Текст книги "12 ступенек на эшафот"

Автор книги: Вильгельм Кейтель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Весьма показательной и поучительной была позиция Советского Союза, занимаемая им в ходе германо—польской войны. Само собой разумеется, что сразу же после начала боевых действий против Польши Гитлер по дипломатическим каналам призвал Сталина к немедленным действиям и участию в походе – рейх был заинтересован в «блицкриге», поскольку мы опасались за незыблемость наших границ на Западе. Сталин, напротив, стремился получить свою долю польского пирога малой кровью и сообщил, что Красная Армия сможет начать наступление не раньше чем через 3 недели, которые потребуются ему для перегруппировки сил и завершения мобилизации. Военный атташе рейха генерал кавалерии Кестринг получил указания оказать давление на русских, но ответ оставался неизменным: РККА еще не готова к войне. Однако когда на юге немецкие дивизии форсировали Сан и Варшава оказалась непосредственно в районе боевых действий, Сталин решил пренебречь «небоеготовностью» своей армии и нанес удар с тыла по отступающим под немецкими ударами польским корпусам. Захватив тысячи пленных, русские вытеснили уцелевшие части поляков в Румынию. Ни на одном из участков фронта соединения немецких и русских частей не произошло: русские остановились на приличном удалении от демаркационной линии, и наши контакты ограничивались обменом разведывательной информацией.[65]65
  17 сентября 1939 г. части РККА вступили на территорию Восточной Польши. По официальной версии советского руководства – «в целях укрепления западных рубежей» и «воссоединения» Западной Украины и Западной Белоруссии с Украинской и Белорусской ССР. Не соответствует действительности утверждение о несостоявшемся соединении вермахта и Красной Армии: на самом деле после выхода на демаркационную линию «Нарев – Висла – Сан» союзники вступили в соприкосновение под Брестом, где и провели совместный парад.


[Закрыть]

Еще в ходе боевых действий в Польше армейское руководство резко осудило действия ведомства Гиммлера и карательные акции СС на оккупированных территориях. Главнокомандующий сухопутными войсками выразил категорический протест в связи с тем, что, обладая всей полнотой командной власти на театре военных действий, не в состоянии контролировать распоясавшихся молодчиков рейхсфюрера СС и проводимые им «полицейские акции». 17 октября 1939 г., в основном усилиями фон Браухича, отказавшегося разделять ответственность за судьбу мирного населения с Генрихом Гиммлером, вермахту удалось передать управление оккупированными территориями гражданскому генерал—губернатору.

Польская кампания еще более выпукло обозначила разногласия между Гитлером и генералитетом: ОКХ и многие высшие офицеры по—разному оценивали боевую готовность вермахта к войне против западных союзников – как с военной, так и с политической точек зрения. Руководствуясь обескураживающим опытом 1–й мировой войны и «непроходимостью» укреплений «линии Мажино», против которых оказались бессильны практически все имевшиеся на тот момент средства разрушения, генералы отчасти справедливо утверждали, что без соответствующего перевооружения, переформирования и доукомплектования ослабленных дивизий мы не готовы к войне на Западе. Причем особые возражения вызывала необходимость вести боевые действия в… зимний период. С точки зрения генералов, французы более чем откровенно продемонстрировали рейху свое нежелание воевать, отказавшись от штурма откровенно слабых оборонительных укреплений «Западного вала», причем в лучшее время года. С ними нужно вести переговоры, памятуя о том, что неприступность «линии Мажино» опять заставит нас атаковать северным флангом через Люксембург и Бельгию – со всеми вытекающими политическими последствиями, как это уже было в 1914–1918 гг.

Гитлер с полным на то основанием утверждал, что нарушение нейтралитета, например, Бельгии, со временем одинаково неизбежное для рейха и его противников, не самая большая опасность, поджидающая Германию на Западном фронте. Гораздо опаснее то, что каждый день промедления играет на руку врагу: выигрыш времени позволит Британии до мая 1940 г. увеличить численность только десантных дивизий с 4 до 20. При том, что практическая боеспособность французской и британской дивизии соотносится, как 1: 4. Однако решающим фактором, способным в конечном итоге определить исход сражения на Западе, может оказаться прорыв моторизованных франко—британских армий на северном фланге германского фронта через Бельгию с последующим отторжением рейнско—вестфальской области. Потеря индустриально—промышленного сердца Германии – Рура – означала бы тотальное поражение в этой войне…

Противоборством двух полярных точек зрения и определялась обстановка в высших эшелонах главнокомандования рейха в октябре 1939 г. В то время я твердо стоял на позициях ОКХ, что и привело к первому обострению наших отношений с Гитлером, возможно даже к некоторой утрате доверия с его стороны. Я не знаю, кто доложил ему о моей поездке в Цоссен к Браухичу и Гальдеру, однако когда я откровенно и в полном соответствии со служебными обязанностями начальника штаба ОКВ высказал ему свои соображения, разразился скандал. Гитлер кричал, что я устроил ему форменную обструкцию, что ОКВ снюхалось с генералами. Он требует, чтобы я не только разделял его точку зрения, но и всячески отстаивал ее перед ренегатами из ОКХ. Я тщетно пытался объясниться и напомнил фюреру, что всегда выступал проводником его идей и ратовал за проведение его линии перед генштабом сухопутных войск и фон Браухичем. Казалось, что Гитлер даже и не пытается услышать меня. Наконец последовали неправедные и оскорбительные для меня обвинения в открытой поддержке генеральской оппозиции.

Я был потрясен до глубины души и решил обсудить ситуацию со Шмундтом. Он всячески успокаивал меня и сообщил, что около полудня в рейхсканцелярии побывал приглашенный на обед генерал фон Рейхенау. Затем они долго беседовали с глазу на глаз, после чего Гитлер в состоянии крайнего возбуждения сообщил ему, что даже Рейхенау набрался наглости отстаивать точку зрения ОКХ. Видимо, этим и объясняется то, что сегодня вечером фюрер буквально набросился на меня.

Я попросил Шмундта оказать мне услугу и передать фюреру, что считаю решительно невозможным дальнейшее пребывание в должности ввиду столь откровенно проявленного недоверия и прошу его решить вопрос о моем новом назначении. Не знаю, каким образом передал Шмундт мое прошение об отставке, – в рейхсканцелярии я не появлялся, а весь следующий день сидел в своем кабинете и ждал вызова к фюреру.

К вечеру ситуация не прояснилась, тогда я написал рапорт на имя Гитлера и отправил его Шмундту.

Затем последовало нелицеприятное объяснение с фюрером. Он с язвительной сухостью заметил, что не принимает мою отставку и впредь не желает читать эпистолы, подобные этой. Он убедительно просит меня предоставить ему право самому выносить решения, кого и когда следует отстранять от должности, – и он не преминет сообщить мне об отставке, когда сочтет это нужным. Затем он сменил тон и заметил, что не намеревается драматизировать ситуацию и готов объяснить все происшедшее моей излишней впечатлительностью – он никогда не говорил, что лишает меня своего доверия. Посчитав конфликт исчерпанным, фюрер перешел к обсуждению текущего момента и заговорил о Рейхенау. Генерал позволяет себе лезть в политику, вместо того чтобы побеспокоиться о боеспособности вверенной ему группы армий. Нужно заниматься делом, а не разглагольствовать о выработке ресурса двигателей, износе гусеничных лент и т. п.

В заключение фюрер поставил меня в известность, что беседовал с Браухичем и тот изложил ему точку зрения ОКХ. С энергией, достойной лучшего применения, генеральный штаб упорно пытается заниматься не свойственным ему делом и вмешиваться в решение военно—политических задач. И это в тот момент, когда армия нуждается в восстановлении после польской кампании. Он отказывается понимать, почему до сих пор не приведены в порядок танковые войска, если для этого достаточно одной лишь доброй воли…

Он настаивает на том, чтобы я присутствовал на его повторной встрече с Браухичем. Он, Гитлер, уже принял решение и в ближайшее время направит главнокомандующим составными частями вермахта собственноручный меморандум, в котором изложит свое видение проблемы.

Беседа с Браухичем состоялась на следующий день, 5.11.1939. Главнокомандующий сухопутными войсками и я молча выслушали стратегические выкладки фюрера по комплексу сформулированных ОКХ проблем. Браухич упомянул две причины, которые не позволяют ему согласиться с точкой зрения Гитлера:

1. Во время польской кампании немецкая пехота продемонстрировала свою несостоятельность – инертность, отсутствие боевого духа, тактическую леность и недостаточную выучку младшего начальствующего состава.

2. Некогда железная дисциплина упала, армия на пороге печальной памяти событий 1917 г. – алкогольные эксцессы, бесчинства на вокзалах и акты вандализма при перевозке ж.—д. транспортом. У него скопилось несколько рапортов от комендантов станций, судебных дел и представлений на возбуждение уголовных дел в связи с дисциплинарными проступками военнослужащих. Армия запущена и нуждается в интенсивном политико—воспитательном обучении, прежде чем бросать ее в бой против прекрасно обученного противника.

После этих слов Гитлер в состоянии крайнего возбуждения буквально выскочил из—за стола. Кто дал главнокомандующему право на основании отдельных примеров недостойного поведения военнослужащих облыжно обвинять всю армию? Ни один полевой командир не жаловался ему на отсутствие боевого духа у солдат. Как можно говорить такое о войсках, одержавших блистательную победу над сильным и коварным врагом? Как верховный главнокомандующий он отказывается выслушивать подобные инсинуации… Он требует незамедлительно передать ему все следственные материалы и судебные дела для личного ознакомления. С этими словами Гитлер покинул зал для совещаний, громко хлопнув дверью. Я понял, что Браухич окончательно исчерпал кредит доверия фюрера.

С этого момента Гитлер ежедневно запрашивал меня по поводу пресловутых судебных дел. Своими собственными глазами я видел только одно, которое фюрер раздраженно швырнул на мой письменный стол. Шмундт рассказал мне, что после той безобразной сцены Браухич подал прошение об отставке, которое Гитлер категорически отклонил.

В середине октября я и Йодль присутствовали на обсуждении оперативного плана «Запад» в штаб—квартире фюрера. Гитлер неоднократно прерывал докладчика – генерала Гальдера – уточняющими вопросами и потребовал представить штабную карту с обозначениями и подробными примечаниями. Гальдер удалился, а Гитлер заметил, обращаясь к нам с Йодлем: «Да это же старый план Шлиффена с усиленным правым флангом и главным направлением удара вдоль атлантического побережья. Дважды такие номера не проходят! У меня прямо противоположные намерения – через несколько дней я изложу вам свой план и сам обсужу его с ОКХ».

Не вдаваясь в подробности, сообщу, что в конечном итоге среди множества точек зрения и оперативно—стратегических выкладок генералов возобладал план фюрера: танковые дивизии вермахта прорывают фронт под Седаном и вырываются на оперативный простор атлантического побережья в районе Абвиля с последующим заходом в тыл, расчленением, окружением и уничтожением англо—французских моторизованных армий, которые попытаются вторгнуться в Бельгию через франко—бельгийскую границу.

Я принял этот план, но с одной существенной оговоркой: если французы проявят известную тактическую гибкость и, не атакуя с ходу наш северный фланг, закрепятся в Бельгии – нам грозят серьезные неприятности.

Йодль не разделял моих опасений и, к счастью, оказался прав. Много позже фюрер с выражением явного удовлетворения на лице рассказал мне, что обсуждал этот план с генералом фон Манштейном, который единственный из всей армии поддержал его. Манштейн в бытность свою начальником штаба группы армий «Центр» фон Рундштедта действительно провел эту операцию с присущим ему блеском. В остальном только благодаря настойчивости и несгибаемой воле Гитлера в течение одной зимы откровенно слабые танковые соединения – фактически один—единственный корпус генерала Гейнца Гудериана – превратились в мощную танковую армию генерала кавалерии Пауля Людвига Эвальда фон Клейста.

В ответ на поползновения ОКХ к самостоятельности Гитлер изменил порядок доведения приказов: если раньше, часто минуя ОКВ, главнокомандующие составными частями получали приказы в устной форме, то отныне – только в письменном виде и от начальника штаба ОКВ. Верховное главнокомандование (штаб оперативного руководства) как рабочий штаб фюрера разрабатывал «указания», которые спускались по инстанции за подписью Гитлера или моей. К великому огорчению генштаба сухопутных сил, на первые роли стал выходить Йодль как начальник штаба оперативного руководства вооруженными силами.

Генеральное наступление было назначено на 25 октября. Столь малый срок на подготовку операции объяснялся желанием Гитлера максимально мобилизовать ОКХ на скорейшее завершение всех мобилизационных мероприятий и стратегического развертывания вермахта. Фактически переформирование и ремонт танкового парка не были как следует доведены до конца, мешала хроническая нехватка запасных двигателей, передаточных механизмов и гусеничных лент. По мере подготовки операции неизбежно возникали и прочие затруднения, кроме того, метеорологические службы давали малоутешительные прогнозы на будущее. Гитлер принял окончательное решение: наступление начнется только при устойчивой летной погоде, чтобы максимально использовать боевые возможности люфтваффе. Операция была перенесена на ноябрь, потом ударили морозы. Декабрь стал тяжелым испытанием для начальника центрального метеорологического управления ОКЛ доктора Дизинга: он обливался холодным потом при отправке фюреру ежедневной сводки погоды и на каждом оперативном совещании… Наконец фюрер принял решение перенести начало операции… на май.

Еще в октябре стали возникать опасения в связи с возможной высадкой британского десанта на побережье Норвегии и возникновением непосредственной угрозы операционным базам кригсмарине и люфтваффе. Контроль над акваторией Немецкой бухты позволял союзникам перерезать морские коммуникации надводного и подводного флотов, закрыть выход в Атлантику и подвергать массированным ударам с воздуха военные порты на балтийском побережье рейха.

В декабре 1939 г. родился план амфибийной операции «Учение на Везере» – захват норвежских портов атакой с моря. В составе штаба оперативного руководства вермахта был сформирован особый штаб, занимавшийся разработкой операции при активном участии Гитлера и главкома кригсмарине Редера. Следует добавить, что по приказу фюрера и из соображений особой секретности к оперативной разработке не привлекались ОКХ и ОКЛ. С учетом многократного превосходства британского флота (и расстояния в 2000 км до Нарвика) операция подпадала под разряд крайне рискованных. Впервые с начала войны ОКВ осуществляло общую разработку театра военных действий для кригсмарине, люфтваффе и сухопутной армии в качестве рабочего штаба верховного главнокомандующего вермахтом; впервые функции центральной командной инстанции были возложены на штаб оперативного руководства ОКВ; впервые генеральные штабы армии и люфтваффе были отстранены от общего руководства операцией вторжения! Само собой разумеется, что при этом флот отвечал за высадку морского десанта, подвоз снабжения и пр., а сухопутные (десантные, посадочные и пр.) войска подчинялись непосредственно ОКВ.

Скандинавская кампания вермахта началась 9 апреля 1940 г…

(…)

Одним из наиболее неприятных инцидентов стала вынужденная посадка курьерского самолета люфтваффе под Мехеленом на территории Бельгии. Во вражеских руках оказались совершенно секретные оперативные документы и планы двух посадочно—десантных операций вермахта, которые перевозили два офицера люфтваффе. Командующий 2 воздушным флотом генерал авиации Гельмут Фельми, отдавший приказ об отправке документов командования из Мюнхена в Кельн, был отправлен в отставку. В связи с инцидентом фюрер подписал так называемый «Основополагающий приказ № 1» о сохранении военной тайны и соблюдении секретности, согласно которому осуществление всех наземных и воздушных операций происходило только с его ведома.

После того как 8 мая метеослужбы выдали благоприятный прогноз на ближайшие несколько недель, Гитлер назвал день начала операции – 10 мая 1940 г.

10 мая в 06.00 королева Нидерландов должна была получить пространное послание имперского правительства Германии с настоятельной просьбой к Ее Величеству дать разрешение на проход немецких войск через территорию Голландии, дабы избежать ненужного кровопролития и… сохранить целостность королевства. Несмотря на то, что въездная виза была заблаговременно получена в голландском посольстве в Берлине, спецкурьер министерства иностранных дел майор резерва Вернер фон Кивиц был арестован голландцами на пограничном контрольно—пропускном пункте, а секретное послание было изъято. Гаага узнала о предстоящем наступлении, получив убедительные доказательства из рук нашего дипломата. Канарис намекал, что подозревает в государственной измене статс—секретаря министерства иностранных дел барона Адольфа фон Штеенграхта ван Моиленда, но, изображая отчаяние, просил до выяснения всех обстоятельств дела ничего не говорить фюреру и фон Риббентропу. Сегодня я не исключаю, что сам Канарис и был тем самым «государственным изменником».

Нам слишком хорошо была известна цена лицемерных заявлений Голландии и Дании о «соблюдении нейтралитета». Об их двуличии свидетельствовала информация, поступавшая к нам по разным каналам: от династических фамилий Бельгии и Италии; по линии СД, разоблачившей заговор британских спецслужб в ходе так называемого «инцидента в Венло» и т. д. Фактически они уже давно нарушили свой нейтралитет, когда раболепно терпели систематическое нарушение воздушных границ Королевскими ВВС Великобритании.

9 мая около полудня спецпоезд фюрера с соблюдением всех мыслимых мер секретности отправился от станции Груневальд в направлении на Гамбург. Средства массовой информации официально объявили о намерении фюрера посетить столицу Шлезвиг—Гольштейна 10 мая. С наступлением темноты мы круто изменили маршрут следования и около 03.00 прибыли на станцию Ойскирхен под Ахеном. Глубокой ночью на автомобиле мы перебрались в «Фельзеннест» – «Гнездо в скалах» – ставку фюрера на вершине поросшей лесом горы в безлюдной местности под Мюнстерэйфелем. В свое время эта неприступная подземная крепость—лагерь была построена «организацией Тодта» по прямому распоряжению фюрера.

Я занял «бетонный гроб» – маленькую комнату, естественно, без окон и с принудительной вентиляцией – рядом с фюрербункером. По соседству со мной – Йодль, на другой стороне коридора – адъютанты фюрера. Акустика была такова, что мне было прекрасно слышно, как Гитлер листает газетную подшивку.

Наш рабочий кабинет располагался в деревянном строении в пяти минутах ходьбы через лес: небольшая кладовая, три служебных помещения с дневным светом и крошечная спальня. Мы с Йодлем черной завистью завидовали его адъютанту – прикомандированному майору генштаба Вайценеггеру, постоянно проживавшему здесь, «на свежем воздухе». В получасе езды на автомобиле по лесным дорогам располагался барачный лагерь и штаб—квартира главнокомандующего сухопутной армией. Идеальная маскировка не позволяла обнаружить местоположение обоих лагерей с воздуха. Правда, британские ВВС дважды бомбили ж.—д. вокзал в Ойскирхене, но это было достаточно далеко от нас.

Я счел вполне уместным вставить в первую же сводку ОКВ от 10 мая фразу о том, что «фюрер возложил на себя верховное главнокомандование действующими на западном театре военных действий войсками…». Это вызвало возражение Адольфа Гитлера, который хотел остаться анонимным и не лишать своих генералов заслуженной славы. Однако я не уступал и продолжал уговаривать его не менее получаса – нация должна знать, кто поднимает дивизии в бой и ведет армии к победе. Наконец с большим трудом он согласился.

И это было отнюдь не желание польстить: фюрер не только самым скрупулезным образом анализировал и разрабатывал оперативные нюансы каждой операции, но и подробнейшим образом вникал в суточные уроки едва ли не каждой дивизии на главном направлении удара. С конца октября 1939 г. Гитлер обязал командующих группами армий и армиями в подробностях докладывать ему о предполагаемом ходе предстоящих операций. Это был настоящий экзамен, во время которого генералы отвечали на массу «трудных» вопросов о характере местности и наличии естественных преград, тыловом обеспечении и пр. Его критические оценки, замечания и предложения убеждали генералитет в том, что фюрер глубоко проникает в суть оперативных замыслов командования и сам он – далеко не «дилетант от стратегии».

Предметом особого внимания Гитлера стал план наступления ударной танковой группы фон Клейста через Арденны на Абвиль. Гитлер считал зону оперативного прорыва идеальным театром танковых сражений, постоянно подчеркивая при этом, что решающим фактором победы станет стремительное, без оглядки на фланги, продвижение вперед. Особая статья – организация подвоза снабжения, горючего и т. д. Проблема обеспечения должна быть разработана не менее тщательно, чем планы боевой операции, и в этом будет состоять главная задача начальника штаба танковой группы Цайцлера.

Гитлер самым подробным образом обсудил все фазы предстоящей операции с командующим 16 армией генералом пехоты Эрнстом Бушем. На его армию возлагалось обеспечение охранения южного фланга ударной группы фон Клейста, и, в конечном итоге, только от его дивизий зависели успех или неудача плана всей кампании…

За 43 дня кампании на Западе, с 10.5 по 22.6.1940, Гитлер вылетал на фронт только 4 или 5 раз – слишком велика была опасность перелетов над театром военных действий, с учетом воздушной обстановки. Однако он старался как можно чаще встречаться с командующим сухопутными войсками для обсуждения оперативно—тактических вопросов. Все известные мне встречи проходили в корректной деловой обстановке и без каких—либо серьезных разногласий с обеих сторон. В первой фазе операции, примерно до середины июня, мне приходилось регулярно вылетать на передний край в редкие периоды затишья на воздушном фронте – мой старый добрый Ю–52 летел на сверхнизких высотах, так что вражеские разведчики и истребители были нам не страшны.

Лихорадочное возбуждение первой ночи кампании не улеглось и к утру – ставка была преисполнена тревоги и ожидания донесений о достижении тактической внезапности удара. Гитлер проявлял особое беспокойство по поводу спецоперации в Бельгии – захвата форта—крепости Эбен—Эмаэль на канале Альберта комбинированной атакой сухопутных и посадочно—десантных частей (с использованием транспортных планеров). В свое время он лично отрабатывал все детали операции с командирами и унтер—офицерами парашютного и приданного ему саперного батальонов на макете, построенном на секретном полигоне в Дессау.

Только по одному вышеописанному эпизоду можно представить себе, как нам приходилось «вкалывать» и почему иной раз обсуждение оперативного положения на фронтах и доклады затягивались на долгие часы. Фюрер целенаправленно приучал нас к методу руководства войсками, отличному от традиционных умений и навыков германского генералитета, личным примером доказывал необходимость разработки до мелочей операций любой степени сложности, а не обычной до недавних пор практике «спихивания» приказов по инстанции.

Фюрер появлялся в нашем барачном лагере дважды в день – около полудня и на вечернем докладе, который обычно делал Йодль. Кроме Западного фронта, ОКВ занималось норвежским театром военных действий, доставлявшим нам в течение всего мая немало беспокойства в связи с реальной угрозой утраты плацдарма в результате англо—французского контрнаступления. Каждые вторые сутки я вылетал в расположение войск, главным образом в штаб—квартиру группы армий фон Рундштедта, осуществлявшего сложный маневр – операцию прорыва с захождением на север. Начальником штаба был генерал фон Зоденштерн, мой старинный приятель и сослуживец по управлению рейхсвера в 1926–1923 гг. С ним я мог обсудить любые вопросы и пожелания фюрера, не опасаясь жалоб в ОКХ (Гальдеру) и обвинений по поводу «вмешательства высшего командования во внутренние дела».

Наши отношения с фюрером развивались гармонично. Определенные разногласия вызвали инициированные кронпринцем публикации мировой прессы о трагической гибели его сына и захоронении праха погибшего в Потсдаме.[66]66
  Принц Вильгельм Прусский (1906–1940), оберстлейтенант резерва 1 пехотного полка, 23.5.1940 получил тяжелое огнестрельное ранение под Валансьеном – через три дня скончался от ран.


[Закрыть] Фюрер сказал мне, что не желает ритуального пролития королевской крови, и запретил призывать в действующую армию сыновей династических фамилий. Я придерживался той точки зрения, что служба в армии во время войны – не только священная обязанность каждого немца, но и его неотъемлемое право, будь он простым рабочим или принцем крови. Однако мне не удалось настоять на своем – и все принцы некогда правивших королевских домов были отозваны с передовой.

Вступление Италии в войну не улучшило оперативную обстановку на фронтах, а стало для ОКВ дополнительной обузой. Гитлеру не удалось сдержать порыв «воинственных римлян» хотя бы на некоторое время. Мы были кровно заинтересованы в этом, поскольку намечаемый дуче прорыв укреплений Альпийского фронта требовал поддержки с воздуха и вынуждал нас ослаблять действующие на парижском направлении подразделения люфтваффе, распылять силы и отправлять несколько авиагрупп в распоряжение «Командо Супремо». Несмотря на слабость французских укреплений в Альпах и нашу поддержку с воздуха, боевой дух итальянцев быстро сошел на нет, и наступление остановилось. Они вспомнили о своем союзническом долге, когда посчитали Францию окончательно поверженной. В дальнейшем римские воители стали для нас настоящим данайским даром – ничто не нанесло большего вреда установлению взаимопонимания с побежденными французами, чем амбициозные притязания Италии, отстаивать которые фюрер считал своим долгом.

Вершиной моей деятельности на посту начальника штаба ОКВ стало заключение перемирия с Францией в Компьенском лесу 22.6.1940 г. Требования победителей были разработаны штабом оперативного руководства накануне окончательного поражения французов и после обращения французской стороны с предложением заключить перемирие были сформулированы в моей редакции. В остальном мы не спешили, поскольку, прежде чем перейти к переговорной стадии, фюрер стремился к достижению определенных оперативных успехов, например выходу к швейцарской границе.

После того как время и место проведения переговоров были окончательно определены, Гитлер взял составленный мной текст соглашения на доработку и уточнение. После внесения поправок содержательная часть осталась без существенных изменений, но стилистически сам документ уже не имел ничего общего с составленным мной, была изменена и казавшаяся мне подобающей форма изложения, например, текст преамбулы был разработан и написан самим Гитлером от начала и до конца.

Торжественная церемония состоялась в специально привезенном салон—вагоне маршала Фоша, на том же месте в Компьенском лесу, где в 1918 году Германия униженно молила союзников о мире. Я был преисполнен чувства глубокого удовлетворения от свершившегося за унижения Версаля возмездия, с одной стороны, и уважения к солдатской чести побежденных, с другой…

Несмотря на то, что с согласия Геринга и Гитлера я уже пошел на определенные уступки в вопросе разоружения французских ВВС, на следующий день переговоров французы попытались получить новые послабления. По данным службы радиоперехвата, премьер—министр Петэн требовал от руководителя французской делегации «выжимать» из ситуации все возможное. Генерал Шарль Хунтцигер отвечал, что это невозможно из—за занятой немцами бескомпромиссной позиции и манеры ведения переговоров.

В 17.00, когда французы опять удалились на совещание, я передал им ультиматум через главного переводчика министерства иностранных дел посланника Пауля Шмидта: принять решение до 18.00. Вскоре они вернулись с новым списком требований, вероятно, полученным от Петэна. Я объяснил, что больше обсуждений не будет и я прерву переговоры как безрезультатные, если не получу окончательного ответа до 18.00, а договор в его нынешней редакции так и не будет подписан. Французы отправились на последнее совещание. Несколькими минутами после 18.00 был сделан последний телефонный звонок, и Хунтцигер объявил, что уполномочен подписать соглашение…

Пока главные силы немецкого Западного фронта совершали сложнейший маневр захождения южным флангом, бельгийский король согласился на капитуляцию, а в Северной Франции, под Дюнкерком, экспедиционная армия британцев эвакуировалась морем. Разгром Великобритании, подготовленный всем ходом нашего наступления, свершился не в полной мере, хотя следы безудержного и панического бегства на ведущих к северному побережью дорогах представились мне самой ошеломляющей картиной, которую я когда—либо лицезрел…

Гитлер так никогда и не признался нам, солдатам, что сразу же после победы над Францией рассчитывал на прекращение войны с Великобританией. Мне достоверно известно, что в этом направлении им предпринимались определенные шаги и попытки политического зондажа. Несколько лет спустя в ответ на мои вопросы фюрер заявил, что, кроме «предложений британскому правительству» в речи на заседании рейхстага от 19 июля 1940 г., никаких попыток сближения не предпринимал. Что ж, в один прекрасный момент правду о тех далеких событиях провозвестят миру британские архивы.

Памятное заседание рейхстага состоялось 19.07.40. Мы прилетели в Берлин из штаб—квартиры фюрера в Шварцвальде. Ни до, ни после мне не доводилось увидеть весь цвет германского генералитета в полном составе. Мне было отведено место за Редером и Браухичем в правительственном ряду непосредственно позади имперских министров. Геринг принял на себя председательство и вел заседание рейхстага. Появление в зале заседаний Адольфа Гитлера было встречено бурным ликованием – так же, как встречали его на Ангальтском вокзале при прибытии в Берлин и торжественном вступлении в столицу через Бранденбургские ворота…

Чествование вооруженных сил стало самым ярким впечатлением моей солдатской жизни. Оказание воинских почестей и поименное оглашение командующих, главным образом, армии и люфтваффе, удостоенных высших наград и чинов, превзошли все мыслимые ожидания (Герман Геринг был произведен в рейхсмаршалы и награжден «Большим крестом» «Железного креста»). Я испытал определенную неловкость, услышав свое имя в списке награжденных. Я был ошеломлен тем, что получил право встать в один ряд с прославленными полководцами Германии, поскольку никогда не командовал армиями и, увы, не имел полководческих талантов. Я считал, что не достоин такой награды как начальник штаба ОКВ, и не совсем понимал, за какие заслуги произведен в генерал—фельдмаршалы статс—секретарь министерства воздушного флота генерал—оберст Мильх, а, например, генерал авиации становится генерал—фельдмаршалом, а не маршалом авиации…