Текст книги "Земля и море"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
4
А Лаурис Тимрот видел и понимал все, что не видел Алексис. Ничтожный признак, незначительное изменение лица, случайно вырвавшийся вздох – и у него рождалось представление о том, что происходило в душе Аустры. И чем грустнее и сумрачнее выглядела она, тем смелее и увереннее смотрел он в будущее.
Не было в поселке человека, который не знал бы, что Лаурис жених Рудите. И это позволяло ему довольно часто навещать Зандавов. И чем больше он наблюдал за любимой женщиной, тем сильнее становилось его влечение. Он любил ее тайно от всех, его помыслы и во сне и наяву принадлежали ей одной. Благоразумие, дружба к Алексису, чувство долга по отношению к Рудите – все восстало против его страсти, но она оказалась сильнее и одержала верх. Теперь он ни в чем не упрекал себя, а лишь выжидал благоприятного стечения обстоятельств, когда можно будет заговорить. Он верил, что такое положение не может продолжаться вечно, при котором ему придется лишь тосковать и мечтать об Аустре, а он так и не узнает никогда, как она относится к нему.
Да, он проводил у Зандавов все свободное время, но больше никогда не заикался о женитьбе. Болтая с Рудите, он украдкой поглядывал на Аустру. Нередко ему за целый вечер приходилось довольствоваться лишь мимолетным взглядом, потому что Аустра не хотела мешать молодым людям, иногда она просто не показывалась. В таких случаях Лаурис нервничал, становился рассеянным и вскоре уходил.
Однажды он пришел, когда Аустра дома была одна. Алексис отправился к лесничему узнать насчет леса для постройки нового дома, Рудите ушла в лавку за продуктами.
– Подождите, может быть, они скоро придут, – сказала Аустра.
И Лаурис остался.
– Я вам помешал? – спросил он, сев к окну в бывшей комнате Томаса.
– Нет, ничего… – ответила Аустра.
За окнами завывал колючий восточный ветер – предвестник приближающейся зимы. Он срывал с деревьев запоздалые листья и торопил к отлету в теплые края перелетных птиц. Пустынное серое небо, застывшая земля. Развевались на ветру растянутые на кольях сети, временами принимая почти горизонтальное положение. Качались сосны, над дюнами вихрился песок, вороны, бессильно махая крыльями, боролись с ветром.
– Неприятная погода, – заговорил Лаурис. – Теперь начнется самое скучное время. Нам придется торчать на берегу.
– Да… – произнесла Аустра, взглянув в окно. – Я удивляюсь, как эти лачуги выдерживают такой сильный ветер, не падают.
Лаурис помедлил немного с ответом.
– Вам, вероятно, здесь кажется все неприветливым. Какими суровыми вам должны представляться наши места по сравнению с вашей родиной!
– Там все было иным… – тихо проговорила она. – И не только дом и луга… даже люди. Здесь мне все время холодно.
– Я понимаю, – продолжал Лаурис. – Я здесь родился и вырос и все же с наступлением осени места себе не нахожу. Так бы и убежал куда-нибудь от этой пустыни, к свету, к веселью.
– А уйти не можете?
– Не знаю, вероятно смог бы. Да только куда? Меня нигде не ждут, везде я буду чужим. Может быть, так лучше, когда ничего нет и не было, – по крайней мере не надо ни от чего отказываться. Вам гораздо труднее, чем мне.
– А если это на самом деле так? – Аустра взглянула на Лауриса. – Вам это не показалось бы неестественным?
Он грустно улыбнулся.
– Нет, это вполне естественно. Я понимаю вас и могу представить ваше состояние.
Как мог этот человек так верно разгадать все? Аустра смотрела на него со страхом и в то же время с благодарностью за то, что он так чутко подошел к самому сокровенному. Его взгляд отвечал ей спокойно, ободряюще: «Я понимаю вас, не пугайтесь…» Она, не подавляя вздоха, с волнением спросила:
– Но как же быть? Признаюсь: мне не хотелось сюда ехать.
– Не следовало приезжать.
– А что мне оставалось делать?
– Жить там, где вам было хорошо. Ни один человек не вправе требовать от другого такой огромной жертвы.
– Но если он, отказываясь от этой жертвы, сам должен принести такую же?
– Тогда… Нет! Я не могу этого сказать.
– Говорите! Раз уж мы завели этот разговор.
– Тогда не следовало соединять свои судьбы.
Они замолчали, продолжать разговор становилось опасным, ибо дальше начиналось запретное, куда постороннему не полагалось проникать. Но взбудораженные мысли остановить было невозможно. Аустра только теперь увидела по-настоящему Лауриса.
Ей показалось, что она нашла друга, понимающего ее и сочувствующего ей. После этого разговора в присутствии Лауриса она забывала свое угнетенное состояние и относилась к нему дружески. Заметив это, он почувствовал себя счастливым, но ему все труднее было владеть собой.
5
Пришла зима – самое трудное время на побережье. Если прежде Аустра изредка выходила на взморье встречать возвращавшегося после лова Алексиса, то теперь избегала этих встреч, жалуясь на холод, и жила затворницей в стенах своего дома. В тихую погоду она все же отваживалась выходить на берег. Над морем висел холодный туман, и казалось, что море таит в себе что-то призрачное, пугающее, в сгустившемся воздухе слышались крики невидимых птиц; точно черные чудовища, вылезшие из морских пучин, двигались рыбачьи лодки, что-то разыскивая в клубящемся сером мраке. Случалось, что в такую погоду возле берега слышались голоса людей, в призрачной мгле появлялось расплывчатое темное пятно, оно постепенно сгущалось, вырисовывались гигантские тени, превращавшиеся, наконец, в лодки с людьми. Рыбаки с хмурым удивлением смотрели на вынырнувшую из облаков тумана одинокую женщину, прошедшую мимо них.
Уже несколько раз выпадал снег и каждый раз таял. Над дюнами с завыванием носился ветер, прижимая к самой земле чахлый чертополох, ломая сухие ветки сосен и засыпая песчаным дождем устье речонки; после каждого шторма речке приходилось пробивать новый выход к морю.
Даже люди, казалось, стали теперь суровее, грузнее, надевали на себя плотную, теплую одежду, озябшие лица их заострились и стали какими-то сердитыми, уже не с прежней охотой останавливались рыбаки поговорить друг с другом. А когда налетала буря, все кругом содрогалось от мощного гула волн. Море бушевало с такой дикой страстью, огромные водяные валы обрушивались на берег с такой силой, точно собирались вдребезги разбить берег.
Рудите учила Аустру чинить сети, но та оказалась настолько непонятливой ученицей, что сама стыдилась «куриных лап», выглядывающих из каждой заплаты. Если случалось во время этой работы зайти кому-нибудь из посторонних, она немедленно откладывала коклюшки и исчезала в своей комнате, но люди все равно говорили, что жена Алексиса Зандава не умеет чинить сети. Это было достаточным поводом для насмешек. До Алексиса с Аустрой эти слухи не доходили, но Лаурис слышал все, что говорили в поселке про Аустру. К щемящему чувству любви прибавилось нежное сочувствие и все растущее желание подойти к ней, подбодрить, согреть словом и помочь. Но им редко удавалось говорить вдвоем, потому что в дни, когда Лаурис мог прийти к Зандавам, Алексис находился дома, а Рудите по своей наивности думала, что Лаурис ищет только ее общества. После того разговора все-таки произошел некоторый сдвиг: Аустра при появлении Лауриса уже не спешила уйти в свою комнату, а принимала участие в общей беседе, пока золовка не начинала нервничать. Лаурис был благодарен Аустре за каждую минуту, отвоеванную ею у Рудите, которая эгоистически старалась уединиться с ним. Его только страшило, что Аустра по простоте душевной может обнаружить перед всеми зародившуюся между ними дружбу. Чтобы этого не случилось, следовало или идти дальше, и тогда их отношения станут опасной, но желанной для Лауриса тайной, или все покончить.
И тут Лаурису помог случай: после удачного лова Алексис решил купить сетевое полотно и бечеву для новых сетей и утром уехал в Ригу. Он мог вернуться домой лишь к вечеру, к тому времени, когда Рудите обычно ходила в лавку за газетами. Зная привычку Рудите уходить из дому немного раньше, чтобы успеть поболтать с подругами, Лаурис рассчитал, что в его распоряжении окажется почти целый час. Это не много, но вполне достаточно, чтобы выяснить главное.
В этот день Лаурис усердно работал дома, крутил с братьями канат и резал пробку для новых поплавков. Под вечер он оделся и вышел прогуляться. Обойдя поселок со стороны моря, он выждал в сосняке, пока Рудите ушла в магазин, выбрался из своего укрытия и, никем не замеченный, вошел в дом Зандавов.
– Сегодня вы немного опоздали, – улыбнулась Аустра. – Рудите только что ушла.
– Или пришел слишком рано, – ответил Лаурис. – Я думал, что Алексис уже вернулся.
– Поезд приходит после пяти.
– Верно. А пока доберешься со станции, пройдет час с лишним.
Огонь еще не был зажжен. Аустра принесла лампу, достала спички, но Лаурис сказал:
– Не лучше ли посумерничать? Если, конечно, вам не нужно что-нибудь делать.
– Нет, я только подумала, что темно. При свете ведь приятнее беседовать.
– Иногда бывает наоборот.
Огонь так и не зажгли. Лаурис присел на лежанку, Аустра подложила в плиту дров и вернулась в комнату, оставив кухонную дверь открытой. Лаурис смотрел на нее и думал, что времени остается мало. Сказать сейчас или ждать еще неизвестно сколько? В сгустившихся сумерках они видели лишь глаза друг друга. Лица и выражение их лишь угадывались. Опасаясь, что затянувшееся молчание может лишить его смелости, Лаурис начал:
– Мы давно не беседовали наедине.
Погрузившаяся в раздумье Аустра кивнула головой.
– Кажется, что это так.
– Может быть, вам неприятно, что я… напоминаю об этом?
– Нет, почему? – она пошевелилась и взглянула на Лауриса. – С вами я могу говорить даже откровеннее, чем с кем-либо другим. Да и вы сами не такой, как остальные.
– В каком смысле? – Затаив дыхание он ожидал ответа.
– Вы умеете видеть то, чего не видят другие.
– Вероятно, это потому, что я смотрю, наблюдаю и хочу видеть. А знаете ли вы, что я увидел?
– Ну?
– Боюсь, что вам будет неприятно услышать это.
– Не знаю. Если вы заметили, что я поступаю или думаю о чем-нибудь плохо, говорите смело. Я не обижусь.
– Совсем наоборот. Вы лучше, чем многие другие. Вас нельзя ни в чем упрекнуть. Но здесь вам не место – вот в чем заключается несправедливость. Мне временами кажется, что я тоже нахожусь не на своем месте, и тогда становится очень трудно жить. До такой степени трудно, как мне еще никогда не было за последнее время.
– И вы знаете, почему это?
– Знаю. До этого я ни к чему определенному не стремился, ни о чем не тосковал и поэтому не испытывал горечи отказа от заветного. Теперь я знаю, чего мне не хватает, знаю и то, что никогда мне этого не достичь.
– Вы, вероятно, тоскуете о чем-то большом, значительном?
– Для меня это все, – голос Лауриса дрогнул, и он продолжал шепотом: – Это женщина, удивительная, ни с кем не сравнимая и бесконечно далекая. Я полюбил ее с первого взгляда и теперь уже не смогу никогда забыть.
– Но ведь вы ее почти ежедневно видите, – удивленно заметила Аустра, думая о Рудите.
– Да, почти ежедневно.
– И она так хорошо к вам относится, как только можно мечтать. Разве Рудите…
– Это не Рудите. Если бы разговор шел о ней, мне не о чем было горевать. Это другая. Ради нее я забыл Рудите и сделался самым жалким в мире человеком. С тех пор как я ее увидел, в моей жизни не было ни одного радостного дня. Только боль и огонь, огонь и боль. Вначале я думал, что больно только мне, а потом я понял, что несчастлива и она. Она стала женой моего лучшего друга, и мне пришлось танцевать на их свадьбе. Я старался забыть ее, обманывал себя, искал счастья в другом месте, но все бесполезно. Наконец она явилась сюда, и ее близость сожгла мой разум, совесть, силу терпения, и я… рассказал ей все. Теперь она знает. Вы… понимаете, кого я имею в виду?
– Понимаю… – после продолжительного молчания послышался испуганный шепот.
– Можете ли вы мне простить, что я вам это рассказал? Или, может быть, презираете меня?
Аустра молчала. Лаурис поднялся, собираясь уйти:
– Простите. Я полгода молчал. Сумею молчать и впредь и никогда вас больше не потревожу. Если можно, постарайтесь забыть этот разговор. Но если в вашей жизни встретятся трудности и потребуется помощь, знайте, что у вас есть друг, готовый для вас на все. А теперь мне лучше уйти.
Аустра ничего ему не ответила. Тихо прикрыв дверь, Лаурис направился к взморью и в смятении долго ходил по берегу, прислушиваясь к реву волн. Не лучше ли ему теперь, после этого объяснения, уехать куда-нибудь далеко и не возвращаться?
Но ведь она промолчала… не сказала «нет»! Значит, еще осталась надежда…
«Нет, никуда я не поеду, только буду избегать с ней встреч, пока меня не простят, или же… или же…»
Ему хотелось верить в чудо.
6
Вернувшись из магазина, Рудите нашла Аустру сидящей в темноте. Огонь в плите погас, и ужин перестал вариться.
– Алексиса еще нет? – спросила она, лишь бы заговорить. Странное оцепенение Аустры встревожило ее.
– Нет еще… – рассеянно ответила Аустра.
– Лаурис здесь не был? – продолжала Рудите, отыскивая спички.
– Был и ушел.
Рудите зажгла лампу, и в комнате стало светло. Аустра выглядела бледной, взволнованной, свет ослепил ее. Отвернувшись от света, она не могла ни на чем остановить взгляда – он блуждал с одного предмета на другой.
– Он ничего не говорил? – опять спросила Рудите.
– Кто? – очнувшись, встрепенулась Аустра.
– Лаурис. Он ведь просил Алексиса привезти кое-что из Риги. Он не обещал зайти еще?
– Нет, он… был здесь недолго. Я не знаю, придет ли он вечером. Он ничего не сказал об этом.
– Слышишь, как дует, – остановившись у окна, Рудите прислушивалась к порывам ветра. – Завтра, наверно, опять нельзя будет выйти в море. Только бы сети выдержали. Они, оказывается, закинули несколько порядков.
– Разве Алексис не знал, что будет шторм?
– Он с этим не очень-то считается. Вот увидишь, завтра уйдет в открытое море. Когда-нибудь может произойти несчастье… Лаурис не хочет показать, что боится, и следует во всем его примеру. Но это нехорошо. Тебе бы следовало отговорить их, чтобы не ехали. Меня ведь они не послушают.
Рудите вышла на кухню и вновь растопила плиту. «Аустре, вероятно, нездоровится, – подумала девушка. – Это оттого, что она совсем не выходит на воздух».
Немного спустя, нагруженный покупками, явился оживленный Алексис. От него даже на расстоянии пахло водкой.
– Здесь хватит женщинам работы, – сказал он, выкладывая на скамейки сетевое полотно, мотки бечевы и связку пробки. – Аустра сможет поупражняться и обшить сетевое полотно.
Раздевшись, он сел рядом с Аустрой за стол. От него веяло свежим воздухом, но запах водки перебивал все.
– У тебя такой серьезный вид, – улыбнулся он жене.
– Ты выпил, Алекси, – равнодушно сказала она без упрека и без радости.
– Так получилось. На базаре повстречался с теплой компанией, пошли пообедали. Да ведь тут ничего плохого нет?
– Нет, Алекси, ничего.
Пока он рассказывал о своих покупках и рижских делах, Аустра пристально его разглядывала, точно с кем-то мысленно сравнивала. Легкий хмель развязал ему язык и привел в веселое настроение. От него веяло здоровьем и свежестью, как когда-то в Эзериешах, но в то же время он был груб. Его мужественность, сила и простота всегда нравились Аустре, но сегодня все эти качества вызывали в ней тревогу и горечь: он думает только о себе, оставаясь слепым и бесчувственным к ней. Подчиняясь в мелочах, он в серьезных делах всегда считает правым только себя и поступает по-своему. Его внимание к окружающим всегда находится в какой-то связи с заботами о себе. Если он сегодня вечером обратил внимание на настроение Аустры и сказал, что у нее серьезный вид, то только потому, что считал себя немного виноватым – ведь он выпил. Он не мог понять, что причины были иные. Сегодня Аустре что-то в нем не нравилось. Вообразив, что настроение это могло быть вызвано удивившим ее недавним признанием Лауриса, она вздрогнула.
«Я ведь люблю его, – убеждала себя Аустра, глядя на Алексиса. – Я люблю только его и должна любить всегда, так оно и будет. Между нами не должно быть никаких недоразумений. В нашу жизнь не должно вторгаться ничто постороннее, мы будем оберегать ее».
После ужина она попросила, чтобы Алексис не разбирал покупки до утра.
– Мне очень, очень нужно поговорить с тобой, Алекси. Я больше не могу ждать, я должна тебе многое сказать.
Алексис посмеялся над ее нетерпением, и лишь потом, когда они оказались наедине в своей комнате и Аустра беспомощно и испуганно прижалась к мужу, ему стало не по себе.
– Что такое? С тобой что-нибудь плохое случилось? – и он погладил огрубевшими пальцами ее щеку.
И разом все скопившееся в ее душе, впечатления последних дней, и страх, и смущение захлестнули ее, и она, всхлипнув, взволнованно заговорила:
– Я не могу больше, Алексис. Я боюсь, что случится что-то страшное, если я останусь здесь. Увези меня обратно в Эзериеши. Уедем отсюда, будем жить там. Я тебя очень, очень прошу.
– Но что же все-таки случилось? – удивился Алексис. – Чего ты боишься? Здесь тебя никто не собирается съесть.
– Ты этого не поймешь, Алекси, но я предчувствую беду. Я задыхаюсь, я больше не выдержу. Что тебя здесь так привлекает, что тебя держит? Сам видишь, какая здесь жизнь, и, пока чего-нибудь добьешься, жизнь кончится. А там у нас все есть. Отец ни слова не скажет, если вернемся в Эзериеши.
– Не дури… – Алексис с досадой отодвинулся от жены. – Я знаю, откуда у тебя эти глупые капризы: тебе просто нечего делать, вот и одолевают всякие пустые мысли. Приучайся к нашей работе, чини сети, трудись, помогай мне – и тебе не будет скучно, исчезнут все предчувствия. Надо побольше бывать на людях, интересоваться окружающим.
– А если я этого не хочу, какая же в этом будет радость?
– Ты должна преодолеть нежелание. А когда привыкнешь, появится и радость.
– Почему же ты не захотел привыкнуть к Эзериешам?
– Это совсем другое дело.
– Нет, Алекси, это было то же, что и со мной. Но я тебя понимала и старалась тебе помочь. А ты не хочешь понять меня.
– И я понимаю, но не могу же я потворствовать каждой твоей прихоти.
– А разве не из-за твоей прихоти я приехала сюда?..
– И жалеешь об этом? – в голосе Алексиса послышались вызывающие нотки. Ему надоел этот разговор.
– Мне здесь тяжело, Алекси. Ты хоть чуточку еще любишь меня?
– Ты хорошо это знаешь.
– Тогда почему ты не хочешь мне помочь?
– Выбрось из головы глупости, и все будет хорошо… – он резко рассмеялся и пожал плечами. – Бежать опять куда-то, ха-ха! Нас сочтут ненормальными. Мы станем посмешищем в глазах людей.
– Алекси, но если я тебя все-таки попрошу это сделать…
– Нет, мы никуда не поедем, – сурово отрезал он. – И я прошу тебя никогда больше не говорить об этом.
– Хорошо, Алекси… – На нее опять нашло оцепенение. – Я об этом не буду говорить. Но если у меня не хватит сил дольше терпеть, тогда… тогда может случиться, что ты меня потеряешь.
Теперь он внимательно посмотрел на Аустру. Это уже походило на угрозу. Возбужденный алкоголем, он не замедлил ответить новой угрозой: если она его проверяет и испытывает, то пусть знает, с кем имеет дело, женские капризы лучше всего излечивают крутыми мерами.
– Будь спокойна, я сумею тебя вернуть обратно. Уж если я смог тебя отыскать и жениться, то смогу и удержать. И пока ты жива, всегда будешь моей.
Она ничего не ответила, устремив остановившийся взгляд куда-то вдаль.
– Пора спать… – напомнил Алексис.
Она не отозвалась.
– Ну, не дурачься, будь умницей, – заговорил он по-хорошему, мягко. – Не делай из мухи слона. И не сердись, если я был немного резок. Ведь я тебя люблю по-прежнему и не был для тебя плохим мужем. Успокойся, встряхнись и постарайся перешагнуть через это – у нас еще далекий путь впереди.
Обняв ее, он попытался поцеловать. Она не противилась, но и не отвечала на его ласку. Он обиделся, разделся, лег в кровать и уснул, не дождавшись Аустры. И казалось, будто с погасшим светом лампы в его памяти погасло воспоминание о вечернем разговоре, он больше не думал о нем, не оглядывался.
«От него нечего ждать сочувствия, он никогда не поймет меня», – думала Аустра, прислушиваясь к дыханию спящего мужа.
И в сердце, так горячо любившем этого человека, в эту ночь порвалась какая-то невидимая нить.
7
Под утро буря немного утихла, на несколько часов перевела дыхание, чтобы потом забушевать с прежней силой. Зандаву были знакомы эти передышки, и он сразу же стал собираться в море: если поспешить, можно успеть вытащить сети, они были закинуты не очень далеко от берега.
Когда он, торопливо позавтракав, натянул высокие сапоги и снял с вешалки дождевик, Аустра спросила:
– Ты же не пойдешь сейчас в море?
Занятый сборами, Алексис удивленно взглянул на жену:
– А чего ждать? Лучшей погоды не будет.
Потому ли, что он чувствовал себя неловко после вчерашней ссоры, или боялся, как бы Аустра опять не затронула неприятную тему, но Алексис, избегая ее, торопился скорее покинуть дом. Уходя, он крикнул Рудите:
– Если придет Лаурис, скажи, что я жду его на берегу! Пусть идет скорее.
Аустра смотрела в окно, как он большими шагами уходил через дюны. Сосны уже не раскачивались так пугающе, как вчера, но уныло шумел ветер, и на затихшем побережье грозно ревел бьющийся о берег прибой. Несмотря на разговор, происшедший накануне, Аустру охватила боязнь за Алексиса. Всякий раз, когда он отправлялся в открытое море, она оказывалась во власти этого ощущения и не успокаивалась до тех пор, пока он не возвращался на берег.
Если бы Аустра его не любила, ей бы не пришлось испытывать страх. Она все-таки любила его, какие бы муки он ей ни причинял. Да и он говорил о своей глубокой привязанности к Аустре. Но если он действительно любит, то должен хоть немного понять ее, пощадить и не мучить.
Алексис скрылся за дюнами. Еще немного, и моторка зароется в белую бурлящую пену на второй и третьей отмели. Всегда он поступал так, как хотелось ему. Может быть, потому, что никто не сопротивлялся его воле.
«Ни разу я не пробовала его отговорить, – подумала Аустра. – Наверное, он умеет и уступать? Если я что-нибудь для него значу, он послушается и выполнит мою просьбу. А если он все же не послушается, тогда… я ему безразлична, и мне нет смысла дольше страдать».
Она накинула пальто и побежала на взморье. Моторки не было на берегу, она стояла на якоре на крайней отмели. Алексис уже прогрел мотор и теперь выкачивал воду.
– Ну что? – спросил он, увидев Аустру. – Лаурис еще не приходил?
– Нет, он еще не появился, – ответила Аустра.
На отмели, кроме них, не было никого. Оглянувшись кругом, Аустра заметила, что кто-то шел с западной стороны дюн по направлению к ним. До него было шагов четыреста, но по фигуре и походке Аустра узнала Лауриса. Алексис еще не заметил его. «Надо сказать, пока не пришел Лаурис», – решила Аустра.
– Алекси, – сказала она, – не можешь ли ты выйти на берег? На ветру на расстоянии трудно говорить.
– Хорошо, – отозвался Алексис и вылез из лодки. Подтянув голенища сапог повыше, чтобы не захлестнуло водой, он выбрался на берег и, повернувшись спиной к ветру, закурил.
– Что ты хотела сказать?
– Не ходи сегодня в море…
– Что за ерунда? – проворчал Алексис. – Я уже прогрел мотор, и теперь дело только за Лаурисом.
– Но если я очень попрошу, чтобы ты остался… Только сегодня! Я не знаю, что это, но сейчас у меня на душе так тревожно… Ты ведь не пойдешь, не правда ли?
Аустра ожидала, что он скажет.
– Ты опять начинаешь дурить, – нетерпеливо сказал Алексис. – С тобой что-то неладно. Иди домой, а то простудишься. А вот и Лаурис идет.
– Ты все-таки пойдешь? – прошептала она, бледнея.
– Ну, конечно.
– Почему ты никогда и ни в чем не хочешь послушаться меня, Алекси?
– Ты всегда просишь о таких вещах, которые меня сделали бы посмешищем, если бы я тебя послушал.
Желая показать, что разговор его больше не интересует, Алексис взял со скамейки кожаный фартук и побрел обратно к моторке. Аустра не уходила, она дождалась Лауриса. Подойдя, он тихо поздоровался и бросил вопросительный взгляд на Аустру. Лицо ее опять стало непроницаемым. Когда Лаурис вторично взглянул в это лицо, Аустра не отвернулась и пристально, задумчиво посмотрела на него, точно принимая какое-то решение.
Мотор заработал. Лодка, подпрыгивая и зарываясь в волнах, качающимся ходом пробивалась в открытое море. Аустра медленно направилась к дюнам. Она не пошла домой, там ее никто не ожидал. Взобравшись на вершину холма, она долго стояла среди кривых сосен и смотрела на море. Ее охватило глубокое, унылое спокойствие. Крики чаек напоминали ей смех Алексиса. Так он смеялся над ее страхами, таков был его ответ на ее мольбы и мучительную боязнь. Ему не было никакого дела до ее переживаний.
– Мне тоже! – воскликнула она в пылу внезапного приступа гнева. Ей больше не нужно было дрожать за судьбу этого человека. Она сейчас ненавидела Алексиса, потому что так сильно любила его и так боялась потерять.
Аустра представила себе, какое ее ждет будущее, если она останется здесь: «Когда у меня появятся сыновья от Зандава, он их уведет в море, и они будут принадлежать ему. А я стану дрожать за их жизнь, метаться по берегу, точно высидевшая утят курица».
Никто не пришел звать ее домой, и у нее было достаточно времени, чтобы оглянуться на пройденную жизнь и подумать о будущем. У Аустры, пожалуй, нашлось бы силы расстаться с Алексисом, порвать отношения, ставшие тягостью, и остаться одной; но она никогда не решится на это, потому что, кроме нее, есть среда, в которой она выросла, есть отец, он ничего не поймет и осудит ее. Если ошибка совершена, надо примириться с ее последствиями и ждать, пока жизнь сама укажет новый путь, а не бежать. Но разве честнее лицемерить и скрывать от окружающих свою ошибку, чем сознаться в заблуждении и попытаться построить жизнь заново? Она знала, что развод огорчит отца, а люди вместо сожаления наградят ее презрением. Хоть это и законный путь, но он подвергается осуждению, и не всегда благожелательное заключение закона успокаивает совесть. Алексис добровольно не отпустит ее. Если она все же будет настаивать на разводе, нужен повод – кто-то из них должен взять вину на себя. Никакой суд не признает Алексиса виновным, эту неприглядную роль придется взять на себя, как и неизбежное при этом презрение. Нет, это не в ее силах, она не осмелилась бы на это. Но и здесь оставаться нельзя. Где же выход? Кто бы мог поддержать ее, ободрить и помочь найти выход? Она вспомнила Лауриса и долго думала о нем. Вчера он сказал: «Но если в вашей жизни встретятся трудности и потребуется помощь, знайте, что у вас есть друг, готовый для вас на все…»
Может быть, и на самом деле этот человек может спасти ее? «Я должна с ним поговорить. Я буду откровенна и доверюсь ему…» – решила Аустра.
Вечером, когда рыбаки с разорванными сетями вернулись на берег, жена Алексиса Зандава отправилась встречать их. Но она встречала не мужа. Пока Алексис возился с мотором, закрывая его, Лаурис, перебросив через плечо котомку с рыбой, ушел с побережья первым. В том месте, где тропинка сворачивала за холм, он встретил женщину и, узнав ее, хотел свернуть, уступая ей дорогу. Она остановилась и сказала:
– Я обдумала все, что вы говорили.
Лаурис замер на месте и пристально посмотрел на Аустру.
– Боюсь, что вы не захотите продолжать со мной знакомство… – тихо произнес он.
– Нет, – ответила Аустра. – Я только не знаю, действительно ли все это так, как вы рассказывали. Не могу представить, что из-за меня вы так страдаете. Ведь я ничего особенного не представляю, ничего… как и все…
Он, вздохнув, сказал:
– Вы не знаете, кем являетесь для меня, а я знаю. Все сказанное мною – правда.
Грустно улыбаясь, она смотрела себе под ноги.
– Вы меня не осуждаете? – спросил Лаурис.
– Нет, вы же ничего плохого не сделали.
– Я пошел бы и на плохое, если бы вы приказали, – страстно выдохнул Лаурис.
– И вы могли бы? – она недоверчиво взглянула на него.
– Все, что только вы пожелаете.
– А если бы вам пришлось ради этого погибнуть?
– Я бы не пожалел себя. По крайней мере я знал бы, что моя жизнь что-то значила.
– И что бы вы за это потребовали? – продолжала Аустра.
– Только то, что вы пожелали бы мне дать.
Покорность Лауриса тронула Аустру; под влиянием нахлынувшего на нее теплого чувства она протянула ему руку.
– Благодарю вас, вы мне друг. Возможно, когда-нибудь мне и понадобится ваша помощь.
Он с нежной горячностью схватил ее руку. Аустра позволила ему погладить ее.
– Боже, какие мы оба несчастные…
Больше она ничего не сказала. Сосны осыпали их пожелтевшей хвоей, и уныло завывал ветер. Они стояли на песчаной тропинке, которая даже на морозе не затвердела, и смотрели на мигающие сквозь кустарник огни поселковых домов.
Им нужно было расходиться в разные стороны.
