Текст книги "Все демоны: Пандемониум"

Автор книги: Виктория Угрюмова

Соавторы: Олег Угрюмов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

– Там живут гоблины, – ответил Думгар. – Гоблинам я не удивляюсь.

– В крайнем случае, – подхватил Такангор, ухмыляясь, – можем накормить этого ходока завтраком и отправить восвояси.

– Мудрое решение, – торопливо заметил жрец. – Богам угодно отправить меня восвояси, принеся на дорогу жертвы, дабы облегчить путь и избежать опасностей.

– Что-то мне подсказывает, что опасностей ему как раз и не избежать, – сказал да Унара, глядя, как наливаются рубиновым огнем глаза генерала Топотана.

В историях, подобных нашей, что-то обязательно должно случиться в критический момент. Иначе не бывает. И неудивительно, что в тот самый миг, когда минотавр вспомнил о своем прежнем намерении учинить расправу над вторгшимся в Кассарийский замок фанатиком, на мощенный каменными плитами двор вступил довольный жизнью, слегка пьяный вампир.

Званый ужин, плавно перетекший в разгульную ночь и удачное утро, доставил ему массу удовольствия, и потому он был исполнен понимания, всепрощения и братской любви ко всему сущему.

Компания, столпившаяся во дворе, его порадовала. Вот и остальные не отлеживают себе бока, бездарно растрачивая жизнь на сладкий сон, но дружно участвуют в каком-то интересном мероприятии. И князь тут же решил присоединиться.

– Ого, какое с-собрание! – сказал Мадарьяга, слегка икая и при каждом ике взмывая в воздух, как перышко. – Прошу п-прощения, господа. По какому поводу массовое гулянье?

Такангор отпустил шиворот бедолаги жреца, и тот кулем рухнул к ногам вампира.

– Что это? – слегка удивился князь. – Сюрприз? Лично мне? Награда нашла героя?

Такангор подумал, что мысль вполне дельная.

Тут и раздался следующий нечеловеческий вопль, исполненный радости, из тех, что так хорошо удавались жрецу.

– О повелитель! – вскричал Мардамон, пытаясь поймать порхающего в воздухе Мадарьягу и приложиться устами к его сафьяновому сапожку. – О повелитель! Наконец-то я обрел тебя для вечного служения!

– Не надо на меня так смотреть, – сказал мгновенно протрезвевший упырь. – Я тут совершенно ни при чем.

* * *

Немалых трудов стоило оторвать безмерно счастливого жреца от предмета его пылкого поклонения, водворить на террасу и услышать хоть какие-то объяснения.

– Я – потомственный жрец, я родился там, в Таркее, – гордо молвил Мардамон, простирая руку в сторону маленького прудика, на берегу которого Бумсик и Хрюмсик закусывали чем бог послал. – Моя бабушка мало известна исторической науке. Мой дедушка держал собственную меняльную лавочку на главной площади Бебатиса и процветал, пока однажды не прослушал проповедь, призывавшую людей стать бессребрениками. Он понял это по-своему и перестал добавлять серебро в те серебряные монеты, которые менял иностранцам. Монетному двору его величества Глюгора Второго Таркейского это почему-то не понравилось, и дедушку отправили приносить пользу отечеству на серебряные рудники.

Моя мама – гордая жрица-девственница, жертва политических интриг. Моего бедного папу совершенно безосновательно обвинили в интимной близости с мамой, и тоже по политическим мотивам.

Папа эмигрировал из Таркеи темной грозовой ночью куда глаза глядят, с одним только узелком, в который увязал меня и вот этот нож для жертвоприношений. Умирая, он завещал мне: «Мардамон, сынок, служи обществу, приноси жертвы. Обильные жертвы – залог государственности». Самым трудным для меня оказалось найти того, кому душа желала служить.

Я долго скитался по Ниакроху, прежде чем достиг живописных болот Жаниваша и увидал развалины Болотного храма…

– Душераздирающая история, – буркнул вампир. – Но я-то тут при чем? Я даже на зуб не пробовал его маму-жрицу-девственницу.

– О повелитель, – немедленно откликнулся жрец. – Ты – при всем.

– Караул, – сказал бедный упырь. – Придержите меня кто-нибудь. Иначе я за себя не ручаюсь.

Согласно Мардамону, славный князь Мадарьяга являлся самым почитаемым в Жаниваше и окрестностях кровавым божеством, олицетворением тьмы, жестокости и могущества. Именно такому владыке он и жаждал служить и искал его по всему свету. С умилением разглядывая вампира, как счастливая бабушка разглядывает своего первого внука, с восторгом прозревая в нем черты родных и близких людей, Мардамон пытался в нескольких словах сообщить своему новообретенному повелителю о предполагаемых жертвоприношениях в его честь.

Жрец относился к своему делу творчески, с огоньком и радовал слушателей интересными нововведениями. Правда, далеко не все слушатели радовались. Но это уже вопрос вкуса и воспитания.

Если добросердечные Зелг и Юлейн пришли в ужас, граф да Унара проявил профессиональную заинтересованность, а Такангор только скептически похмыкивал, сравнивая химеру мадам Хугонзу и деятельного жреца, отнюдь не в пользу последнего, то Узандаф Ламальва да Кассар просто отдыхал душой.

– Никогда бы не подумал, что можно так переработать саму концепцию принесения жертв, – задумчиво сказала мумия, вспоминая о старых добрых временах. – Что-то в этом есть. Свежие мысли, смелые решения, новый взгляд на проблему. Скажите, голубчик, и что – вы в самом деле осуществили все эти свои… назовем их проектами?

– Увы мне, горестному, – смущенно потупился Мардамон. – Злой рок десятилетиями противился тому, чтобы я исполнил свое предназначение. Нож мой заржавел и затупился от жалких колбас и черствых хлебов, не изведав горячей крови. Но теоретически я прекрасно подкован, – сказал он вдруг нормальным голосом. – Хочу как-нибудь написать справочник «Таинства жертвоприношения» для начинающих адептов темного культа. – И снова взвыл: – Мой господин останется мною доволен. Не славы ведь ищу и не корысти, но движим только велением сердца.

И жрец сделал очередную попытку прильнуть к ногам Мадарьяги.

– Да что же это такое! – закричал вампир. – Вот припиявился! Уберите его куда-нибудь.

– Думгар, – горячо зашептал Зелг. – Наш долг – как-то изолировать его от общества, а то он неизвестно чего натворит. Только нужно сделать сие деликатно и незаметно, дабы не ранить и без того больную душу этого несчастного скитальца.

– Как по мне, сир, – пророкотал Думгар, – с душой-то у него как раз все в порядке. Болеет он совсем другими местами.

– Я надеюсь на тебя, – решительно сказал герцог. – Отвлеки его от князя, замани куда-нибудь и создай там все условия. А потом решим, что с ним делать дальше.

– Сир, – кашлянул голем. – Я правильно понял вашу волю? Вы желаете создать ему все условия?

– Ну, не до такой степени, – доходчиво растолковал Зелг. – Пусть его покормят, окружат вниманием и не спускают глаз. А ты скорее возвращайся к нам. Кажется, князь Мадарьяга не на шутку расстроен. Я за него беспокоюсь.

Поместив счастливого Мардамона в уютный каземат и препоручив его заботам двух милых мороков и одной пучеглазой бестии, при виде которой жрец впал в молитвенный экстаз, голем поспешил на помощь своему господину. Правда, бестия обиженно бормотала под нос что-то о том, что опаздывает на репетицию хора, но Думгар бросил один грозный взгляд на строптивицу, и она сразу умолкла.

Уже на пороге господского дома голем еще раз остановился, услышав очередную порцию воплей, доносящихся из каземата и звучащих уже до боли знакомо. Он оглянулся.

Во двор, пятясь, входил Кехертус в компании доктора Дотта, помогавшего ему тащить заплетенный в паутину увесистый тючок. Думгар желал бы знать, что находится в этом свертке, но разговор с Доттом пришлось отложить на потом. Что же касается шумного гостя, то, судя по крикам, он обрел еще одного идола и стал совершенно счастлив.

* * *

– Нет, ну обидно же, – сокрушался Мадарьяга, нервно летая над головами друзей. – Я, конечно, не святой. Я не настаиваю. Так ведь у каждого из нас есть определенные недостатки. Нельзя же доводить все до абсурда. «Кровавый, жестокий», – передразнил он жреца. – Да, в ранней молодости – представьте, когда это было – совершил несколько безрассудных поступков, пару-тройку раз ошибся, где-то погорячился на танцах, кого-то просто не узнал в темноте – и сразу пошли кривотолки, слухи, сплетни. Беспочвенные обвинения… Можно подумать – они собирались жить вечно. Так и до комплекса неполноценности недалеко. А я, между прочим, почетный донор.

Сытому вампиру легко быть почетным донором.

Валериу Бутулеску

Такангор искренне сочувствовал князю. Прежде в подобных случаях сам он отводил душу, гоняя по всем Малым Пегасикам бедолагу сатира. Теперь – отправлялся в дубовую рощу, посмотреть на Бумсика и Хрюмсика. Было в них что-то такое возвышенное, что примиряло его с действительностью. Но интуиция подсказывала доброму минотавру, что совершенные формы прекрасных хряков вряд ли утешат мятущегося упыря. Оставался единственный, проверенный годами способ – выпить стаканчик-пятый.

Думгар рассуждал так же, ибо вышел на террасу, неся огромный золотой поднос, уставленный разнообразными сосудами и емкостями. Молча, не проронив ни слова, достойный домоправитель расставил сосуды строго по ранжиру и жестом пригласил компанию к столу.

Острую потребность выпить ощущали все, кроме него самого. И потому какое-то время на террасе было слышно только звонкое пение птиц, звон стаканов да сосредоточенное пыхтение.

Науке доподлинно не известно, отчего именно алкоголь оказывает такое благотворное воздействие на исстрадавшиеся души, но наши герои меньше всего желали знать научную точку зрения. С них было довольно и того, что выпивка, как всегда, сработала безотказно.

Постепенно и утро показалось солнечным, и жизнь не такой противной, и настроение – терпимым, и жрец – вполне симпатичным малым, просто с феерическим пунктиком. А у кого их нет?

– Что-то я хотел сказать тебе, Зелг, – внезапно заговорил дедушка Узандаф. – Что-то крайне важное. Помню, что хотел, а что хотел – не помню. И давеча собирался с тобой поговорить… Ну да ладно.

Если бы Думгар не отвлекся в этот момент на общение с доктором Доттом, который мялся и смущался, но отказывался признаться, что они с Кехертусом притащили в замок нынче утром, голем обязательно напомнил бы старому герцогу о его долге перед наследником. Однако Думгар был очень занят, выколачивая из призрака признание, что весьма трудно по техническим причинам. Почуяв, что друг настроен более чем решительно и шутками тут не отделаешься, доктор Дотт просто улизнул с поля битвы, втянувшись в узкую бойницу в стене донжона. Голем потопал следом, намереваясь пролить свет на эту мрачную тайну.

Что же до феи Гризольды, о которой, вероятно, уже беспокоится наш добросердечный читатель, то она стала жертвой собственной невнимательности. «Нора отшельника» рассчитана на прием маленькими, аккуратными порциями. Даже в этом случае божественная жидкость дарует несколько часов крепкого сна. Принятая же целиком, бутылка обеспечила неосторожной фее сутки тишины и покоя, и потому разговор с герцогом да Кассаром был отложен по не зависящим от нее причинам.

А утренним газетам, которые обычно читали за завтраком, на сей раз нашлось совсем иное применение: воспользовавшись переполохом, учиненным Мардамоном, Бумсик и Хрюмсик слегка закусили ими перед тем, как приступить к основательному поеданию желудей.

ГЛАВА 2

Если люди будут знать, что вы встаете с жаворонками, вам обеспечена прекрасная репутация. А если к тому же подобрать себе толкового жаворонка и как следует с ним поработать, то вы легко добьетесь, чтобы он не подавал голоса раньше половины десятого.

Марк Твен

Согласитесь, что бесконечное чередование дней и ночей внушает некоторую уверенность и придает сил: солнце встает каждое утро, невзирая ни на какие обстоятельства, думаем мы. Надобно и нам вести себя подобным образом. Нельзя сказать, что на веки вечные заведенный порядок окрыляет нас, но безусловно ободряет. И потому мироздание уже не может от него отказаться даже там, где ему бы иногда и хотелось.

Итак, к нашим героям пришел новый день. Очередное прелестное пасторальное золотисто-розовое утро, наученное горьким опытом не обольщаться по поводу временной тишины и спокойствия, осторожно наступило в кассарийских владениях.

И вновь защебетали звонкие пташки, радуя чувствительные души пучеглазых бестий. И опять-таки вспорхнули над тяжелыми от росы цветами первые мотыльки.

И героические хряки Бумсик и Хрюмсик – в новых стильных ошейниках, украшенных золотыми медалями «За отвагу в бою», – позевывая, облюбовали себе полянку, на которой обнаружилась масса вкусных и познавательных вещей.

Животворящие лучи не успели проникнуть во все закоулки, кое-где все еще царили сумрак и прохлада. А неутомимые пейзане уже спешили к своим цветущим агрипульгиям. Отцы семейств широко шагали по дороге, принюхиваясь к многообещающим ароматам, несшимся из пестрых плетеных корзиночек, в которые заботливые жены упаковали им обед.

Шустрый молодой гоблин, недавно принятый на службу в местное почтовое отделение, почтительно положил кипу утренних газет перед входом в господский дом да Кассаров и тоскливо вздохнул, глядя на невозмутимых охранников, закованных в черные с серебром латы (после вчерашнего инцидента герцог распорядился выставить у дверей стражу). Он всегда мечтал очутиться на их месте, но непреклонный Думгар определил его в помощники почтальона, а гоблин плохо представлял себе того безумца, который рискнул бы спорить с герцогским домоправителем.

На самом деле такой безумец существовал и в сей утренний час попивал свежайший эфир, придирчиво наблюдая за тем, как крохотные домовые чистят его черный кожаный халат, в котором он намеревался явиться к первому завтраку. Ему предстояла долгая и упорная баталия по поводу давешнего свертка, и Дотт размышлял, какой бы животрепещущей темой отвлечь приятеля от обсуждения этой истории. Впрочем, судьба улыбнулась ему: на днях в Кассарии должно было состояться важное и по-своему знаменательное событие, и призрак надеялся, что оно полностью завладеет вниманием дотошного голема.

Заскрипело огромное колесо водяной мельницы, и приветливый скелет мельника Вафары возник на пороге, раскланиваясь с односельчанами, приехавшими к нему смолоть муку.

Какой-то тритон, одержимый идеей выиграть всениакрохский конкурс исполнителей фольклорной музыки, вылез из озера и, устроившись на замшелом камне, еще прохладном с ночи, принялся репетировать мелодию, совершенно неузнаваемую в его исполнении. Он вдохновенно дул в витую раковину, но не забывал при этом поворачиваться вслед за утренним солнцем, чтобы придать своему мускулистому торсу неповторимый золотистый загар. Житейский опыт подсказывал ему, что рельефные мышцы и безупречный оттенок кожи, равно как размер и цвет спинного плавника, гораздо чаще покоряют сердца капризных наяд, чем лирические мелодии.

На маленьком флагштоке у харчевни «На посошок» заплясал на ласковом ветерке черный с серебром флаг кассарийских некромантов, оповещающий всех лично заинтересованных о том, что божественная бульбякса, хмельной сидр и куркамисы с этой минуты стали общедоступны. Вальяжный Гописса смахнул со столешницы несуществующую пылинку и утвердил в центре стола высокий серебряный кувшин и четыре кружки с затейливым узором: он ожидал гостей – кузнеца Альгерса, старосту Иоффу и троглодита Карлюзу – на скромный дружеский завтрак.

В баре «Расторопные телеги» лихорадочно готовились к традиционному ежедневному визиту генерала Такангора Топотана со свитой кентавров, и десяток рыжих недовольных крыс под управлением кобольда Фафетуса и легендарного основателя сего заведения – ныне здравствующего покойного Нунамикуса Пу, восседавшего за высокой кассой в золотых очках, – суетились вовсю.

Нунамикус, восставший из мертвых по призыву своего повелителя в тяжелые дни нашествия тиронгийской армии, после окончания войны не пожелал возвращаться на тот свет, а остался на этом, с семьей. Вернулся он и на прежнюю должность, в результате чего несказанно довольный сим обстоятельством герцогский домоправитель Думгар отметил резкое увеличение суммы налога, поступающего из доходного и прежде бара.

Что же до самого рачительного голема, то он как раз наблюдал за слугами, накрывавшими к завтраку на открытой террасе господского дома. А благородный Такангор был разбужен громким голосом древнего инстинкта, который безошибочно подсказывает минотаврам, что завтрак (обед, ужин или закуску, чтобы продержаться до завтрака, обеда, ужина) вот-вот подадут.

Князь Мадарьяга мирно дремал в мраморном саркофаге под алым шелковым покрывалом, и веселый солнечный зайчишка, протиснувшись в узкую щелку между тяжелыми портьерами, карабкался по его хищно изогнутому носу.

Мардамон безмолвно тосковал под его окнами и чертил палочкой на земле план пирамиды с грандиозным обсидиановым алтарем. Он искренне надеялся, что перед этой роскошной пирамидой не устоит ни один некромант или вампир и он в конце концов обретет единомышленников. Предыдущие два часа он тщетно уламывал утоплика из колодца на заднем дворе стать первой добровольной жертвой и тем подать пример благородного самопожертвования в самом прямом и высоком смысле этого слова, а заодно войти в историю.

Но утоплик, уверенно считающий себя великим чародеем современности, к предложениям пришлого безумца отнесся более чем прохладно и наложил на него заклятие. А когда оно не подействовало, метко швырнул лягушкой.

Мардамон вовсе не являлся фанатиком, как можно было представить, наблюдая за его поступками. Он знал, когда еще есть смысл настаивать на своем, а когда разумнее отступить.

Теперь он терпеливо ожидал пробуждения вампира, чтобы узнать, угодно ли тому в качестве вступительной жертвы скромное, но вполне пристойное упитанное земноводное.

Паук Кехертус уже делал зарядку для четвертой пары ног на лужайке за донжоном, и неутомимый корреспондент Бургежа старательно записывал подробности, прикидывая, получится ли из этого статья для следующего номера «Сижу в дупле». А милейший троглодит Карлюза, встав раньше всех в замке, еще не проснулся и теперь дремал под ближайшим кустом, сладко причмокивая. Ему грезился хмельной сидр и горячие пончики с клюквенным соусом.

Мало встать рано утром. Надо еще перестать спать.

«Пшекруй»

Таким образом, в этот ранний час в замке царило благолепие.

Питавший отвращение к неоправданно ранним пробуждениям, его высочество Зелг Галеас да Кассар только-только открыл глаза в своей спальне и в очередной раз удивился.

Дело в том, что его просторная опочивальня была оформлена смелым новатором и человеком широких взглядов, а герцог признавал авангардное искусство исключительно на расстоянии. И давно уже мечтал сменить экспозицию.

В самом деле, засыпать и просыпаться в окружении чудовищных физиономий, скалящихся на тебя с потолка; ежеутренне упираться взглядом в тяжелые золотые канделябры в человеческий рост в виде рогатых демонов и яростных циклопов; день изо дня наблюдать ковер цвета закатного багрянца с затейливым узорчиком из отрубленных голов – это выше всяких сил, особенно если ты все еще робко настаиваешь на том, что ты пацифист. А обои для этого помещения выбирал тот, кто полагал, что сто восемьдесят семь драконов, пожирающих сто восемьдесят семь малопривлекательных девственниц с прекрасно схваченными анатомическими подробностями, бодрят и вдохновляют.

Зелг каждый день давал себе зарок решительно поговорить с Думгаром и категорически настоять на новом интерьере, но все руки не доходили. Вечно случалось что-нибудь из ряда вон выходящее, так что обитателям замка было не до неудачных обоев.

Но сегодня не намечалось никаких серьезных дел. Странствующие жрецы не толпились на подворье; амазонки не качали соблазнительно торсами перед несчастным минотавром и не щебетали на весь замок; вражеские войска не наступали через цветущие поля; враги не караулили за каждым углом; торговцы амулетами и колдовскими зельями не кричали под стенами, расхваливая свой товар; и гонцы от ее величества королевы Кукамуны не валялись у него в ногах, моля отправить домой кузена Юлейна. Желающими получить автограф у знаменитых победителей Галеаса Генсена занимался главный бурмасингер Фафут, а с текущими делами любезно помогал разобраться граф да Унара. Ничто не предвещало беды.

Житейские драмы идут без репетиций.

Эмиль Кроткий

Словом, Кассар решил, что сама судьба дает ему уникальный шанс.

То был триумф надежды над опытом.

Он спустил ноги с кровати, сунул их в лазоревые пантуфли, отороченные драгоценным мехом, и сделал несколько энергичных движений руками.

Огромное зеркало в тусклой золотистой раме, стоявшее у стены напротив, в отличие от герцога еще не вполне проснулось и потому показывало все с минутным запозданием. Когда веселый и бодрый Зелг заканчивал одеваться к завтраку, его зеркальный двойник только-только нашаривал рукава халата и попискивающие домовые суетились вокруг его бархатных штанов. Молодой некромант приветливо помахал зеркалу, пожелал ему доброго утра и двинулся на террасу, где его ждали добрые друзья, верные подданные, желанные гости, аппетитная еда и свежие газеты.

Что еще нужно человеку, чтобы с радостью встретить новый день?

* * *

Со времени памятной победы над всепоглощающим пространством Бэхитехвальда, когда славный Такангор Топотан при помощи своего фамильного боевого топорика вынудил нерожденного короля отказаться от притязаний на исконную вотчину некромантов, с Узандафа Ламальвы да Кассара было снято древнее проклятие. Веками прикованный к замковой библиотеке, он наконец обрел долгожданную свободу передвижения, и теперь развеселая мумия в прелестной мантии с капюшоном, подбитым модным в этом сезоне оливковым шелком, шастала из конца в конец замка, неся свет и сладость каждому, кто встречался на ее пути.

Старый герцог и прежде не придавал факту своей кончины слишком серьезного значения, а с тех пор как в отчий дом вернулся его праправнук, Зелг Галеас да Кассар, и вовсе ожил – если такое определение применимо к тому, кто был убит чуть больше тысячелетия тому.

Сейчас дедуля торопился к себе в кабинет: нынче ночью он отлично сыграл на тараканьих бегах, использовав сугубо научный подход к проблеме. И теперь желал узнать, насколько увеличился золотой запас семьи. Нельзя сказать, что Узандаф жутко скопидомил, но полновесные рупезы всегда доставляли ему большую радость, и он не видел причин от нее отказываться. Тем более что теперь он копил не столько для себя, сколько для любимого внучка и его будущих детей.

Столкнувшись с доктором Доттом в картинной галерее, Узандаф просиял. Его старинный друг стоял аккурат под портретом великого Валтасея Тоюмефа да Кассара и удивлялся, как не раз удивлялся еще при жизни, зачем такому человеку понадобился портрет. Если бы спросили его мнения, он бы откровенно признался, что Валтасей может войти в историю как гениальный стратег, великий воин и прекрасный семьянин, но отнюдь не как модель, вдохновляющая художников к созданию шедевров.

– Доброе утро! – воскликнула довольная мумия.

Даже весьма приблизительный подсчет прибыли говорил в пользу научного метода, и старого герцога распирала гордость. Ему просто необходимо было с кем-то поделиться.

– Ой ли? – откликнулось скептически настроенное привидение, хлопая рукавами по карманам черного кожаного халата в поисках лекарственной бамбузяки.

– Не с той ноги встал? – спросила доброжелательная мумия, которой ничто не могло испортить прекрасного настроения.

– Ты когда в календарь смотрел в последний раз? – спросил призрак угрюмо.

– Прошлой осенью. Нет, зимой, кажется. Или все-таки осенью? А в чем дело? Зачем нам вдруг понадобился календарь?

– Завтра день летнего солнцестояния, – хмыкнул доктор Дотт. – Я совершенно случайно услышал, от одной суеверной дамочки. Ее обезглавили на следующий день после того, как дорогу ей перебежала хромая черная утка. С тех пор она верит в приметы. Хотя я ей всегда говорю: если ты отравила шесть мужей за неполные два года – это верный признак, что тебе однажды отрубят голову.

– Летнее солнцестояние, – не слушая его, сказала мумия. – Ать-ать-ать!!! Вот напасть! Так оскоромиться. А я-то, старый хрыч, который день ломаю голову – о чем же я хотел поговорить с Зелгом! Как ты думаешь, ему сообщили?

– Кто? Кто, скажи на милость?! – возопило привидение, вздымая рукава халата к портрету Карра Алвина да Кассара кисти неизвестного художника.

Как писал по этому поводу дотошный летописец: «Лица, лично знавшие лицо, изображенное на портрете, не отмечают портретного сходства портрета с самим лицом». В замке никто не удивлялся, что художник умер в безвестности.

– Кто додумается до такой глупости? – упрекал между тем Дотт. – Все уверены, что уважающий себя некромант и сам знает, что происходит в Кассарии в день летнего солнцестояния. Меня только полчаса назад осенило, что малыш-то ни сном ни духом – позавчерашние газеты куда-то делись. Небось опять хряки шалили. Юлейну и в голову не придет: это же все равно что учить дедушку кашлять. Думгар соблюдает субординацию. Между прочим, это твоя прямая и непосредственная обязанность – вводить потомка в курс дела.

Воцарилась тишина, если она возможна в узком коридоре с великолепной акустикой, где сокрушенно вздыхают и пыхтят.

– Бедняжка, – посочувствовал внуку Узандаф. – Он как раз вчера поделился со мной планами. Прогуляться хотел, немного отдохнуть от наших ежедневных занятий, слегка развлечься. На него так подействовал этот Мардамон…

Если ты хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах.

Вуди Аллен

– Ну, это-то как раз выполнимо, – засмеялся призрак. – Никаких занятий в ближайшую неделю, одна сплошная практика. А что? Смена труда – тоже отдых.

– С другой стороны, если бы он прилежнее изучал семейные хроники, а не писал тайком стишки и не гипнотизировал луну печальным взглядом, глядишь, и подготовился бы морально.

– Не ворчи, – укоризненно покачал головой Дотт. – На него столько всего навалилось. Да, незадача. Кто-то должен открыть Зелгу глаза, пока не поздно. Завтра тут будет сущее светопреставление.

– Вот ты и сообщи, что его ждет. Только деликатно, тактично. Начни издалека. Ты умеешь. Ты же с пациентами как-то общался, со смертельно больными. Родственников морально подготавливал. Утешал, ободрял. Ободрял, спрашиваю?

– Еще чего! – отмахнулся доктор. – У меня самого нервы на пределе. Чуть что – сразу я. Нет, уволь, я эти штучки знаю: крик, писк, визг, истерика. «Ах, доктор, как же так? Я еще молод, я не успел пожить!» Сам сообщай. Если хочешь, возьми кого-нибудь в группу поддержки. А я буду рядом – с лекарственной бамбузякой, нюхательными солями и добрым словом. Чует мое сердце, мальчик сегодня особенно остро будет нуждаться в добром слове и действенном средстве от обморока.

* * *

В скромной сыроватой пещерке собралась непомерно большая для этого жилища компания: отец с матерью, четверо их сыновей с женами; семеро дочурок, причем пять из них – с мужьями; а также семнадцать волосатых, ушастых, бурых, плоскостопых, отчаянно визжащих чад, на которых не действовали ни уговоры, ни подзатыльники. На почетном месте – уютном плоском грибе, который рос у этой замшелой стенки вот уж более двухсот лет, важно восседала самая старая и самая уважаемая представительница рода Плупезов, прекрасная Вабулея.

Впрочем, прекрасной она была приблизительно тогда, когда тролли покоряли Пальпы. Теперь прелестные ярко-желтые бородавки поблекли и даже как-то сдулись; пупырчатая кожа болотного цвета, висевшая в незапамятной юности привлекательными складками, приобрела местами белесый оттенок и стала почти что гладкой; крохотные красные глазки постепенно увеличились и напоминали размерами небольшой орех; а из огромного широкого рта уже давно не капала густая слюна. Клыки ее утратили былую остроту, когти на ногах сточились, шерсть за ушами вылезла. Что ж, время не щадит никого: ни царей, ни мудрецов, ни красавиц – особенно тех, что прожили уже два отмеренных природой века.

Но любящий взгляд родных не замечал горьких примет старости. Для них Вабулея оставалась прежней – все той же неподражаемой властной гоблиншей, чей кокетливый взгляд сводил с ума самых храбрых и отчаянных мужей, заставляя их совершать безумства и подвиги. И она по-прежнему верховодила своим кланом, крепко держа в маленьких морщинистых ручках бразды правления.

Так повелось еще в те годы, когда ее сердца и когтистой лапки добивался молодой и задорный Хупелга, вождь Плупезов. Он загрыз трех соперников в ритуальном поединке и сделал предложение красивейшей из гоблинш Желвацинии, стоя над их скрюченными телами и сплевывая жесткую шерсть.

Муж – хозяин в доме, пока не пришла жена.

Пьер Бенуа

Вабулея любила рассказывать потомкам об этом подвиге супруга. Она вообще любила его до сей поры и бережно хранила воспоминания о славном Хупелге. Горе тому из молодых Плупезов, кто посмел бы не явиться на ежегодный вечер памяти знаменитого пращура и не выслушать от начала и до конца его прощальное письмо, адресованное обожаемой жене.

Итак, согласно гениальному режиссерскому замыслу бабушки, все гоблины чинно расселись вокруг стола, сделанного с величайшим искусством из одеревеневшего от старости огромного губчатого гриба, на котором был накрыт поминальный ужин, и заинтересованно вытаращились на старейшую. Вабулея не любила, когда письмо Хупелги слушали равнодушно или вполуха, и строго карала провинившихся отлучением от мирских радостей. А поскольку ни один гоблин не в состоянии прожить и дня при сухом законе, то все старались, как могли. Младшие взволнованно стучали по утоптанному полу широкими плоскими ступнями; женщины растроганно терли глазки подолами юбок; а мужчины, как и должно сильному полу, сдержанно умилялись и грустно шевелили ушами.

Стол манил их ароматами орехового печенья из сушеных червей и супа из домашней плесени, аппетитным видом свежих слизняков, грудами фосфоресцирующих грибов, вяленой рыбы и божественным видом сосудов, полных эля. Однако они твердо знали, что нельзя притрагиваться ко всему этому великолепию без риска для жизни, пока не завершится поучительная и торжественная часть вечера.

Выпивка без торжественной части теряет свое воспитательное значение.

Владимир Голобородько

Старейшая откашлялась, высморкалась и начала:

«Любезная Вабулея. Если ты получишь это письмо, несравненная лягушечка моя, значит, злой рок тяготеет надо мною и я больше никогда не увижу ни тебя, ни наших головастиков, ни родную пещерку, в которой ты подарила мне столько упоительных минут совместной идиллии.

Коварный судья Бедерхем, что славится на весь Ниакрох своей жестокостью, воспылал ко мне яростной нелюбовью. Сие неудивительно, ибо этот страшный и опасный демон, один раз в году извлекаемый на поверхность из пылающих глубин преисподней, известен тем, что ненавидит все сущее, и мы, гоблины, не исключение.