Текст книги "Хевен"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– А ну-ка, дай-ка мне эту штуку! – приказала Китти и сделала шаг ко мне. Но тут ее снова кое-что отвлекло, на сей раз мое платье. Ее глаза прошлись по мне сверху донизу, она обратила внимание на нейлоновые чулки, серебристые сандалии. – Где ты взяла это платье? А туфли?

– Я украшаю торты и продаю соседям по двадцать долларов за штуку! – с вызовом соврала я, настолько меня разгневало, что она швырнула мою куклу об стену, попытавшись сломать самую дорогую для меня вещь.

– Ты мне не ври, что ты мне тут плетешь всякую чепуху! И дай-ка сюда куклу.

– Нет! Не дам я тебе эту куклу.

Китти уставилась на меня, явно ошарашенная моей дерзостью, и жестким тоном приказала:

– Никаких «нет» чтобы я от тебя не слышала, грязная деревня, и на этом закончим.

– Я сказала, Китти: нет! И на этом закончим. Хватит издеваться надо мной. Больше я тебя не боюсь. Я теперь подросла, окрепла и стала смелее. Я не такая уж и слабенькая. И за это тебе спасибо. Но отныне не смей больше касаться этой куклы.

– И что будет, если я коснусь? – спросила она низким, угрожающим голосом.

В ее глазах я узрела такую звериную жесткость, что лишилась дара речи. Китти осталась неизменной. Все это время, пока мы жили мирно, в ней кипела ненависть. И вот теперь она выплескивалась наружу во взгляде этих бледных глаз.

– Так в чем дело, грязная деревня? Ты меня слышишь?

– Я тебя слышу, Китти.

– Что ты сказала?

– Я сказала: да, Китти, я тебя слышу.

– Что?! – переспросила она, более требовательным голосом.

С вызовом, не желая больше изображать смирение и беспомощность, я, гордо вскинув голову, бросила ей в ответ:

– Ты мне не мать, Китти Сеттертон Деннисон! Я больше не буду называть тебя матерью. Китти – вполне с тебя хватит. Я очень хотела и пыталась полюбить тебя и забыть те ужасные вещи, которые ты вытворяла надо мной, но больше не могу. Ты способна быть человечной и доброй лишь короткое время. Надо же, ведь это я по своей глупости придумала этот вечер, чтобы сделать тебе приятное, дать повод выставить весь твой фарфор и хрусталь. На улице гроза, и у тебя в душе гроза. Это потому, что ты не умеешь вести себя, как мать. Теперь опять пошло по-старому. Я вижу это по твоим водянистым глазам. В них горит злость. Неудивительно, что Бог не дал тебе детей, Китти Деннисон. Бог – он знает, что делает.

Бледное, побелевшее лицо Китти осветила вспышка молнии. Она произнесла, с трудом переводя дыхание:

– Приезжаешь домой, чтобы приготовиться к вечеру, и что тут застаешь? Лживое, хитрое, зловредное существо, грязную деревенскую девицу, которая не ценит ничего, что я сделала для нее.

– Я ценю все хорошее, что ты сделала для меня, поэтому я и придумала этот вечер, но ты сама выбиваешь из меня все добрые чувства к тебе. Ты хочешь сломать все, что принадлежит мне, я же делаю все для того, чтобы сохранить принадлежащее тебе. Ты мне причинила столько зла, что можно помнить всю жизнь, Китти Деннисон! Я не заслужила наказаний. Кто-то спит на боку, кто-то на животе, но никто не считает это грехом, только ты. Кто тебе сказал, как правильно спать, а как неправильно? Бог?

– Не смей так разговаривать со мной, пока находишься в моем доме! – визгливо закричала Китти, выходя из себя. – Скажи: да, виновата. Ты нарушаешь заведенные мною правила. Ты знаешь, что я запрещаю тебе спать на боку и… Но продолжаешь по-прежнему!

– И что тут плохого – спать на боку? Скажи мне! До зарезу хочется узнать. Должно быть, это как-то связано с твоим детством и с тем, что с тобой случилось! – выпалила я таким же злым и агрессивным тоном, как Китти.

– Ах ты, умница какая! – произнесла в ответ Китти. – Считает, что она выше меня, потому что получает отличные отметки в школе. Тратит мои деньги на одежду, и ради чего? Что ты собираешься делать в будущем? У тебя же нет никакого таланта. Готовишь ты кое-как, ничего не умеешь, только убирать в доме да поддерживать в нем порядок. А тоже мне, считает себя выше, потому что я дальше пятого класса в школу не ходила. Это все Кэл наговорил тебе, знаю я.

– Ничего мне такого Кэл не говорил. А если ты не кончила школу, то, я уверена, только потому, что не могла дождаться момента, чтобы переспать с мужчиной и сбежать с первым попавшимся, который предложит тебе пойти за него, – как делают ВСЕ девицы из разряда горных отбросов общества. Даже если ты и росла в Уиннерроу, все равно ты ничем не лучше тех девиц.

Это Китти была виновата, а не я, когда Кэл начал смотреть на меня, заставляя забывать, что он находится на положении моего отца, моего попечителя. Только Китти виновата. Мое негодование быстро нарастало. Это она крадет у меня в этом мужчине то, что он давал мне раньше, – настоящие отцовские чувства. Первой пришла в себя Китти.

– Он рассказал тебе, я знаю! – воскликнула она высоко и пронзительно. – Ты обсуждала меня с моим собственным мужем, наговорила ему лжи и добилась того, что он не любит меня, как раньше!

– Мы не говорим о тебе, это слишком скучное занятие. Мы стараемся делать вид, что тебя вообще не существует, вот и все.

Подбросив в костер «новых дров», я решила, что он уже хорошо разгорелся и теперь можно валить в него все гнилье, припасенное с первого дня моего появления в этом доме. Я не забыла и не простила ни одного грубого слова, ни одной пощечины, ни одного разбитого в кровь носа, ни одного синяка под глазом. Сейчас все это скопилось и взорвется искрами.

– Китти, я больше не собираюсь называть тебя мамой, потому что ты никогда не была и никогда не будешь моей мамой. Ты – Китти-парикмахер. Китти – учитель по псевдокерамике.

Я повернулась волчком на каблуке серебряной сандалии и показала пальцем на ряд полок и тут же залилась смехом, причем смеялась я искренне, словно получала от этого удовольствие. Хотя удовольствия на самом деле было мало, так – показная бравада.

– А в этих запертых шкафах находятся готовые формы, профессиональные, Китти, тысячи купленных тобой форм. На ящиках, которые присылают, стоят грузовые отметки. Так что ты не создатель этих животных! Ты покупаешь формы, заливаешь глиной – и готово. Потом демонстрируешь эти изделия как свои авторские, а ведь это подделка! За это на тебя могут и в суд подать.

Китти сделалась неестественно спокойной.

Это должно было послужить мне предупреждением замолчать. Но я больше двух лет носила в себе возмущение этой женщиной, и теперь оно вырывалось из меня наружу, как будто Китти была комбинацией отца со всем тем, что отравляло мне жизнь.

– Это Кэл рассказал тебе, – мертвенно-спокойным голосом произнесла Китти. – Кэл… предал… меня.

– Нет. – Я полезла в ящик своего стола и вытащила оттуда маленький медный ключ. – Я нашла его, когда убиралась в этой комнате, и не могла не открыть и не посмотреть в шкафах, которые ты всегда держишь запертыми.

Китти улыбнулась, да такой милой улыбкой, что милее нельзя.

– Да что ты понимаешь в искусстве, деревня несчастная? Формы – их делала я. И отсылала хорошим клиентам. А закрытыми держу, чтобы никто, вроде тебя, не украл моих идей.

Мне-то какое дело?

Пусть хоть небо обрушится на землю, пусть океан вспухнет от дождей и смоет с лица земли Кэндлуик, утащит его на дно океана и оставит навеки рядом с Атлантидой – мне-то какое дело до всего этого?! Теперь, когда погода теплая, я могу уехать отсюда. Могу добраться на попутных машинах. Выживу. Я теперь крепкая. Так или иначе я доберусь до Уиннерроу, а там вырву у преподобного Вайса Фанни, разыщу Тома, спасу Кейта и Нашу Джейн. Я придумала, как мы можем выжить.

И, чтобы доказать свою силу и решительность, я засунула подальше под кровать куклу, потом нарочно завалилась на кровать и легла на бок, потом взяла подушку и обняла ее. И тогда до меня дошло – раньше я об этом не думала, – я поняла, что за грех подозревала за мной Китти. Девочки в школе иногда говорили о таких вещах – как они доставляют себе удовольствие, и я дурашливо закинула ногу на подушку и стала тереться об нее.

Это длилось пару мгновений.

Сильные руки подхватили меня под мышки и сдернули с кровати. Я завизжала и попыталась вырваться из рук Китти, стараясь извернуться и достать до ее лица или нанести какое-нибудь другое повреждение, из-за которого она выпустила бы меня. Но это была борьба котенка, попавшего в лапы к могучему тигру. Китти поволокла меня вниз по лестнице, в столовую, которую я украсила к вечеринке, потом подняла меня и бухнула на твердый стеклянный стол.

– На столе останутся отпечатки пальцев, – с насмешкой промолвила я, до идиотизма бесстрашная перед лицом самого злейшего врага, какой у меня когда-либо был. – Все, хватит мне полировать твои столы, хватит готовить тебе еду, хватит вылизывать твой дурацкий дом, в котором собралось стадо этих аляповатых зверей.

– Замолчи!

– Не хочу молчать! Должна же я когда-то все сказать! Я ненавижу тебя, Китти Деннисон! А я могла бы любить, если бы ты дала мне хоть минимальное основание для этого. Я ненавижу тебя за все, что ты делала со мной! Ты никому не даешь шанса полюбить тебя, даже собственному мужу. Если кто любит тебя, ты делаешь человеку такие гадкие вещи, что восстанавливаешь его против себя и он воспринимает тебя такой, какая ты и есть – ненормальной!

– Помолчи. – Удивительно, насколько спокойно она это произнесла. – Не двигайся со стола, сиди здесь. Я сейчас приду.

Китти исчезла.

Теперь можно бежать. Выскочить за дверь и сказать «прощай» дому в Кэндлуике. На магистральном шоссе я могу сесть на попутную машину. И тут же у меня перед глазами возникли фотографии из утренних газет – две девушки у автострады, изнасилованные и убитые.

Проглотив застрявший в горле комок, я замерла в нерешительности, сожалея – слишком поздно – о сказанном. Однако я не стану проявлять трусость и сбегать. Я буду сидеть, чтобы показать Китти, что не боюсь ее. Пусть делает, что хочет. Хотя она вряд ли сможет сделать хуже, чем уже сделала.

– Поедем домой, посетим Уиннерроу, – сказала Китти неприятно монотонным голосом. – Съездим, ты увидишь свою сестру Фанни и деда. А я взгляну на свою сестру Мэйзи, на брата Дэнни. Поеду прикоснусь к своим корням и снова повторю свою клятву: не быть такими, как они. Тебя покажу. Я не хочу, чтобы ты была некрасивой, словно я тебе не уделяю никакого внимания. Ты выросла и стала даже красивее, чем я думала. Тамошние парни, вся эта грязная деревенщина, будут стараться добраться до тебя. Так что я думаю спасти тебя от самого плохого, что есть в тебе. Но знай, что с нынешнего дня и дальше ты не должна выходить из повиновения мне. Чтобы больше ни разу этого не было. А если ты захочешь узнать, где твоя сестричка Наша Джейн и что случилось с братиком по имени Кейт, будешь делать, как я скажу. Я знаю, где они и у кого они.

– Ты знаешь, где они? Ты вправду знаешь? – Я пришла в возбуждение, забыв обо всем, что наговорила тут Китти, чтобы разозлить ее.

– Небо не знает, где находится солнце? Дерево не знает, где его корни? Конечно, знаю. В Уиннерроу нет секретов, особенно если ты сама из тех. А они считают, что я своя.

– Китти, где они, скажи, пожалуйста! Я должна разыскать их, пока и Наша Джейн и Кейт не забыли, что я существую. Ну скажи! Ну пожалуйста! Я знаю, я вела себя сейчас страшно некрасиво, но и ты тоже, Китти. Пожалуйста, Китти!

– Пожалуйста, кто? О, Господи!

Так не хотелось произносить это. Я заерзала на стекле и так крепко вцепилась в края, что если бы они не были обработаны, то мне, наверное, срезало бы пальцы.

– Но ты не моя мама.

– Скажи, как надо.

– Моя настоящая мама умерла, и Сара много лет была моей мачехой…

– Скажи.

– Прости… мама.

– А еще что?

– Так ты мне расскажешь, что знаешь о Кейте и Нашей Джейн?

– А еще что?

– Прости, что я наговорила столько отвратительных вещей… мама.

– Прости и все? И этого достаточно?

– А что еще сказать?

– Действительно, что ты можешь сказать? Сейчас – ничего. Я на тебя посмотрела, я тебя послушала. Ты сказала, что я жульничаю. Сравнила меня с горным отребьем. Я знала, что ты когда-нибудь выступишь против меня. Знала, что стоит мне отвернуться, как за моей спиной ты вытворяешь отвратительные вещи: ложишься на бок, извиваешься, делаешь себе приятное, так? А потом полезла в спор со мной… Теперь я должна сделать все возможное, чтобы выгнать из тебя дьявола.

– А потом скажешь мне, где Кейт и Наша Джейн?

– Когда закончу. Когда спасу тебя. Потом… может быть.

– Мама… Зачем тебе сейчас спички? Сейчас же светло, свечи не нужны, пока не стемнело.

– Иди принеси куклу.

– Зачем?! – в отчаянии закричала я.

– Не спрашивай зачем. Делай, что говорят.

– Так ты мне расскажешь, что ты знаешь о Кейте и Нашей Джейн?

– Все я тебе скажу. Все, что знаю.

Она зажгла одну из этих длинных спичек.

– Неси куклу, пока я не обожгла себе пальцы.

Я с плачем побежала наверх, упала на колени и достала из-под кровати куклу, которая представляла мою умершую маму, мою молодую маму, чье лицо я унаследовала.

– Прости, мама, – плакала я, покрывая ее жесткое лицо поцелуями, потом снова побежала вниз.

На второй ступеньке снизу я оступилась и упала. Встала и захромала к Китти, как могла быстро. Я так подвернула лодыжку, что хотелось кричать.

Китти стояла возле камина в столовой.

– Положи ее туда, – холодно приказала она, указывая на решетку для дров внутри камина.

Там лежала пара чурбаков и лучина. Все это Кэл положил для виду, потому что Китти не терпела запаха дров, говорила, что от дыма дом будет грязным и «весь провоняет».

– Пожалуйста, не сжигай ее, Ки… мама!

– Ты нанесла мне такой вред, что его ничем не поправишь.

– Ну пожалуйста, мама! Ну прости меня! Не надо трогать куклу. У меня ведь нет фотографии матери. Я никогда ее не видела. Это все, что у меня есть от нее.

– Лжешь!

– Мама… Она не виновата в том, что сделал мой отец. Она умерла, а ты живешь. Ты в конце концов вышла победительницей. Ты вышла замуж за Кэла, человека в десять раз лучше моего отца.

– Положи эту отвратительную штуку в камин! – приказала Китти.

Я попятилась, вынуждая ее наступать на меня.

– Если ты хочешь знать, где Кейт и Наша Джейн, отдай мне эту противную куклу по собственной воле. Не заставляй меня отнимать ее у тебя – иначе ты никогда не отыщешь своего братишку и сестренку.

По собственной воле.

Ради Кейта.

Ради Нашей Джейн.

И я отдала ей куклу.

Китти положила мое сокровище в камин. Слезы рекой покатились у меня из глаз. Я упала на колени и склонила голову в беззвучной молитве – словно это моя настоящая мама лежала на погребальном костре.

Я с ужасом наблюдала, как пламя моментально охватило кружевное платьице с жемчужинками и хрустальными бусиками, как огонь набросился на серебристо-золотые волосы, как удивительно похожая на живую кожа стала таять в огне и два маленьких язычка пламени поглотили длинные, темные, закрученные кверху ресницы…

– Теперь слушай, ты, деревенщина, – произнесла Китти, когда все было закончено и мое невосполнимое сокровище – кукла-портрет моей мамы – лежало в пепле. – Не думай говорить об этом Кэлу. Улыбайся, будь веселой и довольной, когда придут гости. Хватит тебе реветь! Это была только кукла! Только кукла!

Но эта кучка пепла в камине была для меня пеплом моей мамы. Кукла подтвердила бы мои претензии на будущее. А теперь как я докажу, кто я такая, как, как?

Не в силах удержать себя, я бросилась к пеплу и извлекла из-под него хрустальную бусинку, скатившуюся под решетку. Она заблестела у меня в ладони, словно слезинка. Слезинка моей мамы.

– О, как же я ненавижу тебя за это, Китти! – сквозь всхлипывания произнесла я. – Какая необходимость?! Я тебя так ненавижу! Лучше б ты сама сгорела в этом огне!

И тут она ударила меня. Сильно, жестоко, потом снова и снова, пока я не свалилась на пол, но и после этого она била меня по лицу, кулаками в живот. Потом наступила темнота.

Благодатная темнота.

Глава 16
Мой спаситель и отец

Сразу после окончания вечера и ухода гостей Кэл обнаружил меня лежащей на полу лицом вниз в комнате, где я спала. Называть эту комнату «своей» я больше не могла. Его силуэт вырисовывался в двери. У меня все болело, и я не могла шевельнуться. Красивое новое платье было порвано и испачкано. И, хотя Кэл был в комнате, я продолжала лежать, распластанная на полу, и плакать. Наверное, я плакала о том, что у меня было и что я потеряла. О моей гордости, о моих братьях и сестрах, о моей маме – и ее кукле…

– Что случилось? – спросил Кэл, войдя в комнату и став на колени рядом со мной. – Где ты была? В чем дело?

Я плакала и не могла остановиться.

– Хевен, дорогая, ты должна рассказать мне! Я хотел улизнуть с вечеринки пораньше, но Китти вцепилась в меня как репей и не отпускала. Она все время говорила, что ты себя плохо чувствуешь. А почему ты лежишь на полу? Где ты была в течение вечеринки? – Он нежно перевернул меня и ласково посмотрел мне в лицо – бледное и опухшее, потом глаза его остановились на моем разорванном платье, чулках со множеством побежавших петель. На его лице вспыхнул такой гнев, что меня это напугало. – О, Боже! – воскликнул Кэл, сжимая кулаки. – Я так и знал! Она опять тебя избила, а я не спас тебя от нее! Так вот почему она так держалась за меня весь вечер! Расскажи мне, что случилось, – настойчиво попросил он, протягивая ко мне руки, чтобы приподнять меня.

– Уходи, – сквозь слезы попросила я. – Оставь меня одну. Мне лучше. Мне правда уже не больно…

Я пыталась найти верные слова, чтобы успокоить его волнение и утешить себя в беде, которую на этот раз накликала сама. Может, я действительно была этой грязной деревенщиной и заслуживала всех несчастий, что мне причинила Китти? Я виновата. Отец меня невзлюбил, а раз уж собственный отец не любит, то кто ж тебя еще полюбит? – Никто. Пропащая я, совсем одинокая. Ну кому я нужна? И кто это будет любить меня?

– Нет, никуда я не уйду, – произнес Кэл.

Он легко коснулся моих волос, а губами нежно водил по моему избитому, опухшему лицу. Он что, думал, что только так можно остановить мои рыдания? Он что, считал, что его нежные поцелуи могут снять боль? Немножко действительно полегчало.

– Тебе очень больно? – спросил Кэл жалостливым тоном, и видно было, как он переживает и как любит.

Кончиками пальцев он едва прикоснулся к раздувшемуся глазу.

– Ты такая красивая в моих руках, под лунным светом. Ты сейчас выглядишь наполовину ребенком, наполовину женщиной, но такой юной и такой незащищенной.

– Кэл… Ты все еще любишь ее?

– Кого?

– Китти.

Кэл несколько опешил от вопроса.

– Китти? Да не хочу я говорить о Китти. Хочу говорить о тебе. И о себе.

– А где Китти?

– Ее подружки, – сообщил Кэл издевательским тоном, – решили преподнести Китти особый подарок. – Он остановился и насмешливо улыбнулся. – И все пошли смотреть мужской стриптиз. А меня оставили здесь, посидеть с тобой.

– Будто я ребенок.

Я смотрела на него сквозь слезы. Улыбка у него стала более натянутой и даже несколько насмешливой.

– Мне, пожалуй, действительно следовало бы быть там, где я сейчас, – с тобой, чем в любом другом месте мира. Сегодня, когда все эти гости пили и ели, смеялись дурацким шуткам, я кое-что понял впервые в жизни. Я почувствовал себя одиноким, потому что не было тебя. – Голос Кэла зазвучал проникновеннее. – Я, правда, не хотел, чтобы ты появлялась в этом доме, но ты вошла в дом и в мою жизнь. Я не хотел брать на себя роль отца, хотя Китти считала, что хочет быть матерью и что мы оба должны стать родителями. Но теперь я все время так боюсь, что Китти что-нибудь с тобой сделает. И стараюсь быть здесь как можно больше. И, однако, я не сумел спасти тебя ни от чего. Расскажи мне, что она сделала с тобой сегодня?

Я могла, конечно, рассказать ему. Мне хотелось, чтобы он возненавидел ее. Но я испугалась. Не только Китти, но и его, взрослого мужчину, который в эту минуту охвачен страстью к семнадцатилетнему подростку. Я покоилась на его руках, безжизненная и физически разбитая, слушая громкие удары его сердца.

– Хевен, она надавала тебе пощечин, да? Она увидела, что ты надела новое и дорогое платье и попыталась сорвать его, так? – спросил он голосом, дрожащим от возбуждения.

На фоне всего я не заметила, как он положил мою руку к себе на сердце. Чувствуя ладонью размеренные удары его сердца, я как бы сделалась частью Кэла. Мне захотелось поговорить с ним, сказать ему, что я – почти дочь ему и он не должен смотреть на меня иначе. Однако на меня никто раньше не смотрел с любовью – с любовью, в которой я так нуждалась все время. Почему же меня это пугает в нем?

Мне становилось приятно с ним, но в то же время он и пугал меня, было и хорошо, и появлялось чувство вины. Я была перед Кэлом в таком долгу, может, слишком большом, и потому не знала, как мне быть. Странный блеск зажегся в его глазах, словно я нечаянно нажала на какую-то кнопку. Может быть, потому, что я так послушно лежала в его объятиях. К моему большому удивлению, его губы проложили себе дорогу и стали с наслаждением гулять по моей шее. Я поежилась и хотела остановить его, но побоялась, что он разлюбит меня и, если я сейчас оттолкну его, меня некому будет защитить от Китти, некому будет интересоваться, что у меня и как. И я не остановила Кэла.

Из области слез я перенеслась в неведомую мне область, где я лежала, словно попав в ловушку, и не знала, что мне делать и даже что мне чувствовать… Плохо это или хорошо – ласковое прикосновение его губ к моим, нежные касания, будто он боится напугать меня грубостью? И тут я увидела его лицо.

В глазах у него стояли слезы!

– Как жаль, что ты – красивый ребенок. Я так хотел бы, чтобы ты была постарше.

Слезы, блестевшие в его глазах, наполнили мое сердце жалостью к нему. Он попал в такую же ловушку, как и я, был по уши в долгах перед Китти. Куда ему уходить, когда он столько лет отдал здесь ремонту электроники? Как я могла оттолкнуть его или ударить по лицу, когда, кроме него, я не видела добра ни от одного мужчины. Это он спас меня от жизни куда более тяжелой, чем в этом Кэндлуике.

И все же я прошептала «не надо», но это не остановило его и не помешало целовать меня всю и гладить. Я мелко задрожала, мне показалось, что Бог смотрит на меня с высоты и осуждает на вечный ад, как об этом говорил преподобный Вайс. И Китти каждый день мне говорила, что я наверняка угожу туда. Мне было удивительно чувствовать, как он прячет лицо у меня на груди, а слезы горячим потоком льются у него из глаз и он всхлипывает в моих руках.

Что я такого сделала, чтобы заслужить все это? Меня охватило чувство вины и стыда. Может быть, я действительно грешна от рождения, как вечно мне внушает Китти? Как я навлекла такое на себя?

Мне захотелось еще сильнее расплакаться и рассказать ему все, что сделала мне Китти, что сожгла материнскую куклу. А вдруг он подумает, что это так тривиально – сжечь куклу и нечего печалиться по этому поводу? Да и что такое несколько ударов, если я сносила и побольше?

«Спасите меня, спасите, – хотелось мне закричать. – Пожалуйста, не делайте со мной ничего такого, что лишило бы меня собственной гордости, пожалуйста, пожалуйста!» Но мое тело предавало меня, ему было хорошо от того, что Кэл делал с ним. Ему было хорошо, что его держат в объятиях, прижимают к себе, ласкают. Мне было то сладко, то в следующий миг я вспоминала о греховности. Всю свою жизнь я мечтала, чтобы меня коснулась ласковая, любящая рука. Всю жизнь мечтала об отце, который любил бы меня.

– Я люблю тебя, – прошептал Кэл, снова целуя мои губы.

И я не спрашивала, как он меня любит – как дочь или это иная любовь. И знать не хотела. По крайней мере, в этот момент, когда впервые в жизни я почувствовала, что меня оценили по достоинству, что меня любил такой мужчина, как Кэл, или испытывал ко мне желание. Пусть даже в глубине души я чувствовала себя глубоко встревоженной.

– Какая ты сладкая и нежная, – шептал он, целуя мои обнаженные груди.

Я закрыла глаза, стараясь не думать о том, что позволяю ему делать. Теперь он никогда не оставит меня один на один с Китти. Теперь он придумает, как защитить меня, и заставит Китти сказать, где находятся Кейт и Наша Джейн.

Слава Богу, он, похоже, удовлетворился лаской моих самых запретных мест, скрытых рваным платьем. Возможно, потому, что я заговорила, он вспомнил, кто перед ним. Я ему выложила все о кукле, о ее сожжении, о том, что Китти вынудила меня отдать куклу потому, что обещала сказать, где Кейт и Наша Джейн.

– Ты думаешь, она действительно знает? – спросила я.

– Не знаю, что она знает, – коротко ответил Кэл с горечью в голосе. Он стал приходить в себя, а его взгляд – приобретать нормальный вид. – Она только и знает, что быть жестокой.

Он взглянул в мои расширившиеся испуганные глаза.

– Прости меня. Я не должен был делать этого. Прости меня, что я забыл, кто ты, Хевен.

Я молча кивнула. Мое сердце запрыгало, когда я увидела, как он достает из кармана рубашки коробочку, обернутую серебристой бумагой и перевязанную голубой атласной ленточкой. Коробочку он вложил в мою руку.

– У меня для тебя подарок. Я поздравляю тебя с тем, что ты так хорошо учишься и что я могу гордиться тобой, Хевен Ли Кастил. – Он открыл коробочку и поднял крышечку другой, бархатной изнутри. Там лежали изящные золотые часики. Он умоляюще взглянул мне в глаза. – Я знаю, ты живешь здесь ради того дня, когда сможешь бежать из этого дома, от Китти, от меня. Так что я дарю тебе часы с календарем, чтобы ты могла считать дни, часы, минуты и секунды до того момента, когда отыщешь брата и сестренку. И я клянусь, что сделаю все, чтобы выведать у Китти, что она знает. Пожалуйста, не сбегай от меня.

В его глазах я прочла, что все сказанное им – правда. И любовь ко мне тоже читалась в его взгляде. Я долго смотрела на Кэла, прежде чем согласилась и протянула ему руку, чтобы он надел на нее часики.

– Естественно, – печально заметил он, – Китти нельзя показывать эти часы.

Он наклонился, нежно взял мою голову в ладони и поцеловал меня в лоб, промолвив:

– Прости меня, что я переступил границы, которые не должен был переступать. Иногда мне так кто-то нужен, а ты мила, молода и способна понимать человека. И к тому же тебе так же не хватает любви, как и мне.

Кэл не видел, что я растянула ногу в лодыжке, я и сама не знала, что мне будет трудно ходить, пока Кэл не покинул мою спальню и дверь за ним не закрылась. Спать я не могла. Кэл находился так близко, так опасно близко, и мы были одни в доме. Он был в другой комнате, всего в нескольких футах от меня. Я даже через стену чувствовала, как его тянет ко мне. Чудовищный страх, что эта тяга победит в нем чувство дозволенного, заставил меня встать, надеть поверх ночной рубашки халат и, преодолевая боль в ноге, спуститься в гостиную. Там я села на белую софу и стала дожидаться возвращения Китти.

Всю ночь на улице барабанил дождь, хлестал в окна, бил по крыше. Вдали перекатывался гром, вспыхивали молнии. В такую погоду я всегда испытывала нервное напряжение. Однако в голове у меня созрела мысль. Я собиралась схлестнуться с Китти и на сей раз выйти победительницей. Так или иначе я должна была выведать у нее, где находятся Кейт и Наша Джейн. Я сидела, крепко зажав в ладони крошечную хрустальную бусинку и кусочек обгоревшего кружевного платья – все, что я нашла в камине. Сидя на ее софе, в ее сияющем чистотой белом доме, среди этих радужных фигур, я вдруг почувствовала себя в явном меньшинстве. Я заснула и проспала тяжелые шаги Китти, вернувшейся мертвецки пьяной.

Меня разбудил ее громкий голос, донесшийся из спальни.

– Ну, здорово я погуляла! – гремела Китти. – Такого вечера, черт возьми, у меня еще не было! Теперь буду устраивать такой каждый год. И ты мне не помешаешь!

– Можешь делать, что тебе в голову взбредет, – ответил Кэл, в то время как я подходила поближе к лестнице. – Мне теперь все равно, что ты будешь делать и что говорить.

– Значит, ты бросаешь меня? Бросаешь, да?

– Да, Китти, я ухожу от тебя, – сказал он, к моему удивлению и радости.

– Ты не можешь уйти, сам знаешь. Ты крепко привязан ко мне. Если ты уйдешь, у тебя ничего не будет. Твою лавочку я заберу, и все эти годы пропадут зря, и ты опять останешься без гроша в кармане. Разве что поедешь к мамочке с папочкой и покаешься, каким был дураком.

– Ты выбираешь исключительно корректные и доходчивые слова, Китти.

– Я люблю тебя. Разве это не списывает остальное? – заговорила Китти, внезапно заволновавшись.

Я взглянула наверх. Интересно, что там сейчас происходит? Может, Кэл раздевает ее, охваченный желанием, поскольку на этот раз она собирается позволить ему?

На следующее утро я, услышав, что Кэл спустился в нижнюю ванную, встала и пошла готовить завтрак. Кэл насвистывал под душем. Он опять счастлив?

Китти спустилась вниз, похоже, уже другой женщиной. Она улыбалась мне, словно до этого не спалила в огне самую дорогую мне вещь и не била меня кулаками.

– Детка, моя сладкая, – запела она, – почему ты весь вечер, который устроила мне, провела наверху, а? Мне так тебя не хватало. Я так хотела показать тебя всем своим друзьям. Ой, все девочки сгорали от нетерпения увидеть тебя, а ты постеснялась спуститься и показать всем, как моя дочь хорошеет с каждым днем. Тебе, моя куколка, надо привыкнуть к нашим ежемесячным страданиям и забыть о них – иначе ты никогда не научишься радоваться тому, что ты – женщина.

– Скажи мне, где Кейт и Наша Джейн! – крикнула я. – Ты обещала сказать!

– Ой, моя сладкая, о чем ты говоришь? Ну откуда мне это знать?

При этом она улыбалась, словно забыла, что сделала накануне. Притворяется? Не иначе. Что же она, совсем ненормальная, что ли? И тут меня осенило: может быть, она действительно ненормальная?!

Вошел Кэл и с отвращением посмотрел на Китти, но не произнес ни слова. За ее спиной он посмотрел мне в глаза и взглядом предупредил: ничего не делай, ничего не говори, пусть Китти играет в свою игру и притворяется, а мы будем играть в свою. Мне аж сделалось дурно: ну как можно жить в таких условиях изо дня в день, как это выдержать? Я опустила глаза к шипевшим на сковороде яйцам.

Наступил май, пришла пора предэкзаменационной суеты. Я занималась изо всех сил, чтобы получить хорошие отметки. В конце месяца подул сильный северо-восточный ветер и унес все весеннее тепло, внезапно стало не по сезону холодно. Отопление, которое в марте отключили до холодов, опять заработало. Свитера и шерстяные юбки, уже попрятанные от моли, снова пришлось извлекать. Пятница была жутко холодной, я задержалась в школе, чтобы получить консультацию у преподавателя биологии мистера Тэйлора. И он попросил меня об одолжении – взять домой на выходные беременную самку хомячка по имени Толстушка, которая жила в биологическом кабинете.