Текст книги "Война наследников (СИ)"

Автор книги: Виорика Высоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Ну, все с тебя хватит. – Я не сопротивлялась, чувствуя хмель в голове.

К нам подбежала Софи.

– Смотри, смотри в ту сторону. – Быстро заговорила она, поворачивая меня к входу в сад. – Видишь небольшую толпу с баронессой фон Айзенхардт в центре? – я посмотрела в том направлении и увидела нашу баронессу, все так же напоминавшую гренадера, только гренадера в парадном мундире. Она обмахивалась большим веером, все тем же презрительным взглядом окидывая, окружавших ее людей. Я подумала, что эта женщина и при рождении, верно, окинула повитуху, презрительным взглядом. Люди, вертевшиеся вокруг старухи, всячески старались ей угодить, но она их замечала не больше чем надоедливых мух.

– Она заняла заказанный нами номер. Ничего интересного в этой особе не вижу.

– Не скажи, весьма занятная дама. – Заговорщицким тоном сообщила Софи. – Все дело в ее наследстве. Видишь ли, она в молодости вышла замуж за обедневшего прусского барона, говорят даже по любви, но барон оказался весьма предприимчивым и к старости сказочно разбогател. Он умер лет десять назад от скоротечной болезни, завещав все ей, жене, так вот она, теперь всячески третирует своих наследников, постоянно меняя завещание! Видишь, как крутятся вокруг нее, пытаясь угодить?

– А отчего она не в Германии, почему все наследники в Киеве собрались?

– Потому, что основные свои богатства барон нажил тут у нас, они много лет прожили в Киеве, у них до сих пор здесь есть интересы. К тому же все три ее дочери, вышли тут замуж.

Я внимательно осмотрела баронессу и ее выводок, и почему-то пожалела бедных наследников, нелегко им, верно, с такой мамочкой приходится.

Очень жаль, что это собрание не предполагало танцев, можно было бы хоть как-то, развеяться. Наконец папочка увел Софи в покои, что меня чрезвычайно устраивало, можно было уходить. Я поискала глазами тетушку, она в углу беседовала с какой-то знакомой ей дамой. Георгий стоял поодаль и внимательно слушал дискуссию, разгоревшуюся между Семеном Михайловичем и представительного вида седовласым мужчиной, я осторожно подошла к ним. Семен Михайлович с жаром доказывал преимущества дактилоскопии перед бертильонажем, его оппонент, ссылая на многолетний опыт, доказывал обратное, Георгий пытался их примерить, я постаралась подойти к Георгию поближе, насколько позволяли приличия, и тихо предложила, прихватив, шампанское, фрукты, Семена Михайловича и тетушку, подняться ко мне в номер. Он согласился.

Через четверть часа в моем номере собралось небольшое, но приятное общество, кроме нас, четверых в моем номере оказался и оппонент Семена Михайловича, в прошлом судебный следователь, бывший одно время, также прокурором, как сообщил он сам, статский советник Алексей Петрович Степанов. Обслуга в отеле работала превосходно, в считанные минуты были принесены дополнительные кресла, накрыт столик, охлажденное шампанское, фрукты, и несколько сортов сыра. За угощение как, я поняла, заплатил Георгий, он же раздал щедрые чаевые, от чего обслуга работала еще проворней.

В спокойной обстановке номера общаться оказалось куда приятней. Алексей Петрович, галантно ухаживал за тетей. Анна Ивановна разрумянилась от шампанского и отчаянно кокетничала, между своими ухаживаниями Алексей Петрович умудрялся поддерживать активную беседу. Семен Михайлович увлеченно рассказывал о новых методах сыска. Георгий лениво вертел, бокал в руке и в спор не встревал. Я же, понимая, что остаться наедине нам не удастся, расстроено молчала, но наше с Георгием плохое настроение, гости мои словно не замечали.

От выпитого шампанского у меня слегка кружилась голова, и когда, неожиданно, открылась дверь в номер, я не сразу поняла, что кто-то вошел. Но внезапная тишина заставила меня оглянуться. Бокал выпал из рук и с тихим звоном разбился.

В комнату вошла или вернее ввалилась баронесса фон Айзенхардт, она еле держалась на ногах, и можно было бы подумать, что дама в стельку пьяна, если бы не мертвенная бледность лица, ужас, стоявший в глазах, ставших совершенно круглыми и слюна тонкой струйкой вытекавшая изо рта. Мы все одновременно сорвались с мест. Георгий поддерживал баронессу за голову, я схватила ее руку, она пыталась что-то произнести, мне слышалось то ли, стань, то ли, Степан, я так и не поняла. Несколько раз дернувшись, баронесса затихла.

От приглушенного голоса Семена Михайловича меня передернуло.

– Она умерла.

¹Анастасия можно войти (фр.)

² Прости, Софи, одну минуту, всего минуту (фр.)

Глава 3

То, что происходило далее, я наблюдала как бы со стороны.

Давно уже, в Петербурге, в саду «Аквариум» мне удалось стать свидетельницей публичной демонстрации синематографа братьев Люмьер, это было так забавно, фотографии словно ожили и фигурки людей двигались, разговаривали, улыбались, на белой простыне, и неважно, что не было звука, о чем ведутся разговоры, можно было догадаться по мимике и жестам.

И вот сейчас мне казалось, что присутствую на подобном сеансе. Звук, правда, был, но для меня все голоса слились в один журчащий поток.

Несколько минут, как в немой сцене в «Ревизоре», мы, молча, пялились друг на друга, не зная, что делать. Потом словно, кто-то повернул невидимую ручку чудо аппарата, и все вдруг пришло в движение. Георгий Федорович сбегал за гостиничной прислугой. Семен Михайлович с Алексеем Петровичем, тем временем, перенесли баронессу в ее номер и уложили на кровать. Прибежавшие горничные, коридорные, половые во главе с ночным портье, наделали много шуму. Портье стоял, держась за голову, и стонал, как трагический актер в древнегреческой пьесе, личная горничная баронессы, трясла бедную женщину, очевидно не понимая, что ей уже ничем не поможешь, она даже попыталась влить ей в рот воды. Коридорный тщетно пытался успокоить разбуженных шумом и недовольных постояльцев. Алексей Петрович и Семен Михайлович не спеша осматривали комнату, долго рассматривали пустой бокал на туалетном столике. Георгий Федорович обхаживал Анну Ивановну, упавшую в ближайшее кресло, он, то подавал ей воды, то обмахивал тетушку веером баронессы, который лежал тут же на диване. Тетя отмахивалась от Георгия и причитала, как торговка, у которой упала корзина с яблоками. Когда все уже стали успокаиваться и Алексей Петрович, велел портье послать за управляющим, явилась главная звезда здешнего представления – старшая дочь покойной с мужем. Как оказалось, они еще не ушли, и кто-то их оповестил о неприятности, случившейся с мамой. Эта грузная дама, ворвалась в номер как паровоз на вокзал. Она была полнейшей копией матери, но лицо ее было подвижно, и передавало все оттенки эмоций посетившие хозяйку, в отличии от мамочки, лицо которой, ничего кроме презрения не выражало.

Дочь устроила настоящее представление, она заламывала руки, падала на колени у ложа покойной, стенала и призывала всех в свидетели, своей глубокой дочерней любви. Сама, блистательная Вера Комиссаржевская, аплодировала бы ей, за столь эмоциональный спектакль. Потому, что сие действо, мне показалось ничем иным, чем спектаклем, устроенным хорошей актрисой, в нашу честь.

Приехал один из управляющих, верно, тот, что жил ближе всех. Небрежно одетый, заспанный человек, сперва растерялся, потом, оценив обстановку, показал те качества, за которые стал управляющим этого великолепного отеля – деловитость и умение быстро действовать. В считанные минуты, с извинениями и поклонами, из номера были выдворены все лишние, там остались только управляющий, Алексей Петрович, Семен Михайлович и Георгий, даже дочь покойной с мужем, вывели под ручки и уговорили ехать домой, утро вечера мудренее. Мы, с тетей, очутившись в коридоре, посмотрели друг на друга и без слов отправились по своим номерам.

Испуганная Катерина уже ждала меня там. Хоть как ее напугала эта неожиданная смерть, любопытство взяло гору, и девушка пыталась меня расспросить о случившемся подробней, но наткнулась на мое плохое настроение, поэтому замолчала, быстро помогла мне раздеться и тихо удалилась. Я же допила оставшееся шампанское, оно совсем выдохлось к этому времени, и отправилась в постель.

Не успела лечь, как в дверь тихонько поскреблись. Это оказался Георгий. Я втянула его в комнату, заперла дверь на ключ. Мы вцепились друг в друга так, как будто могли сбежать.

Прошлым летом, я случайно застала своих горничных в саду, самозабвенно слушающих Соломию, читавшую им. Меня очень заинтересовала книга, полностью завладевшая вниманием девушек. Подслушивать было неудобно, поэтому, дождавшись, когда Соломия закончит читать, я просто попросила у нее эту книгу. Залившись краской смущения, обычно бойкая и нагловатая девица, стала, что-то лепетать, и даже отказываться, но я настояла и тем вечером была осчастливлена чтением слишком вольного пересказа новеллы Проспера Мериме «Кармен». Собственно от романтичного и страстного произведения французского драматурга и новеллиста, не осталось ничего кроме имен героев, хотя нет, страсти тут было хоть отбавляй, правда, несколько иного толка. Прекрасная цыганка предавалась, в этом рассказе, горячей плотской любви денно и нощно. Все эти пылкие соития были описаны подробно и красочно. Действия как такового почти не было, и главное, в конце, Кармен осталась жива, поклявшись Хосе в вечной любви и верности.

Сейчас, лежа рядом с Георгием, я вдруг вспомнила огненную Кармен из той книги и разразилась глупым, нервным смехом, он теребил меня, требуя объяснения такой неожиданной веселости, но я давилась смехом и ничего толком не могла рассказать, наконец, отсмеявшись, поведала ему сюжет той новеллы. Георгий на это глубокомысленно заявил:

– Не знаю, удастся ли мне повторить подвиги, доблестного Хосе, но стоит попробовать – и поцеловал меня, правда может не слишком страстно, зато очень нежно.

До горячих цыган и басков нам все же оказалось далеко. Усталость взяла свое, и мы крепко уснули.

Я проснулась на рассвете, сквозь шторы пробивались первые, утренние, лучи солнца. Георгий сидел на кровати, уже полностью одетый и смотрел на меня.

– Доброе утро, Настенька, мне лучше уйти, пока не проснулись любопытные соседи.

– Доброе утро, милый. – Я села в постели, притянула его к себе и крепко поцеловала. – А теперь уходи. Придешь к обеду. А там посмотрим.

– Хорошо. – Он погладил меня по щеке, еще раз поцеловал и ушел. А я завернулась с головой в одеяло и, снова, крепко уснула.

Во второй раз меня разбудила, тетя, отчаянно тарабанившая в дверь. Не успела я открыть, как она вихрем влетела в комнату. Оценив меня с ног до головы и внимательно осмотревшись, тетушка хитро прищурилась.

– Вижу, у тебя были гости?

– Анна Ивановна, неужели ты забыла, что и сама была моей гостьей вчера вечером?

– Я не вечерних гостей имею в виду. – Тетя наклонилась и подняла с пола галстук Георгия. Наверно собираясь в неясном свете раннего утра, он забыл этот важный предмет мужского туалета или не смог найти, галстук валялся почти под кроватью, только тетя, своим орлиным взглядом, могла его заметить. Я залилась краской.

– Тетушка, как ты можешь быть такой неделикатной!

– Ладно, тебе, разве я осуждаю? На, отдашь своему герою. – Она всунула галстук мне в руку, и плюхнулась в кресло. – Давай лучше поговорим о вчерашних событиях.

– А что вчерашние события? – я уселась в кресло рядом. – Нас они не касаются.

– Может и не касаются, а может и наоборот. – Загадочно ответила тетя.

– Что ты имеешь ввиду?

– Ты же пропустила завтрак. – Обвиняющее, сказала тетушка. – Я уже стучала к тебе, но ты спала слишком крепко, и я сама спустилась к завтраку. Выходя из ресторана, наткнулась на ту женщину, дочь этой самой баронессы, та, оказывается, поджидала меня в вестибюле специально. Она стала говорить, что-то непонятное, я сначала совсем растерялась, переспросила и, ты не поверишь, эта особа попросила меня представить ее Алексею Петровичу! Она объяснила, что хочет просить его произвести частное расследование смерти матери.

– А ты что ей ответила?

– Обещала помочь. Понимаешь, она с таким напором за меня ухватилась, я просто не знала, как от нее отделаться, так, что обедаем мы с Алексеем Петровичем и этой дамой.

– Что тебе сказать Анна Ивановна? Я пригласила к обеду Георгия, думаю, он прибудет с Семеном Михайловичем, так что обед у нас намечается очень оживленный.

– Ну, тогда чего ты расселась, одевайся, до обеда несколько часов осталось.

Перед обедом мы все собрались в общем салоне. Уютные гостиные группы были расположены так, что бы вы могли насладиться аперитивом или побеседовать уединенно, чувствуя себя как дома. Мы сидели за круглым столиком, официант, обслуживавший нас, умудрялся оставаться незаметным.

Наши гости немного опоздали, пока их не было, мы оживленно болтали, но как только супруги прибыли, оживление сменилось смущением.

После первых приветствий и представлений за столом повисло неловкое молчание, все присматриваясь, друг к другу, сосредоточенно пили свои напитки.

Алексей Петрович заказал чешское пиво «Общества Киевского пивоваренного завода», что на Подоле. Георгий и Семен последовали его примеру. Софи, приглашенная мной, для равного числа дам и кавалеров, пила Campari, ликер, к которому пристрастилась в Италии, побывав в Новаре, этот напиток не так легко было достать у нас, его доставляли из Милана, по особому заказу, но «Континенталь» славился богатыми погребами. Мы с тетушкой предпочли провинциальный, по мнению Софи, херес. Дочь баронессы с супругом, заказали бургундское Шабли.

Я исподтишка рассматривала новых знакомых.

Дочь баронессы звали: Ванда Гердовна Голубовская, мужа – Всеволод Петрович Голубовский.

Ванда Гердовна была похожа на мать как две капли воды, та же высокая плотная фигура прусского гренадера, тот же тяжелый подбородок, тот же орлиный нос, вот только выражение лица, не застывшие в презрительной маске, а подвижное, эмоциональное. Сейчас оно выражало, глубокую скорбь. Траурное черное платье, простенькая шляпка с короткой вуалью, заплаканные глаза, печально опущенные, уголки губ, госпожа Голубовская, невольно вызывала, жалось и желание посочувствовать.

Ее муж, высокий, худощавый, нервный человек, с бегающими глазами, все время дергал свою небольшую бородку, крутил в руках бокал, ерзал в кресле и поминутно вздыхал.

Наконец, Алексей Петрович, поставил пустую кружку на столик, слегка кашлянул и обратился к госпоже Голубовской

– Ванда Гердовна, позвольте выразить вам глубокие соболезнования. Ваша утрата неизмерима. Матушку вашу, я имел честь знать. Хорошим она была человеком. Пусть земля ей будет пухом. – Старый служака, не имел привычки к великосветским любезностям, эта речь далась ему с трудом. Договорив, он вздохнул, даже с каким-то облегчением.

Госпожа Голубовская в ответ на сочувственную речь, слегка склонила голову и всхлипнула, но быстро взяла себя в руки,

– Благодарю вас Алексей Петрович, за добрые слова и сочувствие… Сегодня такой день... – Она снова всхлипнула, но муж успокоительно похлопал ее по руке и Ванда Гердовна, овладев собой, продолжила.

– Я надеюсь, вы простите нас, если мы с мужем откажемся от обеда, похороны понимаете. – Мы все дружно закивали головами и уверили супругов, что нисколько не обидимся. Собравшись с духом, наконец, дочь баронессы перешла к делу.

– Алексей Петрович, мы хотели обратиться к вам с просьбой, расследовать смерть матушки.

– Уважаемая Ванда Гердовна, во-первых, если желаете, мы могли бы побеседовать наедине…

– Нет, нет, Алексей Петрович, ваши друзья, нам не помешают, мне нечего скрывать, наши с мужем намерения самые честные!

Этой женщине нельзя было отказать в уме и проницательности, ловко же она обеспечила себе свидетелей, на случай если расследование заведет в судебные залы, мы все будем вынуждены подтвердить ее искренние желание узнать правду о смерти матери. Алексей Петрович окинул ее заинтересованным взглядом и продолжил:

– Во-вторых, вчера на место приезжала полиция, от чего же вы не выразили при них свои сомнения?

– Ах, полиция! Судебные приставы слишком прямолинейны! У нас ведь нет уверенности, что матушку убили…

– Но, вы это подозреваете? Если обратились ко мне?

– Вот именно подозреваем, но уверенности нет!

– Ванда Гердовна, если было отравление, то без вскрытия, доказать что-нибудь будет трудно, вы это понимаете?

– Понимаем. И попросили произвести… операцию… в тайне, – она запнулась и снова всхлипнула, приложив к глазам платок, – нашего семейного врача, господина Долиновского, Аркадия Ивановича, он пользовал еще папеньку. Поэтому похороны перенесли на завтра. Конечно, семья знает и вам, вот сообщила.… Но мы будем признательны, если более никто об этом не узнает… пока.

Мы снова, дружно закивали и принялись заверять госпожу Голубовскую, что никто не узнает о нашем разговоре.

– Хорошо, но пока нет результатов, откуда у вас уверенность, что в этом, э… деле, не все чисто?

– Пропало маменькино завещание и некоторые драгоценности, хотя про драгоценности мы неуверенны. – Все удивились, Алексей Петрович, поднял брови и вопросительно взглянул на собеседницу. Ванда Гердовна, поняв, что следует объясниться, торопливо заговорила.

– Наша мама, была большой поклонницей драгоценных каменьев. Она постоянно покупала все новые драгоценности, ездила на аукционы, у нее собралась целая коллекция, она хранится в нашем поместье под Инстербургом, мы с мужем последний раз бывали там год назад и последних маминых приобретений еще не видели. Но Лина, моя сестра, утверждает, что матушка хвалилась ей в первый день, недавно купленным комплектом: диадема, серьги и кольцо. Так вот комплекта этого в ее номере не было. Хотя, Лина, знаете ли, любит несколько… приукрасить. – Иными словами сестре своей Ванда Гердовна не доверяла.

– А завещание? Что с ним? – спросил Алексей Петрович.

– А завещание новое есть, нам управляющий и доктор сообщили! К тому же маменька поведала вчера вечером, мама, все изменения, вносимые ею, всегда сообщала во всеуслышание. – При этих словах господин Голубовский скривился, казалось, он хочет что-то сказать, но взглянув на жену, промолчал. Она же продолжала, скороговоркой, – мы все обыскали, все ее вещи перетряхнули, но нигде, нигде его не было. Шкатулка с драгоценностями и важными бумагами хранилась в сейфе отеля для дорогих вещей постояльцев, но там лишь конверт нашли, а внутри него чистые листы бумаги, маменьке последнее время совсем нездоровилось, мы, было, подумали, что она сама ошиблась и пересмотрели все ее бумаги и вещи, но ничего не нашли.

– Может ваша матушка отдала его на хранение нотариусу?

– Наш семейный нотариус, господин Высочанский, до сего дня находился в отъезде, но мы у него все же побывали, последнее свое завещание, бывшее на хранении у нотариуса, мама изъяла и уничтожила, чему мы были свидетелями, новое же принести не успела!

– Что же…, а предыдущее завещание, что в нем? – казалось бы, простой вопрос, Алексея Петровича, вызвал очень странную реакцию госпожи Голубовской, она вдруг вскочила, покраснела вся и прошипела сквозь зубы:

– Да в том то и дело, не знаем мы, которое из ее предыдущих завещаний действительно, вероятно искать надобно в поместье! Но матушка слишком часто их меняла и слишком вольно! Мы хотим справедливости! Если кто убил матушку, что бы не имел из этого выгоды! И потом, если мы разделим имущество, и вдруг оно найдется, это опять же тяжба и расходы!.. Простите меня… – Ванда Гердовна, резко повернулась и почти побежала, в сторону дамских комнат.

За столом воцарилось молчание. Прервал его Всеволод Петрович.

– Матушка наша, Ангелина Федоровна, эксцентричной была женщиной, царствие ей небесное. За десять лет, с тех пор как умер Герд Генрихович, она раз двадцать, если не более успела поменять свою последнюю волю. Только доля нашего старшего сына, прямого наследника поместья и титула, оставалась неприкосновенной, ее определил закон и отец в своем завещании, но опекуном назначил опять же жену, Ангелину Федоровну. Теперь только с его наследством все определенно понятно, если не найдется завещания, то мы разделим имущество, руководствуясь Сводом законов. – Напыщенно закончил он.

– То есть поровну? – лукаво спросил Алексей Петрович.

– Почему поровну? – искренне удивился господин Голубовский. – Моя жена как старшая сестра и мать наследника титула, должна получить две трети имущества.

Мы переглянулись, этой семье действительно нужна помощь, иначе они поубивают друг друга. Сомневаюсь, что сестры Ванды Гердовны, разделяют ее мнение по поводу наследства.

– А в последнем ее завещании, том которое пропало, как было поделено имущество?

– Больше всего должны были получить мы, потом Ники, младшая сестра, она недавно овдовела, муж ей только долги оставил, меньше всего перепадало, Каролине, она чем-то матушку рассердила. Так что бы кого совсем лишать наследства Ангелина Федоровна, никогда не делала, а вот доли кроила, как ей заблагорассудится. – Всеволод Петрович вздохнул и оглянулся в поисках жены, но Ванда Гердовна не появлялась. Он слегка подался вперед и продолжил, торопливым полушепотом, – сомневаюсь я, что мы найдем раннее завещание. У нашей мамы была привычка, уничтожить предыдущую духовную, перед тем как составлять новую. Она это делала, как правило, при всей семье, любила эффекты покойная, царствие ей небесное. – Он быстро перекрестился.

Понятно теперь от кого унаследовала любовь к театральным представлениям дочь баронессы.

– Так что же вы хотите, в самом деле? Разыскать убийцу или найти завещание? – простой вопрос, Алексея Петровича, привел господина Голубовского в замешательство. После короткой паузы он ответил:

– Мы рассудили так, если найдем убийцу, то найдем и завещание. Разве нет?

– Не обязательно, завещание уже могли уничтожить.

– Даже если так, то тот, кто повинен в смерти Ангелины Федоровны, по закону не должен получить из этого выгоды. – Всеволод Петрович, снова перешел на напыщенный тон. – Я, знаете ли, имею собственные недурные доходы, но справедливость превыше всего!

– У вас имение?

– Нет. Я пишу книги.

Мы снова переглянулись, и уставились на нашего гостя, очевидно, наше искреннее удивление заставило его уточнить:

– Точнее переводы и переложения, книги для народа, знаете ли.

Смутные подозрения закрались в мою голову.

– А пишете вы, случайно, не под псевдонимом господин Кикин А. В.?

Его брови, от удивления поползли вверх.

– Не уж то вы встречали мои произведения?!

– Наши горничные, большие поклонницы ваших переводов. Например, перевод новеллы «Кармен» Проспера Мериме, в Вашем исполнении, очень оригинален, знаете ли. – Я в упор смотрела на него. Всеволод Петрович, заерзал в кресле, еще более нервно, закашлялся и покраснел.

Мои друзья удивленно оглядывали нас, а Георгий, пытался подавить душивший его смех. Спасла, неудачливого литератора, жена. Она уже справилась с нервами, припудрила нос, и поправила шляпку, теперь кокетливо сдвинутую набок.

– Простите мой поспешный уход, нервы…, горе такое…

– Да, что вы, голубушка, такая утрата. – Поспешно заговорил Алексей Петрович, – но давайте все же уточним, чего же вы желаете от меня?

– Проведите расследование, если матушка умерла свой смертью, в чем я очень сомневаюсь, то хотя бы помогите нам или найти ее завещание, или доказать его безвозвратную пропажу. Мы в долгу не останемся. Похороны буду завтра, прощание в первом часу пополудни. Поминальный обед в три часа, приходите к нам познакомитесь с семьей. К тому времени доктор уже, надеемся, предоставит свои выводы.

Прийти на поминальный обед, не почтив покойницу, было бы верхом невежливости. Алексей Петрович столь красноречиво смотрел на тетушку, что мне оставалось, только обреченно, смириться.

Глава 4

Отпевание проходило в церкви Святой Екатерины, что на Анненской улице, в народе именуемой Лютеранской.

Может кому-то скромное убранство кирхи показалось бы слишком убогим: нет привычных для нас, часто, жутковатых росписей, тяжелого запаха ладана. Большое распятие на стене, портрет Мартина Лютера и лик апостола Павла – это все, что украшало церковь, но мне понравилось. Тут было очень светло и чисто. Через огромные, витражные окна беспрепятственно лился яркий дневной свет, звуки органа наполняли зал как сосуд водой, проникая во все щели, вызывая, странное ощущение душевного подъема.

Я не смогла сдержать слез, вспоминая дорогих мне людей, они катились по щекам непроизвольно.

Хоронили баронессу на Байковом кладбище.

От кладбища до дома Голубовских мы ехали в наемных экипажах, но отпустили извозчика несколько раньше, решив пройтись пешком. Старшая дочь, покойной, проживала на Лютеранской улице в большом старом доме рядом с Сулимовкой.¹

Тетушка под руку с Алексеем Петровичем, важно шествовала немного впереди, я с Софи – за ними. Мы не брали с собой сопровождающих, на похоронах не соблюдались все светские условности, слишком печальным было это событие.

Шли медленным шагом, чтобы дать возможность хозяевам первыми оказаться дома. Беседа не вязалась. Жара донимала. Проходя мимо домовой часовни Общества для помощи бедным, привычно перекрестились, Софи взглянув на здание, отдаленно напоминавшие восточный дворец, скорее благодаря затейливой архитектуре часовни, заметила:

– Слышала, когда-то здесь водились духи, весьма беспокойные.

– Когда-то может, и водились, да теперешние жильцы, видимо куда беспокойней духов, давно их изгнали. – Подала голос тетушка.

– В свое время тут прогуливался вечерами, губернатор Иван Иванович², в народе прозывали его дьячком, а наши образованные господа – прекрасной испанкой. – Так же невпопад заговорил Алексей Петрович. В голосе его слышалась и ностальгия за давно ушедшими, лучшими временами, и старческая желчь. Он вздохнул и грустно продолжил, – хороший был человек, настоящий. Я в то время пешком под стол ходил, а отец мой хорошо помнил Ивана Ивановича, служил под его началом. Прав был губернатор, ежели богатые землевладельцы не будут поддерживать полицию, то платить ей станут воры, так оно и стало, прости Господи. – Невесело закончил советник.

– Ах, Алексей Петрович, старые времена всегда кажутся лучшими. – Попыталась разогнать охватившее всех уныние Софи. – Надо нам всем сделать семейную фотографию в ателье Высоцкого³. Жаль, что сам Владимир Викентьевич уже умер, он делал нам с Полем свадебные фотографии, как же они хороши. – Элегически протянула моя мачеха. Меланхолическое настроение овладело нами окончательно.

Дом, принадлежащий Голубовским, один из самых старых на улице, в свое время построенный для пастора церкви св. Екатерины, казался совсем маленьким по сравнению с огромным Сулимовским комплексом. На самом деле, это был довольно большой, трехэтажный дом, в классическом стиле, окруженный, красивым, ухоженным садом.

Строгий снаружи, строгость свою сохранил и внутри. Спланированный с чисто немецким практицизмом, наполненный добротной мебелью, этот дом так же напоминал прусского гренадера, как и его прежняя хозяйка. Здесь было удобство, богатство и практичность, но не хватало уюта.

Меня посадили между Софи и Алексеем Петровичем. На поминальных обедах не соблюдали очередность размещения гостей, потому как на них не приглашали особо, все кто почтил покойного своим присутствием на заупокойной службе, были прошены на поминки.

С одной стороны стола посадили всех родственников баронессы, с другой – знакомых и друзей. Я украдкой разглядывала гостей.

Рядом с нами чинно восседали бывшие компаньоны барона, люди из когорты моего отца, купцы в строгих дорогих сюртуках, на лицах приличествующая случаю скорбь, они почти не говорили, основательно наедались и смотрели в пространство с отрешенным видом, думая о чем-то своем.

Напротив нас сидели бедные родственники, вероятно муж и жена, от которых несло перегаром как от загулявшего ваньки поутру, такие имеются в каждом семействе, некоторых поддерживают, других стараются не замечать. Бедно и неряшливо одетые они почти не ели, зато часто прикладывались к бокалам, которые исправно наполняли, невозмутимые лакеи. Еще одна, видимо, бедная родственница, сухощавая женщина с изможденным лицом, заняла место рядом с ними. Она привела с собой троих детей, лет от двенадцати до пятнадцати, девочек, одеты все были чисто и аккуратно, но платья, перешитые не один раз, висели мешками. Дети старились, есть не торопясь, но у них это плохо получалось. Женщина раз за разом кидала подобострастные взгляды в сторону хозяйки, видно эту семью, Голубовские жаловали, протягивая время от времени руку помощи.

Захмелевшие и, некстати, повеселевшие соседи все пытались завязать разговор, почему-то именно со мной. Кажется, я показалась им более покладистой, по сравнению с высокомерной Софи или суровым Алексеем Петровичем.

Наконец, казавшийся бесконечно длинным, обед закончился. Гостей пригласили в соседнюю гостиную и почтившие память покойной родственники и знакомые стали расходится. В комнате оставалось все меньше людей.

Дочери баронессы стояли у двери со скорбными лицами, принимая соболезнования.

Со старшей, я уже была знакома, поэтому, внимательно разглядывала младших.

Средняя дочь – госпожа Каролина Витт, выделялась высоким ростом, на голову выше сестер, она держала спину ровно, словно проглотила палку. Ее можно было назвать даже красивой, если бы не кислое выражение лица. Оказалось, я была с ней знакома. Ее муж работал управляющим в Киевском отделении Русско-Азиатского банка, на голову ниже жены, сухощавый и постоянно чем-то озабоченный, он и сейчас давал указания сосредоточенному юноше, который что-то быстро записывал в блокнот. Эта семья, явно не выглядела нуждающейся, только платье на госпоже Витт стоило не менее пятисот рублей, слабо верилось, что столь обеспеченная женщина могла убить матушку за наследство.

Младшая дочь, Вероника Цапп, по-семейному Ники, стояла поодаль от сестер, скорбным видом своим, подчеркивая двойной траур. Ее я рассматривала с особым вниманием, поскольку видела эту даму первый раз. Она была настоящим цветком, истинной красавицей, даже моя, всегда уверенная в своей неотразимости, Софи, увидев прелестную Ники, скривила очаровательный носик, как охотничья собака, почувствовавшая соперника на своей территории.

Странно, эти сестры, столь похожие между собой, в то же время были совершенно разными. Я не была знакома с их отцом, но от матери все унаследовали фамильный нос и тяжелый подбородок, при этом старшую сестру можно было сравнить со средневековой каменной статуей, в старой церкви; средняя, походила на более изящные, произведения древнегреческих скульпторов, а младшая была несомненным шедевром итальянских мастеров Возрождения.