Текст книги "Пойманное солнце"

Автор книги: Вилли Мейнк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Молитва сотен тысяч

По пути в Бенарес я остановился на два дня в старинной резиденции Могольских властителей – городе Агре и при вечерних сумерках любовался мавзолеем Тадж Махал. Спокойное темное небо в черном мерцании ночи царило над куполом и минаретами белой гробницы, навевая чувство грусти и глубокой гармонии. Впечатления, полученные в Дели, были еще очень живы в моей памяти, но в Бенаресе они поблекли, и у меня было такое чувство, будто я только что приехал в Индию.

Индийцы называют Бенарес по его старому наименованию – Варанаси. Город насчитывает шестьсот тысяч жителей, но если прибавить паломников, стекаю-щихся сюда изо дня в день нескончаемым потоком, то население увеличится еще на сто тысяч человек.

О происхождении города создано много легенд. В одной из них рассказывается, как Брахма положил однажды небо со всеми его богами на одну чашу больших весов, а Варанаси – на другую. Последний, как говорится в легенде, оказался тяжелее и опустился на землю, а небо со всеми богами взлетело вверх.

Но Варанаси – святыня не только индусов, но и буддистов. В нескольких километрах от города находится Сарнатх, в котором сын североиндийского царя Гаутама Будда после многих лет поста и странствий нищим монахом прочел свою «Первую Большую проповедь» и открыл «четыре благородные истины», которые могут быть достигнуты на «Серединном восьмичленном пути» истинной веры, истинного желания, истинного слова, истинного дела, истинной жизни, истинного стремления, истинной мысли и истинного размышления. Учение Будды, распространяемое на народном языке, было направлено прежде всего против жрецов – брахманов, которые угнетали народ.

Индийский король Ашока, прославленный индийцами как миротворец, во время своего травления в 273–236 годах до н. э. покровительствовал буддизму. Влияние индуизма, уходящего своими корнями в древнюю народную религию, однако, впоследствии вновь возросло, и в девятом веке буддизм был почти полностью вытеснен из Индии.

Вскоре после прибытия в отель «Кларкс», который находился на окраине города и был окружен цветущим садом, я познакомился с писателем П. М. X. Прохаживаясь со мной по террасе, он с великим усердием пытался объяснить мне сущность индуизма. Он учился в Индусском университете в Бенаресе ^{26} и рассказал мне, как, будучи еще совсем юным студентом, перед экзаменом просил у Шивы, бога-покровителя Варанаси, обеспечить ему хорошие баллы.

Вера индусов, объяснил мне писатель, основывается на двух вечных концепциях: каждый человек рождается дважды; душа человека единственна и неделима и живет дольше его тела.

На террасе становилось очень жарко. Сторож бамбуковой палкой в виде копья прогонял заклинателя змей. Однако беседа наша продолжалась. Я спросил П. М. X., сколько у индусов богов.

Он понимающе улыбнулся, по ответил, что никто не смог бы назвать их число. Это так же невозможно, как сосчитать все звезды на небе.

Высший бог – четырехликий Брахма, но он не так близок к народу, как Вишну или Шива и их супруги Лакшми и Кали. В Индии несчетное множество легенд о благосклонных к людям богах Раме и Кришне, о храбром боге обезьян – Ханумане и о сыне бога Шивы – Ганапатхи, маленьком, прожорливом, веселом шутнике с головой слона. Кроме того, существуют различные деревенские божества, богиня-мать, духи, демоны, священные звери, боги растений, гор, рек.

– Как вы, вероятно, уже заметили, – продолжал П. М. X., – человек повсюду окружен богами. Они не только в храмах: их можно встретить и на обочинах шоссейных дорог, в гуще движения большого города, в уединении прохладных, скалистых пещер и даже в такси или на рикше. Фантазия народа вновь и вновь рождает богов, в Индии они вездесущи.

Он замолчал и задумался. Солнце окончательно перешло на террасу, и мы ушли в кафе. Мой собеседник спросил, хочу ли я продолжать разговор.

Мы чувствовали симпатию друг к другу. Он, верующий индуист, и я, атеист. Зная, что более трехсот миллионов индийцев, представители всех классов общества – индуисты, я хотел понять, в чем притягательная сила их веры.

Индуизм, пояснил П. М. X., самая крупная философская система мира; она имеет также и существенную практическую сторону. Мировая душа, или абсолютный дух, олицетворяемый Брахмой, включает в себя все и не исключает ничего, воплощается в божествах и героях великого народного эпоса, известного индийцам с детства. Каждый верующий индуист соответственно своему происхождению и сложившейся традиции имеет собственное представление о божествах. Почитая Шиву или Кришну, богиню богатства Лакшми, храброго Ханумана или Уму, богиню чистого горного воздуха и вечных гималайских снегов, он все равно служит Брахме, единственному истинному богу. Притягательная сила индуизма в том, что эта религия низводит философию с ее головокружительной высоты и несет в дома и сердца простого народа.

Так мы беседовали до наступления темноты. Голова шла у меня кругом от имен богов и мировой души. Попрощавшись с П. М. X., я спросил коридорного, который внезапно вырос передо мной на тенистой аллее, сколько рупий он получает в день и какому богу поклоняется. Тот ответил, что молится Шиве и Раме, а за десять часов в день получает две с половиной рупии, так как отель «Кларкс» – лучший в Бенаресе.

После беспокойного сна я проснулся от стука, голосов и смеха и вспомнил, что рядом с моей комнатой находится филиал почты. Я не забыл совета П. М. X. посетить на рассвете «Молитву сотен тысяч», но мною овладело какое-то странное чувство страха, и я не пошел сегодня к Гангу, а решил приберечь это впечатление напоследок и сходить к реке перед самым отъездом в Калькутту.

Небо, как и все время со дня моего приезда в Индию, было ясным и безоблачным, и я уже потерял надежду попасть когда-нибудь здесь под дождь. Беседа с П. М. X. не выходила у меня из головы, особенно когда я сел в такси и увидел над головой шофера увитое гирляндой цветов изображение розовощекого бога. Действительно, куда бы я ни шел, меня повсюду окружали боги, даже на улицах, ведущих в центр города, попадались алтари различных божеств.

Меня очаровала бурлящая повседневная жизнь города, пробуждавшегося с восходом солнца и внезапно, затихавшего с наступлением вечерней темноты. На улицах было так много народу, что автомашины передвигались только со скоростью пешехода.

Гудки, звонки, окрики велосипедистов, шум мотороллеров, ручных тележек, нагруженных глиняной посудой, мелькающие перед глазами рикши, запряженные быками повозки с фруктами и овощами, дрожки и современные экскурсионные автобусы – все это тонет в потоке прохожих и вызывающих сострадание тощих священных коров.

Великолепные одеяния женщин выделяются среди широких белых брюк и рубашек мужчин. Разнообразие красок дополняют красочные киоски и базары, где а невзрачных лавчонках с громкими криками или с тихим достоинством предлагают дорогую парчу и шелковые ткани с золотой и серебряной вышивкой, сверкающую латунную посуду, украшенную орнаментом, поделки из слоновой кости, браслеты, ожерелья, драгоценные камни, бумажные фонарики и всевозможные яркие безделушки.

Я находился в северной части города на Панч-Коши-Роуд ^{27} , старой улице паломников. Было уже около полудня, и мне захотелось отдохнуть в тенистом саду гостиницы.

Паломники тянулись мимо меня в город, клали цветы на алтари и шептали молитвы. И хотя после долгого, утомительного путешествия они были уже у цели своего паломничества, на их лицах не было заметно ни волнения, ни радости.

Перед входом в один из маленьких храмов, сотни которых скучились на Панч-Коши-Роуд, я заметил мальчика лет двенадцати, который все время пристально смотрел на небо. Я подошел ближе и услышал, что он шепчет молитвы. Когда я спросил, почему он все время смотрит вверх, мальчик не понял меня, но но его безжизненным глазам я догадался, что он слеп.

Священник перевел мой вопрос. Мальчик совершил паломничество в Варанаси из одной бенгальской деревни в четырехстах километрах отсюда, чтобы просить богов вернуть ему зрение. А так как боги, как ему было известно, ничего не совершают без вознаграждения, он дал обет перед каждым храмом смотреть им в лицо.

И вот мальчик у цели; чудо, что он в пути не умер с голоду. Как и у других паломников, которых я видел, на его лице не было следов волнения, и все же он надеялся, что завтра, во время священного купания в Ганге, рассеется мрак, окружающий его с самого рождения.

Я не решился надоедать слепому вопросами. Встреча эта глубоко тронула меня: ведь я-то знал, что мальчик и завтра останется слепым. Как же он переживет это разочарование, когда поймет наконец, что все мучения, которые он принял на себя, были напрасны?

Я взял такси и вернулся в город. Было уже довольно поздно. В отеле «Кларкс» у дежурного для меня лежало письмо от П. М. X., который сообщал, что, к сожалению, должен уехать, но надеется завтра вечером вернуться и продолжить наш разговор. Письмо он заканчивал словами: «Там, где кончается наука, начинается вера. Наука имеет границы, вера – безгранична».

На следующее утро, едва взошло солнце, я разбудил спавшего на маленькой площади около отеля рикшу. Он тотчас же вскочил и поправил пестрое покрывало на сиденье. Торопливые движения рикши выдавали радостное волнение: Шива или какой-либо другой бог, к которому он обращался с молитвой, подарил ему хорошее начало дня.

Проезжая по тихим улицам, я думал о слепом мальчике, который, вероятно, до конца своей жизни будет надеяться, что боги все-таки даруют ему когда-нибудь свет. Вера бесконечна, и чем глубже затрагивает религия самые мелкие человеческие побуждения, тем сильнее ее воздействие. И все-таки вера кончается там, где она оказывается бессильной, и на ее место вступает бесконечность науки, открывающей одну за другой тайны бытия, которым нет конца.

Я очутился близ Маникарника-Гхат ^{28} , набережной, находящейся почти в середине кривой, описываемой Гангом. Ведущие к реке улицы еще были объяты глубоким сном, но в узких ущельях переулков, спускающихся к Гангу, уже началось движение.

Сначала мне попадались лишь отдельные паломники, безмолвно бредшие по мостовой, но постепенно, с наступающим рассветом переулки заполнила толпа, спускавшаяся по широким ступеням Гхат ^{29} . Внизу лениво нес свои воды Ганг, серая, без блеска равнина, границ которой не было видно.

Я стоял перед Площадью сожжения, которая находилась на высоте нескольких ступеней Маникарника-Гхат, и видел, как разжигали костер. Покойник лежал на деревянных носилках, он был одет в белое, и я никак не мог понять, мужчина это или женщина. Когда пламя взвилось вверх, я увидел спокойные лица родственников, стоявших полукругом и шептавших слова прощальной молитвы.

Существует обычай, что при погребении присутствуют только мужчины – родные и друзья покойного. Ведь торжественное погребение в священных водах Ганга должно происходить без причитаний женщин. Согласно индуистской вере, смерть может взять только тело, а душа возродится в новом обличье, так как человеческое бытие есть не что иное, как бесконечная цепь переходов из одной жизни в другую.

Я еще раз взглянул на пламя и спустился вниз, к реке, чтобы взять лодку. Сожжение должно было продлиться еще около трех часов, а затем состоится торжественная церемония рассеивания пепла над Гангом. Полное ожидания безмолвие нависло над толпой. Когда утреннее солнце поднялось над горизонтом, перед моим взором предстала ни с чем не сравнимая картина того, что происходило на ступенях лестницы и у берега Ганга на мелководье. Мне показалось невозможным вобрать в себя богатство постоянно меняющихся красок и движение бурлящей толпы.

На желтом фоне храмов, ступенчатых спусков и похожих на дворцы домов паломников, которые громоздились на берегу, выделялись белые дхоти мужчин, разноцветные одежды женщин, одеяния проповедников цвета охры и размалеванные пеплом лица факиров. Все эти люди проталкивались к поблескивавшему в лучах солнца зеленоватому Гангу.

Мужчины, женщины и дети, обратив лица к солнцу, погружались прямо в платье в воду, складывали ладони и в немой сосредоточенности предавались молитве. И, несмотря на массу людей вокруг, каждый чувствовал себя в полном одиночестве.

Я хотел отыскать слепого мальчика, но было невозможно найти его среди многотысячной толпы, заполнившей набережную. П. М. X. я тоже не увидел. Вечером в отеле я написал ему письмо, поблагодарил за волнующую беседу и выразил надежду, что мы, может быть, еще встретимся. В ответ на его афоризм я закончил свое послание словами: «Там, где кончается вера, начинается наука. Вера имеет границы, наука – безгранична».

Аромат сандаловой коробочки

Желтым вечером в рыбацкой деревне, спрятавшейся между желтыми дюнами на берегу Бенгальского залива, женщины и дети со страхом ожидали возвращения мужчин, после обеда вышедших с сетями в море.

Когда я вспоминаю об Индии, то всегда вижу перед собой эту желтизну: днем она поразительно яркая, вечером становится блеклой и как бы заслоняет солнце. И тогда уже все становится желтым: земля, небо, поля, пустыня. Вот и сейчас, вечером, даже прибой в желтых дюнах становится желтым.

Женщины и дети всё еще ждали. А я тем временем шел по берегу и опять, как и в предыдущие вечера, заметил мальчика, сидящего на корточках на песчаном холме перед храмом деревенской богини. У его ног лежала Площадь сожжения, где недавно была погребена девочка. Мальчик не помнил точно, когда это произошло, несколько дней или несколько недель тому назад.

Я вспомнил о слепом мальчике, которого встретил однажды на пути из Шанхая в Кантон. Он сидел в толпе детей и играл на флейте. Слушатели были намного моложе его и слушали ребенка с каким-то благоговением. Чувствовалось, что он был этому рад. Вспомнил я н о том, как много лет назад лежал больной под дощатым стапелем в старом порту Марселя; о мальчике из Палермо, который в полуденный зной играл на губной гармошке; о другом мальчике, встреченном мною на дороге паломников в Бенарес, том самом, который беспрестанно смотрел в небо. И из всех этих воспоминаний сложилась камешек за камешком история о Рамдхане и Мире.

Наступил вечер, а лодок все еще не было видно. А ведь шторма на море не было: оно оставалось совершенно спокойным. Только шумел прибой, и чем тише и желтее становился вечер, тем более грозным был рев. Женщины и дети беспокоились, но вот в сумерках они разглядели черные челны, танцующие на волнах. Лодки одна за другой неслись на волнах прибоя к берегу: рыбаки возвращались домой. Повсюду зажигали факелы, так как быстро темнело; челны вытягивали на берег, сети и рыбу укрывали.

– Почему вы пришли так поздно? – осмелилась спросить молодая женщина.

Но мужчины даже не ответили. Все происходило, как и много тысяч лет назад; рыбаки пошли в свои хижины, уселись на циновки и стали смотреть, как женщины готовят на очаге рыбу.

Только Рамдхан остался на берегу. Он прислонился к пальме и обратил лицо к морю, которого ни разу не видел: ни днем, ни ночью, ни при солнце, ни в шторм.

Было хорошее время года. Трудно становилось только тогда, когда налетал муссон и рыбаки не могли выходить в море. Тогда уже нечего было есть, кроме овощей и древесной коры. Первыми умирали маленькие дети, потом слабые и под конец женщины, которых боги одарили долголетием.

Рамдхан играл на флейте песню. Из-за прибоя ее почти не было слышно, и это была не та мелодия, которую он любил. Он ждал Миру и играл только для того, чтобы скоротать время. Когда Мира окликнула его, он перестал играть.

Девочка несла на бедре кувшин с водой, а в левой руке – котелок с вареной рыбой и лепешку – чапати. Она сняла кувшин, положила на землю большой лист и поставила на него котелок.

– Как прекрасно ты играл, – сказала она. – Боги Сита и Рама непременно тебя слушали.

Мира испуганно огляделась, не рассердила ли она богов. Но не было слышно ни звука, только луна светила между кокосовыми пальмами и сквозь перистые листья сверкали звезды.

Рамдхан ел рыбу и чапати. Рыба была отварена в воде, так как поджарить ее было не на чем, и чапати Мира тоже испекла на ничем не смазанной плите. Несмотря на это, мальчику понравилась еда, и, как только он мало-мальски наелся, в нем проснулось огромное желание видеть мир. Он стал убеждать себя, что тьма, окружающая его с детства, скоро рассеется. Нужно только выполнить обет, данный богам.

Мира смотрела на море, волны за прибоем извивались подобно змеям. «О, Рамдхан, – думала она, – никогда я не узнаю твоих мыслей, ибо я – зрячая, а ты – слепой. Ведь мир, наверное, должен быть другим, если живешь в темноте».

– Тебе страшно? – спросила она и повернула к нему свое маленькое темное лицо.

– Боги окажут мне покровительство, Мира. Сыграть еще песню?

– Не надо, Рамдхан.

Что-то зашелестело в сухих стеблях травы. Это была всего лишь уползающая от них змея. Рамдхан встал, за ним поднялась Мира. Слепой знал каждую тропку между хижинами и слышал все шорохи; ночью ему снились сны, он ощущал запах рыбы, дым очага, аромат сандаловой коробочки и улавливал шаги Миры.

Они остановились перед хижиной, в которой вместе с семьей старшего брата жил Рамдхан. Пахло дымом, рыбой и золой; четверо детей, брат и невестка уже легли спать. Рамдхан прошел между спящими к своей постели.

– Когда ты уходишь, Рамдхан? – прошептала стоявшая у входа Мира.

– Завтра утром.

Он подождал слов привета или добрых пожеланий от Миры, но услышал только ее удаляющиеся шаги и, разочарованный, лег спать. Рамдхан никогда не видел ее лица, только иногда во сне оно появлялось перед ним, но когда слепой просыпался, то уже не мог его вспомнить. Ему было больно, что дезочка вот так просто убежала. Ведь он должен будет отправиться в Бенарес, не попрощавшись с ней.

Ночь прошла. Рамдхан почувствовал наступление утра, осторожно поднялся и снял с дверного косяка узелок с сушеной рыбой. На берегу, перед изображением деревенской богини, его ждала Мира. Он окунулся в воду и помолился.

Мира сказала:

– Я иду с тобой.

Рамдхан испугался. Он не знал точно, где жила деревенская богиня: на небе, в море или в джунглях. Во всяком случае, она была далеко, и он надеялся, что богиня не услышала слов Миры. Ведь мальчик обещал богам, что он отправится в Бенарес один.

– Беги назад в деревню, Мира! – приказал он.

Мира колебалась. Она боялась за Рамдхана, боялась, что он умрет в пути. И она стала просить у богини совета, но ничего не услышала в ответ. Небо и море были черными, только звезды источали свет.

– Иди домой, Мира! – повторил мальчик.

Он взял бамбуковую палку и побрел по тропинке через песчаные дюны к ближайшей деревне. День только начинался, расходясь от горизонта над морем и побеждая темноту.

Теперь Мира уже видела тронутое временем лицо деревенской богини, она видела и Рамдхана, бредущего в утреннем свете через холм, темную одинокую фигуру среди дюн.

– О повелительница, что мне делать? – молилась она. – Скажи, что я должна делать!

И вдруг на нее снизошло просветление. Что могут боги иметь против, если она тайком будет следовать за Рамдхаиом? Она будет с ним, и в то же время он будет одни. Сердце Миры стучало в радостном волнении. Она взяла свои пожитки, завязала их в узелок и отправилась в путь через дюны.

Рамдхан подошел к проселочной дороге, которая вела направо к Калькутте, налево в Бенарес. Почувствовав, что солнце заходит, он хотел было подыскать себе место для ночлега. Однако до Калькутты было не так уж далеко. Год назад он сопровождал отца в город и сейчас вспомнил чужие шорохи, которые ощущал тогда. Шум большого города сливался, переходя в мощный гул, звучавший сильнее, чем рев прибоя.

Рамдхан прислушался, и ему показалось, что там, вдали, он снова слышит шум Калькутты. О Бенаресе мальчик знал только, что он находится в тридцати днях пути отсюда, на священном Ганге.

Рамдхан слышал, что в Бенаресе происходит много чудес. Он был уверен, что благодаря богам прозреет после купания в священном Ганге. Голодный, но в бодром настроении мальчик брел по проселочной дороге и всякий раз, когда оказывался вблизи храма или изображений богов, останавливался, закидывал голову вверх и смотрел на небо.

Так Рамдхан думал привлечь к себе внимание богов, но по дороге попадалось много храмов и изображений богов, и у него скоро заболели плечи и затылок.

Под вечер он уселся под деревом, достал из узелка рыбу и начал есть. А так как ему казалось, что пройден уже большой путь, то он съел вторую рыбу, которая, собственно, предназначалась на следующий день. От соленой рыбы ему захотелось нить, но было уже поздно искать колодец, да к тому же большинство колодцев пересохло.

Итак, не оставалось ничего другого, как ложиться спать. Рамдхан улегся под деревом, подложив узелок под голову. Стоило ему закрыть веки, как послышались осторожные шаги, которые напомнили мальчику о Мире, он даже почувствовал аромат сандаловой коробочки, в которой она хранила свои румяна. Он прислушался, но все было тихо. Рамдхан подумал, что все это ему только померещилось, и заснул.

Проснулся он с восходом солнца. Хотелось пить. Когда мальчик поднялся, рука его коснулась глиняного кувшина с водой.

Не сомневаясь, что кто-то находится рядом, он ощупал бамбуковой палкой землю и спросил:

– Кто здесь, чей это кувшин?

Ответа Рамдхан не дождался, а поскольку жажда все больше мучила его, он поднес кувшин к губам и опорожнил его наполовину. Он чувствовал солнечные лучи, слышал пение птиц и внимал голосам и шагам первых паломников.

Рамдхан подождал еще немного, но так как никто не подошел, чтобы забрать у него кувшин, поверил в чудо и поблагодарил богов, утоливших его жажду. Он хранил кувшин как бесценное сокровище, ставил его вечером рядом со своим ложем и находил каждое утро наполненным водой. Мальчик был убежден, что боги благоволят ему, и уже не сомневался в том, что они даруют ему зрение.

Рамдхан брел и брел, съедал каждый день две сушеные рыбы, беседовал с веселыми и угрюмыми людьми, которые, так же как и он, совершали паломничество в Бенарес или просто шли по своим делам. В пестроте паломнической жизни он не почувствовал, что узелок с рыбой становится все легче. Но вот пришел наконец день, когда он обнаружил, что продукты, которых, как ему казалось, должно было хватить и на обратный путь, кончились. Но он не отчаивался, так как до Бенареса оставалось всего лишь пять дней пути.

Поскольку боги каждую ночь совершали чудо – наполняли глиняный кувшин водой, – мальчик был уверен в благополучном исходе своего паломничества. И чем больше мучил его голод, тем неутомимее предавался он мечтам и рисовал себе момент, когда сможет сказать небу, морю и Мире: «Я вижу, о, я вижу!».

Солнце жгло, и путь казался бесконечным. Иногда у Рамдхана появлялось чувство, будто Мира рядом, ему даже казалось, что он слышит ее шаги, когда молится Шиве. Прислушиваясь, он наклонял голову и тут же просил бога простить его за невнимательность. Он приписывал ее слабости, которая туманила его сознание, и не придавал значения аромату сандаловой коробочки, исходившему от глиняного кувшина.

Утром перед приходом в Бснарес произошло второе чудо, которое вселило в него новую надежду. Проснувшись, он нашел сушеную рыбу, съел ее с жадностью и поблагодарил богов за оказанную милость.

Чем ближе подходил Рамдхан к городу, тем больше народу попадалось ему на дороге. Мимо проезжали автомашины, велосипедисты, катились ручные тележки с гулко звенящей глиняной посудой, рикши, повозки с фруктами и овощами, запряженные быками, дрожки и автобусы. Все было, как тогда, когда он пришел с отцом на джутовую фабрику в Калькутту. Они жили неделями на берегу Хуглп под грязным одеялом вместо крыши. И однажды вечером отец не вернулся.

Рамдхан старался победить страх, пробужденый воспоминанием. Но что общего было между смертью отца на джутовой фабрике с паломничеством в Бенарес? Калькутта – гиблое место, а Бенарес – город, благословенный богами. С этими мыслями он дошел до Панч-Ганга-Гхат на берегу Ганга. Мальчик молился в храмах, стоявших на небольшом расстоянии друг от друга по обе стороны дороги, по которой шли паломники. Он часто поднимал взор к небу, которое пока еще было для пего темным, и наконец улегся у постоялого двора.

Шум предместья умолк, а Рамдхан никак не мог заснуть. Он пытался себе представить, что будет завтра, когда вокруг внезапно станет светло.

«О великие, вечные боги, о Шива! – шептал он. – Я всегда жил в темноте…» Неожиданно Рамдхан умолк, так как ясно почувствовал вблизи что-то живое. Что это – змея или кошка? Он поднялся, протянул руку к кувшину, дотронулся до него… и вдруг кувшин куда-то исчез. Мальчик услышал шаги, которые показались ему знакомыми.

– Мира! – воскликнул он. И еще раз: – Мира!

Но вечер оставался безмолвным, и в воздухе витал лишь аромат сандаловой коробочки. Рамдхан сначала испугался, но потом вспомнил, что отослал Миру в деревню, и стал просить богов, которые охраняли его от голода и жажды, о прощении. Но сомнение все же осталось, и, когда мальчик наконец заснул, ему приснилось, что он гуляет с Мирой по берегу моря. Это был праздник лунного затмения. Мира рассказывала ему о многочисленных плошках с маслом, которые подобно звездам плавали в море, чтобы изгнать черных демонов Раху и Кету, заслонивших луну.

Проснулся Рамдхан до восхода солнца. Он слышал шум Ганга и с ужасом думал о том, что решительный час настал. Он принял на себя невзгоды странствия, и боги дали ему пищу и воду. Правда, не очень много, но достаточно для того, чтобы не погибнуть.

Рука Рамдхана потянулась за кувшином с водой, но он не нашел его, поднялся и отправился в город. Он дал аромату сандаловой коробочки смутить себя, и боги наказали его за малодушие. Несмотря на это, мальчик не потерял веры, близость священной реки и пробуждающегося города ускорили его шаги. Сначала ему попадались только одиночки, стремившиеся к Гхатам, но потом их становилось все больше и больше, и когда он достиг широких ступеней, ведущих к реке, то оказался в середине толпы молящихся. Рамдхан вдыхал запах Площади сожжения, протискиваясь сквозь толпу паломников к первой ступени, которую омывала вода. Он забыл о голоде и жажде и, стоя со сложенными ладонями, обратил лицо на восток, ожидая восхода солнца. Он не испытывал сейчас ни страха, ни надежд. Все, чего он так страстно желал, вдруг сразу потеряло значение. По наступившей тишине мальчик понял, что на другом берегу взошло солнце. Вздох прошел по траве, потом все пришло в движение, толпа захватила Рамдхана и потащила вниз, к реке. Пытаясь найти опору в прибрежном песке, он погрузился в воду; невидящие глаза были широко открыты, когда священный поток равнодушно омыл его тело и он ощутил живительную прохладу воды на своей коже. Рамдхан окунулся еще раз, сложил руки на груди и в отчаянии уставился на восток.

«О всесильные боги, о могущественный Шива! – молил он. – Дайте мне свет! Возьмите мои руки, мои ноги, но дайте мне свет!»

Солнце поднималось все выше и выше, и на ступенях Ганга все вошло в обычную колею. Утренняя молитва сотен тысяч окончилась, и только Рамдхан еще стоял в воде, умоляя богов, чтобы они подарили ему хоть самый слабый свет, который озарил бы сгустившуюся над ним тьму. Лишь около полудня он окончательно потерял надежду. Вокруг все было темно. Рамдхан ничего не видел и, наверное, не увидит никогда.

Шатаясь от слабости, вышел он из воды и сел на камень; мальчика охватила тоска по соленым водам моря, по шуму прибоя, по запаху рыбы в деревне на дюнах. Родина была так далеко, как небо, и он боялся, что никогда не дойдет до дома.

Однако мысли эти придали ему силы. Мальчик быстро поднялся на ноги и начал новое странствие. В душе он надеялся, что боги оградят его от голодной смерти. Он вспоминал также о вчерашнем вечере, когда решил было, что Мира рядом, но потом убедился в своей ошибке.

Чем больше его мучили голод и жажда, тем больше разыгрывалось его воображение. Он уже не останавливался для молитвы перед каждым изображением бога и продвигался поэтому быстрее. Под вечер он достиг деревни, в которой колодец высох, и улегся спать на растрескавшейся земле.

Когда Рамдхан проснулся, он услышал крики продавца воды, который ехал по деревне на повозке, запряженной быками. Мальчик поднялся и, как обычно, ощупал землю. Его руки ощутили глиняный кувшин, рядом лежали кусок хлеба и сушеная рыба. Когда Рамдхан приложил кувшин к губам, то заметил, что он наполнен тепловатой водой, которую, видимо, набирали из заболоченного пруда. Несмотря на это, он утолил страшную жажду и, после того как поел и попил, почувствовал себя окрепшим.

Рамдхан поблагодарил богов за новый знак их милости и побрел с кувшином в руках дальше. В последующие дни и недели дары богов все скудели, их едва хватало, чтобы он не умер с голоду. Сушеной рыбы давно уже не было, а вода в кувшине чуть покрывала дно.

Голод и жажда обостряли фантазию Рамдхана, и воспоминания о незначительных происшествиях на морском берегу превращались в чудесные события.

Голод и жажда изменили шаги Миры, и Рамдхан не мог больше улавливать ее присутствие, хотя она все время плелась рядом или часами сидела на корточках против него, как в тот вечер, когда выменяла свою сандаловую коробочку на кусок хлеба. Мира приняла свою смерть безмолвно. Она была так слаба, что не смогла даже шепотом произнести имя Рамдхана.

Когда скудные дары богов иссякли, Рамдхан находился в трех днях пути от родной деревни. Солнце налило вовсю, люди стонали от голода и жажды. Рамдхан обменял у нищего монаха глиняный кувшин на миску риса и глоток воды. Крестьянин подвез его на тачке до соседней деревни.

Вечером Рамдхан с трудом взобрался на песчаную гору. Он слышал шум прибоя и чувствовал запах деревни. Несколько молодых женщин, направляясь утром к колодцу, нашли его между дюнами. Они поставили свои кувшины, донесли Рамдхана до хижины брата и дали поесть и попить.

Скоро Рамдхан пришел в себя. Он все время удивлялся, почему не приходит Мира. Или она уже была здесь и ушла за едой? По голосам он слышал, что вокруг него собрались все жители деревни. Они расспрашивали его о путешествии, но избегали упоминать имя Миры. Рамдхан прислушивался к каждому шагу, к каждому голосу. И вдруг он припомнил аромат сандаловой коробочки.

– Где Мира? – спросил мальчик в страхе.

Стало тихо, ничего не было слышно, кроме шума прибоя и тишины. Все было, как и тысячу лет назад. С наступлением темноты возвратились домой рыбаки. Они ушли в свои хижины и смотрели на женщин, которые готовили на очаге рыбу.

Только Рамдхан остался на берегу и ждал шагов Миры. Он ждал каждый вечер до полуночи, но никто больше не приходил, чтобы принести ему вареную рыбу и чапати.