимо воротъ фермы. – Вотъ такъ погода, просто ужасъ!..

Туть толъко Рафаэль узналъ того, который сопровождалъ торговца, увидавъ его безкровное лицо аскета, рѣдкую бородку и добрые, угасающіе глаза, смотрѣвшіе сквозь голубоватыя стекла очковъ.

– Донъ-Фернандо! – воскликнулъ онъ съ удивленіемъ. Въ самомъ дѣлѣ, это былъ донъ-Фернандо.

И выйдя изъ-подъ воротъ, въ бушующій разливъ дождя, Рафаэль взялъ дона-Фернандо за руку, чтобы заставить его войти во дворъ. Тотъ сопротивлялся, желая идти съ товарищемъ нѣсколько дальше, въ людскую. Но Рафаэль усиленно протестовалъ. Добрый пріятель его крестнаго, тотъ, который былъ начальникомъ его отца, не хочеть зайти въ нему…

И почти насилъно онъ введъ его въ ферму, въ то время какъ Маноло отправился дальше, въ людскую.

– Иди, иди, – поощрилъ его Сарандилья. – Поденщики навѣрное раскупять всѣ твои бумаженки и имъ будетъ чѣмъ занятъся, пока льеть дождь. Мнѣ кажется, что дождливое время установится теперь надолго!

Сальватьерра вошелъ въ кухню фермы, и Эдувихисъ, чувствуя состраданіе къ промокшему насквозь «бѣдному сеньору», торопливо запалила огонь въ очагѣ.

А Сарандилья обратился къ ней съ нѣкоторою торжественностью, говоря:

– Знаешь ли ты, кто этоть кабальеро, Эдувихисъ?… Навѣрное нѣтъ… Это донъ-Фернандо Сальватьерра, тотъ самый сеньоръ, о которомъ столько писади въ газетахъ и который защищаетъ бѣдныхъ.

Между тѣмъ смотритель отыскивалъ бутылку цѣннаго вина, подаренную ему нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ крестнымъ. Наконецъ онъ нашелъ ее и, наливъ стаканъ, предложилъ его дону-Фернандо.

– Благодарю, я не пью.

– Но это вино первѣйшаго сорта, сеньоръ, – сказалъ Сарандилья. – Выпейте, милость ваша – вино очень вамъ полезно, послѣ того какъ вы промокли.

Сальватьерра сдѣлалъ отрицательный жестъ рукою.

– Еще разъ благодарю: я не беру въ ротъ вина.

Сарандилья взглянулъ на него съ изумленіемъ. Что за исторія!.. По справедливости счвтаютъ этого дона-Фернандо совсѣмъ особеннымъ человѣкомъ.

Рафаэль просилъ его съѣсть что-нибудь, и велѣлъ старухѣ приготовить скорѣе яичницу и подать ветчину, которую хозяинъ привѣзъ въ одно изъ своихъ посѣщеній. Но Салльватьерра рѣшительно отказался. Все это лишнее, у него съ собой весь его ужинъ. И онъ вынулъ изъ кармана мокрую бумагу, въ которой были завернуты кусокъ хлѣба и сыра.

– Ho, по крайней мѣрѣ, вы не откажетесь покурить, донъ-Фернандо? – спросилъ Рафаэль, предлагая ему сигару.

– Благодарю васъ, я не курю.

Старикх Сарандилья не могъ дольше сдерживаться. Даже и не курить?… Теперь понятно удивленіе нѣкоторыхъ людей. Человѣкъ, у котораго такъ мало потребностей, вызываетъ даже страхъ, словно онъ пришлецъ съ того свѣта.

И пока Сальватьерра подошелъ въ огню, чтобы погрѣться, смотритель ушелъ и тотчасъ же вернулся. Онъ принесъ съ собой теплый зимній плащъ, въ который и завернули Сальвальерра, снявъ съ него мокрую одежду.

Рафаэль высказалъ свое удивленіе, что донъ-Фернандо здѣсь, когда крестный нѣсколько дней тому назадъ говорилъ ему, будто онъ въ Кадиксѣ.

– Да, я былъ тамъ. Я ѣздилъ взглянутъ на могилу моей матери…

И точно желая скорѣе перешагнуть черезъ это воспоминаніе, онъ сообщилъ, какимъ образомъ попалъ сюда. Сегодня утромъ выѣхалъ онъ изъ Хереса, чтобы повидатъся съ сеньоромъ Антоніо Матакардильосъ, собственникомъ плохонькаго постоялаго двора вблизи фермы Матансуэла. Сеньоръ Антоніо въ молодости учаіствовалъ вмѣстѣ съ нимъ во всѣхъ революціонныхъ приключеніяхъ, у него была теперь болѣзнь сердца; ноги его распухли отъ водянки и донъ-Фернандо пріѣхалъ повидаться съ нимъ, обѣщавъ ему посѣтить его еще разъ вмѣстѣ съ Маноло, котораго онъ тамъ встрѣтилъ. Донъ-Фернандо возвращался съ Маноло въ Хересъ, когда ихъ застигла буря и принудила искать убѣжища въ какой-нибудь мызѣ.

Рафаэль заговорилъ съ дономъ-Ферніндо о его странныхъ обычаяхъ, о которыхъ много разъ ему разсказывалъ его крестный: о томъ, какъ онъ купался въ морѣ въ Кадиксѣ среди зимы, какъ онъ отдалъ свой плащъ первому встрѣчному «товарищу», нуждающемуся въ немъ, о его режимѣ питанія, на которое онъ тратилъ не болѣе тридцати сантимовъ въ день.

Сальватьерра оставался все время невозмутимымъ, точно рѣчь шла не о немъ, a o комъ-нибудь другомъ, и только когда Рафаэль удивлялся скудости его питанія, онъ отвѣтилъ:

– Я не имѣю права на большее. Быть можетъ, эти бѣдняки, которые сидятъ въ повалку тамъ въ людской, ѣдятъ лучше меня?

Когда Сальватьерра увидѣлъ, что его платье почти высохло, онъ одѣлся въ него и направился въ дверямъ. Несмотря на то, что дождикъ все еще шелъ, онъ рѣшилъ отравиться въ людскую, къ своему товарищу. Рафаэль настаивалъ, чтобы онъ остался у него, гдѣ постелъ ему уже была приготовлена.

– Я не могъ бы заснуть въ твоей постели, Рафаэль, – сказалъ Сальватьерра, – я не имѣю права отдыхать на пуховикахъ въ то время, какъ другіе, подъ тѣмъ же кровомъ, спятъ на цыновкахъ изъ ковыля.

Рафаэлъ взялся проводить своего гостя. По дорогѣ въ людскую имъ встрѣтился молодой паренъ невысокаго роста. Глаза его сверкали въ темнотѣ, такъ же какъ и его большіе, бѣлые зубы. На головѣ у него были двѣ разныхъ цвѣтовъ шляпы, надѣтыя одна на другую. Нижняя шляпа, судя по ея полямъ, была новая, свѣтло-сѣраго цвѣта, верхняя же была рыже-чернаго цвѣта, съ разорванныси краями.

Рафаэль взялъ парня за плечо и представилъ его Сальватьерра съ комической серьезностью:

– Это Алкапарронъ, о которомъ вы навѣрное слышали, – самый большой плутъ изъ всѣхъ цыганъ въ Хересѣ.

Алкапарронъ освободился изъ рукъ Рафаэля и воскликнулъ въ негодованіи:

– У, у, сеньоръ Рафае, какой вы злой человѣкъ… Что это вы говорите…

Смотритель продолжалъ серьезнымъ тономъ, нахмуривъ брови:

– Онъ работаетъ у насъ въ Матансуэлѣ со всей своей семьей… Знаете ли вы, почему онъ носитъ на головѣ двѣ шляпы? Чтобы набить ихъ горохомъ или фасолью, какъ только я не досмотрю: но онъ не подозрѣваетъ, что въ одинъ прекрасный день я его подстрѣлю.

– Іисусе Христе! Сеньоръ Рафаэ! Что вы говорите?

И онъ, въ отчаяніи сложивъ руки, взглянулъ на Сальватьерра и сказалъ ему съ дѣтской пылкостью:

– He вѣрьте ему, сеньоръ; онъ очень злой, и говоритъ такъ, чтобы мучить меня. Клянусь спасеньемъ матери моей, все сказанное имъ ложь…

И онъ объяснилъ тайну двухъ шляпъ, нахлобученныхъ имъ чуть ли не до самыхъ глазъ. Нижняя шляпа – новая, которую онъ надѣваетъ лишь въ праздники и когда онъ отравляется въ городъ. Въ рабочіе же дни онъ не отваживается оставлять ее дома, опасаясь своихъ товарищей, которые позволяютъ себѣ всякаго рода шутки съ нимъ, потому что онъ «бѣдненькій цыганъ». Поэтому онъ и надѣваетъ новую шляпу, покрывая ее старой, чтобы она не утратила своего сѣраго цвѣта и той шелковистости, которой онъ такъ гордится.

Смотритель продолжалъ дразнить цыгана, говоря:

– Слушай, Алкапарронъ, знаешь ли ты, кто этотъ сеньоръ?… Это донъ-Фернандо Сальватьерра. Слышалъ ли ты о немъ?

Цыганъ сдѣлалъ жестъ изумленія и широко раскрылъ глаза:

– И очень даже слышалъ… Въ людской битыхъ два часа идетъ разговоръ о немъ. Многія вамъ лѣта, сеньоръ. Я очень радъ познакомиться съ такимъ важнымъ и знатымъ господиномъ. Сейчасъ видно, что такое ваша милость: наружностъ у васъ совсѣмъ губернаторская.

Сальватьерра улыбался, слушая эту лесть, расточаемую ему цыганомъ.

Рафаэль заговорилъ о сестрахъ Алкапарронасъ, цыганкахъ-танцовщицахъ, подвизавшихся въ Парижѣ, гдѣ онѣ имѣли громадный успѣхъ, а также и въ разныхъ городахъ Россіи, имена которыхъ управитель не могъ вспомнить. Портреты этихъ танцовщицъ виднѣлись всюду, даже на коробкахъ спичекъ, о нихъ говорили въ газетахъ, имъ подносили массу брилліантовъ и онѣ танцовали въ театрахъ и дворцахъ.

– И подумайте, донъ-Фернандо, онѣ такія же уродливыя, какъ и вотъ этотъ ихъ двоюродный братъ. Я видѣлъ ихъ дѣвчонками, бѣгающими здѣсь въ фермѣ и таскающихъ горохъ. Были онѣ очень бойкія и ловкія, но не было въ нихъ ничего такого плѣнительнаго, развѣ лишь какая-то цыганская удаль, а также и безстыдство, отъ котораго даже и мужчинъ можетъ броситъ въ краску. И это-то и нравится разнымъ знатнымъ господамъ?… Правда, даже смѣшно!

Но Алкапарронъ сталъ говорить съ нѣвоторой гордостью о своихѣ двоюродныхъ сестрахъ, хотя и сѣтовалъ о столь великой разницѣ ихъ судьбы и судьбы его семьи. Онѣ чуть ли не королевы, а онъ съ бѣдной своей матерью, съ маленькими братиками – отецъ ихъ давно умеръ – и съ Мари-Крусъ, вѣчно больной кузиной его, зарабатываютъ на фермѣ поденно всего лишь два реала. Еще счастъе, что ихъ берутъ здѣсь ежегодно на работу, зная, что они хорошіе люди!.. Его двоюродныя сестры существа бездушныя, потому онѣ и не пишутъ писемъ семьѣ и не посылаютъ никому ни полгрошика.

Простившись съ Рафаэлемъ, Сальватьерра пошелъ по тропинкѣ вдоль забора съ старымъ Сарандилья, и скоро добрался до навѣса, служившаго входомъ въ людскую. Подъ навѣсомъ стоялъ на открытомъ воздухѣ рядъ кувшиновъ съ запасомъ воды для поденщиковъ. Кто чувствовадъ жажду, переходилъ изъ удушливой жары людской въ эту ночную стужу и пилъ ледяную воду, въ то время какъ вѣтеръ обдувалъ ему потное тѣло.

Когда Сальватьерра вошелъ въ людскую, на него пахнулъ оттуда воздухъ, пропитанный запахомъ сырой шерсти, тухлаго деревяннаго масла и грязи.

Комната была большая и казалась еще больше отъ густой атмосферы и скудости освѣщенія. Въ ея глубинѣ виднѣлся очагъ, въ которомъ горѣлъ коровій навозъ, распространяя отвратательный запахъ. Въ этомъ носившемся кругомъ туманѣ выдѣлялось красноватое пламя свѣчи. Въ остальной же части комнаты, совершенно темной, чувствовалосъ присутствіе многихъ людей. Дойдя до средины комнаты, Сальватьерра могъ здѣсь все лучше разглядѣть. На очагѣ кипятилось нѣсколько котелковъ, за которыми присматривали женщины, стоявшія съ этой цѣлью на колѣняхъ. Стульевъ не было нигдѣ, въ комнатѣ всѣ бывшіе въ ней сидѣли на полу.

Тутъ же находился и Маноло, а кругомъ него собралась кучка его друзей, и всѣ они черпали ложками изъ котелка съ горячей хлѣбной похлебкой. Въ разныхъ углахъ виднѣлись группы мужчинъ и женщинъ, сидѣвшихъ на полу или на цыновкахъ изъ ковыля. Всѣ ѣли горячую похлебку, разговаривая и смѣясь.

Видъ этого помѣщенія съ этимъ накопленіемъ людей вызвалъ въ памяти Сальватьерра мысль о тюрьмѣ. И тутъ тѣ же штукатуренныя стѣны, но только болѣе закоптѣвшія, чѣмъ въ тюрьмѣ, тѣ же желѣзные крючки, вбитые въ стѣны, а на нихъ висѣли сумки, плащи, мѣшки, разноцвѣтныя рубахи, грязныя шляпы, тяжелые башмаки съ безчисленными заплатами и острыми гвоздями.

Сальватьерра взглянулъ на лица этихъ людей, смотрѣвшихъ на него съ любопытствомъ, прерывая на мгновеніе свою ѣду, держа руки неподвижно съ поднятой вверхъ ложкой. У молодыхъ парней лица были еще свѣжія, и они часто смѣялись, отражая въ глазахъ своихъ жизнерадостностъ. Но мужчины зрѣлаго возраста выказывали уже признаки преждевременной старости; тѣло ихъ было какое-то высохшее, кожа морщинистая. Женщины являли собой еще болѣе печальное зрѣлище. Нѣкоторыя изъ нихъ были цыганки, старыя и уродливыя. Молодыя же казались малокровными, худосочными. Сальватьерра подошелъ къ очагу, и тутъ онъ увидѣлъ Алкапаррона, который сказалъ ему:

– Взгляните, милость ваша, вотъ это моя мама.

И онъ указалъ ему на старую цыганку, только что снявшую съ огня похлебку изъ гороха, на которую жадно глядѣли трое ребятъ, братьевъ Алкапаррона, и худенькая, блѣдная дѣвушка, съ громадными черными глазами, его двоюродная сестра, Мари-Крусъ.

– Такъ что вы-то и есть знаменитый донъ-Фернандо? – спросила старуха. – Пустъ же Господь Богъ пошлетъ вамъ всякое благополучіе и долгую жизнь за то, что вы отецъ бѣдныхъ и беззащитныхъ…

И поставивъ на полъ котелокъ, она усѣлась кругомъ него со всей своей семьей. Этоть ужинъ ихъ былъ выходящій изъ ряду. Запахъ гороховой похлебки вызывалъ во многихъ присутствовавшихъ волненіе, заставляя ихъ обращать свои взоры съ завистью на группу цыганъ. Сарандилья заговорилъ со старухой, насмѣхаясь и спрашивая, какой такой попался ей необычайный заработокъ? Вѣрно, наканунѣ, идя въ Хересъ, она получила нѣсколько песетъ за гаданіе или же за порошокъ, данный ею дѣвушкамъ, съ тѣмъ, чтобы приворожить къ нимъ бросившихъ ихъ возлюбленныхъ. Ахъ, старая колдунья! Казалось невозможнымъ, чтобы ей на долю выпала такая удача съ такимъ уродливымъ лицомъ.

Цыганка слушала, все время улыбаясь, не переставая жадно глотать гороховую похлебку, но когда Сарандилья уломянулъ объ ея уродливомъ лицѣ, она бросила ѣстъ.

– Молчи, ты слѣпой, не человѣкъ, а только тѣнь! Дай Богъ, чтобы я всю мою жизнь могла бы видѣть тебя подъ землей, какъ твоихъ братьевъ-кротовъ… Если я теперь некрасива, то было время, когда маркизы цѣловали мнѣ башмаки. Ты это хорошо знаешь, безстыжій!

И она съ грустью добавила:

– Не была бы я здѣсь, еслибъ былъ живъ маркизъ Санъ-Діонисіо, этоть славный сеньоръ, крестный отецъ моего бѣдняги Хосе-Марія.

И она указала на Алкапаррона, бросившаго ложку, которую онъ подносилъ ко рту, чтобы выпрямиться съ нѣкоторою гордостью, услыхавъ имя своего крестнаго отца, который, какъ утверждалъ Сарандилья, былъ для него нѣчто большее, чѣмъ крестный отецъ.

Сальватьерра взглянулъ съ удивленіемъ на морщинистую и отталкивающую наружность старой цыганки. Она въ сущности была не такъ стара, какъ казалось, но бысгро зачахла и отъ переутомленія работой, а также и отъ того ранняго разрушенія восточныхъ расъ при переходѣ отъ молодости къ старости, подобно тому, какъ великолѣпные дни тропика сразу перескакиваютъ отъ свѣта къ тьмѣ, безъ промежуточнаго періода сумерковъ.