Текст книги "12 ступенек на эшафот"

Автор книги: Вильгельм Кейтель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Примерно с апреля 1939 г. Гитлер в разговорах со мной стал регулярно высказывать наболевшую мысль о том, что пришло время окончательно разрешить все вопросы, по которым Германия и Польша имеют многолетние трения. Великое несчастье для поляков и для нас, что рано ушел из жизни мудрый маршал Юзеф Пилсудский. Вот с кем рейху следовало бы заключить пакт о ненападении. Увы, никто не вечен. Рано или поздно настанет и его день, поэтому еще при своей жизни он хотел бы разрубить гордиев узел проблемы Восточной Пруссии. Он решительно не может отложить окончательное урегулирование этого вопроса до лучших времен и не хотел бы оставлять столь «спорное наследство» своему будущему преемнику. К сожалению, современное поколение польской дипломатии подменило политику разума политикой откровенной дегерманизации, что и подтвердили последние переговоры с министром иностранных дел Польши Юзефом Беком.

Демонстративные воинственные поползновения министерства иностранных дел и внешняя политика польского государства строились в расчете на безусловную поддержку со стороны Великобритании. Однако объективный экономический и геополитический анализы неопровержимо свидетельствовали о том, что Англия первой отвернется от поляков, столкнувшись с нашей непоколебимой решимостью избыть неправедные решения Версаля. Адольф Гитлер действительно стремился вернуть в состав немецкого рейха исконно немецкий Данциг, но вовсе не стремился к войне с Польшей за так называемые «вольный город» и «Данцигский коридор» – как гласит один из известнейших постулатов реальной политики: хочешь мира, готовься к войне…

В то время как Варшава, Париж и Лондон оплетали Европу паутиной политических заговоров и интриг, Гитлер принял окончательное решение и сделал парадоксальный прогноз: великие державы не станут таскать каштаны из огня для поляков, откажутся от интервенции и не будут способствовать Польше в ее военных приготовлениях против рейха.

Так в мае 1939 г. Гитлер отдал приказ о проведении подготовительных мероприятий в рамках операции «Вайс»: приведение в состояние полной боеготовности составных частей вермахта, оперативно—стратегическое развертывание сухопутной армии и люфтваффе и нанесение контрудара по непримиримой Польше не позднее 1 сентября 1939 г. Как и в ходе недавней чешской кампании, было строжайшим образом запрещено демаскировать наши приготовления проведением откровенных мобилизационных мероприятий, кроме того, в своих оперативных разработках ОКВ, ОКХ и ОКЛ должны были исходить из штатного состава вермахта мирного времени.

На совещании главнокомандующих составными частями вермахта фюрер отдал устный приказ о подготовке наступательной операции, затем последовала письменная директива. Сразу же после этого Гитлер по традиции удалился в Бергхоф. Это создавало определенные сложности для штаба оперативного руководства ОКВ и меня лично, поскольку приходилось решать множество вопросов посредством фельдъегерской связи или с помощью адъютантов фюрера. В особо важных случаях я лично вылетал в Берхтесгаден.

На все время пребывания фюрера в Бергхофе в Берхтесгаден перебиралась рейхсканцелярия под руководством министра Ламмерса, в то время как партийная канцелярия постоянно находилась в Мюнхене; в Бергхофе была оборудована резиденция Германа Геринга; фон Риббентроп переезжал на это время в штаб—квартиру министерства иностранных дел в Фушль под Зальцбургом. Только ОКВ оказалось на положении бедного родственника и не имело практически никаких возможностей для налаживания служебной деятельности в таких условиях. После моих неоднократных представлений и просьб летом 1940 г. Гитлер разрешил оставить некоторые управления ОКВ в здании берлинской рейхсканцелярии и перевести остальные в одну из пустующих берхтесгаденских казарм. Думаю, что вынужденное раздробление ОКВ пришлось по душе обуреваемому маниакальной жаждой единоличной власти Адольфу Гитлеру и в целом соответствовало его неизреченной концепции «антиколлегиальности», несмотря на то, что верховное главнокомандование вооруженными силами Германии никогда не обладало реальной командной властью!

Таким образом, мне было ровным счетом ничего не известно о состоявшихся переговорах с Варшавой и Лондоном и о том, как решились вопросы Данцига и экстерриториального коридора. Гитлер продолжал утверждать, что «не хочет войны с Польшей ни при каких обстоятельствах» и будет пытаться решить все спорные вопросы мирным путем до тех пор, пока Франция не надумает вмешаться в конфликт в духе своей восточноевропейской политики. Реальная возможность заключения германо—французского пакта о ненападении заставила его пойти на неслыханные уступки – отказ от притязаний на Эльзас—Лотарингию. Ни один из нынешних политиков не в состоянии дать сегодня более твердых гарантий мира и безопасности в Европе. Только он вправе достойно представлять мирные инициативы рейха как единственный легитимный всенародно избранный глава государства. В этом и заключается его твердая убежденность в возможности разрешения конфликта мирным путем. Однако он вынужден потребовать от меня, чтобы я ни при каких обстоятельствах не открывал скрытый смысл его позиции главнокомандованию сухопутных войск. Узнай они о том, что приготовления к войне с Польшей на самом деле представляют собой инструмент политического давления, разработка планов операции будет осуществляться поверхностно и спустя рукава, а ему бы очень не хотелось, чтобы армия утрачивала практическую боеспособность в условиях обострения международной обстановки.

Образ мыслей ОКХ и добросовестность генерального штаба были известны мне даже лучше, чем Гитлеру, поэтому я нисколько не усомнился в справедливости его слов. Я верил фюреру и, принимая желаемое за действительное, считал, что война действительно не входит в его планы.

Тем временем под контролем генерального штаба сухопутных войск в ускоренном темпе продолжалось возведение укреплений «Западного вала»: к строительным работам были привлечены государственные инженерно—конструкторские компании, «организация Тодта» и вся имперская служба труда. Кроме того, на строительство фортификационных сооружений были переброшены и несколько дивизий регулярной армии, которые использовались, прежде всего, на земляных работах, установке заграждений из колючей проволоки (надолб, противотанковых «ежей» и т. п.) и обустройстве долговременных огневых узлов.

Само собой разумеется, что инспекционная поездка фюрера на линию «Западного вала», во время которой его сопровождал и я, в августе 1939 г. преследовала в первую очередь пропагандистские цели. Незадолго до отъезда я представил ему подробнейшее донесение о состоянии строительных работ с обозначенными на карте фортами, узлами и т. п. Фюрер изучил материалы самым скрупулезным образом и впоследствии поражал не только военных и гражданских производителей работ, но и меня доскональным знанием местоположения едва ли не каждого дота и стрелковой ячейки на всем протяжении «Западного вала».

Летом 1939 г. я считал своим гражданским и служебным долгом довести до сведения Гитлера обеспокоенность и озабоченность генералитета и генерального штаба в связи с угрозой новой европейской войны. Я разделял тревогу многих высокопоставленных офицеров, но вовсе не потому, что во мне свежи были воспоминания о тяжелых поражениях прошлой войны или я сомневался в боеспособности немецких вооруженных сил, – в перспективе замаячила смертельная для Германии угроза войны на два фронта. Я считал, что просто обязан сказать об этом фюреру, хотя и отдавал себе отчет в том, что это ни в коем случае не улучшит его отношения к генералам.

В начале августа Гитлер решил провести в Бергхофе нечто вроде «военного совета» начальников штабов военных округов и групп армий без приглашения главнокомандующих составными частями вермахта и родами войск. Я наблюдал за развитием событий со стороны и в глубине души уже смирился с тем, что результат окажется самым плачевным. Генерал фон Витерсгейм, начальник штаба 2 военного округа, оказался единственным, кто попросил слова после выступления Гитлера, однако в его оскорбительно—корректном выступлении прозвучало столько иронии и самомнения, что не оставалось и тени сомнения: штабное сословие опустило забрала и ощетинилось копьями, как древнегреческая фаланга! Гитлер впоследствии никогда не упоминал при мне о совещании в Бергхофе, а он бы не преминул сделать это, если бы остался удовлетворен итогами «военного совета». Очевидно другое: этот эпизод еще больше укрепил его в негативном отношении к «генштабовской касте».

Тем удивительнее для меня было услышать его обращение к командирам Восточного фронта 22.8.1939 в Бергхофе. Гитлер всегда был мастером перевоплощения и выдающимся оратором, умело чувствовавшим настроение аудитории и с одинаковым успехом выступавшим в заводских цехах и фешенебельных салонах, однако эту речь я бы назвал его психологическим шедевром. Он со всей определенностью извлек урок из ошибочной попытки склонить на свою сторону генштабистов за спиной их командующих и предстал перед последними в совершенно новой ипостаси реального политика, государственного деятеля и «заботливого отца» армии. Впрочем, были и другие оценки этой речи, например цитируемые на процессе высказывания адмирала флота и главнокомандующего кригсмарине в Норвегии Германа Бема.

24 августа 1939 г. Адольф Гитлер вернулся в Берлин. Нападение на Польшу должно было состояться 26.08. События последней мирной недели и обстановка в рейхсканцелярии вплоть до 3.09.1939 стали достоянием европейской и даже всемирной истории, когда—нибудь историки и исследователи дадут справедливую оценку драматическим хитросплетениям причин, поводов, амбиций и злой воли, приведших к развязыванию мировой бойни; к сожалению, у меня не сохранились дневниковые записи и документы, поэтому могу внести лишь посильный вклад в историческую хронологию тех бурных дней…

В первой половине дня 24 августа (1939) – не 25.8, как утверждает фон Риббентроп – Гитлер вызвал меня в рейхсканцелярию. Бернардо Аттолико, итальянский посланник в Берлине, только что передал ему личное послание Муссолини, и фюрер зачитал мне несколько абзацев. Это был ответ главы итальянского правительства на отправленное из Бергхофа строго доверительное письмо фюрера, в котором тот сообщал дуче о намерении жесткого ответа Польше и ее европейским союзникам в случае их вооруженного противодействия при урегулировании данцигских проблем. В письме Гитлер умышленно перенес дату предполагаемого вторжения на более поздний срок. По его словам, на то имелись достаточно веские причины. Фюрер считал, что трудами «абсолютно надежного и преданного» германского дипломатического корпуса содержание всех его конфиденциальных посланий становится незамедлительно известно Лондону. Письмо было тонким стратегическим ходом с многоуровневым подтекстом: с одной стороны, фюрер демонстрировал всю серьезность своих намерений, с другой – дезинформировал поляков и британцев о начале операции. Кроме того, Польша получала последнее предупреждение, Англия провоцировалась на вооруженную интервенцию, а Италия подстегивалась к выступлению на стороне рейха…

Ответ Муссолини стал первым разочарованием фюрера в его многоходовой политической комбинации. Адольф Гитлер предполагал, что верная союзническим обязательствам Италия безоговорочно выступит на стороне Германии, как в свое время поступил он сам, и, руководствуясь «нерушимой верностью нибелунгов», поддержал Италию во время абиссинского конфликта. Муссолини сообщал, что итальянский король не считает военный конфликт с Польшей ситуацией, обязывающей Италию выступить на стороне Германии, и запретил ему проводить мобилизацию. Своей властью он не в состоянии отменять королевские эдикты, кроме того, в настоящий момент Италия не готова к войне – не хватает техники, оружия, амуниции; он располагает достаточными производственными мощностями, но катастрофически не хватает стратегического сырья; вот если бы Германия помогла медью, марганцем, сталью… он бы мог попытаться убедить короля пересмотреть свое отношение к участию в войне…

Прочитав до конца бесконечный перечень «итальянских потребностей», Гитлер заявил, что вызвал меня для того, чтобы узнать, можем ли мы гарантировать поставки стратегического сырья в Италию. По его предложению Аттолико уже отправил запрос в Рим – в настоящий момент выясняется минимальная потребность итальянской военной промышленности в стратегических материалах и номенклатура сырьевых поставок.

Потом наступило отрезвление. Гитлер крайне болезненно пережил отступничество «верного дуче»:

«Теперь я убедился в том, что англичане были прекрасно осведомлены о предполагаемом демарше Муссолини. В противном случае они бы уже давно заняли более жесткую позицию и поддержали поляков. Увы, результаты прямо противоположны моим ожиданиям…»

Гитлер был потрясен, но старался держать себя в руках. Он предположил, что Великобритания напрямую увязывает вопрос выступления на стороне Польши с позицией итальянцев. Я отправился в военное министерство для консультаций с генералом Томасом по поводу наличия стратегического сырья и возможности скорейшей отправки первой партии итальянцам.

Во второй половине дня последовал новый вызов в рейхсканцелярию. Гитлер пребывал в еще более взвинченном состоянии, чем во время моего утреннего визита.

Я едва успел переступить порог кабинета, как фюрер разразился длинной тирадой. Он только что получил срочную депешу пресс—секретаря министерства пропаганды Дитриха, из которой следует, что Англия уже сегодня намеревается подписать пакт о взаимной помощи с Польшей. Подтверждения из министерства иностранных дел еще не поступало, но дипломаты всегда работают медленнее телеграфных агентств, поэтому он не сомневается в достоверности депеши. Необходимо немедленно приостановить выдвижение войск – ему нужно выиграть время для новых переговоров, хотя на Италию полагаться решительно нельзя.

По моему приказу Шмундт принес план—график, на котором были расписаны все мероприятия военно—политического характера ОКВ, ОКХ и ОКЛ до дня «X» включительно. 23 августа Гитлер отдал приказ начать наступательную операцию против Польши на рассвете 26.08. Таким образом, войска уже вторые сутки выдвигались на исходные позиции с тем, чтобы в ночь с 25 на 26 августа выйти к государственной границе рейха. Фюрер распорядился: «Приостановить выдвижение войск. Отменить начало операции вплоть до особого распоряжения. Немедленно вызвать в рейхсканцелярию Браухича и Гальдера».

Браухич прибыл через полчаса. Гальдер находился в тот момент на командном пункте ОКХ в Цоссене. Отдав приказ о приостановке передислокации войск, генерал выехал в Берлин. Затем я присутствовал на длительном обсуждении ситуации с господами из ОКХ. Фюрера интересовал анализ возможных последствий остановки передвижения войск, кроме того, он потребовал активизировать контрразведывательное обеспечение операции и соблюдать режим строжайшей секретности. В заключение фюрер сообщил, что 26.08.39 он назовет окончательную дату дня «X».

26 августа, в первой половине дня, меня снова вызвали в рейхсканцелярию. Представшая моим глазам картина напоминала растревоженный муравейник: возбужденные, снующие взад—вперед по коридорам военные и штатские. Фюрер беседовал с фон Риббентропом в зимней оранжерее, в то время как Аттолико ждал его в музыкальном салоне. С минуты на минуту ожидали приезда британского посланника в Берлине Невилла Гендерсона.

Фюрер заметил меня и произнес:

«Риббентроп принес телеграмму из лондонского посольства: вчера ночью Англия и Польша подписали пакт о взаимопомощи. Разве я не говорил вам вчера, что во всем виноваты итальянцы? После того как Италия заявила о своей позиции в германо—польском конфликте, англичане ратифицировали пакт. Немедленно прекратите все передвижения армейских частей – мне нужно время для переговоров. Вызовите ко мне Браухича и Гальдера, а сами идите в музыкальный салон. Аттолико доложит о полученном из Рима ответе».

Отдав необходимые указания, я отправился в салон, где уже находились Гитлер и Риббентроп. Фюрер молча протянул мне текст письма с перечнем требующегося итальянцам сырья. Я откровенно потерял дар речи. Между тем фюрер обратился к Аттолико и заметил, что, по всей видимости, произошла ошибка при передаче текста или же банальная описка, поскольку указанные цифры фантастичны. Итальянец принялся уверять, что цифры подлинные – потребности итальянской промышленности в сырье действительно велики. Фюрер приказал мне связаться с нашим военным атташе фон Ринтеленом и еще раз уточнить цифры у генерала Каваллеро, начальника итальянского генштаба («Командо Супремо»).

Гитлер высказал предположение, что итальянцы умышленно указали заведомо нереальный тоннаж требующегося им сырья, чтобы мы отказались от обязательств, а дуче с «чистой совестью» умыл бы руки.

Поступившая от фон Ринтелена информация подтвердила аутентичность итальянских запросов, которые Германия была просто не в состоянии удовлетворить.

Главнокомандующий сухопутной армией и начальник генштаба уверили Гитлера в том, что передислокация немецких войск к польской границе осталась незамеченной неприятелем – маскировка не нарушена. В ответ фюрер назвал окончательную дату операции – 31.8.1939. Соответствующий приказ в войска поступит 30.08, не позднее 17.00.

В последующие дни я находился в рейхсканцелярии с утра до позднего вечера, однако беседовал с Гитлером только трижды, поскольку он проводил одно политическое совещание за другим.

Первая беседа состоялась в зимней оранжерее, когда Гитлер зачитал мне список политических требований немецкого правительства:

1. Вольный город Данциг возвращается в состав германского рейха.

2. К нему через коридор прокладывается экстерриториальная железная дорога и экстерриториальная автострада.

3. В состав рейха возвращаются не менее 75 % земель, заселенных фольксдойче.

4. Под контролем международных организаций в отторгнутых областях необходимо провести референдум о возвращении в состав рейха.

Гитлер спросил, что я думаю по этому поводу; я ответил, что требования более чем умеренные и абсолютно справедливые.

Во второй раз я встретился с Гитлером 30.08. Он сказал, что у него нет ни минуты свободного времени для меня, поскольку как раз сейчас он собирается диктовать ответ Даладье. Тот взывает к чувству фронтового братства и призывает не допустить развязывания войны. Искреннее и доброе письмо фронтовика—окопника – пример того, как относятся к проблеме войны за коридор во Франции.

Третий раз я встретился с фюрером на совещании вместе с Браухичем и Гальдером во второй половине того же дня. Гитлер в очередной раз перенес день «X» – теперь на сутки, на 1.09 (1939). Он объяснил, что вплоть до 31.08 включительно намеревается ждать появления полномочного представителя польского правительства или наделения соответствующими полномочиями польского посланника в Берлине Липского. 1.09 – последний срок начала операции; если Варшава не примет ультиматум, день «X» переноситься не будет.

У нас создалось впечатление, что фюрер сам не верит в то, что говорит. До сих пор наша уверенность в возможности избежать военной конфронтации базировалась на секретном германо—советском договоре от 23.08.1939 г.: в случае объявления Германией войны Польше Сталин выразил намерение принять участие в разделе польского государства и осуществить демаркацию областей, входящих в сферу интересов Германии и СССР, т. е. однозначно дал понять, что Советский Союз примет участие в оккупации Польши. Мы были убеждены, что, оказавшись в патовой ситуации, польское правительство никогда не решится на войну на два фронта, кроме того, мы верили, что Гитлер действительно стремится к мирному разрешению разногласий.

На всякий случай я вызвал Йодля в Берлин сразу же после совещания Гитлера с генералами в Бергхофе 23.8.39. Согласно мобилизационному предписанию с 1.10.1938 по 30.9.1939 он по—прежнему сохранял за собой пост начальника штаба оперативного руководства вермахта, т. е. находился в распоряжении ОКВ. Йодль прибыл в Берлин 26 или 27 августа и был, само собой разумеется, не в курсе последних событий – оберст Варлимонт и я кратко проинформировали его о происходящем.

В конце июля или в начале августа я отправил ему депешу с подтверждением назначения на должность командира вновь формируемой 2 горнострелковой дивизии в Райхенхалле – лишнее доказательство того, что в то время я даже не помышлял о возможности скорой войны. В ночь на 3 сентября я представил Йодля Адольфу Гитлеру в салон—вагоне спецпоезда фюрера по пути на Восточный фронт.

1 сентября 1939 г. началось планомерное наступление вермахта на востоке. На рассвете авиакрылья люфтваффе нанесли удар по железнодорожным узлам, мобилизационным центрам, военным и гражданским аэродромам. Официального объявления войны не последовало – накануне Гитлер категорически отклонил наше предложение поступить сообразно законам и обычаям войны…

Он никогда не посвящал солдат в свои политические планы – мы не знали, на каких условиях он готов прекратить войну с Польшей и в какой мере можно рассчитывать на нераспространение вооруженного конфликта на западные державы. Гитлер объяснил нам, что ультиматум, а затем и объявление войны Германии правительствами Франции и Англии является вмешательством в наши внутренние дела и проблемы, касающиеся исключительно германо—польских отношений. Этот конфликт не затрагивает экономических и политических интересов других держав, кроме Англии и Франции. Опасения военных по поводу неизбежности войны на два фронта беспочвенны: связанная пактом о взаимопомощи Англия ограничит свое участие парой—тройкой демаршей на политическом уровне, поскольку не в силах противодействовать рейху ни на суше, ни на море. Франция также не готова к войне и не намерена выступать на стороне коалиции из—за британских обязательств перед поляками. Все это – не более чем политическая демонстрация, декларация намерений, рассчитанная на обывателя, – серьезно к этому относиться нельзя, во всяком случае, он никому не позволит водить себя за нос.

У нас, солдат, было множество причин для сомнений, хотя многим хотелось поверить в то, что и на этот раз, ведомый инстинктом прирожденного политика, Гитлер не ошибся и его оптимизм оправдан. Между тем в ежедневных сводках сообщалось об авангардных боях местного значения и французских атаках наших позиций в предполье между «линией Мажино» и «Западным валом». Наши немногочисленные гарнизоны несли потери, однако огневое соприкосновение с противником было непродолжительным и носило характер разведки боем. С чисто военной точки зрения тактика сковывающих боев, взятая на вооружение французами, выглядела маловразумительной, необъяснимой и противоречащей всем канонам воинского искусства: лучшего момента для перехода в наступление, чем тот, когда наши главные силы были связаны на Восточном фронте, французам трудно было ожидать. Это стало для нас серьезной оперативной загадкой: неужели Гитлер прав, и западные державы не протянут руку помощи гибнущей Польше?

Спецпоезд фюрера стоял на полигоне в Грос—Борнс. Каждый второй день мы выезжали в войска и с раннего утра и до поздней ночи находились на командных пунктах и в штабах армий Восточного фронта. На моей памяти Гитлер только дважды вмешался в ход операции, руководство которой осуществлял главнокомандующий сухопутными войсками и его генштаб: первый раз он потребовал усилить северный фланг наступавшей из Восточной Пруссии группировки и перебросить в Восточную Пруссию танковые соединения для расширения фронта и завершения операции по окружению польской армии на варшавском направлении к востоку от Вислы; затем потребовалось оперативное вмешательство в действия командующего 8 армией генерала Бласковица (группа армий «Юг» генерал—оберста фон Рундштедта). В остальных случаях Гитлер ограничивался оперативными совещаниями и консультациями с главнокомандующим сухопутными войсками. Польская кампания характеризовалась более активным использованием фронтовой авиации. Гитлер, действуя в интересах армии, ежедневно связывался с Германом Герингом для обсуждения воздушной обстановки.

Ежедневное обсуждение положения на фронте на передвижном КП, оборудованном в салон—вагоне фюрера, я препоручил Йодлю, располагавшему для этого крайне ограниченным штатом сотрудников и тремя офицерами связи – по одному от каждой из трех составных частей вермахта – несмотря на то, что они были прикомандированы сюда в качестве офицеров связи главнокомандующего сухопутными войсками. В поезде было недостаточно места даже для того, чтобы укомплектовать полный штат связистов.

Хотелось бы упомянуть о наиболее ярких впечатлениях инспекционных поездок на передний край:

1) 3.9.39 выезд на КП командующего 4 армией фон Клюге. Доклад об оперативной обстановке, завтрак и впечатляющая картина польских потерь на поле сражения в Тухольской пустоши.

2) Оперативное совещание на КП командира 2 армейского корпуса генерала Штрауса и выезд на передний край при форсировании Вислы под Кульмом, где фюрер наблюдал за боями, развернувшимися за плацдарм на вражеском берегу.

3) Осмотр предмостных укреплений генерала Буша (7 армейский корпус), форсирование Сана, битва за плацдарм и эвакуация раненых в тыл.

4) Выезд на позиции 30 дивизии и посещение КП моего друга генерала фон Бризена. Обеспечивая охранение фланга 8 армии Бласковица, его дивизия отразила попытку прорыва превосходящих сил окруженной под Лешицей польской армии. Дивизия понесла тяжелые потери, сам Бризен остался в строю и отказался от эвакуации в тыл, несмотря на огнестрельное ранение левого предплечья, которое он получил, поднимая в атаку последний батальон оперативного резерва. На обратном пути по простреливаемой противником дороге – на КП мы добирались пешком и только после настоятельных просьб фюрера – Гитлер сказал мне:

«Великолепный генерал старопрусского образца – на таких держится вся армия. Я хочу, чтобы уже сегодня он стал первым дивизионным командиром—кавалером «Рыцарского креста». Своим мужеством он спас армию Бласковица…»

5) Перелет и посадка на военном аэродроме под Варшавой с последующим выездом на передний край, переправа через Вислу по мосту системы Бираго, поездка на КП начальника артиллерии 2 армейского корпуса, корректировавшего огонь своих батарей по внешним укреплениям польской столицы с колокольни северо—восточнее варшавского пригорода Прага.

Здесь фюрер получил донесение о гибели генерал—оберста фон Фрича во время выдвижения 12 артиллерийского полка на передний край.

6) Выезд на позиции обложения Варшавы с западного направления и наблюдение за артобстрелом варшавских пригородов с башни столичного ипподрома.

20.9.39 передвижная штаб—квартира фюрера перебралась в Сопот. Оттуда мы выехали на места ожесточенных боев – в район Вестерплатте, на побережье Данцигской гавани. Здесь на высотах под городом—портом Гдингеном стояла насмерть Померанская дивизия пограничной охраны, бились не щадя живота своего солдаты и офицеры, воспитанники фон Бризена в бытность его командиром дивизии ландвера «Ост». Офицерский корпус дивизии, представленный потомственными померанскими офицерами—дворянами, понес здесь жестокие потери.

25 сентября 1939 г. в Берлине перед Залом памяти павших героев у Арсенала состоялась торжественная церемония в честь генерал—оберста фон Фрича. Из—за нелетной погоды фюрер отменил свое участие в церемонии. Я рискнул подняться в воздух вместе со своим пилотом оберштабс—инженером авиаотряда ОКВ Функом. Мы приземлились на аэродроме в Штеттине, поскольку Берлин—Темпельхоф не принимал. После часа ожидания мы взлетели в расчете на то, что погода наладится. Полет проходил в очень сложных метеоусловиях и при практически нулевой видимости, однако по приборам Функу удалось посадить самолет на военном аэродроме в Штакене под Берлином. Я едва успел на церемонию и возложил венок от имени фюрера. В траурной процессии ко мне присоединился фон Браухич, и вместе с представителями вермахта, государственными чиновниками, сотрудниками дипломатических миссий мы проследовали к кладбищу Инвалидов.

Во время польской кампании генерал—оберст фон Фрич сопровождал 2–й дивизион 12 артиллерийского полка, шефом которого он был. Гитлер долго колебался, назначать ли ему Фрича командующим Отдельной армией в Восточной Пруссии или группой армий, как настойчиво советовали ему Браухич и я. Однако решил не делать ни того, ни другого, мотивируя тем, что в противном случае ему придется давать армию и фон Бломбергу, а он, Гитлер, к этому еще морально не готов. По свидетельству Шмундта, в то время фюрер еще не отказался от намерения вернуть Бломберга, но только не на высшие командно—штабные должности.

Считаю уместным опровергнуть циркулирующие слухи о том, что Фрич якобы сам искал смерти на поле боя. По свидетельству офицера, в моем присутствии сообщившего фюреру о трагической гибели генерала, смертельное ранение было нанесено шальной пулей во время беседы с офицерами штаба дивизии, так что Фрич скончался на их глазах уже через несколько минут.

Польская кампания закончилась парадом победы в наполовину разрушенной Варшаве, куда фюрер и я вылетели из Берлина.

Перед отлетом в Берлин должен был состояться торжественный завтрак в честь фюрера. Когда Гитлер вошел в здание аэропорта, где был сервирован огромный подковообразный стол, то неожиданно вспылил и сварливо произнес, глядя поверх головы ошеломленного Браухича: «Я ем только из солдатского котелка, стоя у походной кухни…» Затем он поднялся в самолет и приказал пилоту сию же минуту взлетать. Я не мог понять, почему Гитлер проявил такую откровенную бестактность по отношению к главнокомандующему сухопутной армией и незаслуженно обидел присутствовавших офицеров. Через некоторое время, когда внезапный приступ раздражительности фюрера миновал, я заметил, что он испытывает неловкость и раскаяние. Несколько дней спустя я рассказал об этом фон Браухичу. Тот только пожал плечами и заметил, что было очень мило и без Гитлера…

Польские уроки и подготовка наступления на Западе

Сразу же после взятия Варшавы первые дивизии вермахта были переброшены на западное направление, хотя никакой необходимости в оперативном усилении Западного фронта не было: по—прежнему в предполье «Западного вала» завязывались вялотекущие бои местного значения. Вновь прибывшие дивизии выдвинулись на позиции под Ахеном и в направлении на север. Гитлер усиливал северный фланг фронта, испытывая опасения за откровенно слабо защищенные пограничные укрепления на германо—бельгийской и германо—голландской границах и в целях воспрепятствования обходному маневру французов и последующему вторжению в Рурскую область. Западные союзники так и не решились нарушить нейтралитет Бельгии, когда бельгийский король запретил прохождение войск антигерманской коалиции через свою страну. Об этом нам сообщили наши римские союзники: сестра бельгийского короля Леопольда III принцесса Мария Жозе была замужем за итальянским кронпринцем Гумбертом Пьемонтским…