Текст книги "Пылкая дикарка. Книга 2"
Автор книги: Вирджиния Нильсэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– Орелии Будэн? – переспросила она, и ее лицо сразу просветлело при упоминании ее имени.
– Очаровательная девушка, с таким уравновешенным характером, такая щедрая... Она так хорошо относилась к маленьким сиротам, приглядывать за которыми ей поручили. Нам здесь так ее не хватает, месье.
– Говорите Будэн? – Алекс запомнил эту фамилию. – Она называет себя Орелией Кроули, достопочтенная мать.
Выражение на лице монахини сразу изменилось.
– Да, она считает себя незаконнорожденной дочерью месье Кроули.
– Вы в это верите, достопочтенная мать?
Монахиня сложила пирамидкой ладони.
– Да, она на самом деле незаконнорожденный ребенок. Нам неизвестно, кто ее родители. Ее сюда доставил месье Кроули, но он сказал, что действует от имени ее отца, который пожелал остаться неизвестным и не захотел открыть имя ее матери. Да, трагическая история.
– Правда ли, что месье Кроули обещал ей при заключении брака выдать приданое?
– Он сказал, что ее отец выделит ей наследство, когда приспеет время, – мягко поправила она его. – Но никакого брака не состоялось. После его смерти к нам пожаловал месье Жардэн и сообщил, что месье Кроули оказывал ему доверие и предложил взять на себя хлопоты, связанные с выбором для нее мужа.
– Жардэн, – повторил, вздохнув, Алекс. – И вы это позволили, достопочтенная мать?
– Мадам Дюкло обладает безупречной квалификацией для роли дуэньи, опекающей молодую девушку до ее вступления в брак, месье.
– Но Жардэн! Прошу простить меня, достопочтенная мать, но он, пользующийся дурной славой распутника и к тому же азартный игрок...
– Он привел сюда мадам Дюкло, когда предложил свою помощь, и мы доверили ей Орелию, а не ему. Но нам не следует обескураживать месье Жардэна, если он решил искупить свои прошлые грехи столь щедрым и благородным поступком. Не забывайте, Орелия совершеннолетняя девушка, и мы не имеем права удерживать ее, если она захотела уехать.
– Она выступает с угрозой подать в суд на семью Кроули, чтобы отторгнуть у них часть имения, – выпалил Алекс. – А это непременно вызовет большой скандал. Не удивлюсь, если выяснится, что эту идею подбросил ей Жардэн.
Мать-настоятельница покачала головой.
– Мне жаль слышать от вас такое, но, может быть, месье, вы заблуждаетесь. У Орелии острый ум и сильный характер. Она испытывает глубокую потребность в том, чтобы ее признала семья, которая, как она считает, от нее отказалась. Боюсь, это превратилось у нее в навязчивую идею.
– Все это, конечно, печально, не находите? Но факт ее незаконного рождения не даст ей возможности получить то признание, на которое она рассчитывает. – Дело становилось все более запутанным. Он прибегнул к официальному тону. – Я направлен сюда мадам Кроули, чтобы расследовать это дело, чтобы завещание ее мужа получило одобрение в суде. Думаю, мне нужно будет допросить ту семью, которая дала Орелии свою фамилию. Что вы можете сказать мне о них?
Мать-настоятельница сделала знак своей помощнице, и молодая монахиня принесла ей толстый гроссбух. В комнате с каменными стенами и каменным полом было прохладно, но солнце, пробивающееся через высокие окна, освещало настоятельницу, которая внимательно переворачивала страницы, исписанные мелким аккуратным почерком.
– Орелия Будэн... была передана семье Жозефа Будэна вскоре после рождения на Обманчивой реке. Она, вероятно, жила у них в доме до тех пор, когда месье Кроули привез ее к нам сюда в качестве пансионерки третьего августа 1842 года. Она провела с нами почти двенадцать лет, месье.
Подняв голову, она устремила взгляд мимо его на образ Христа, висящий на стене.
– Она была живым ребенком и превратилась с годами в миловидную, прилежную девушку. Я буду молиться о сохранении ее души.
Поблагодарив мать-настоятельницу, Алекс вышел из ее кабинета. Он медленно шел по оживленным утренним улицам по направлению к конторе отца. Там он радушно поздоровался с сотрудниками и ответил на все интересующие их вопросы о "глубинке", подивившись вместе с ними тем изменениям, которые произошли в быстро растущем порту после его отъезда. Потом, выйдя из конторы, они с отцом отправились в его любимое кафе, и только по дороге туда Алекс рассказал ему о причине своего неожиданного визита.
– Мать-настоятельница подтверждает историю, рассказанную девушкой, что на самом деле ее привез в монастырь Иван Кроули, что он посещал ее, когда находился в городе, и привозил ей подарки. Но, по ее словам, Кроули действовал от имени ее анонимного отца. Ты был долгое время знаком с месье Кроули, папа. Известно ли тебе какое-нибудь его приключение с молодой светской женщиной?
– Нет, – решительно, без всяких колебаний, ответил Джеф. – Я ничего не знаю о подобном скандале в нашей среде, в котором мог быть замешан он. Если у него и появился от какой-то женщины ребенок, то он был весьма осторожен. Но у Ивана было множество знакомых в городе, и мне кажется, он мог действовать от имени кого-нибудь из них.
Когда они вошли в кафе, он с беспокойным видом молчал и попросил предоставить им столик в углу, чтобы им никто не мешал, и когда они уселись, спросил:
– А не могла ли мать этой девушки быть октаронкой[1]? Существует такая возможность?
Алекс вздрогнул от этих слов.
– Такая идея никогда не приходила мне в голову! Никогда! – сразу же опроверг он отца. – Такое невозможно. Ты бы видел ее!..
– А ты попроси свою мать рассказать тебе о ее кузене – Жане-Филиппе, – загадочно сказал отец. – Сколько лет этой девушке?
– Около восемнадцати. Ее привезли в монастырь, как сироту, когда ей было всего шесть лет, и там она прожила двенадцать лет.
– Восемнадцать, – задумчиво пробормотал Джеф. – Приблизительно в это время мы впервые встретились с четой Кроули. – Он откинулся от стола на спинку стула, чтобы дать возможность официанту расставить тарелки с золотистыми жареными креветками и судок с острым соусом для приправы. – Лучше сказать, когда мы встретились с мадам Кроули. Иван так и не появился на обеде, данном в их четь Филдингами, куда были приглашены и мы с женой. Что-то стряслось с его старой няней, – теперь я точно помню, – рабыней, которую он привез с собой из Вирджинии, а потом даровал ей свободу. Он купил ей небольшую пекарню на Шартр-стрит. Она до сих пор стоит на прежнем месте, насколько мне известно, но хозяйка сейчас должна быть совсем дряхлой, если только она не умерла. Если она жива, ей должно быть что-то известно. Можно попытаться выяснить.
– Я загляну туда сегодня же вечером.
Когда они приступили к креветкам, Алекс несколько секунд молчал. Он думал об Орелии, когда она была шестилетним ребенком, когда ее взяли из единственного, известного ей дома, и поместили в сиротский приют в монастыре. Он вновь почувствовал острый прилив жалости к этой прекрасной, направленной по ложному пути девушке, а также отвращение к тому, что он делал.
– Мне, вероятно, следует навестить эту чету на Обманчивой реке, – сказал он. – Но прежде, как мне кажется, я нанесу визит Майку Жардэну... Что ты мне говорил о кузине маман?
– Думаю, это будет нелегко сделать, – сказал отец. – Кажется, Жардэн уехал из города, вчера он на пароходе отчалил вверх по реке. Я случайно оказался на пристани в тот момент, когда он поднимался на борт.
Алекс, чуть слышно выругавшись, на мгновение забыл о кузене Жане-Филиппе.
– А чем здесь занимался Жардэн с тех пор, как я уехал? Обычным распутством и дебошами?
– Азартными играми, – ответил отец. – Если верить слухам, он проиграл немало денег, и отец пригрозил отречься от него.
– Откуда у него деньги? Ведь он постоянно находится в затруднительных финансовых обстоятельствах.
Отец пожал плечами.
– Занимает у друзей, в этом нет никакого сомнения.
– Теперь он в пути, едет в приход Террбон, чтобы усилить шантаж против Нанетт и мадам Кроули, – это ясно, как Божий день, – мрачно произнес Алекс.
– У тебя пока нет никаких доказательств, – сказал ему отец.
Но Алекс был уверен, что в этом деле замешан Жардэн. И что мадам Дюкло намеревалась получить какую-то выгоду от своей роли дуэньи этой девушки. Но для этого существовала только одна возможность – брак Жардэна с девушкой. Его угнетала мысль о том, как нагло они используют ее в своих корыстных целях. Что они могли предпринять там в его отсутствие? Ему нужно быть в приходе, чтобы не спускать с них глаз. Он решил закончить все свои дела в городе как можно быстрее.
Выйдя из кафе, они попрощались, и Алекс отправился на улицу Шартр-стрит, где отыскал небольшую пекарню на первом этаже милого частного домика. Расположенная рядом калитка вела в глубь небольшого дворика.
В лавке его встретила молодая мулатка.
– Чего изволите, месье, свежего хлеба? – дружелюбно спросила она.
– Нет, благодарю тебя. Я пришел сюда не за хлебом... я хотел бы узнать, кто является владельцем данной собственности?
– Владельцем этой собственности является месье Иван Кроули, – четко ответила она.
– Живет ли здесь его старая няня?
– Простите, о чем вы?
– Я имею в виду ту старую женщину, которая прежде управляла пекарней. Она еще жива?
– Ах, нет, месье. Эта старая женщина давно умерла, еще до того, как мы сюда приехали.
– Кто такие мы?
– Я с матерью. Месье Кроули нанял нас после ее смерти.
Алекс, поблагодарив девушку, вышел на улицу. Сидевший на тротуаре, прислонившись к стене соседнего дома нищий бросил на него косой взгляд и протянул дрожащую руку. Солнечный свет ярче очерчивал глубокие морщины у него возле узких глаз, в которых бегали насмешливые искорки.
– Вам не понравился хлеб, месье?
– Я пришел не за хлебом, а за информацией, – ответил Алекс по какому-то наитию. Он вынул из кармана монету. – Вы знали старую женщину, которая выпекала здесь хлеб? Старую женщину, приехавшую сюда из Вирджинии?
– Старуха, которая умерла? Да, месье, но она не пекла хлеб. Этим занималась другая, та, которую забрала полиция.
– За что? – торопливо осведомился Алекс.
– Она погналась за кем-то из пекарни с кухонным ножом в руках, – гоготнул он. – Все люди сразу разбежались, правду вам говорю!
– Когда это произошло?
– С тех пор много воды утекло, месье. – Хитрая улыбочка пробежала по его губам. – Мои старые глаза многое повидали на белом свете.
"Поножовщина на территории принадлежавшей ему собственности могла стать причиной внезапного отъезда из дома, в котором давали званый обед в его честь, задержавшего его там почти всю ночь", – подумал Алекс, получая удовольствие от мысли, что ему предстоит распутать эту старую историю для отца.
Бросив нищему монетку, он отправился в отцовскую контору.
На следующее утро он, взяв одну из семейных карет и захватив с собой грума, отправился на плантацию, расположенную вдоль бывшего притока реки, который теперь превратился в один из самых живописных ручьев в этой местности.
Он нашел плантацию семьи Будэн без особого труда. У них был небольшой, скромный, но ухоженный домик. Мадам Будэн оказалась толстой домохозяйкой, кайюнкой по происхождению, которая обстоятельно ответила на все его вопросы.
– Месье, я потеряла ребенка, когда он еще был младенцем, и постоянно испытывала ужасные боли от распиравшего груди молока. Тогда мы жили в городе. Я обратилась с жалобой к своему доктору, и он пообещал мне человека, которому требовалась кормилица. Вот так в один прекрасный день на пороге моего дома появилась женщина под черной вуалью с девочкой на руках, которой, вероятно, исполнился месяц. Месье, я сочла это благословением Пресвятой Девы! Те деньги, которые мне заплатили за заботу о ней, позволили моему мужу приобрести небольшой участок земли, на котором мы выращиваем тростник и живем безбедно. Но как мне было трудно расстаться с крошкой Орелией, когда ее отец решил отдать ее на воспитание монахиням в монастырь. Она жила у нас шесть лет, месье.
– Вы сказали, что ее сюда привезла женщина под черной вуалью? – уточнил Алекс. – Это была белая или цветная женщина?
– Это была белая женщина, месье. Да, я это ясно видела. Она явно не была чернокожей нянькой, но и не матерью девочки. Я точно помню.
– Кто забрал ребенка от вас? Отец?
– Да, месье Кроули. Он сказал, что ее отец хочет отдать ее на воспитание в монастырь. Месье, как я по ней скучаю до сих пор! Сначала я посещала ее в монастыре, но монахини заявили, что мои визиты очень расстраивают девочку и что месье Кроули потребовал прекратить мои визиты. – Слезы выступили у нее на глазах. Алексу стало жаль эту несчастную женщину.
– Кто был тот доктор, который все для вас устроил, мадам?
– Все это уже в далеком прошлом. Мне пришлось потом найти другого врача.
Больше она ничего не могла ему сообщить. Алекс, чувствуя себя обескураженным, в растерянности проделал весь долгий обратный путь до Беллемонта.
В одно из воскресений после отъезда Алекса, когда мадам Дюкло с Орелией выходили из церкви, к ним подошла расфранченная креолка и представилась:
– Меня зовут Клэр Пуатевэн. Отец Виго намерен зайти к нам в среду на чашку кофе. Там будут члены моей семьи и несколько женщин, моих соседок. Мы были бы счастливы, если бы вы с вашим стражем, – она сделала деликатную паузу, – к нам присоединились.
– Вы очень добры, – ответила мадам Дюкло, – но мы носим траур, в чем вы сами можете убедиться.
– Вам нечего опасаться, мадам, там не будет никаких развлечений. Просто мне хочется предоставить вам возможность получше познакомиться с отцом Виго, а также с несколькими дамами из его конгрегации, которые вам глубоко соболезнуют.
– В таком случае, – мы будем, – любезно согласилась мадам Дюкло.
– В десять часов, в Розвуде, – сказала мадам Пуатевэн и отошла от них.
Когда они в наемной карете возвращались в пансион, Орелия сказала:
– Интересно, будут ли там мадам Кроули с Нанетт?
– Думаю, ты напрасно тревожишься по этому поводу. Они не придут на встречу с отцом Виго, так как они протестанты.
– Но Нанетт намерена выйти замуж за месье Арчера, а он ведь католик.
– Я здесь ничего не понимаю, – призналась мадам Дюкло.
– В возникшей ситуации возможны какие-либо изменения, поправки. Да, ты права, Отец Виго вполне может оказаться причастным к этому делу.
Среди небольшой группы приглашенных, собравшихся на галерее колониального дома в Розвуде за чашкой кофе в среду, не было ни мадам Кроули, ни Нанетт. Но компанию разделял, кроме отца Виго, еще один мужчина. Это был Чарлз, сын мадам Пуатевэн. Он вместо матери разносил чашки с кофе, а потом, придвинув к Орелии поближе стул, сел рядом.
– Вы почувствовали, как я, не отрываясь, смотрел на вас в церкви? – спросил он с улыбкой. – В воскресенье я пропустил почти всю проповедь, так как глазел на вас.
– Какой стыд! – сурово ответила Орелия, чувствуя, как в горле у нее застрял смешок. Подавив в себе желание рассмеяться, она лишь прошептала: – Мне известно это ощущение, месье. Когда я была в монастыре то в храме, когда проповедь оказывалась очень длинной, я ее почти не слушала, думая о своем.
– Если бы вы не носили траур, я бы настоял, чтобы матушка послала вам приглашение на свой бал, который состоится в следующем месяце. Тот, по которому вы носите траур, ваш близкий родственник?
– Очень, месье. Боюсь, что мне еще рано появляться на балах.
– Позволит ли ваш дракон зайти к вам когда-нибудь?
– Только не сейчас, – мягко ответила она, бросая на него косой взгляд. Ее похожие на миндалины глаза произвели на него ошеломляющее впечатление. Он был очень молод, достаточно смазлив, но не производил особого впечатления в сравнении с теми мужчинами, которых она встретила в своей жизни, – отцом и Мишелем Жардэном. Даже молодой месье Арчер был куда более светским. Сейчас она чувствовала свою женскую зрелость.
Пара бабочек, хлопая крыльями, беспорядочно носилась по галерее, потом, проникнув через ставни дверей, исчезла в комнатах. Морской бриз через чугунную решетку доносил до них тонкие запахи распустившихся цветов. Орелия держала в руке чашку из тонкого французского фарфора, а кофе в ней был горячий и крепкий. Вот перед ней мир ее матери, мир, которого она ее лишила, отказавшись признать факт ее рождения. Впервые в жизни она почувствовала, что находится на принадлежащем ей месте.
Она улыбалась молодому Чарлзу Пуатевэну, с интересом наблюдая, как его нежные гладкие щечки покрывались пунцовыми пятнами. Она пресекла все попытки дам, членов конгрегации, проникнуть в тайну ее генеалогии, давая им понять, что она лишь далекая родственница семьи Кроули, так как все они "не католики".
Когда они возвращались в карете к себе в пансион, мадам Дюкло сказала:
– Ну, теперь нам известно, кому мы обязаны этим приглашением.
– Кому, мадам?
– Тому молодому человеку, который, увидев тебя в церкви, был поражен твоей красотой. Вероятно, он с помощью угроз заставил свою мать пригласить тебя к ним, чтобы таким образом получить возможность должным образом представиться и спросить, может ли он навестить тебя.
– Вы так считаете? – спросила довольная Орелия.
Но по приезде в пансион они увидели внизу в прихожей поджидавшего их возвращения Мишеля Жардэна, и она тут же забыла о молодом Пуантевэне.
Алекс проснулся рано после своего путешествия к Обманчивой реке. Его разбудил какой-то тревожный, неясный сон, и, открыв глаза, он где-то в подсознании чувствовал все время повторяющиеся слова отца: "Расспроси свою мать о ее кузене Жане-Филиппе". Тогда его совет не оказал на него должного впечатления. Теперь он этим заинтересовался.
Жан-Филипп был тем самым кузеном, который был похоронен в фамильной усыпальнице в могиле с мраморным надгробием возле старого поместья, расположенного на других, принадлежавших его отцу плантациях, и этот дом в колониальном стиле назывался "Колдовство". Он наткнулся на его руины, когда еще мальчишкой катался там на лошади. Могила была запущенной, как и сам дом, а противные, высохшие ползучие растения почти закрывали от взгляда выбитую на камне надпись.
Расчистив траву перочинным ножом, он прочитал такую надпись:
Жан-Филипп де ля Эглиз
(Родился в Париже 5 мая 1804 г.
Умер 23 сентября 1822 г.)
Позже он поинтересовался у своей матери, почему кузен Жан-Филипп не был похоронен вместе с другими родственниками на кладбище Святого Луи.
– Он умер молодым. Его мать хотела, чтобы он лежал рядом, в ее "Колдовстве".
– Как он умер? – В одиннадцатилетнем возрасте Алекса больше интересовало, как люди умирают, а не почему. Но он не ожидал такой реакции с ее стороны, как и ответа, который она ему дала. Лицо у нее стало восковой бледности.
Замерев на месте, она долго-долго молчала. Потом резко выпалила:
– Его случайно застрелила мать, приняв его за злоумышленника, когда он привел в дом группу буянивших друзей.
– Его мать? – пришел в ужас Алекс.
Мелодия быстро его обняла.
– О, дорогой, она так в этом раскаивалась. Вот почему кузина пошла в монастырь, понимаешь?
Алекс чувствовал, что она что-то ему не договаривает по поводу одинокой могилы Жана-Филиппа, но не стал задавать больше вопросов, чувствуя, как трудно было матери говорить. Этот случай вызвал тревогу у него в сознании и навсегда изменил его чувства к кузине Анжеле, которая фактически воспитала его мать.
Теперь отец предложил ему расспросить ее обо всем, а он все же не хотел этого делать.
Спустившись к завтраку в столовую, он, как это часто бывает по велению, увидел мать, в одиночестве сидевшую за столом.
– Отец поехал в город, а Тереза отправилась на утреннюю прогулку верхом. Она хотела разбудить тебя, чтобы ты составил ей компанию, но отец не позволил.
– Я ему за это весьма благодарен, – сказал он, поцеловав мать в щеку. – И я рад, что нам представилась возможность поговорить, маман.
– Я тоже, дорогой, я так по тебе скучала.
Алекс рассказал ей все о той девушке, которая называет себя Орелией Кроули, о своих двух встречах за последние два дня и, закончив рассказ, добавил:
– Папа сказал мне попросить тебя рассказать мне о твоем кузене Жане-Филиппе.
Мелодия после некоторого колебания спросила:
– У этой девушки есть примесь цветной крови?
– Это невозможно! Но... – Алекс вдруг почувствовал, как легкая судорога пробежала по его телу, – ты хочешь сказать, что твой кузен?.. – Губы его не слушались, и он не смог закончить фразу.
Мелодия кивнула. Пальцы ее сильно сжали ручку чашки. Она осторожно поставила ее на стол. Затем, сцепив руки, сказала:
– Я это узнала с тех пор, как родился ты и появились на свет твои сестры, что когда-нибудь мне придется рассказать историю могилы с мраморным надгробием в "Колдовстве". Вероятно, твой отец считает, что такой момент наступил.
Он видел, как она ломает себе пальцы.
– Ты однажды уже спрашивал меня об этом. Помнишь? Но ты еще был тогда совсем маленький. Я не могла заставить себя. Я рассказала обо всем только одной Антуанетте. Они с Робером должны были узнать всю правду до своего бракосочетания...
Заметив изумленное выражение у него на лице, она поспешила добавить:
– Нет, здесь нет ничего такого, что могло предотвратить их брак, Алекс! Я это сделала только потому, что когда-нибудь Роберу преподнесут искаженную версию того, что на самом деле произошло. Я хорошо знаю, что до сих пор по этому поводу распускаются сплетни, чтобы только меня побольнее ранить. Но все это домыслы, и очень немногие знают истину.
Она бросила на него такой печальный, безысходный взгляд, что он, протянув руки к ее пальцам, крепко их сжал.
– Какова же истина, маман?
– Я отчаянно сочувствую этой девушке, которая добивается имени своего отца, так как и я, как и она, незаконнорожденная. Но моя мать меня не оставила. Она вышла замуж за другого человека, который погиб при битве за Новый Орлеан, будучи уверенным, что я – его законная дочь.
Алекс никак не ожидал услышать такое. Он видел, как ей трудно, и воскликнул:
– Маман, дорогая, но какое это может иметь значение сейчас?
– Как это ни печально, но это сейчас на самом деле никакого значения не имеет, если не считать той великой трагедии, которую пришлось пережить дорогой моей кузине Анжеле. У нее была семья смешанной расы. Мать ее умерла после того, как им удалось избежать кровавых последствий невольничьего восстания в Санто-Доминго в 1791 году, а ее отец взял в качестве любовницы свою рабыню, которая спасла им всем жизнь. Ты, конечно, помнишь старушку Мими, да? Она была твоей и твоих сестер няней, когда вы еще были маленькими. Она была для меня, как и для кузины Анжелы, второй матерью, когда я жила у них в доме. Наш Оюма – сын Мими, он единокровный брат кузины Анжелы.
– Оюма, – тихо повторил Алекс.
– Оюма был свободным цветным, которого нанял его отец управляющим сахарными плантациями и надзирателем за процессом измельчения сахарного тростника и платил ему хорошие деньги.
...Для Алекса, когда он был ребенком, этот крупный человек был всегда чуть ли не идолом, – он и до сих пор с уважением к нему относился. Выходит, Оюма был тоже членом их семьи? Он вдруг почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Но он знал, что еще не все сказано...
Он весь похолодел.
– Ну а кузен Жан-Филипп? – Он не узнал своего голоса. Казалось, он доносился издалека.
– Он был мой единокровный брат, – сказала Мелодия. – Я сама узнала правду в ту ночь, когда он выяснил, что он – не белый и не сын кузины Анжелы, и что был воспитан в полном неведении. Он был сыном дочери Мими и моего настоящего отца, маркиза, мужа кузины Анжелы, а Оюма, которого он однажды исхлестал кнутом, приходится ему дядей. Он понял, что он не сможет унаследовать имение "Колдовство", которое мы с ним так любили. Он... он... – Сделав паузу, она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
– Все это очень трудно рассказывать тебе, сын мой. Он просил моей руки. Но когда ему было отказано, он решил завладеть имуществом силой. Вот почему кузина Анжела его застрелила.
– Боже мой! – выдохнул Алекс.
– Я привела тебя в состояние шока, Алекс. Мне очень жаль, что я оказалась безжалостной к твоим чувствам, но даже теперь я не в состоянии... не в состоянии этого вынести...
Из открытых на галерею окон они услыхали звонкий голос Терезы. Мелодия вышла из-за стола.
– Я сейчас с ней не могу разговаривать, – сказала она. – Алекс, я об этом больше никогда ничего не скажу, так что не спрашивай меня больше. – И быстрым шагом вышла из столовой.
Алекс сидел, как в тумане, охваченный неверием и смешанными чувствами. Мать Оюмы, Мими, любила его и его сестер, как своих родных детей. Но теперь она умерла, обрела давно заслуженный покой, когда он учился в Гарварде. Она была равноправным членом их семьи. Она добилась своего места, принадлежащего ей по праву рождения.
"Мне очень хотелось бы увидеться с живой Мими".
– Что это ты здесь сидишь, а кофе стынет? – весело спросила его Тереза. – Если бы ты не был таким соней, то мог бы утром покататься верхом вместе со мной. – Она налила себе кофе.
– Лучше бы я поехал с тобой, – простонал Алекс.
– Представляю, как болит у тебя голова, – сказала она, не понимая его истинного состояния. – С кем это ты бражничал ночью?
5
– Месье Жардэн! – горячо воскликнула Орелия. – А мы вас не ждали!
Прошло уже два месяца с тех пор, когда он посадил ее с мадам Дюкло на пароход в Новом Орлеане и попросил капитана оказывать им все знаки внимания. Вот он стоял в гостиной пансиона в своем элегантном темном сюртуке и белом жилете, которые резко контрастировали с потрепанной, стершейся камчатой тканью, покрывающей изящные французские стулья, и выцветшим бархатом попахивающих плесенью оконных штор.
Его улыбку Орелия запомнила, когда беседовала с ним через зарешеченное отверстие в стене монастырской комнаты для приема гостей, – тогда она видела лишь его изогнутые губы и прекрасные белоснежные зубы. Теперь она могла видеть и его глаза темного дымчатого цвета с фиолетовыми пятнышками под ними. Что это, – следы его разгульной жизни? В этих глазах было что-то такое, что заставляло ее чувствовать себя женщиной, и в то же время они вызывали в ней неловкость.
Они с мадам Дюкло переглянулись. Орелия перехватила этот взгляд, но не поняла его значения. Ей показалось, что им известно что-то такое, чего она не знает, и сердце ее учащенно и нетерпеливо забилось.
Она протянула руку, и месье Жардэн, взяв ее в свою, поднес к губам натренированным жестом, который ей хотя и понравился, но все же смутил.
– Я приехал, чтобы лично убедиться в том, какой прогресс достигнут у вас в этом деле с семейством Кроули.
Улыбка сразу исчезла с лица Орелии.
– Они отнеслись к нам весьма холодно.
Несмотря на все ее усилия, голос у нее задрожал, сорвался, когда она вспомнила холодное презрение в глазах Нанетт, когда дворецкий, по требованию мадам Кроули, указал им на дверь.
– Они наняли адвоката, – сказала она, – который навещал нас уже дважды. Он не верит тому, что я ему рассказала.
Мишель снова бросил взгляд на мадам Дюкло, и та кивнула головой.
Месье Жардэн, казалось, выглядел старше, чем тогда, когда она увидела его впервые. Он, вероятно, был старше месье Арчера, так как седина уже посеребрила ему виски. Красивый мужчина, весь в черном, с крупным носом и волевой челюстью, с юношеским румянцем на лице оливкового цвета. Зрелый, опытный человек, который сумеет наверняка осадить этого заносчивого, слишком самоуверенного адвоката, считающего, что защищает ее сестру от посягательств самозваной воровки.
– Их адвокат уехал в Новый Орлеан, – продолжала Орелия. – Вы там его не видели, месье? Он собирался повидаться с вами, чтобы побеседовать, как, кстати, и с матерью-настоятельницей. Его зовут месье Арчер. Он сказал, что знает вас.
– Да, я его тоже.
– Он – жених Нанетт.
– Я знаю, – ответил Мишель, и вновь у Орелии возникло ощущение, что от нее что-то скрывают. – Я нанесу визит в Мэнс.
– Где вы остановились? – неожиданно спросила мадам Дюкло. – Надеюсь, не здесь?
– Нет, мадам. Я гощу в одном доме в верховьях ручья. Это мои друзья, у которых я неоднократно останавливался и прежде.
– Хорошо, – сказала мадам. – Когда вы намерены посетить Кроули?
– Завтра.
Они договорились о проведении следующего этапа ее кампании без каких-либо консультаций с ней, главным заинтересованным лицом. Орелия подавила в себе раздражение, так как знала, что без помощи Мишеля ей никогда не добиться признания.
Вместо этого она принялась размышлять о своей сестре, вспоминая ее светлые, вьющиеся волосы, убранные в модную прическу, ее золотые завитушки, спадающие ей на лоб, ее бледного цвета кожу, голубые глаза, круглые, широко раскрытые, как у их общего отца. Ее глаза ей, Орелии, вероятно, передала ее таинственная мать, которая от нее отказалась. Нанетт с мадам Кроули тоже от нее отреклись, но их поведение можно было скорее понять, чем поступок матери...
Сердце Орелии мучительно сжалось. Если бы только Нанетт Кроули откликнулась на предложенную ей дружбу, если бы они могли стать сестрами, настоящими сестрами! Как она нуждалась в своей семье, и эта потребность отзывалась у нее в душе острой болью.
– Через несколько дней я либо приеду снова, либо дам о себе знать, – сказал им Мишель. – После разговора с мадам Кроули. – Он вышел, отказавшись от прохладительных напитков, но перед уходом взял руку Орелии в свою и долго, проникновенно ее сжимал.
– Им следовало бы с распростертыми объятиями принять такую девушку, как вы. Я бы именно так поступил на их месте! – сказал он с таким сожалением, с такой симпатией к ней, что она невольно покраснела.
– Он к вам испытывает нежность, – сказала мадам Дюкло, когда они поднимались по лестнице в свои номера.
– Ах, нет! – воскликнула Орелия, но краска, вызванная учащенным биением сердца, не сходила с ее щек.
Алекс всячески избегал комнату для азартных игр на пароходе, который, вспенивая воду, шел вверх по Миссисипи к Дональдонсвилю. Ему не нравилась карточная игра. Он разгуливал, стараясь избегать пассажиров, по палубе, пытаясь оценить всю серьезность последствий той истории, которую ему рассказала мать. Выходит, старая Мими и ее сын Оюма являются кровными родственниками семьи Роже?! Он слышал такие истории и прежде... но чтобы это коснулось и семьи его матери?
Старая Мими была нянькой его матери, а также занималась детской в Беллемонте, когда он со своими сестрами еще были маленькими. Он повсюду следовал за Оюмой, как подросший щенок. Он воспринимал их как нечто само собой разумеющееся, как воспринимал он присутствие рядом с собой других рабов на плантациях.
Но Мими с Оюмой были свободными цветными людьми. Таких, как они, был целый слой в Новом Орлеане, – купцы, ремесленники, рабочие. У них было свое общество, свои богатые и бедные, свои лидеры – в общем общество смешанных кровей.
Он всегда знал о его существовании, но прежде оно не имело для него никакого реального значения. Теперь он увидел их связь с креольским обществом, в котором он вырос. Теперь он воспринимал их как теневое население, состоявшее из непризнанных кузин и кузенов креольских семей, которые составляли свой собственный мир. Он об этом, по сути дела, никогда всерьез не думал, но теперь эта мысль его почти никогда не покидала с того времени, когда мать рассказала ему о своем кузене.