Текст книги "Хевен"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

По тому выражению лица, с которым я смотрела на большую металлическую клетку хомяка, сразу можно было понять, что я оказалась в затруднительном положении. Мне захотелось тут же рассказать о Китти и ее патологической ненависти к животному миру, хотя при других обстоятельствах я с удовольствием взялась бы поухаживать за животным.

– Ой, нет, – возразила я, когда учитель стал настаивать. – Я говорила вам, мистер Тэйлор, что моя мама не разрешает держать в доме животных. Она считает, что они разводят грязь, пахнут. Она вечно дома принюхивается, нет ли посторонних запахов.

– Ну что вы, Хевен, вы, несомненно, преувеличиваете, – продолжал настаивать мистер Тэйлор. – Ваша мама – приятная и обаятельная женщина, я это понял уже по тому, как она улыбается вам.

Да, улыбки у Китти Деннисон милые и добрые. До чего же мужчины могут быть глупыми. Даже такие начитанные и образованные, как мистер Тэйлор.

Учитель продолжал убеждать меня, а за окном завывал северо-восточный ветер, и я поеживалась даже при включенном отоплении. А мистер Тэйлор все уговаривал меня:

– Городские власти дали указание на выходные дни выключить отопление, а в школе не осталось ни одного ученика. Неужели вы хотите, чтобы бедное животное, которое вот-вот станет мамой, осталось в холодном помещении, а в понедельник мы нашли бы его мертвым? Давайте, моя милая, возьмите на себя часть обязанностей по уходу за любимым всеми животным. Любовь – это ответственность и забота.

– Но у меня мама терпеть не может животных, – уже менее решительно возразила я, потому что мне самой хотелось взять Толстушку на выходные.

Мистер Тэйлор уловил это желание в моем выражении лица и вновь стал наседать на меня.

– Здесь будет жутко холодно, – сказал он, оценивая, какое впечатление производят на меня его доводы. – Если даже у Толстушки будут вода и еда, сильный холод убьет бедняжку, будущую маму.

– Но…

– Никаких «но». Это ваш долг, ваша обязанность. На выходные мы вместе с семьей уезжаем, иначе я сам взял бы Толстушку домой. Я мог бы оставить ее у себя дома, положив ей вдоволь еды и поставив воду, но она в любой момент может родить. Я хотел бы, чтобы вы были при ней и засняли на кинокамеру, которой я учил вас всех пользоваться, чудо появления малышей на свет. Если, конечно, это произойдет у вас.

Так меня убедили в моих благих намерениях, и в сверкающем чистотой бело-розовом доме Китти, среди блестящих керамических созданий, появилась бело-коричная Толстушка. Поместила я ее в полуподвале, куда Китти больше не заходила, поскольку у нее появилась рабыня, которая стирала и сушила белье.

Однако Китти была совершенно непредсказуемой. Перемены в ее настроении носили резкий, пугающий и, самое главное, опасный характер. Не без волнения подыскала я для большой клетки свободное и чистое местечко в стороне от сквозняков. Место под высоким окном показалось мне самым подходящим. Я нашла старую черную ширму с облупившимся лаком и загородила ею клетку. Теперь Толстушка была защищена не только от сквозняков, но и от случайного взгляда жестоких водянистых глаз Китти, если она все-таки спустится сюда. Я не видела причины, по которой она могла бы оказаться в этом укромном уголке у дальней стены. Так что у меня были только легкие опасения за безопасность Толстушки.

– Так, ты тут потихоньку себя веди, – наказывала я зверьку, сидевшему на задних лапках и аккуратно грызшему дольку Яблока. – Постарайся не злоупотреблять колесом. В твоем положении это может быть вредным.

Проклятое колесо здорово скрипело и, даже после того как я его вытащила и смазала, продолжало производить некоторый шум, когда я его крутанула пальцами. Толстушка носилась как угорелая по клетке, требуя вернуть ей ее «тренажер». И только я поставила колесо в клетку, зверюшка запрыгнула в него и побежала. Колесо поскрипывало, но уже не так сильно.

Поднявшись на первый этаж, я приложила ухо к закрытой подвальной двери. Там стояла тишина. Я открыла дверь и послушала – все равно ничего не слышно. Это хорошо. Я опустилась на пять, шесть, семь ступенек – и только тогда услышала слабый шум. Но это было не страшно. Китти все равно одна в полуподвал не спустится. И к тому же она ничего не сделает, когда Кэл будет работать за верстаком. Со стиркой я покончила, так что проверять ей нечего.

Потом я взяла несколько старых стульев и укрепила ими с обеих сторон ширму, чтобы та, часом, не свалилась на клетку. Проверив, я убедилась в прочности построения и еще раз наказала Толстушке, чтобы она была хорошей девочкой.

– И пожалуйста, не производи на свет своих детишек, пока я не приготовлю кинокамеру.

А Толстушка все носилась в колесе.

Это был один из тех редких вечеров, когда Китти не задержалась на работе. Взгляд ее бледных глаз был безумным от боли.

– Опять у меня мигрень разыгралась, – скулящим тоном сообщила она. – Пойду пораньше лягу, объявила она после раннего ужина. – Ты не включай посудомойку, слышишь? От нее дом дрожит. Пойду проглочу несколько таблеток – и спать, спать, спать. Замечательно.

Суббота началась, как и все субботы. Китти встала в дурном настроении, не отдохнувшая. Потирая припухшие, покрасневшие глаза, она пожаловалась, что перебрала лекарств.

– Не знаю, смогу ли я вести занятия, – пробормотала она за завтраком, на который я приготовила слегка отваренные и в меру подрумяненные сосиски. – Все время чувствую усталость. Что за жизнь у меня пошла, понять не могу.

– Сделай себе выходной, – предложил Кэл, разворачивая утреннюю газету и приступая к заголовкам. – Иди еще поспи и встань, когда почувствуешь, что отдохнула.

– Но мне надо идти на занятия. Меня же ученики будут ждать.

– Китти, тебе надо сходить к врачу.

– Ты же знаешь, я не перевариваю докторов!

– Да, знаю. Но когда у тебя все время головные боли, значит, что-то не в порядке или нужно выписать очки.

– Ты знаешь, что я не собираюсь носить эти проклятые очки. Не хватало, чтобы я стала похожа на пожилую леди!

– Можешь носить контактные линзы, – посоветовал он, с явным неудовольствием продолжая разговор, и посмотрел на меня. – Я буду сегодня работать целый день, как минимум до шести. Я взял двух новых людей, их надо подучить.

Тем самым он сообщил мне, что сегодня вечером не следует особенно рассчитывать на развлечения.

Китти снова стала тереть глаза, уставившись при этом в тарелку и словно не узнавая своей любимой еды – сосиски, яичница и овсяная каша на воде. – На еду совсем не тянет. – Она встала, повернулась и сказала, что пойдет поспит, пока головная боль не отпустит. – А ты можешь позвонить и извиниться.

Все утро я чистила и скребла, Китти было не видно и не слышно. Пообедала в одиночестве. Во второй половине дня я вытирала пыль и работала с пылесосом на первом этаже, ненадолго забегая к Толстушке поухаживать за ней. Ей явно не хотелось оставаться одной и лишаться моей компании. Она проявляла это очень трогательно: при моем появлении становилась игривой, садилась на задние лапки и выпрашивала угощения, а когда я поворачивалась, чтобы уйти, становилась беспокойной. Ой, если б не Китти, я приносила бы Толстушку домой каждый вечер и держала бы у себя в комнате.

– Все хорошо, маленькая, – говорила я, поглаживая ее мягкую, пушистую головку, и она издавала горлом звук удовлетворения. – Играй, сколько хочешь. Наш домашний демон наглотался валиума, так что ты в безопасности.

В эту субботу Кэл не водил меня в кино. Мы с ним вдвоем смотрели телевизор, почти не разговаривая.

Наступило воскресенье.

Рано утром меня разбудило громкое пение Китти.

– Я себя хорошо чувствую, – громко известила она Кэла.

Я вскочила и поторопилась вниз, в ванную.

– Сегодня я сходила бы в церковь. Хевен! – загремел ее голос, когда она через открытую дверь спальни услышала мои шаги. – Оторви свою ленивую задницу и двигай побыстрей на кухню, делай завтрак. Сегодня идем в церковь. Все-все. Хочу поблагодарить Господа, что он прогнал мои головные боли.

Да, сегодня она в своем лучшем стиле.

Я чувствовала себя усталой. На мне висела масса обязанностей, и я летала по дому, чтобы успеть все переделать до того, как Китти спустится вниз. Вначале надо поставить воду для кофе, а пока она греется, принять душ. После душа я начну жарить на медленном огне бекон, а тем временем проверю Толстушку.

Но кто-то уже поставил воду на огонь, и она уже кипела. Я пошла в ванную, считая, что это Кэл спускался вниз в желании поскорее выпить свои дежурные пару чашек утреннего кофе.

Халат и ночную рубашку я повесила на крючок с внутренней стороны двери и собралась было залезть в ванну.

И там я увидела Толстушку.

Толстушка лежала в ванне вся в крови. Изо рта у нее тянулась длинная лента кишок, а с другой стороны один к одному лежали ее маленькие хомячки. Упав на колени, я залилась слезами, мой почти пустой желудок вывернуло, и его содержимое перемешалось в ванне со зверьками и их кровью.

За спиной у меня распахнулась дверь.

– Опять за свое?! – раздался грубый голос Китти. – Воешь, кричишь тут, будто никогда такого не видела. А теперь давай, принимай ванну. Я не допущу, чтобы всякая грязная деревенщина ходила в мою церковь немытой.

Широко открыв глаза, я с ненавистью уставилась на Китти.

– Ты убила Толстушку!

– Ты что, рехнулась? Никаких толстушек я не убивала. Даже не пойму, о чем ты говоришь.

– Посмотри в ванну! – крикнула я.

– Ничего я там не вижу, – сказала Китти, глядя прямо в ванну на мертвую зверюшку и месиво с кровью. – Давай-ка заткни пробку и наливай воду, при мне. Я не потащу с собой в мою церковь деревенскую грязь!

– Кэл! – закричала я что было мочи. – Помоги мне!

– Кэл в душе, – произнесла Китти довольным тоном. – Старается смыть свои грехи. И ты давай делай то же самое – смывай свои!

– Ты сумасшедшая, ты действительно сумасшедшая! – выкрикнула я.

Китти спокойно стала наполнять ванну. Я вскочила на ноги и потянулась за полотенцем, чтобы прикрыть свою наготу, и на краткий миг отвела от Китти глаза.

Этого оказалось достаточно. С быстротой бейсбольной биты метнулась рука Китти. Она ударила меня и стала заталкивать в ванну. Я потеряла равновесие, пошатнулась, а Китти снова подтолкнула меня в ванну. Но на этот раз мне удалось вывернуться, вырваться, и я с криком бросилась вверх по лестнице, во всю силу своих легких зовя Кэла.

– А ну вернись и лезь в ванну! – заорала внизу Китти.

Подбежав к ванной второго этажа, я с силой забарабанила по двери и продолжала звать Кэла, но у него во всю была пущена вода, к тому же он пел во весь голос и ничего не слышал. В любой момент я ждала, что сюда поднимется Китти, схватит меня и запихнет в ванну, где грязь, кровь и смерть. Преодолев стыд, я повернула ручку двери, но Кэл заперся изнутри. Вот проклятье!

Я опустилась на пол и стала ждать его появления. Как только он выключил воду, я вскочила на ноги и снова стала звать его. Кэл нерешительно открыл дверь, замотанный по пояс полотенцем. С волос у него капала вода.

– Что случилось? – озабоченно спросил он, взяв меня за плечи и наклонив ко мне мокрое лицо. Я прижалась к нему. – Чем ты так напугана?

Я торопливо выложила ему все: про Толстушку в подвале, про Китти, которая во что-то завернула ее, перетянула и раздавила насмерть безобидное и беспомощное существо.

Лицо его помрачнело. Он выпустил меня, надел халат и, ведя меня за собой за руку, стал спускаться в нижнюю ванную. В двери я остановилась, не в силах снова видеть бедную Толстушку. Китти в ванной не было.

– Хевен, в ванне ничего нет, – сообщил мне Кэл, подойдя ко мне. – Чисто, чище некуда.

Тогда я сама взглянула. Все верно. Мертвого хомячка с детишками там не оказалось. Никакого следа. Идеальная чистота. Как была, в полотенце, я пошла вслед за Кэлом в полуподвал. Клетка стояла там, дверца была открыта нараспашку.

– Что вы тут оба делаете? – раздался сверху голос Китти. – Хевен, иди прими душ, да поторопись. Я не хочу опаздывать в церковь.

– Что ты сделала с Толстушкой?! – громко спросила я, поднявшись на первый этаж.

– Ты имеешь в виду эту крысу, которую я убила? Выбросила ее. А тебе хотелось ее спасти? Кэл, – обернулась она к мужу, сделав при этом лицо слаще сахара, – она разбушевалась, потому что я убила в ванне паршивую крысу. Не хватало мне еще крыс в доме, ты же знаешь, я этого не потерплю. – И предупреждающе посмотрела на меня своими холодными глазами.

– Иди, Хевен, – попросил меня Кэл, – я поговорю с Китти.

Я не хотела уходить. Я хотела остаться и продолжить разговор с Китти, чтобы Кэл понял, какой это человек, чтобы он знал, что это психопатка, которой место – под замком. Но я чувствовала слабость и тошноту. И поэтому предпочла подчиниться. Я пошла в душ, помылась и даже стала готовить завтрак, а Китти тем временем продолжала шуметь, доказывая, что никакого хомяка она не видела, даже не знает, как они выглядят, и вообще она никогда не ходит в подвал одна.

Ее бледные глаза уставились на меня.

– Терпеть тебя не могу, что ты натравливаешь на меня моего мужа! Вот пойду в школу и расскажу там твоим учителям, что ты сделала с бедным животным, а потом еще переваливаешь вину на меня. Это твоих рук дело! Я не способна на такую жестокость. Ты специально сделала, чтобы свалить вину на меня! Можешь оставаться здесь до окончания школы, а потом катись отсюда! Хоть в ад, мне все равно.

– Толстушка собиралась родить, Китти! Может, поэтому ты не выдержала и убила ее?!

– Нет, Кэл, ты послушай, что говорит эта девица! Какая ложь! Никакого хомяка я не видела! А ты видел?

Неужели Кэл мог поверить, что я способна на такую ужасную вещь? Нет, нет – говорили его глаза. Боже, что за время! Скорее бы оно миновало.

Почему Кэл не поищет доказательств в мусоре? Почему он ни в чем не обвиняет Китти? Почему, Кэл, почему?

Кошмар продолжался и в церкви.

Безмерна милость…

Сладок звук…

Все благоговейно пели. Стоя рядом с Китти в своем лучшем наряде, я никак не могла избавиться от потрясения. Мы так красиво стоим, такие мы богобоязненные и верные христиане… А из головы не выходит милый маленький хомячок. Кто мне поверит, если рассказать?

Мимо проносили поднос для пожертвований, и Китти положила туда деньги, Кэл тоже. Я взглянула на блюдо, потом на вкрадчивое выражение лица дьякона, носившего блюдо. Я не положила ни гроша.

– Ты тоже положи, – прошептала мне Китти, больно толкнув локтем. – Не хватало мне, чтобы подруги думали, что ты у меня безбожница, не можешь поблагодарить за благословение.

Я встала со скамьи и покинула церковь, слыша за своей спиной перешептывания. Ненормальность Китти окрашивала для меня все вокруг, я стала смотреть на людей и спрашивать себя, какие же они на самом деле.

Китти и Кэл остались в церкви, а я быстро пошла по улице. Но не прошла я и двух кварталов, как сзади подъехала машина Кэла. Китти высунулась из окошка и закричала:

– Не дури, детка. Куда ты уйдешь, когда у тебя не больше двух долларов в кармане, да и они принадлежат Богу. Давай садись в машину. Я сегодня себя хорошо чувствую. И голова светлая сегодня. А ночью и рано утром мне досталось.

Что она хочет сказать мне? Что она не знала, что делала, когда убивала Толстушку?

Я неохотно села в машину. Действительно, куда я уйду с двумя долларами в кошельке?

Весь путь до дома я размышляла, что мне делать. У нее была потребность убить Толстушку. Только люди с садистскими наклонностями способны на такое. И как я смогу объяснить гибель Толстушки, когда встречусь с мистером Тэйлором?

– Не говори ему, – посоветовал мне Кэл, когда мы оказались одни. Китти в это время опять спала, потому что ее снова одолел сильный приступ головной боли. – Представь это так, будто Толстушка умерла от родов…

– Ты защищаешь ее! – гневно перебила я его.

– Я верю тебе, но я также хочу, чтобы ты закончила среднюю школу. Удастся ли тебе это, если мы пойдем в инстанции и попытаемся добиться, чтобы ее признали невменяемой? Она просто так не сдастся, и нам надо будет собрать серьезные доказательства. А ты же знаешь, что ее самые скверные качества проявляются только в отношении тебя и меня. Ее «девочки» считают, что Китти чудесная, щедрая, не жалеет себя. Священник ее обожает. Надо убедить ее, чтобы она сама пошла к психиатру. А до тех пор нам надо играть свою игру. Я же тем временем начну откладывать деньги, чтобы у тебя было с чем бежать из этого ада.

Я подошла к двери и, остановившись, произнесла спокойным голосом:

– Я помогу себе сама, по-своему и в свое время.

Кэл постоял некоторое время в растерянности, точно заблудившийся мальчик, а потом вышел в другую дверь, тихо притворив ее за собой.

Глава 17
Спасительное милосердие

После гибели Толстушки наша жизнь в Кэндлуике приобрела неожиданный оборот. Мистер Тэйлор наивно принял мои извинения насчет смерти Толстушки при родах. Прошел один день, и в клетке, которую я принесла обратно в школу, появилась другая хомячиха, тоже беременная и внешне почти не отличавшаяся от той, которую убила Китти, и ее тоже назвали Толстушкой. Я с болью отметила про себя, что жизнью больше, жизнью меньше – не имело значения.

Я сказала себе, что не полюблю этого зверька. Мне надо быть очень осторожной и стараться никого не любить, пока Китти присутствует в моей жизни.

После случившегося Китти стала погружаться в длительное, упорное молчание, словно ей было стыдно за убийство животного. Она часами просиживала в спальне, глядя в никуда и постоянно расчесывая волосы расческой и щеткой, так что они становились у нее совсем прямые. Это занятие повторялось так часто, что можно было только удивляться, как это она вообще не лишилась волос.

В ней произошла и значительная перемена личности. Из шумной и грубой Китти сделалась задумчивой и очень спокойной, напомнив мне чем-то Сару. Вскоре она перестала причесываться, красить ногти и делать макияж, став безразличной к тому, как выглядит. Я видела, что она выбрасывает самое лучшее белье, в том числе дюжины дорогих бюстгальтеров. Китти то плакала, то снова впадала в оцепенение и считала, она заслуживает того, что с ней происходит.

Целую неделю Китти под любыми предлогами не ходила на работу, не вставала с постели, сидела и смотрела в бесконечность. Чем больше она отстранялась от всего и вся, тем меньше Кэл был похож на прежнюю абстракцию в доме. Он избавлялся от погруженности в свои мысли, приобретал вид уверенного в себе человека. Впервые он стал хозяином положения, а Китти тем временем не контролировала и своей жизни.

Я не переставала дивиться тому, что происходит возле меня. Что это – вина, стыд, унижение, отчего Китти не имела смелости встретить новый день? О Господи, дай ей измениться в лучшую сторону.

Занятия в школе закончились, началось жаркое лето.

Температура поднималась за девяносто,[10]10
  По шкале Фаренгейта (32° по Цельсию).


[Закрыть] но Китти вела себя, как ходячий зомби. В последний понедельник июня я пошла проведать, почему Китти не встает и не собирается идти управлять своим владением – салоном красоты. Китти лежала в постели. На меня она не взглянула и на свое имя не реагировала. И лежала, будто парализованная. Кэл, когда вставал, считал, должно быть, что она еще спит. Он пришел из кухни, когда я позвала его и сказала, что Китти серьезно больна. Кэл вызвал «скорую помощь», и Китти отвезли в больницу.

В больнице она прошла все мыслимые в медицине проверки. В первую ночь без Китти я чувствовала себя в доме крайне неуютно. У меня имелись все основания подозревать, что Кэла влечет ко мне и он хотел бы стать моим любовником. Я судила об этом по тому, как он смотрел на меня, по долгому неловкому молчанию, которое то и дело возникало между нами. Пора легких и простых взаимоотношений улетучилась, и я почувствовала от этого пустоту и растерянность. Я держалась от него подальше, стараясь так строить распорядок дня, чтобы мы оба побольше уставали в работе и каждую свободную минуту проводили в больнице у Китти, где она лежала в отдельной палате. Я там бывала каждый день и помогала, чем могла, но Китти ко всему испытывала равнодушие и только шептала время от времени:

– Домой. Хочу домой.

Пока рано, говорили врачи.

Теперь дом был в моем распоряжении, и я могла делать там что мне заблагорассудится. Я могла бы выбросить эти сотни растений, которые так отравляли мне жизнь, могла бы вынести на чердак яркие керамические фигурки, но ничего такого не сделала. Продолжала следовать во всем наставлениям Китти – готовила, чистила, убирала, пылесосила (даже если падала от изнеможения), зная, что, работая не покладая рук, спасаю себя от греха. Я ругала себя за то, что возбуждаю в Кэле желание. Я действительно грязная, как обычно говорила про меня Китти. Вот оно, кастиловское, выходит наружу. Но тут же говорила себе: нет! Я дитя моей мамы, я наполовину бостонка. Но… но… – на этом мои доводы заканчивались.

И все-таки моя вина была. Я сама навлекла на себя такое.

Как Фанни не могла быть иной, так и я.

Конечно же, я, девочка, десятью годами младше Кэла, давно догадывалась о его тлеющей страсти ко мне. Я не понимала Китти и, возможно, никогда не пойму, но с того страшного дня, когда она сожгла мою куклу, его желание возросло десятикратно. Других женщин он не видел, да и жены у него по-настоящему не было, а он наверняка был нормальным мужчиной, нуждавшимся в определенного рода расслаблении. Если я буду его все время отталкивать, не отвернется ли он от меня и не останусь ли я совершенно одна? Я и любила, и боялась его. Мне хотелось сделать ему приятное и в то же время оттолкнуть его.

Кэл мог теперь чаще выезжать со мной вечерами в город. Китти лежала в больнице под наблюдением целой армии докторов, которые, однако, ничего пока не могли обнаружить. И Китти ничем не наводила их на след своего загадочного заболевания.

Однажды в больничном кабинете команда врачей беседовала с Кэлом и со мной, ища разгадку, но никто из нас не знал, что им сказать.

В течение всего пути из больницы Кэл не произнес ни слова. Я тоже. Я понимала его переживания, его расстройство, его одиночество и знала, что и я этому причина. У нас обоих было разное прошлое и разная борьба за жизнь, но мы оба получили боевые шрамы в сражении с Китти. В гараже он открыл мне дверь, и я бегом направилась в свою спасительную комнату, где переоделась в красивую ночную рубашку. Я очень хотела бы запереть дверь, но никаких замков и задвижек в доме Китти не было, кроме как в ванных. С беспокойством улеглась я в постель, пугаясь мысли, что он поднимется наверх, заговорит со мной, пристанет ко мне… И тогда уж я его возненавижу! Возненавижу, как ненавидела отца!

Но ничего такого он не сделал.

Я слышала, как он включил внизу стереопроигрыватель и поставил свою музыку, которую, в отличие от Китти, любил. Это была испанская мелодия. Интересно, он сейчас танцует под нее? Меня охватила жалость к Кэлу и чувство вины перед ним. Отложив книгу, я встала, надела халат и осторожно направилась к лестнице. При этом говоря себе, что не могу устоять перед музыкой.

Бедный Кэл, он в жизни ничего не видел, никуда не ездил и женился на первой попавшейся женщине. Влюбившись в меня, он совершил еще одну ошибку, я это точно знала. Я и жалела его, и любила, и не верила ему. Я путалась в собственных мыслях, не понимая, что же мне нужно, в чем я виновата и чего я боюсь.

Музыка продолжала наигрывать, но Кэл не танцевал в одиночестве. Он просто стоял, уставившись на восточный ковер, и вряд ли видел его, судя по выражению глаз. Я вошла и остановилась рядом с ним. Он не обернулся ко мне, и не заговорил, и вообще не подал признаков того, что он знает о моем присутствии. Он продолжал смотреть вниз, будто разглядывал свое будущее с Китти, ненужной ему женой, уход за которой ляжет на него тяжким бременем. А ведь ему было только двадцать семь.

– Что это за песню ты поставил? – спросила я тихим, испуганным голосом, заставив себя дотронуться до его руки, чтобы как-то успокоить его мысли.

Кэл не стал отвечать мне, он сделал лучше – тихо запел, и, проживи я хоть двести лет, никогда не забуду сладкой мелодии этой песни и выражения его лица, с каким он смотрел на меня, напевая песенку о страннике в раю.

Он взял мою руку и заглянул мне в глаза, и его глаза загорелись светом, которого я никогда у него не видела, и был в них свет луны и звезд; и я мысленно увидела в Кэле Логана, моего замечательного задушевного друга, который будет любить меня всю жизнь, каждый день этой жизни, и так, как я хочу, чтобы меня любили.

Думаю, это музыка, пение и нежный взгляд Кэла подействовали на меня так. Мои руки непроизвольно поднялись и обняли его за шею, хотя я им этого не приказывала. Одна рука сама осталась на шее, и ее пальцы спрятались в волосах, а другая нежно наклонила его голову так, чтобы он мог найти мои губы, которые жадно захотели его поцелуя. Нет, просто так вышло. Ни я, ни он не были виноваты. Виноват был лунный свет, заблудившийся в его глазах, музыка, разлившаяся в воздухе, и сладость наших губ, встретившихся в поцелуе.

Рука Кэла, нежно поглаживающая мои волосы, соскользнула на спину, обняв меня, потом опустилась на бедро и, поколебавшись, обошла меня ниже талии сзади, затем нежно погладила мои груди, как бы вновь узнавая меня. При этом его губы пытались разбудить во мне желание.

И тут я оттолкнула его.

– Перестань! – выкрикнула я и дала Кэлу пощечину. – Нет, нет и нет!

С этими словами я взбежала по лестнице и захлопнула дверь в спальню, снова подумав о необходимости замка, о том, что мне не хватает естественности Фанни, и презирая себя за одну мысль об этом. Потому что теперь я его полюбила.

Я полюбила его так сильно и глубоко, что мне сделалось нехорошо от воспоминания о том, как я ударила по этому любимому лицу. Ребята из Уиннерроу назвали бы меня «динамисткой» или того хуже. Мне хотелось крикнуть: «Кэл, прости меня!» Хотелось встать и пойти к нему в спальню, но меня останавливали слова Китти, которыми она давала мне понять, какая я грязная, дурная, непутевая.

И снова какая-то сила вынесла меня за дверь. Я посмотрела вниз: Кэл по-прежнему стоял там, словно вросший в пол, играла та же музыка. Я медленно спустилась по лестнице, охваченная романтической тягой к самопожертвованию ради его удовлетворения. Он не повернулся ко мне и не заговорил. Моя рука осторожно спряталась в его руке и крепко сжала пальцы Кэла. Он не ответил.

– Я прошу прощения за эту пощечину, – прошептала я.

– Не стоит, я заслужил ее.

– У тебя очень грустный голос.

– Вот стою здесь и думаю, какой я дурак, сколько глупостей я натворил за свою жизнь. И самая большая из них – я позволил себе думать, что ты любишь меня. Но ты же не любишь меня. Тебе просто нужен отец. Я ненавижу Люка, как и ты, за то, что он не смог стать тебе поддержкой, когда ты в нем так нуждалась. И тогда, может быть, у тебя не было бы такой огромной потребности в другом отце.

И я снова обняла его, запрокинув голову, закрыла глаза и стала ждать его поцелуя… На сей раз не собираясь убегать. Я поступала нехорошо и понимала это, но чувствовала себя перед ним в таком долгу, за который никогда не смогу расплатиться! Я больше не буду дразнить его, а потом вырываться с криком «нет», как это в течение многих лет делала Китти. Я люблю его и хочу его.

Он подхватил меня на руки, отнес в свою спальню, положил на кровать и стал делать пугавшие меня вещи. И только тогда я поняла, что наделала, но было поздно его останавливать. Лицо Кэла выражало само блаженство, глаза пылали, пружины скрипели во всю от его движений, меня подбрасывало, а груди метались от его чисто животной силы. Так вот что это такое! Все эти движения, горячая иссушающая боль, которая то приходила, то отступала. И если мое сознание пребывало в шоке и не знало, как отвечать, то мой природный инстинкт помогал его движениям – словно в другой жизни я проделывала это тысячи раз с другими мужчинами, которых любила. Когда все закончилось и Кэл, лежа на боку, крепко сжимал меня в своих объятиях, я не могла еще прийти в себя от того, что все это произошло. Слезы текли у меня по щекам и скатывались на подушку.

Китти сожгла лучшую часть меня, когда бросила в огонь мою куклу. Оставив только темную сторону ангела, приехавшего в горы и умершего там.

Кэл разбудил меня ночью еле слышным поцелуем. Он целовал мое лицо, обнаженную грудь и спрашивал меня, можно ли. «Нет, нет, нет!» Я почти слышала, как Китти выкрикивает эти слова, когда Кэл задавал ей подобный вопрос. Я кивнула и обняла его, и снова мы превратились в одно целое. А когда мы закончили, я снова лежала, ошеломленная, неприятно поражаясь своему слишком активному соучастию в его действиях. «Грязная деревня!» Я ясно слышала, как Китти выкрикивает мне эти слова. «Эти паршивые Кастилы!» – раздавались у меня в ушах слова обитателей Уиннерроу. Что еще ожидать от меня, выходца из семейства Кастилов?

Шли дни и ночи, а я не могла освободиться от стыда и чувства вины. Кэл отметал все мои возражения. Он говорил, что глупо винить себя перед Китти, что она заслужила это, что я поступаю не хуже других девушек моего возраста, что он любит меня, по-настоящему любит, и он не просто какой-то проходимец, решивший воспользоваться случаем. Но ничто из сказанного им не уберегало меня от чувства стыда, от сознания того, что я занимаюсь с ним нехорошим делом, совсем нехорошим.

Так Кэл провел со мной две недели, которые, кажется, сделали его очень счастливым, а я все боролась со своими чувствами. Однажды утром Кэл поехал за Китти и привез ее домой. Я убрала комнаты так, что они блестели, украсила их цветами. А Китти лежала на кровати, глядя в никуда, и, похоже, даже не узнавала, где она. Она тогда говорила, что ей хочется домой. Может, потому, что здесь она могла постучать палкой по полу, чтобы позвать нас. О, как мне надоел стук этой палки по полу, который был и потолком гостиной.

Раз в неделю к Китти приезжала мастер из ее салона красоты, мыла ей голову, делала прическу, маникюр и педикюр. Пожалуй, Китти была самым красивым больным в городе. Иногда меня трогала беспомощность женщины, лежащей на кровати в своей красивой розовой ночной рубашке, с длинными, пышными и уложенными волосами. «Девочки» были, видно, преданы Китти. Они часто приезжали посидеть с ней, поболтать, посмеяться, а я приносила им угощение на фарфоровых тарелках, потом торопилась убраться по дому, помочь Кэлу в его бухгалтерии и, пользуясь чековой книжкой Китти, оплатить счета по дому.

– Ей не понравится, что этим занимаюсь я, – с беспокойством обратилась я как-то к Кэлу, нервно покусывая кончик шариковой ручки. – Это следует делать тебе, Кэл.

– У меня нет времени на это, Хевен.

Он взял стопку счетов со стола Китти и положил их в ящик.