Текст книги "Тайная история красок"
Автор книги: Виктория Финли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
Постоянство
Художница из Коринфа поразилась бы, узнав, что идея о возможности преодолеть скоротечность времени, сохранить навсегда преходящие образ или идею будет будоражить умы людей на протяжении тысячелетий. Еще в начале XX века профессор Трейл из Соединенных Штатов был одержим поисками вечных неудаляемых чернил и считал, что ему удалось изобрести такой раствор. Созданное им вещество выдерживало все кислоты и щелочи, с которыми он экспериментировал, а затем ученый разослал свое изобретение для дальнейшей проверки в банки и школы. Многим его чернила казались превосходными, но, увы, один из участников эксперимента, по легкомыслию или наоборот, устроил самый простой тест, провести который профессору и в голову не пришло, а именно: влажной губкой начисто смыл «неудаляемые» чернила; тем самым он положил конец его любительской карьере производителя чернил.
Современные чернила, как правило, производят из анилиновых черных, красных, желтых и фиолетовых красителей, смешанных вместе так, что они впитывают большую часть световых лучей, которые на них попадают, и в результате создается впечатление, что они черные. Однако есть одно примечательное исключение из этого стандартного рецепта, с которым я столкнулась на свадьбе брата. Моя мать была одним из свидетелей, и когда настал соответствующий момент, она вытащила свою авторучку из сумочки и приготовилась расписаться.
«Нет! – воскликнула регистратор, хватая маму за руку. – Ни в коем случае! Вы должны использовать только нашу ручку!»
Позднее она объяснила, что их ручка наполнена специально разработанными чернилами для официальных документов: они не только сохраняются на протяжении жизни многих поколений, но и обладают необычным свойством становиться темнее с течением времени. Их доставляют из Центрального бюро регистраций, причем не в баллончиках, а в чернильницах.
«Откровенно говоря, мы их ненавидим: эти чернила слишком густые для того, чтобы использовать их в обычной авторучке, и если попадают на одежду, то въедаются так, что нипочем не вывести».
Ливерпульская компания по производству чернил «Дорми лимитед» снабжает Центральное бюро регистраций Англии и Уэльса почти половиной тонны регистрационных чернил ежегодно: рождения, смерти, заключение и расторжение браков – все это предполагает много писанины. Химик Питер Тэлфолл, сотрудник этой компании, объяснил, чем их чернила отличаются от всех остальных. По его словам, большая часть чернил для авторучек состоит из красителей и воды; если оставить исписанный листок на подоконнике, на солнце они быстро выгорят. В регистрационных чернилах тоже содержаться красители, и они также выгорают. Но это не имеет значения, поскольку в состав чернил наряду с этим входит смесь химикатов, которые вступают в реакцию с поверхностью бумаги и окисляются, превращаясь в водостойкий черный, не выгорающий на солнце.
«Вы можете расписываться фиолетовыми или красными регистрационными чернилами, неважно, каков оттеночный краситель, на бумаге они все равно станут черными».
Содержащиеся в таких чернилах вещества, заставляющие их въедаться в бумагу, – это дубильная и галлиевая кислоты (сегодня в «Дорми лимитед» используют синтетический аналог природных дубовых чернильных орешков), смешанные с сульфатом железа, более известным как купорос. Забавно, что каждая свадьба в Англии и Уэльсе должна быть узаконена с помощью вещества, символизирующего яд и раздор.
Если вы закажете в Британской библиотеке книгу, которой уже три сотни лет, то можете быть совершенно уверены: чернила там до сих пор достаточно черны, чтобы ее можно было прочесть. Однако этого не знал первый издатель печатных книг, и когда в 1450-х годах немец Иоганн Гутенберг изобрел движущийся печатный пресс, он столкнулся с серьезной проблемой: его первые пробные чернила выцвели и стали коричневыми, хотя он и использовал лучшие из доступных сортов. Не было смысла печатать в массовом порядке книги, которые невозможно прочитать, и Гутенберг понял, что если он собирается изменить мир, то ему первым делом придется изобрести подходящие чернила. И первопечатнику повезло. Несколькими годами ранее фламандский художник Ян ван Эйк стал использовать в качестве связующего вещества для красок масло вместо яиц. Изобретатель печатного пресса обнаружил, что вполне можно использовать ту же технологию и для создания масляных чернил – оставалось лишь испробовать различные комбинации скипидара, масел из льняного семени и грецкого ореха, смолы, ламповой сажи и камеди, дабы найти нужное сочетание. Окончательный рецепт чернил, использованных в Библии Гутенберга, утрачен, но мы знаем, что ее первые читатели были искренне восхищены тем, насколько черным был печатный текст.
Льняное масло было почти совершенным связующим материалом, однако перед использованием его приходилось специально обрабатывать. «Руководство по печатным чернилам», опубликованное в 1961 году, дает замечательный образ печатника XVII века, которому приходилось вместе с подмастерьями тратить целый день на пополнение запасов чернил. Первым делом следовало выйти за город и за пределами городских стен установить огромные горшки для разогревания масла. Когда оно закипало, клейкое вещество отделялось, и подмастерья должны были собирать его, бросая хлеб в чаны. Запах, наверное, стоял, как у нерадивой хозяйки на кухне. Процесс отнимал часы, так что мастер традиционно должен был давать подмастерьям фляги со шнапсом; промочив горло, они закусывали поджаренным хлебом. Ламповая сажа и другие ингредиенты добавлялись в смесь на следующий день, когда «остывали и масло, и головы».
Темные красители
В западной культуре черный цвет часто означает смерть. Чернота есть описание того, что происходит, когда весь свет впитывается и ничего не отражается, так что если вы верите, что из уз смерти нет возврата, то черный цвет – самый подходящий символ. На Западе он также является знаком серьезности; например, когда венецианцев в XVI веке обвинили в излишней фривольности, был принят специальный закон: им предписывалось выкрасить все гондолы в черный цвет, что знаменовало конец разгульного веселья.
Как таковой черный был принят с энтузиазмом – если только эти люди вообще могли делать хоть что-нибудь с энтузиазмом – пуританами, которые появились в Европе в XVII веке.
Для выражения чувств истинного протестанта требовались истинно протестантские черные одежды, что оказалось невероятно сложной задачей для красильщиков. Раньше на такие цвета не было особого спроса, а технология не была рассчитана на спешное производство. Многие ткани окрашивались с помощью чернильных орешков дуба, закрепленных квасцами (важное вещество для красильщиков, о котором я расскажу в главе, посвященной красному), но краска одновременно и выцветала, и въедалась в материю. В другие рецепты включались разные растения – ольха и ежевика, скорлупа грецкого ореха и таволга и др., – но выкрашенные такой краской одежды серели.
Проблема состоит в том, что не существует подлинно черных красок. Да, есть черные красители – уголь, сажа, – но они не обладают свойством растворяться в воде, так что их сложно закрепить на ткани. В действительности часто приходилось окрашивать одежду в чанах с разными красителями – синим, красным и желтым – до тех пор, пока ткань не становилась внешне черной. Однако это было дорого, так что требовалось найти другой способ. И не иронично ли, что одежду наиболее строгих пуритан обрабатывали краской, собранной настоящими безбожниками – отставными пиратами, которую они выменивали на ром и деньги, достаточные, чтобы содержать несколько публичных домов на Карибском побережье?
Уже первые испанские суда, вернувшиеся из Нового Света, привозили кампешевое дерево, или «кампеш». На него был постоянный спрос, поскольку оно было хорошим ингредиентом для черной и красной красок, хотя в Англии практически не использовалось до 1575 года. А затем почти сразу парламент запретил его использование, ибо «краски, сделанные из кампеша, быстро испарялись». Члены парламента утверждали, что сей запрет якобы вызван заботой о здоровье потребителей и не имеет никакого отношения к тому, что торговля кампешевым деревом приносила серьезный доход испанцам, чему нельзя было способствовать. Закон, запрещающий кампешевую краску, приняли в 1581 году, а сражение с Непобедимой армадой произошло в 1588 году.
В 1673 году закон отменили, и теперь парламент утверждал, что причиной тому послужили «изобретения нашего времени, научившие красильщиков Англии искусству закрепления красок, сделанных из кампеша». Циник, наверное, не удержался бы от вопроса: не была ли отмена запрета связана с тем, что британцы неожиданно получили доступ к естественным плантациям кампеша в Центральной Америке и нуждались во внутреннем рынке для его реализации? В 1667 году Англия и Испания заключили мирный договор, по которому испанцы даровали торговые права англичанам в обмен на пресечение последними пиратства. Карибские острова стали безопаснее, однако во всем есть свои минусы – множество пиратов осталось не у дел. Ну а поскольку ни у кого из них не было карты, где сокровища помечены крестиком, вновь выброшенные из жизни пираты брались за любое занятие, лишь бы свести концы с концами. В те дни одним из лучших способов быстро разбогатеть был сбор кампеша – черной краски, которой снова стало можно торговать и на которую в Европе был большой спрос.
В 1675 году молодой человек, которому впоследствии было суждено стать одним из величайших адмиралов Англии (а заодно оставить Александра Селькирка на острове и спустя пять лет подобрать его, вдохновив тем самым Дефо на создание «Робинзона Крузо»), прожил шесть месяцев среди отставных пиратов. Мы должны сказать этому человеку спасибо, ведь его рассказы о жизни на этой дикой отмели красильной индустрии весьма занимательны – одновременно и ярки и ужасны.
Вильяму Дампьеру было двадцать два года, когда ему, уже закаленному путешественнику, впервые пришла в голову идея отправиться на Карибские острова. В конце XVII века они казались землей обетованной для искателей приключений, а по всему выходит, что Дампьер был авантюристом. Он подробно и с мальчишеским волнением рассказывает в своем дневнике, который позднее опубликует под названием «Плавания Дампьера», о том, что в те дни многие острова все еще заселяли «свирепые дикари, которые могли убить родных братьев, если это сулило доход». Люди, занимавшиеся торговлей кампешевым деревом, с которыми Дампьеру довелось встретиться, были немногим лучше. Он покинул порт Рояль в августе 1675 года и несколько недель спустя начал свое невероятное обучение в мангровых топях, обучение, которое даст ему редкостную возможность проникнуть в суть красильной индустрии, наряду с менее желанным знанием ее неприглядной изнанки.
В лагуне, по которой сегодня проходит граница между Мексикой и Белизом, было всего около двухсот шестидесяти англичан. Дампьер присоединился к пяти из них: троим закаленным и жизнелюбивым шотландцам и двоим торговцам средней руки, которые не могли дождаться возвращения домой. У них уже имелась сотня тонн дерева, порубленного в колоды, которые пока оставались в середине мангровой рощи и которые следовало как-то транспортировать к побережью. Нужно было прорубить специальный путь абордажными саблями; люди торопились – корабль из Англии ожидался через месяц-два – и наняли в помощь молодого моряка, пообещав в уплату тонну дерева за первый месяц – это можно было обменять на пятнадцать шиллингов у капитана корабля из Новой Англии.
Лесорубы жили вблизи бухточек, чтобы воспользоваться преимуществами морских бризов, и каждое утро должны были отправляться в болота на каноэ. Они коротали ночи в деревянных строениях, поставленных на метровых сваях, а спать приходилось под тем, что они гордо именовали «шатрами». Мангровые земли благодатны для кампешевых деревьев, но не для человека, а Дампьер провел там весь сезон дождей, которые были здесь худшим из бедствий: настолько обильные, что лесорубы «спускались со своих лежанок в воду двух футов глубиной и продолжали стоять в воде весь день, пока не отправлялись спать».
Эта граница между сушей и морем впоследствии получит название «Берега москитов», и вполне заслуженно. «Я прилег на траву вроде бы достаточно далеко от леса, чтобы ветер отгонял москитов, – описывал Дампьер в типичной записи в дневнике. – Но надежды мои не оправдались, ибо меньше чем через час кровососы настолько доняли меня, что приходилось отмахиваться от них ветками и передвигать лежанку три-четыре раза; но они все так же не давали мне покоя, я не мог уснуть». А уж червей там хватало с лихвой. Одним незабываемым утром Дампьер обнаружил у себя на ноге нарыв. Следуя совету старшего товарища, он прикладывал к больному месту белые лилии, пока не появились два пятнышка. Когда он надавил на них, наружу вылезли два огромных белых червя с тремя рядами черных ресничек. «Я никогда не видел, чтобы такие черви плодились в человеческой плоти», – отметил Дампьер в дневнике с достойным восхищения хладнокровием.
Лучшими деревьями считались старые: в них было мало смолы и их легче рубить. «Смола белая, а сердцевина красная. Сердцевина-то и используется для окраски; поэтому мы соскребали всю смолу до тех пор, пока не добирались до середины… Когда ее обтесываешь некоторое время, она становится черной, а попадая в воду, окрашивает ее, подобно чернилам, и иногда мы пользовались ею для письма». По словам Дампьера, некоторые деревья доходили до двух метров в обхвате. Их нельзя было разрубить на части, достаточно маленькие для переноски, «и поэтому [мы] были вынуждены взрывать их».
Корабль пришел через месяц, и Дампьер был изумлен тем, как лесорубы «стали совершенно бездумно проматывать время и деньги в пьяном загуле и неистовом хвастовстве». Они не забыли старые пиратские кутежи и готовы были тратить тридцать-сорок шиллингов в один присест (напомним, что за месяц труда Дампьер получил всего пятнадцать шиллингов) на выпивку и прочее.
А еще юношу поразило, что у бывших пиратов существовал своего рода кодекс поведения. Щедрых капитанов они хорошо вознаграждали, а скаредных наказывали. «Если капитан корабля свободно угощает всех, кто приходит в первый день, пуншем, его будут уважать более других, и каждый человек станет платить честно за все, что он выпьет потом. Но если капитан поскупится, они отплатят ему наихудшим деревом; обычно у них имелся запас, сделанный как раз для этой цели». И действительно, наиболее скупые капитаны заключали самые невыгодные сделки – экс-пираты наказывали их, подсовывая полые бревна, которые специально набивали грязью и затыкали с обеих сторон деревом, «а после отпиливали так аккуратно, что обнаружить обман было очень непросто». «Скаредные» капитаны, наверное, так и пребывали в заблуждении до конца плавания и только на рынке в Голландии узнавали, что их красящие деревья были никудышными.
Кампеш на самом деле очень легко подделать на всех стадиях производства. Даже если дровосеки посылали запас хорошей сердцевины, дерево часто проходило через руки красильщиков-мошенников в Европе. Посушив раздробленное дерево несколько дней на солнце, его нужно было нанести на материю, окрашенную предварительно синей вайдой или индиго. Чтобы доказать это, на черной одежде обычно оставляли маленький треугольник синего, означающий, что под черной краской нанесен индиго. Но иногда ленивые красильщики просто макали углы в индиго, и бедные пуритане, которые, вероятно, платили высокую цену, в отчаянии понимали, что их провели: через несколько недель черный цвет выгорал и превращался в оранжевый.
У этой истории есть забавный постскриптум. Англия и Испания сражались за мангровые плантации вплоть до 1798 года, когда британцы выиграли сражение при Сент-Джордж Кей и получили права на область, которую впоследствии назовут Британским Гондурасом (ныне Белиз). Одна из главных причин, по которой Британия сто пятьдесят лет стремилась присоединить эту область к империи, были кампешевые концессии. Многие жители Белиза сегодня ведут происхождение от рабов, которых заставляли рубить эти тяжелые красильные деревья – причем только для того, чтобы помочь Европе стать более черной.
Мертвые тела
Черную краску можно сделать из сажи и чернильных орешков, персиковых косточек и виноградной лозы и даже из слоновой кости, столь ценимой Огюстом Ренуаром, если он вообще использовал черный. Однако в XVII веке существовал ингредиент, который пользовался самой дурной славой, а именно так называемая костяная чернь, которую, по слухам, делали из человеческих останков. Легко представить, как подмастерья в студиях художников рассказывали друг другу удивительные истории о черной краске и привидениях, хотя и нет оснований считать, что эти слухи основаны на чем-то большем, чем естественная брезгливость. На самом деле костяная чернь – насыщенный густой сине-черный краситель – обычно готовилась из бедер скота или конечностей ягнят, перетертых и сожженных останков из выгребной ямы скотобойни. А краска, которая действительно иногда делалась из человеческих останков, была вовсе даже и не черной, как могли бы узнать подмастерья у своих более осведомленных коллег. Она была коричневой.
Коричневый издавна вызывал затруднения во всем, что касалось его названия: современное английское слово «drab» («монотонность») означало раньше оттенок между оливковым и красновато-коричневым. А ведь коричневый был любимым цветом Марии-Антуанетты. А как насчет аппетитного названия «саса du dauphin» («кака дофина»)? Даже столь приятное вроде бы название «изабелла» берет истоки в гниении и дурном запахе. Редьярд Киплинг любил это название краски и дважды использовал его в своих книгах. Он сообщает забавный эпизод. Королева Изабелла, якобы заложившая свои украшения, чтобы дать деньги Колумбу на его путешествие 1492 году, решила морально поддержать защитников городка, находящегося в осаде неподалеку от своего родного города Кастилии. Дамы того времени удовольствовались бы тем, что просто молились бы в поддержку осажденных солдат. Но только не Изабелла, большая оригиналка, которая, несомненно, дала самый необычный и, насколько мне известно, единственный в истории обет не менять корсаж до тех пор, пока этот город не будет освобожден. Похоже, она недооценила терпение вражеской армии. Возможно, если бы сама Изабелла – или ее многострадальный супруг Фердинанд – знали о том, что город освободят только через шесть с лишним месяцев, то она воздержалась бы от такого обета.
В иерархии цветов коричневый не знает, куда ему приткнуться. Это определенно цвет – в большей степени, чем черный или белый – но, подобно розовому, он не имеет места в спектре. А ведь действительно было необходимо более точно идентифицировать различные оттенки коричневого, что привело к созданию первого в мире колориметра. Имя англичанина Джозефа Ловибонда останется в веках благодаря двум вещам: его новаторским работам в области цветов и другой истории, которая началась просто ужасно. В ранней юности, только что разбогатев на золотых приисках Южной Австралии, он слишком горячо махал своим друзьям, оставшимся позади на причале, и в результате все деньги перекочевали из его шляпы в воды Сиднейского порта. Снова обеднев, он вернулся домой и стал помогать отцу и братьям, которые были пивоварами. Юноша сразу понял, что различные цвета создаваемых им напитков были отличными показателями их качества, но обнаружил, что не существовало никакого общепринятого способа распределить их по категориям – ему потребовалась своего рода шкала градаций. Джозеф испробовал разные красители, нанося их на картонку и держа прямо над пивом. Но они были ненадежны и быстро обесцвечивались, да и как можно сравнивать жидкость с краской? Вдохновение, обеспечившее повышение мировое качества пива, снизошло на юношу в церкви. Однажды во время службы в кафедральном соборе Солсбери Ловибонд, увидев правильные оттенки света из коричневого стекла витража, неожиданно нашел ответ на мучившую его загадку. Он подумал, что именно стекло может быть стандартом, оценивающим цвет его янтарного пива. Пять лет спустя, в 1885 году, он сработал первый колориметр, имевший шкалу для многих различных оттенков коричневого, и впоследствии адаптировал его – уже в виде шкалы цветности – к измерению трех основных красок, красной, синей и желтой, и тем самым совершил революцию в проверке цветов.
Начиная с XVIII века коричневые чернила часто делались из сепии, темной жидкости, выделяемой в случае опасности каракатицей, но большая часть коричневых красок по-прежнему рождалась в земле. Часто думают, что умбра (и более красная жженая умбра), сорт охры, назван в честь Умбрии, провинции Италии. Но более вероятно, что краска называется так благодаря тому, что она весьма подходит при создании эффекта тени (английское слово «umbrella» («зонт») имеет тот же латинский корень). Наряду с жженой сиеной, которая действительно названа так в честь тосканского города, умбра являлась ключевой краской для художников итальянского Возрождения, стремившихся к передаче ощущения глубины и мягкого перехода от светлого к темному. Британский фальсификатор Эрик Хебборн рассказывал о том, что его первый учитель внес вклад в использование природных красок. Но не потому, что они были изящнее, насыщеннее или попросту лучше, а потому – и тут уже начинается теория Хебборна, – что учитель был шотландцем, а природные краски стоили дешевле.
В европейской истории искусств больше всего споров вызывали две коричневые краски, асфальтум и мумия. Асфальтум – масляный битум, добываемый в Мертвом море, который впервые был использован в XVI веке в качестве блестящей коричневой краски. Но в 1880 году Холман Хант справедливо отмечал в своей вдохновенной и пламенной речи перед Королевским обществом искусств, что современные ему художники уже не помнят, как правильно использовать краски. И даже сто лет тому назад, к тому времени, когда в 1780-х годах. Джошуа Рейнольдс решил применить асфальтум, у него «не было знаний, добытых опытным путем, в результате экспериментов целых поколений, которые могли бы его предостеречь… и именно поэтому большая часть его картин ныне, увы, разрушена».
Асфальтум, если использовать эту краску вместе с другими, ведет себя как патока, заставляя все прочие краски стекать с холста и морща поверхность.
«Она никогда не высыхает, и картины превращаются в месиво, – сказал специалист Вашингтонской национальной галереи искусств, рассказывая о творчестве представителя американской богемы Альберта Пинкхема Райдера, работавшего в 1880-х годах. Райдер – настоящий гуру для художников вроде Джексона Поллока, но его полотна никогда не были задуманы как грязные пятна, в которые они превратились. – Асфальтум невыносим. Но это также и прекрасный полупрозрачный коричневый: я понимаю желание художников прибегать к нему».
Однако самой экстраординарной коричневой краской была «мумия», которую, как ясно из названия, готовили из тел древних египтян. Розамунда Харлей в книге «Краски художников с 1600 по 1835 год» приводит цитату из дневника английского путешественника, который в 1585 г. побывал в захоронении в Египте. Он спустился в яму на веревке и бродил среди тел, освещенных светом факела. Этот англичанин был хладнокровным человеком и описал, как «привез домой головы, руки, кисти и ступни для выставки». Мумия была густым веществом, похожим на битум, и превосходно подходила для наложения теней, хотя не дотягивала до краски на водной основе. Британский производитель красок Джордж Филд так описал «мумию»: «Краска прибыла в смеси, из которой торчали реберные кости и т. п.; сильный запах, напоминающий чеснок и нашатырь; растирается легко; наносится как паста; не подвергается влиянию влаги и нечистого воздуха». Но в то же время краска хорошо себя зарекомендовала: уже в 1712 году в Париже открылась лавка товаров для художников, шутливо называемая «а la Momie», где продавались краски и лаки, наряду с более уместными ритуальными товарами, ладаном и миррой.
Мумификация тела в Египте – трудоемкий и сложный процесс, который включал в себя удаление мозга через ноздри железным крючком, обмывание тела ладаном и, во времена правления более поздних династий, покрывание их битумом и полотном. Египтяне верили, что Ка, или духовный двойник, вернется в тело. В некоторых случаях Ка, наверное, весьма занят, годами мечась между музеями и художественными галереями мира, где выставлены созданные в XVIII–XIX веках картины, по полотнам которых размазаны его земные останки.
Египетская коричневая краска была редкостью, но европейские торговцы всегда могли сделать свою. В 1691 году Вильям Сэлмон, «профессор физики», составил рецепт рукотворной мумии: «Возьми останки молодого мужчины (желательно рыжеволосого), умершего не от болезни, но убитого; оставь его на сутки лежать на воздухе в чистой воде, затем нарежь плоть кусочками, к которым добавь порошок мирры и немного алоэ, настаивай все сутки в винном спирте и терпентине». Это также очень хорошее снадобье для растворения свернувшейся крови и «выталкивания ветра из кишок и вен», добавляет Сэлмон.
Мою любимую историю о мумии рассказывают Айдан Добсон и Салима Иркам в книге «Мумия в Древнем Египте». Они пишут о том, как один художник в XIX веке испытал настоящий шок, узнав, что его краска была смешана из человеческих останков. Бедняга был настолько потрясен, что вынес все тюбики этой краски в сад и «обеспечил им пристойные похороны». Когда я связалась с Иркам, желая узнать подробности, она с сожалением сообщила, что жесткий диск ее компьютера также испустил дух, не оставив ссылки на этот анекдот. Но мне нравится думать, что это был настоящий ритуал, с плакальщицами, свечами и поминками. И еще я полагаю, что безымянный художник был англичанином, ведь это так по-британски.
