Текст книги "Пылкая дикарка. Книга 2"

Автор книги: Вирджиния Нильсэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Одна фраза, которую она бросила невзначай, не выходила у него из головы: "Он хотел сделать мне предложение". Она звенела у него в мозгу, словно гонг, разгоняя все его мысли. Он не мог этого забыть.

Он смотрел вниз на лопатки громадного колеса, которое врезалось в серовато-коричневую воду, разбрасывая вокруг грязные брызги и таща за собой шлейф пены. Вода в реке все еще стояла высоко, и время от времени в поле его зрения возникало бревно, уносящееся вниз по течению. На поверхности не было видно ничего, кроме части ее корневища – единственное предупреждение беспечным морякам. Как же рулевому удается избежать такой чудовищной опасности?

Он сам мог родиться в этом ограниченном препонами низшем обществе, представителем которого Черным кодексом запрещалось подавать в суд на белого человека, считать себя равными с белыми, это касалось и брака. Их женщинам насильно заставляли покрывать накидкой волосы, так как жена испанского губернатора испытывала зависть к потрясающей красоте квартеронок и их аккуратным прическам...

Маманлюбила Жана-Филиппа. Он это чувствовал по ее голосу. Он пытался взять то, что хотел, силой, – значит, и свою сестру, наследницу, Мелодию Беллами? Вот истинная причина выстрела в него кузины Анжелы.

Он запросто мог стать одним из этого "дна", подумал Алекс. Или мог с успехом проходить за белого, не отдавая себе в этом отчета? Наверное, к этому стремилась кузина Анжела, когда приняла незаконнорожденного от своего мужа ребенка и выдала его за своего собственного? Но тогда она еще не знала, что ее муж был еще и отцом Мелодии. Каким же повесой, распутником, был этот человек, передавший свой титул маркиза кузине Анжеле! Что же это была за жизнь, построенная на зыбучем песке!

Он подумал о кузине Анжеле, о ее жизни в монастыре, где ей приходилось выполнять самую разную работу на кухне, в саду, пропалывать огород. Вероятно, было в то время немало пересудов не только о самой трагедии, но и о чернокожей любовнице его двоюродного дедушки. Он горестно размышлял над тем, кто же из поколения его родителей шептался за его спиной, когда он рос в полном неведении.

Он был еще младенцем, когда умерла кузина Анжела, но он постоянно слышал о ней всю свою жизнь. Она воспитывала маман. Все они жили в "Колдовстве", которое когда-то было самым красивым колониальным особняком из всех на ручье Святого Иоанна. Там устраивались ставшие легендой балы, там его отец ухаживал за матерью. И несчастный Жан-Филипп жил тоже там... Там он, пролив свою кровь, и умер. Чему же удивляться, если его мать и слышать не хочет о восстановлении "Колдовства"!

Но ему все же хотелось это сделать.

Мать Нанетт давно присмотрела это место и страстно желала заполучить его, – он знал это. Но как почувствует себя Нанетт, если они будут жить на руинах?

Неожиданно в его мысли прокралась девушка, называвшая себя Орелией Кроули. Он вновь размышлял над ее красотой, ее несгибаемым духом, ее восторженной невинностью, которые заставляли его воспринимать ее требование признать за ней часть наследства Ивана Кроули скорее как проявление жалости к себе из-за несчастной судьбы, а не алчности!

Он вспомнил, как Нанетт бросила: "Эти отвратительные люди!" Вероятно, он подпал под чары этой девушки, так как считал, что Орелия Будэн, или Кроули, если только таким было ее настоящее имя, – была далеко не отвратительна.

Сзади к нему подошел какой-то пассажир, бросивший для начала замечание по поводу собирающихся над головой дождевых облаков, но Алекс проигнорировал его приглашение завязать беседу и ответил весьма неприветливо. Он хотел остаться наедине со своими мыслями, которые сконцентрировались на характере его будущего, ныне покойного, тестя. Он никогда до конца так и не был уверен в одобрении со стороны Ивана его как будущего мужа Нанетт, хотя в этом вопросе он пользовался полной поддержкой мадам Кроули.

Он знал о позорном изгнании Мишеля Жардэна из числа обожателей Нанетт. Но если Орелия была тоже дочерью Ивана, а он постепенно начинал в это верить, то он с таким же успехом мог противодействовать и ее браку.

Такое оттягивание поисков жениха для незаконнорожденной дочери, о которой он так и не позаботился, казалось ему странным, если только Иван не любил слишком сильно своих дочерей.

На палубу упало несколько дождевых капель. Алекс, тряхнув головой, словно пытаясь отделаться от вереницы беспокойных мыслей, вернулся в салон, где уже собирались остальные пассажиры.

Орелия с трудом выносила томительное ожидание, так как в монастыре она была постоянно чем-то занята. Она поднималась с зарей, чтобы одеть малышей и построить их парами, и отправиться вместе с ними на завтрак. Потом начинались уроки, нужно было выполнить множество различных обязанностей по расписанному по часам режиму, и так до вечерней службы в храме. Потом ей приходилось укладывать своих подопечных спать и следить за их поведением до того, когда задували все свечи.

Здесь ей нечего было делать. Она поднималась на дамбу, шла по главной дороге, пересекающей весь город, потом долго гуляла вдоль ручья. Как все это было непохоже на реку Миссисипи, чьи грязновато-коричневые воды, пенясь, казалось, кипели между двумя дамбами позади монастыря весной, а резко возросший уровень воды так высоко поднимал корабли, что, казалось, они парят над монастырскими стенами. Ручей Террбон был тихим и спокойным, в его черной воде то здесь, то там лежали полузатопленные стволы деревьев, на которых можно было увидеть то маленькую голубую цаплю, то греющуюся на солнце, втянув голову под панцирь, черепаху.

Орелия скучала по маленьким сиротам, которых она помогала воспитывать, по трудовым повседневным заботам, по компании молодых монашек. Никто в пансион не заглядывал, кроме Чарлза Пуатевэна. Орелия встречалась с ним просто от одиночества, а мадам Дюкло всегда с сожалением отправляла вниз Жульенну.

– Этот молодой повеса слишком много на себя берет!

В пансионе никого не было, кроме еще двух отшельниц-собственниц, которые щебетали за закрытыми дверями, словно птички со своей нахальной горничной и поварихой, а также Жульенны, которая присматривала за постояльцами. Мадемуазель Клодетт обычно сидела во главе общего стола во время обеда, а ее сестра изредка появлялась на почтительном от них расстоянии, на большой скорости преодолевая пространство холла. Она никогда с ними не вступала в разговоры.

Однажды вечером Орелия услыхала шум в конюшне, расположенной во дворе, прямо за домом. Это разгружали прибывшую карету. Ржали лошади, позвякивала упряжь, грумы что-то кричали друг другу, звонко шлепая по крупам лошадей.

На черной лестнице послышались шаги. Кто-то легко бежал по ступеням вверх. За ним слышалась тяжелая поступь человека, несущего багаж. Орелия, отложив в сторону рукоделие, пошла к двери и чуть приоткрыла ее. Это из города вернулся месье Арчер. Он открывал дверь своей комнаты напротив, перед которой его слуга поставил чемодан.

– Ну вот, мы и дома, Лафитт! – услыхала Орелия его голос.

– Да, мики, дома.

Молодой адвокат, чувствуя, что за ним следят, резко повернулся, и его взгляд упал на чуть приоткрытую дверь Орелии. Он куртуазно поклонился.

– Добрый день, мадемуазель.

Орелия вздрогнула, и от этой реакции ее рука сама затворила дверь. За дверью она услышала, как кто-то фыркнул, и она быстро поднесла ладони к пылающим огнем щекам. Вот теперь над ней смеется даже его слуга. Они оба смеялись и потешались над ней.

Теперь, когда он вернулся в пансион, когда снова будет спать в комнате напротив ее собственной, там, через холл, она снова начнет, рано проснувшись, прислушиваться к его шагам на лестнице, когда он будет бегом спускаться по ней, направляясь к себе в контору, где будет разрабатывать планы спасения Нанетт от ее притязаний. Она вновь будет с нетерпением ожидать его возвращения домой между четырьмя и пятью часами и следить за его подготовкой к визиту ее сестры. Какое это было сумасшествие – так следить за его повседневной жизнью. Да, Нанетт всегда была ему рада!

Но в этот вечер он никуда не уходил из пансиона, и Орелия убедила мадам Дюкло поужинать в их комнатах.

– Это ты, дорогой! – радостно воскликнула Нанетт. – Когда ты приехал?

– Вчера вечером. – Алекс протянул к ней руки, и она впорхнула в его объятия.

– Как я скучала по тебе, – прошептала она.

– Я тоже.

Нанетт, прильнув к нему, не отпускала Алекса, но он, услыхав наверху шаги Элизабет Кроули, неохотно оттолкнул ее от себя.

– Ну, как дела, Алекс? – спросила Элизабет, стоя на верхней площадке? – Он задрал голову.

– Вы прекрасно выглядите, мадам.

Она фыркнула.

– В этом черном одеянии я похожа на ворону. – Она спустилась к ним. – Майк Жардэн здесь.

– Я знаю, – сказал Алекс. – Я не встретился с ним в Новом Орлеане, так как он уже выехал сюда.

Под ее серебристо-белокурыми волосами лицо у нее казалось особенно бледным. Она подставила ему для поцелуя напудренную щеку, потом, приказав лакею принести им чаю, пошла впереди него к гостиной. Она села на стул перед чайным столиком. Нанетт устроилась рядом с ней.

– Майкл прислал нам записку, в которой просит принять его, – сказала она. – Я ответила ему отказом. Сказала ему, что прежде он должен увидеться с тобой.

Двери на галерею были широко раскрыты, позволяя бризу доносить до них садовые запахи. Ставни оставались закрытыми, чтобы в комнаты не проникали жаркие лучи весеннего солнца. Проникающие между ними лучи брусками отражались на полированной поверхности столов из розового дерева и на паркетном полу. Над камином, черная зияющая дыра которого была закрыта остроконечным, обрамленным красным деревом экраном, висел портрет Элизабет с золотистоволосым ребенком на коленях. Это была Нанетт.

– Мишель сегодня утром зашел ко мне в контору, – сказал Алекс.

– Что ему нужно?

– От требует приданого для этой девушки.

– Почему? – спросила Элизабет. – Он что, хочет на ней жениться?

– Мама! – воскликнула с упреком Нанетт.

– Такая мысль приходила мне в голову, – сказал Алекс, бросив взгляд на рассерженное лицо Нанетт.

– Оставь нас вдвоем, Нанетт, – приказала Элизабет.

– Но это касается и меня, мама.

– Прости меня, Алекс, но я не намерена продолжать обсуждать это дело в присутствии Нанетт. Прошу тебя, будь добра, немедленно ступай к себе в комнату.

– Мама, я уже не ребенок...

– Пожалуйста, Нанетт, уважь ее просьбу, – сказал Алекс.

Голубые глаза Нанетт вспыхнули. Гордо вскинув голову, она вышла из гостиной, хлопнув изо всех сил дверью. В холле она шумно прошла по паркету, затем, сделав паузу, тихо, на цыпочках, ступая по турецкому ковру, снова подкралась к двери. Ей не терпелось подслушать, о чем поведут они разговор.

Алекс все еще стоял возле столика, так как до сих пор не получил приглашения присесть.

– Жардэн сегодня утром сказал мне, что он обязан это сделать ради Ивана, который ему доверил это дело. Он должен исполнить то, что хотел сделать сам Иван.

– Майкл ничего не должен моему мужу! – На бледных щеках Элизабет появились два пунцовых пятна. – Иван ни за что на свете не доверился бы ему ни в чем. Если он утверждает обратное, то он несносный лгун и больше ничего! Ну что тебе удалось выяснить в Новом Орлеане? Ты был в полиции?

– Да, но только не для того, чтобы навести справки о мадемуазель Орелии. Она не такая девушка...

Элизабет холодно возразила:

– Я надеялась, что ты в ходе своего расследования вскроешь кое-какие факты и не станешь прислушиваться к личному мнению кого бы то ни было.

– Да, но... – Элизабет Кроули заставляла его все время держать оборону, и ему от этого было неловко. – В полиции я проверил документы и обнаружил ордер на арест женщины-пекаря в пекарне, принадлежащей Ивану на улице Шартр-стрит, что произошло около восемнадцати лет назад. Судя по всему, она, вооружившись кухонным ножом, прогнала из лавки другую женщину. Вы помните этот инцидент?

Элизабет нахмурилась.

– Иван, вероятно, поехал в полицию, чтобы заплатить за нее штраф. Она упоминается в протоколе как рабыня.

– Рабыня Берта, – сказала Элизабет.

– В полиции предполагают, что у нее вышла ссора с покупательницей. Им так и не удалось допросить вторую женщину, замешанную в этой сваре.

– Кажется, там произошло что-то вроде этого. Я очень смутно помню этот случай. Какое глупое проявление благотворительности со стороны Ивана, – приобрести для своей бывшей рабыни пекарню! Мейзи все время кого-нибудь к нему присылала... такая назойливая... но, Алекс, какое это все имеет отношение к делу?

Не отвечая на поставленный вопрос, он спросил:

– Не хотите ли вы встретиться с Жардэном в моем присутствии в моей конторе?

– Зачем?

– Я побывал в монастыре. Мать-настоятельница подтвердила, что Иван платил за содержание этой девушки в течение последних двенадцати лет. За это время он множество раз посещал ее и привозил подарки.

Стоя за дверью, Нанетт поднесла руку ко рту. "Не может быть! Это неправда! Папа никогда бы..."

– В течение двенадцати лет? – повторила за ним пораженная Элизабет. – Такого не может быть. Мне бы об этом стало известно.

Алекс мягко сказал:

– Он сказал матери-настоятельнице, что представляет здесь интересы отца девочки, который пожелал остаться неизвестным, чтобы защитить честь той женщины, которая родила их незаконнорожденного ребенка. Трагическая история, сказала она.

Он рассказал ту же историю женщине, у которой ребенок рос в течение первых шести лет. Иван потом забрал ее оттуда и привез в монастырь. Потом он описал ей подробно свой визит на плантацию четы Будэн на Обманчивой реке.

Лицо Элизабет посерело.

– Какой он дурак. Стоило марать свои руки, копаясь в чужом грязном белье! Вероятно, этим приятелем был Амос Филдинг. Я всегда подозревала, что Амос, один из тех, кто содержал любовницу-квартеронку на Рэмпарт-стрит...

– Но девочка белая, мадам Кроули.

– Ты в этом уверен? – резко переспросила Элизабет. – Амоса всегда привлекали эти миловидные создания на этих позорных балах, где они выставляют напоказ свои телеса...

– К тому же получила воспитание в монастыре, – твердо подчеркнул Алекс, пытаясь подавить охвативший его приступ гнева. – Если бы у Жардэна не было каких-то доказательств, что ее мать была белой, то он не стал бы угрожать вам судом. Закон это самым строгим образом запрещает. Я подозреваю, что Жардэн знает мать девушки. Не хотите ли вы встретиться с ним и мадам Дюкло в моей конторе, чтобы обсудить с ними это дело и выявить, какими доказательствами они располагают.

– Я не пошевелю и пальцем, чтобы встретиться с Майклом Жардэном где бы то ни было!

– В таком случае позвольте мне привести его сюда, к вам, мадам. Мне кажется, нужно сделать следующий шаг – завязать с ним диалог, чтобы выяснить, что они намерены предпринять.

Ледяным тоном Элизабет сказала:

– Не предлагаешь ли ты мне заплатить за явный шантаж, Алекс?

– Нет, мадам, не предлагаю. Будучи вашим адвокатом, я просто говорю, что вы могли бы приступить к переговорам, чтобы прийти к какому-то соглашению, чтобы не разглашать этого дела и не чернить тем самым память о вашем муже и его имя. Если они обратятся в суд, то это вызовет повсюду нездоровый интерес. Готовы ли вы предоставить этой девушке приданое, или пойдете на громкий скандал, который неизбежно возникнет, если она публично обратится к властям с просьбой о ее признании дочерью вашего мужа?

– Признать, что Иван – ее отец? – взорвалась Элизабет. – И после этого смириться с тем, что она будет постоянно приходить в этот дом и требовать все больше денег?

– Я могу составить соответствующие бумаги и попросить ее их подписать, что защитит вас...

– Иван просто вышвырнул бы тебя за подобное предложение?

– Вы вольны наносить оскорбления любому адвокату, мадам, – жестко сказал Алекс.

– В таком случае я так и поступлю! Всего хорошего, Алекс!

В бешенстве он поклонился:

– Прощайте, мадам!

Нанетт ждала его в главном холле. Глаза ее горели от ярости.

– Неужели ты на самом деле веришь россказням этой девушки? – бросила она ему обвинение злобным шепотом.

Его охватило еще более неистовое бешенство, когда он понял, что она подслушивала у двери. Алекс сжал челюсти, чтобы не утратить самообладания.

– Она показалась мне человеком, которому можно верить.

Нанетт в сердцах плюнула:

– Да она же маннелука[2]!

– Она белая!

Вдруг они начали шипеть друг на друга, как две змеи, к ужасу своему, отметил Алекс. Миловидное лицо Нанетт исказилось от неистовой ревности.

– Конечно, можно понять твою жалость к ней! В конце концов семья твоей матери пользуется дурной репутацией из-за своего расового дальтонизма!

Алекс глубоко вздохнул. Вот почему его родители хотели, чтобы он услышал трагическую историю Жана-Филиппа. Они знали, что рано или поздно может произойти нечто подобное, но никак не ожидал такой атаки со стороны Нанетт.

Горечь со злостью, как чернильная смесь, казалось, пропитывала его сердце.

– Если у тебя есть претензии к моей семье, почему же в таком случае ты все же хочешь выйти за меня замуж? – холодно спросил он. – Я освобождаю тебя от данного мне обещания, мадемуазель!

Она прижала рот рукой.

– Алекс, я не хотела...

– Ты все высказала достаточно ясно, Нанетт. Вы не страдаете расовым дальтонизмом, а моя семья вас просто оскорбляет.

В эту минуту из глубины холла показался Радклифф с тяжелым серебряным чайным подносом. За ним следовала горничная с переброшенной через руку полотняной салфеткой. Нанетт опустила руки.

Дворецкий остановился в полном отчаянии.

– Вы уходите, мики?

Не давая ему возможности поставить чайный поднос на стол в холле, Алекс сам сдернул свою шляпу с вешалки. Поклонившись Нанетт, он сказал:

– Не беспокойся, Радклифф. Не нужно меня провожать.

С этими словами он быстро направился к выходу. Позади он услыхал сердитый крик Нанетт:

– Мама! Ты только посмотри, что ты наделала!

6

С севера, подгоняемые холодным ветром, надвигались темные тучи. Алекс возвращался в пансион. Оставив лошадь на попечение Лафитта, он пешком отправился к себе в контору. Когда северный ветер гнал со стороны Мексиканского залива влажный воздух, это означало, что непременно начнется сильный дождь. Несколько тяжелых капель упало, когда он открыл дверь, потом подошел к письменному столу, а дождь уже лил вовсю, и настоящие дождевые потоки текли по его окну, выходящему на быстро опустевшую улицу. Алекс, схватив бумагу, ручку и чернила в бешенстве начал составлять отчет о понесенных им затратах, о стоимости оказанных им услуг, включая поездку в Новый Орлеан. Этот отчет он намеревался вручить мадам Элизабет Кроули.

Когда он закончил, дождь уже излил свою ярость, а гнев его стих. Здесь его постоянно одолевало чувство понесенной утраты и острая тоска по дому в Беллемонте и семье. У него возникло такое ощущение, словно он лишился какого-то члена своего тела. Они с Нанетт настолько привыкли на протяжении стольких лет к идее предстоящего брака, что он даже не задумывался над каким-то иным поворотом в его личной жизни. Но теперь произошел с ней окончательный разрыв. Было бы просто катастрофой жениться на женщине, которая открыла ему свои потайные чувства в отношении смешения кровей в лоне семьи его матери.

Теперь он с сожалением вспоминал приглашение отца работать с ним в его новоорлеанской адвокатской фирме. Алекс выбрал работу в Террбоне не только из-за того, что здесь находился родной дом Нанетт, к которому он был привязан, а также и потому, что работа здесь, на пограничной территории, могла способствовать его быстрой адвокатской карьере, что потом могло значительно облегчить ему доступ в область государственной политики. Теперь, когда их так и не объявленная публично помолвка разорвана, перспективы быстрой карьеры за пределами большого города никак нельзя было назвать радужными.

Смяв отчет о расходах, он бросил его в корзину. Надев шляпу, он отправился в пансион. В тот вечер впервые после того, как эти две женщины поселились в пансионе, он сошел вниз к ужину.

Столовая, как и остальная часть старинного особняка, хранила еще поблекшие следы былого величия. Свисающий над столом из розового дерева хрустальный канделябр по-прежнему блистал своей чистотой, но держатели для свечей были далеко не все заполнены. Слабый свет скрывал обтрепанность камчатой ткани королевского голубого цвета, драпирующий стены, шрамы, нанесенные временем и погодой на выкрашенных в цвет слоновой кости лепных украшениях над дверьми и окнами, на алебастровых розетках и купидончиках, украшавших потолок. Пятна на мраморе, окаймлявшем камин и поддерживающем каминную доску из розового дерева, почти были незаметны.

За длинным столом сидели мадам Дюкло и ее очаровательная подопечная, которая, глядя перед собой на блестящую серебряную посуду, лишь легким, проступившим у нее на щеках румянцем отметила его появление.

Он вдруг почувствовал беспричинное неудовлетворение ее необычной экстравагантной красотой. Она была не только соблазнительно экзотической, но и основывалась на особой структуре костей, что было ему известно, но он понимал, и это ему тоже не нравилось, что она еще будет долго сохраняться после того, как прелесть Нанетт, как и ее матери, увянет.

– Добрый вечер, мадам Дюкло, – и из-за чистой вредности добавил: – и мадемуазель Будэн.

Услыхав это имя, она, широко раскрыв свои миндалевидные глаза, уставилась на него с явной неприязнью.

Поклонившись, он грациозно уселся на стул прямо напротив дам. Обычно за вечерним ужином во главе стола сидела мадемуазель Клодетт, но в тот вечер ее стул пустовал. За столом сидели только трое постояльцев. Алекс с угрюмым видом молча наблюдал, как расставляли на столе тарелки с мясом речного рака.

Орелия бросала исподтишка на него взгляды, пытаясь понять, почему он такой мрачный. Он, конечно, не был таким красивым, как Мишель Жардэн, но у него были очень приятные черты лица, и в этот вечер ей показалось, что она почувствовала в них его удивительную уязвимость. Несмотря на его неодобрительное к ней отношение, она была вынуждена признать, что у него было такое лицо, которое могло понравиться... его глаза, еще более голубые, чем у ее отца, обладали такой неподвижностью, которая могла внушить к нему доверие кого угодно, но это как раз и заставляло ее не доверяться его внешности и никогда не доверяться ему самому.

– Надеюсь, ваша поездка в Новый Орлеан была успешной? – спросила она звонким ироничным тоном. – По крайней мере, вы узнали имя моих приемных родителей.

– Да, мадемуазель, – сказал он и бесстрастно добавил: – Мать-настоятельница шлет вам свою любовь и благословение. Судя по всему, она вас на самом деле очень любит.

Выражение недоверия тут же исчезло с ее лица.

– Я... спасибо, месье, спасибо.

– Но меня по-прежнему гложет один вопрос, – продолжал он, – каким образом девушка, о которой так высоко отзывается мать-настоятельница монастыря Святой Урсулы, позволила вовлечь себя в обыкновенный шантаж?

– Шантаж? – тяжело выдохнула Орелия, не веря своим ушам.

– Месье, – рявкнула мадам Дюкло, – я не позволю оскорблять мадемуазель Кроули!

– Ах, мадам Дюкло, послушайте! Признайтесь, что ее угроза выступить с публичными притязаниями на имение месье Кроули, если семья не удовлетворит ее финансовых требований, диктуется корыстными, если не сказать, преступными целями.

– Месье, немедленно извинитесь!

Щеки девушки покраснели.

– Разве это преступление – требовать признания от семьи? – спросила она твердым голосом, несмотря на то, что глаза ее увлажнились. – Я готова поступиться любой частью своего наследства только ради того, чтобы узнать, кто была моя мать.

– Но ведь вас интересует имение отца, это и привело вас сюда, в Террбон?

Орелия отложила ложку. В это время слуга принес жареную дичь, положив ее на служебный стол, начал разрезать ее на куски. Теплый, пряный аромат креольской подливки, смешанный с запахом жареного мяса, неожиданно вызвал у нее приступ тошноты. Встав, она придвинула к столу свой стул.

– Я знала своего отца, месье. Я не могла ошибиться в его любви ко мне. Но мне ничего неизвестно о моей матери, и мое сердце болит от этого.

Алекс тоже поднялся. Ее откровенное ненапускное достоинство заставило его устыдиться своих слов. Перед ним вдруг возникло расстроенное лицо его матери, когда она сказала: "Я больше никогда не буду говорить об этом". Он вспомнил, как эти слова вызывали у него душе теплую волну горестной любви к ней. Он пришел в отчаяние от собственной грубости, которую он допустил по отношению к этой милой девушке, ставшей жертвой чужого греха, и, испытывая глубокое раскаяние, он взял ее за руку, чтобы снова усадить за стол.

– Прошу вас принять мои извинения, – тихо проговорил он.

Она, вся побледнев, попыталась вырвать руку.

– Месье! – Мадам Дюкло тоже вышла из-за стола, и голос ее прозвучал, как удар хлыста.

Алекс, выпустив руку Орелии, поклонился.

– Мы с мадемуазель поужинаем у себя в номере, – сказала она слуге и пошла впереди Орелии к выходу, громко шурша накрахмаленными юбками.

Элизабет Кроули так и не смогла уснуть в эту ночь. После ухода Алекса с Нанетт приключилась истерика, и ей пришлось дать большую дозу опиума, чтобы привести в чувство. Но не из-за этого не могла сомкнуть глаз Элизабет. Ее мысли уносились в прошлое, к тому времени, к которому относился рассказ Алекса об аресте работавшей у Мейзи женщины-пекаря за вооруженное нападение на покупательницу. Она помнила этот инцидент. Они только что вернулись в Мэнс на летний сезон, вспоминала она, когда Иван вдруг заявил о своем немедленном возвращении в город, чтобы уладить это дело, заплатить штраф за рабыню Мейзи, Берту, и освободить ее из тюрьмы. Она резко возражала.

Ивана постоянно вызывали в пекарню Мейзи, чтобы уладить какие-то постоянно возникавшие там проблемы. Кроме того, в тот год у него было очень много дел в городе, и он часто отказывался под предлогом важных встреч ехать с ней развлекаться, когда она получала приглашение. Очень часто они выезжали в свет без него втроем, она, Амос и Джейн.

Его инвестиции приносили большой доход, но разве не могло быть какой-нибудь иной причины для оправдания его бесконечных отлучек? Может, у него была другая женщина? Одна из чернокожих, там, в лавке Мейзи? От охватившего ее гнева она почувствовала острые колики в животе. Это произошло семнадцать или восемнадцать лет назад. Эта девушка, которую опекает Мари Дюкло, сопровождает ее в храм и во время посещений лучших домов, могла родиться именно тогда.

Действительно, представительница католической ветви Кроули! Майкл Жардэн мудро поступил, заручившись в этом деле поддержкой Мари Дюкло. Но что она получала от этого? Только благодаря своей фамилии, с помощью неотразимых чар своей подопечной, она запросто могла ввести ее в дома всех богатых нуворишей, – сахарных плантаторов в Террбоне, – по крайней мере, в те, где имелся совершеннолетний сын, не производивший особого впечатления на окружающих.

Она не разрешала девушке принимать все приглашения подряд, продолжая эту смешную показуху с трауром по Ивану, что, конечно, было весьма хитрым ходом с ее стороны. Элизабет всегда точно знала, какие из ее соседей приглашали Мари Дюкло с ее подопечной на утренний кофе или на небольшие вечеринки. Все они в один голос называли эту девушку "милой и очаровательной". Хотя они с ней не обсуждали эту щекотливую тему, но за ее спиной, насколько было известно Элизабет, они все время злословили: кто же могла быть эта женщина знатного происхождения, которая, как утверждал Майкл Жардэн, была любовницей Ивана.

Эти креолки, стремящиеся наложить свою жадную руку на часть имения Ивана, встретили в ней равную себе. Майкл Жардэн, вероятно, намеревался жениться на ней, если только удастся отторгнуть часть наследства Ивана – богатое приданое, – и обещал Мари Дюкло какое-то денежное вознаграждение, – в этом она была уверена. Может, у нее и было знатное имя, открывающее перед ней многие двери, но ей, Элизабет, самой не хватало денег.

Оставшись вдовой, Элизабет уже не могла принимать приглашения на вечера с танцами и музыкой, но вполне могла распространить собственную версию происхождения этой девушки за чашкой кофе, как в своем доме, так и приятельниц. Ей, конечно, поверят. Она лежала с открытыми глазами до тех пор, когда началось обычное утреннее щебетанье птиц. Все это время она разрабатывала свою легенду.

Беспокойно ворочаясь в постели, она думала об Алексе и была вынуждена признать, что, потеряв самообладание, нанесла ему оскорбление. Теперь ей предстояло снова наводить мосты, каким-то образом восстанавливать прежние отношения между ним и Нанетт. Она планировала этот брак так давно, что просто безрассудно позволить ему сгореть в пламени жаркой ссоры. Нанетт, эта дурочка, напрасно подслушивала у двери. Если бы она знала, что Нанетт там, то скорее всего не дала бы волю языку.

Но что ему сказала Нанетт? – хотелось бы ей знать. Завтра она выбьет правду из дочери. Она не была лгуньей, но вполне могла приврать, чтобы выставить себя в лучшем свете. Элизабет хотелось знать, насколько велик причиненный ею ущерб.

Но "завтра" уже наступило, осознала она. Бесполезно продолжать злиться, ведь она еще не спала ни минуты.

В следующий уик-энд Орелия выехала на свой первый бал. Приглашение поступило от тетушки Чарлза Пуатевэна, плантации которой и дом были расположены на Камышином ручье. Платье Орелии, выдержанное в полутрауре, что, по словам мадам Дюкло, было обязательно для девушек в ее положении, – было сшито из серого шелка, который при падающем на него свете приобретал голубоватый оттенок. Воротник и рукава на запястьях были отделаны мелкими кружевами кремового цвета. Такой скромный фасон выбрала сама мадам Дюкло, которая считала, что консервативные линии такого наряда лишь подчеркивали экзотическую сторону красоты Орелии.

Мишель заехал за ними в карете. Глаза у него загорелись, когда он увидел спускавшуюся по лестнице Орелию.

– Дорогая, вы просто очаровательны! – воскликнул он.

– Благодарю вас, месье, – ответила она, протянув ему свою руку.

Он поднес ее к губам для продолжительного поцелуя, потом с беспокойством заметил:

– Какая она у вас холодная. Но мне она кажется теплой южной ночью.

– Я очень волнуюсь, месье. Я никогда прежде еще не была на балу. Как вы считаете, будет ли там моя сестра?

Лицо Мишеля едва заметно напряглось, и у Орелии вдруг возникло сильное подозрение, что Нанетт ему не нравилась.

– Мадам Кроули наверняка там не будет, – ответил он, – но ее дочь может приехать с одной из приятельниц. Вам нечего волноваться. Там не будет никого, кто сможет соперничать с вами и в красоте, и в очаровании.

Он сделал комплимент мадам Дюкло, которая была просто великолепна в своем платье из фиолетового атласа, которое удивительно шло к ее бледному напудренному лицу с ярко розовыми румянами на щеках.