Текст книги "Хевен"
Автор книги: Вирджиния Эндрюс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
Я долго сидела и размышляла о Кейте и Нашей Джейн. И о том, что это за женщина, которая сдержала свое обещание и написала мне. Я снова и снова читала письмо, то и дело вытирая слезы с лица. Это было так замечательно – узнать, что Наша Джейн здорова и счастлива и что у них с Кейтом есть все. Но мне неприятно было прочесть, что они забыли нас с Томом, очень неприятно.
– Хевен, – окликнул Кэл, подойдя ко мне, – ты как, будешь целый день сидеть на полу и читать письмо или же мы пойдем в кино?
Я тут же вскочила, показала ему письмо, с жаром пересказала содержание и даже дала прочесть. Похоже, что Кэл был рад не меньше моего. Потом он стал просматривать свою почту.
– О, здесь еще один конверт для мисс Хевен Ли Кастил, – промолвил он, широко улыбнувшись, и передал мне тяжелый коричневый конверт.
В нем лежала дюжина моментальных снимков и три фотопортрета, сделанные в фотоателье.
О, Господи – здесь были снимки Кейта и Нашей Джейн, играющих в саду на травке на фоне большого и красивого дома.
– Это снято «полароидом», – пояснил Кэл, разглядывая снимки через мое плечо. – Какие красивые детишки!
Я смотрела на своих милых братика и сестричку в дорогих костюмчиках, играющих в песочнице под ярким навесом. Позади них виднелся бассейн, столы и стулья, расставленные на вымощенной плитами площадке. Тут же стояли и те самые мужчина с женщиной, ласково улыбающиеся Кейту и Нашей Джейн. Там, где они фотографировались, – лето! Лето! Где это? Флорида? Калифорния? Аризона? Я стала внимательно рассматривать другие фотографии. Вот смеющаяся Наша Джейн сидит на качелях, а Кейт ее раскачивает. Другие фотографии были сделаны в красивой спальне Нашей Джейн, с куклами и игрушками. Вот она спит в изящной кроватке под красивым одеялом, а сверху натянут розовый полог. Вот Кейт в своей голубой комнате, полной всевозможных игрушек и альбомов для раскрашивания. Раскрыв большую и красивую картонную книжечку, я увидела портрет Нашей Джейн, одетой в выходной костюм из кисеи со складками. Она улыбалась, глядя в объектив. Я смотрела на ее вьющиеся волосы и думала, что такую девочку можно увидеть только в кино. На другом портрете был Кейт – в прелестном голубом костюмчике, При галстуке. На третьем портрете их сфотографировали вместе.
– Такие портреты стоят хороших денег, – сказал Кэл. – Посмотри, как они одеты. Хевен, их любят, заботятся о них, эти дети счастливы. Да ты посмотри, как светятся их глаза. Несчастные дети не могут изобразить такую улыбку. Что ж, в некотором роде, ты должна благодарить Бога, что твой отец продал их.
Не помню, сколько я плакала, пока Кэл не прижал мою голову к своей груди и не вытер мои слезы.
– Успокойся, успокойся, – ласково приговаривал он, держа меня в объятиях и подавая мне свой носовой платок. – Теперь ты можешь спокойно спать ночью, не плакать и не произносить во сне их имена. Еще осталось получить письмо от Тома – и весь мир для тебя посветлеет. Знаешь, Хевен, таких, как Китти, очень мало в этом мире. Мне очень жаль, что ты попала в ее руки и страдаешь от нее. Но я здесь. Я сделаю, что могу, чтобы защитить тебя от нее.
Он прижимал меня все сильнее к себе, так, что я всем телом чувствовала его. Меня охватила тревога: правильно ли это? Что мне делать – отстраниться? Но раз Кэл так делает, значит, это правильно, иначе не делал бы. Отталкивать его было неудобно, и я, зареванная, улыбнулась ему и отвернулась, освободившись из его объятий. Можно было ехать. Но предварительно я как следует спрятала письмо и фотографии. По определенной причине я не хотела, чтобы Китти видела, какие красивые были у отца эти два ребенка.
Нынешняя суббота выделялась среди остальных. Теперь я могла радоваться, зная, что Наша Джейн и Кейт не страдают в новом доме. А в один прекрасный день я получу весточку и от Тома.
Вернулись мы с Кэлом из Атланты в половине одиннадцатого, оба уставшие, потому что мы постарались сделать слишком много: смотрели трехчасовой фильм, пообедали в ресторане и сделали кое-какие покупки. Кэл не хотел, чтобы купленную мне одежду и обувь видела Китти.
– Я эти твои туфли тоже не переношу, но все же не показывай ей новые, – предупредил он меня, прежде чем мы въехали в гараж. – Тапочки хороши для занятий спортом. А та обувь, которую она тебе купила ходить в церковь, – слишком детская для тебя.
Я запру это в один из своих рабочих шкафов, а тебе дам второй ключ. И еще я, на твоем месте, постарался бы, чтобы моя жена не увидела этой куклы и вообще всего, что когда-то принадлежало твоей маме. Мне стыдно сознавать, что Китти испытывает ненормальную ненависть к бедной девочке, давно покойной, за то, что та, ничего не подозревая, отняла человека, которого Китти по-настоящему любила.
Это было неприятно, крайне досадно слышать. Я грустно посмотрела на Кэла.
– Кэл, она вас любит, я это точно знаю.
– Нет, не любит, Хевен. Иногда она испытывает во мне некоторую необходимость, любит показать меня в качестве своего «трофея» – вот, мол, какого я подцепила, с университетским образованием. «Мой мужчина» – так она меня часто называет. Но любить она меня не любит. В этой преувеличенно женственной фигуре скрывается маленькая и холодная душонка, которая ненавидит мужчин… Всех мужчин. Может быть, это твой отец довел ее до такого состояния, не знаю. И мне жаль ее. Я несколько лет пытался помочь ей залечить раны детства, молодости. Отец Китти бил и ее, мать тоже била, заставляла сидеть в горячей воде, чтобы убить плоды грехов, приковывала ее к кровати, чтобы она не убежала с каким-нибудь парнем. Потом, улучив момент, она сбежала с первым попавшимся мужчиной. Теперь я бросил свои попытки. Я так, просто нахожусь при ней. Однажды я не выдержу всего этого и уйду.
– Но вы же говорили, что любите ее! – воскликнула я, удивленная. Неужели жалость – это то же самое, что и любовь?
– Пойдем в дом, – хриплым голосом сказал Кэл. – Вон машина Китти. Она уже дома, сейчас начнется ад. Ты ничего ей не говори, оставь это мне.
Китти расхаживала взад-вперед по кухне.
– А, вот они! – закричала она, когда мы вошли через заднюю дверь. – И где это вы были? А чего это у вас такой виноватый вид? Что вы делали?
– Ходили в кино, – ответил Кэл, проходя мимо Китти и направляясь к лестнице. – Пообедали в заведении, похожем на ресторан, – это то, что ты терпеть не можешь. А теперь мы собираемся спать. Полагаю, тебе нужно пожелать спокойной ночи Хевен, которая устала, как и я, она же весь дом снизу доверху вычистила.
– Она не исполнила кое-что из моего списка! – выкрикнула Китти. – Она уехала с тобой, а дом оставила в беспорядке!
В одном она была права: я не так уж много убиралась сегодня, потому что и без того все кругом было чисто, да и Китти редко брала на себя труд проверять, убиралась ли я.
Я попыталась было проследовать за Кэлом, но Китти рванулась и схватила меня за руку. Кэл не обернулся.
– Ты, чертова девка, – прошипела она, – ты зачем ставила мой лучший фарфор в посудомойку? И ты разве не знаешь, что я достаю свой «Ройал Дэлтон энд Ленокс», только когда к нам приходят гости? Это посуда не на каждый день! Там края у тарелок отбились, у двух тарелок! И чашки ты составила так, что отбила ручку у одной! А другая вообще разбилась! Я разве тебе не говорила, чтобы ты не ставила чашки, а вешала их?!
– Нет, вы мне про вешать не говорили. Говорили, чтобы я не ставила их друг в дружку.
– Нет говорила! Я тебя предупреждала! Не делай того, чего тебе не велено!
И пощечина. Потом еще и еще.
– Сколько можно тебе говорить?! – И снова пощечины. – Я же тебе говорила, чтобы ты вешала чашки на крючки, там, под полкой!
Крючки я, конечно, видела, но не знала, для какой они цели. И никакие чашки не висели на этих крючках. Я пыталась объяснить, попросить прощения, обещала заплатить за разбитое. Она презрительно взглянула на меня.
– Из каких денег, дуреха? Эти тарелки стоят восемьдесят пять долларов за комплект на одну персону. Где ты возьмешь такие деньги?
Я была потрясена. Восемьдесят пять долларов! Откуда я могла знать, что красивые тарелки в стеклянном шкафу в столовой – это только для того, чтобы смотреть на них, а не есть из них?
– Ну что ты за дура такая! Надо же, мою лучшую посуду! Все чашки, блюдца, тарелки и прочее – это же такие деньги! Взять и разбить! Вот идиотка! Деревня! Сволочь!
Она больно схватила меня за руку. Я попыталась вырваться.
– Я больше не буду, мама. Клянусь, больше не буду!
– Еще бы! Только попробуй еще раз!
И сильный удар. Кулаком. В лицо. Потом еще и еще.
Я отпрянула, пошатнулась, теряя равновесие, и почувствовала, как глаз наливается, а нос начинает кровоточить после ее боксерских ударов.
– А теперь давай наверх и сиди в своей комнате весь завтрашний День. Дверь я запру. В церковь не пойдешь. И есть не получишь, пока не спустишься и не попросишь прощения – да так, чтобы я поверила, – за то, что испортила мою самую хорошую посуду, которую надо мыть вручную.
Всхлипывая, я бросилась вверх по лестнице, скорее в комнатку, обставленную мебелью, которую выбирали мы с Кэлом. За спиной у меня раздавались отборные ругательства. Китти поливала самыми ужасными словами «деревенскую нечисть», и мне казалось, что эти слова навечно врежутся в мою память. В коридоре я столкнулась с Кэлом.
– Что случилось? – встревоженно спросил он, поймав меня и заставив остановиться, а потом стал разглядывать мое лицо. – О, Боже! – простонал он, увидев следы ударов и кровь. – За что она тебя?
– Я попортила, ее лучшие тарелки… ручку у чашки отбила… ножик с деревянной ручкой положила в посудомойку…
Он решительным шагом направился вниз, и там я услышала, как Кэл впервые заговорил с Китти на повышенных тонах.
– Китти, если над тобой издевались в детстве, это еще не основание измываться над девочкой. Она старается сделать все как можно лучше.
– Ты совсем не любишь меня, – со слезами в голосе запричитала Китти.
– Нет, люблю.
– Нет, не любишь! Ты считаешь, что я ненормальная! Ты бросишь меня, когда я постарею и стану некрасивой. Ты женишься на другой женщине.
– Китти, пожалуйста, хватит об одном и том же.
– Кэл… Я не хотела… Я никогда не хочу делать ей больно. И тебе тоже не хочу. Я понимаю, что она в действительности не плохая… Просто что-то в ней… Со мной что-то, не понимаю… Кэл, я так хочу тебя сегодня.
Происходившее в их спальне – о, Господи! – сняло у меня всякие вопросы относительно того, почему Кэл так держится за нее, несмотря на пренебрежение со стороны Китти его мужскими достоинствами.
В этой спальне за запертой дверью он у нее становился совсем шелковым. Ему-то Китти не ставила синяков под глазом, не разбивала нос в кровь. Не знаю, что уж она там делала с ним, только наутро Кэл улыбался, глаза его сияли, походка стала легкой.
Это следующее утро было воскресным, и Китти простила мне поврежденные тарелки, простила отбитую ручку чашки и испорченный дорогой нож – после того как ей удалось удержать Кэла под каблуком. Однако когда мы с Кэлом оказались одни в машине – Китти в это время проверяла, что я сделала и чего не сделала, – он обратился ко мне, не глядя на меня:
– Я обещал сделать все, чтобы помочь тебе разыскать Тома. А когда ты будешь готова к поездке в Бостон, чтобы найти родителей твоей мамы, я проведу кое-какую разведку или заплачу другим людям, чтобы они провели поиск этой семьи. Это, должно быть, очень богатые люди. Сужу по тому, что, как я слышал, портретные куклы Таттертона стоят несколько тысяч долларов. Хевен, покажи мне когда-нибудь эту куклу – в тот день, когда ты сочтешь, что полностью доверяешь мне.
Чтобы доказать Кэлу, как велико мое доверие к нему, в тот же день, когда Китти поднялась наверх поспать, я позвала Кэла с собой в полуподвальное помещение. Вначале я загрузила в стиральную машину белье Китти, и, пока машина работала, я открыла свой драгоценный чемодан и с нежностью извлекла из него куклу.
– Отвернитесь, – приказала я, – мне надо поправить ей платье… А теперь смотрите. И скажите, что вы думаете.
Он опешил, глядя на куклу-невесту с серебристо-золотыми волосами, и на некоторое время, похоже, лишился дара речи.
– Ой, да это же ты, только блондинка, – наконец произнес Кэл. – Какая же красивая у тебя была, должно быть, мать. Да и ты такая же хорошенькая, как…
Я торопливо завернула и убрала куклу. Мне почему-то стало не по себе. Почему Кэл, увидев куклу, посмотрел на меня такими глазами, словно никогда до этого не видел?!
И вообще я столь многого не знала! И ночами я не могла заснуть в этой комнатке, забитой вещами Китти, которая и не думала убирать их. А за стеной Китти и Кэл ругались из-за меня.
– Сколько я буду слышать от тебя «нет»?! – тихим, но твердым голосом говорил Кэл. – В предыдущую ночь ты сказала, что хочешь меня каждый день, каждую ночь. А теперь ты снова отталкиваешь меня. Я, в конце концов, твой муж.
– Ну я не могу. Она же рядом. Это ты захотел, чтобы она там была.
– А ты вообще положила ее к нам в кровать! Что касается меня, то мне кажется, что она по-прежнему лежит между нами!
– Я проверяла: стены очень тонкие. Лежу и думаю, что она все слышит.
– Вот почему надо выкинуть оттуда всю твою чепуху. И тогда мы могли бы поставить ее кровать к другой стене, гораздо дальше, чем сейчас. У тебя в классной комнате есть же большая печь для обжига. И всю прочую ерунду тоже надо будет убрать.
– Никакая это тебе не ерунда! Перестань называть мои вещи ерундой.
– Хорошо, не ерунда.
– Единственно, когда мне хочется позлить тебя, это когда ты ее защищаешь…
– Вот уж не думал, что раздражаю тебя этим.
– Ты дразнишь меня. Ты вечно дразнишь меня, когда говоришь, что знаешь, чего я добиваюсь.
– Нет, клянусь Богом, я не знаю, чего ты добиваешься. Но хотел бы знать. Ой, как хотел бы знать, что за мысли кроются под этими рыжими волосами…
– Какие они тебе рыжие?! Каштановые. Тициановские, – горячо запротестовала Китти.
– Ладно, называй, как хочешь. Только я знаю одно: если ты еще раз ударишь Хевен и я, придя домой, увижу у нее разбитый нос, или лицо в кровоподтеках, или синяк под глазом, – я уйду от тебя.
– Кэл! Не говори таких вещей! Я люблю тебя, поверь! Не заставляй меня плакать. Я без тебя не смогу жить. Я больше не трону ее, обещаю тебе, не трону. Я и не хотела…
– Так почему же?
– Сама не знаю. Она хорошенькая, молоденькая – а я старею. Скоро мне будет тридцать шесть, а там уж рукой подать до сорока. Кэл, ведь после сорока – это уже не жизнь, ничего хорошего.
– Жизнь как жизнь. – Кэл стал говорить нежнее, с пониманием. – Ты красивая женщина, Китти, и с каждым годом становишься все красивее. Да тебе ни дня больше тридцати не дашь.
Китти взвизгнула:
– А я хочу быть на двадцать!
– Ладно, спокойной ночи, Китти, – произнес Кэл недовольно. – Я, например, уже не буду снова двадцатилетним, однако не печалюсь по этому поводу. Ну и что хорошего было в твои двадцать лет со всей их неустроенностью? А теперь ты знаешь, что из себя представляешь. Разве тебе от этого не легче?
Для празднования столь травмировавшего психику Китти тридцатишестилетия Кэл заказал номера в чудесном отеле на берегу моря, и в августе, месяце льва, мы все трое оказались под зонтиком на пляже. Китти в своем предельно маленьком розовом бикини вызывала повышенный интерес купающейся и загорающей публики. Однако она упорно не желала покидать тени яркого в полоску зонта.
– Кожа – вещь деликатная, легко сгорает… Вы-то идите, Хевен, Кэл. Не обращайте на меня внимания. Посижу тут, помучаюсь, а вы идите, развлекайтесь.
– А почему ты не сказала мне, что не хочешь ехать на побережье?
– А ты и не спрашивал.
– Но я-то думал, тебе нравится купаться, загорать.
– Вот так-то, ты фактически ничего не знаешь про меня.
Если Китти не получает удовольствия, то и у других ничего не выйдет. Праздник пошел кувырком, а ведь могло быть так весело, если бы Китти пошла с нами в воду. Но она превратила свой день рождения в пытку для нас.
В тот день, когда мы вернулись с моря, Китти усадила меня за кухонный стол, поставила на него большую коробку с принадлежностями для маникюра и начала давать мне первый в моей жизни урок маникюра. Мне было стыдно за свои короткие поломанные ногти, и я восхищалась ее длинными и идеально ухоженными, без единого изъяна, ногтями. Я навострила уши, когда началась лекция Китти на тему о том, как содержать ногти в таком же порядке, что и у нее.
– Перестань кусать ногти, учись быть женщиной. Из деревенской девчонки стать настоящей женщиной – это не так просто. Чтобы стать женщиной, чтобы нравиться мужчинам, нужны время и тренировки, большое терпение.
Тихо, убаюкивающе шумел кондиционер, а Китти продолжала:
– Все они, знаешь, одинаковые, даже самые сладкоречивые. Вроде Кэла. Всем им нужно одно. Ты девочка с гор, ты знаешь что. Им важно залезть тебе под юбку, а когда добились своего и у тебя начинает расти живот, то, оказывается, им не нужен ребенок. Начинаются разговоры, что это не их, даже если на самом деле – их. Им плевать, если они наградят тебя какой-нибудь заразой. Так что усвой мои советы и не слушай даже самого красноречивого парня или мужчину. Включая моего.
Китти закончила покрывать мне ногти ярко-розовым лаком.
– Вот, теперь они выглядят куда лучше. Теперь ты не касаешься стиральной доски, не берешь в руки хозяйственное мыло. Косточки на пальцах избавились от красноты. И лицо у тебя выглядит ухоженным. Разве я тебе навредила чем?
– Нет.
– Нет и что?
– Нет, мама.
– Ты любишь меня, а?
– Да, мама.
– Ты больше не будешь брать мои вещи?
– Нет, мама.
Китти встала, собираясь уходить.
– Еще один целый день на ногах предстоит. Чертоломишь на других, чтобы они хорошо выглядели.
Китти тяжко вздохнула и посмотрела на свои пятидюймовые каблуки. Для ее высокого роста у нее был очень маленький размер ноги. Как и талия, слишком тонкой, скорее предназначенной для более миниатюрной и хрупкой женщины.
– Мама, а почему вы не носите на работе туфли на низком каблуке? Зачем заставлять себя страдать и ходить на таких высоких?
Китти с неудовольствием взглянула на мои босые ноги. Я постаралась спрятать их под юбкой, которая достигала пола, когда я сидела.
– Туфли, которые носит человек, говорят, из чего он сделан. Так вот, я сделана из чего надо – из стали. Я могу сносить боль, страдания. А вот ты – нет.
У нее был какой-то ненормальный образ мышления. Я поклялась никогда больше не заикаться о ее слишком маленькой обуви, в которой пальцы были наверняка подогнуты и никогда не распрямлялись. Пусть мучается, мне-то какое дело?
Летом было полно работы по дому и готовки. Особенно по субботам. Но скоро показались признаки осени. В витринах магазинов появились школьные принадлежности, одежда и обувь для учеников. Восемь месяцев провела я в новом доме. Логан снова стал мне писать, а от Тома я так и не получила ни строки. Меня это сильно мучило, и я уже стала было думать, что лучше расстаться с надеждой получить весточку от него, и вдруг вот оно, пришло желанное письмо! Только одно.
Ох, Томас Люк, как же радостно мне видеть твой почерк. Пожалуйста, сделай мне радость, пусть в письме будут только хорошие известия.
Держа в руке его письмо, я чувствовала себя так, будто Том находился рядом со мной. Я поспешила сесть и аккуратно вскрыть конверт, не порвав обратного адреса. В его письме чувствовалось дыхание гор. Но было там и нечто неожиданное для меня, и вопреки своей воле я почувствовала ревность.
«Дорогая Хевенли!
Очень надеюсь, что это письмо дойдет до тебя. Пишу я тебе пишу, а от тебя ни одного ответа не получил. Время от времени я вижу Логана, и он каждый раз пилит меня за то, что я не пишу тебе. Я пишу, но только не знаю, куда деваются мои письма. Но продолжаю писать. Хевенли, первым делом я хочу тебе сказать, что у меня все нормально. Мистер Генри не жестокий и не злой человек, как ты о нем наверняка подумала, но он любит старание и добросовестность.
Я живу на его ферме, в доме, где есть двенадцать комнат. Одна из них – моя. Хорошая комната, простенькая, но чистая и симпатичная. У него две дочери. Одну зовут Лори, ей тринадцать, а другую – Талия, ей шестнадцать. Обе хорошенькие и милые, я даже не знаю, какая из них мне больше нравится. Лори более веселая, а Талия серьезная, сто раз подумает, прежде чем что-то сделать. Я рассказывал им о тебе, и они говорят, что сгорают от нетерпения как-нибудь увидеться с тобой.
Логан рассказал мне, что Нашей Джейн сделали операцию, и что с ней все в порядке, и что с Кейтом все хорошо и он доволен. Знаешь, у меня камень с души свалился. Плохо только, как говорит Логан, что ты мало рассказываешь о себе. Прошу тебя, напиши мне и расскажи все, что произошло с тех пор, как мы расстались. Если бы ты знала, как я скучаю по тебе. Ты мне снишься. Я скучаю по горам, по лесу, по нашим веселым развлечениям и по многим другим вещам. О чем я не скучаю, так это по голоду, холоду и нищете. У меня теперь много теплой одежды, полно еды, особенно молока (вспомни!) и сыра.
Я написал бы тебе сто страниц, если бы до сна не надо было сделать еще много работы. Но ты не волнуйся за меня, пожалуйста, не волнуйся. У меня все прекрасно, и мы скоро встретимся.
С любовью, твой брат Том».
Закончив читать, я еще долго сидела и думала о Томе. Потом я спрятала письмо, положила его к письмам Логана. Может, Китти как-то прятала от меня письма Тома? Хотя в действительности это вряд ли возможно, потому что я все время была дома, а Китти на работе, и почти каждый день почта проходила через мои руки. Я осмотрела свою комнату и поняла, что Китти была здесь и двигала вещи. Пока Китти держала здесь в запертых шкафах свои вещи и пока она осматривала мои, я не могла считать эту комнату своей. В угол она задвинула свой огромный гончарный круг, полки, где могли бы прекрасно устроиться мои книги, были заставлены фигурками животных. Книги Китти были не нужны, и им было не место, по ее мнению, на полках. Я села за свой письменный столик и стала писать ответное письмо Тому. Весь обман, который я сообщала Логану, должно быть, убедил и моего брата в том, что Китти – это ангел, а не мать, лучшей и не пожелаешь… Но про Кэла мне не было необходимости лгать, лучшего отца действительно не придумаешь.
«Он действительно чудесный человек, Том. Всякий раз, глядя на него, я думаю, что вот таким бы хорошо чтобы был наш отец. Это так здорово чувствовать, что наконец-то у меня есть настоящий отец, которого можно любить и который любит меня. Так что обо мне можешь не беспокоиться. И не забывай, что в один прекрасный день ты собираешься стать президентом – и отнюдь не молочной фермы».
Теперь, когда я получила известие от Тома, знаю, что Наша Джейн и Кейт всем довольны, Логан пишет, что Фанни наслаждается жизнью, – так из-за чего мне беспокоиться? Не из-за чего. Абсолютно не из-за чего…