Текст книги "Тайная история красок"
Автор книги: Виктория Финли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Секрет селадона
Да, существовал «секретный» селадон, но помимо этого существовал и секрет селадона. Возможно, это была, выражаясь современным языком, всего лишь успешная рекламная кампания, или же потребители искренне верили в исключительность селадона, но как бы то ни было, много веков считалось, что селадон обладает чуть ли не магическими свойствами. К примеру, в Юго-Восточной Азии полагали, что лучшие китайские кувшины обладают душой и могут «говорить» или, по крайней мере, издавать приятный для слуха звон. У султана Борнео был кувшин, обладавший пророческими свойствами: по легенде, он заплакал накануне смерти супруги султана. Лусон, крупнейший остров Филиппинского архипелага, прославился говорящими кувшинами, которым местные жители даже дали имена. Самый известный – Магсави. Считается, что якобы он сам по себе отправлялся в путешествие, чтобы повидать свою возлюбленную – другой говорящий кувшин. По легенде, у них даже родился малыш. Как вы можете догадаться, тоже говорящий кувшин, только совсем крохотный.
В Центральной Азии селадоны также пользовались бешеной популярностью среди покупателей, поскольку считалось, что они могут спасти владельцу жизнь. Полки дворца Топкапи в Стамбуле ломятся от сотен селадонов, собранных турецкими правителями. Мусульмане верили, что селадоны способны обезвреживать ядьт, Вот что рассказал мне признанный специалист по исламу профессор Майкл Роджерс, предварительно заметив: «Уж не знаю, откуда пошла такая легенда, но подозреваю, что из Европы». В начале XVIII века один из правителей империи Великих Моголов решил провести эксперимент. Двух преступников, приговоренных к смертной казни, заставили есть отравленную пищу: один ел из обычной посуды, а второй – с селадона. Разумеется, умерли оба.
Забавно, что легенда о способности выступать в качестве противоядия существует и ныне, но касается уже фарфора совсем другого оттенка. Несколько месяцев спустя я посетила уникальный антропологический музей Питта Риверса в Оксфорде и там наткнулась на красновато-коричневый чайный сервиз, точь-в-точь как те, что продавали в антикварных лавках в Кабуле и Пешаваре. Он совершенно не вписывался в экспозицию. Оказалось, что его изготовил англичанин, живший в Москве. Франц Гарднер перебрался в Россию в 1766 году и остался там, открыв фабрику в селе Вербилки Московской губернии, поскольку оказалось, что его керамика пользуется успехом у русской знати. Гарднер даже являлся официальным поставщиком двора Ее Величества Екатерины И. После 1850 года гарднеровский фарфор стали в огромных количествах экспортировать в Азию, где он популярен до сих пор. Считается, что если на фарфоровое блюдо этой марки положить отравленную пищу, то оно тут же треснет.
Отравители возвращаются
В тот же день в Оксфорде я пыталась выяснить, когда появился самый ранний фарфор на Британских островах. В книге, изданной в 1896 году, я вычитала, что у архиепископа Уорхэма была чашка «цвета моря», которая ныне хранится в alma mater архиепископа, в Оксфорде, где Уильям Уорхэм, прежде чем стать архиепископом Кентерберийским, изучал юриспруденцию. В одном из залов Нью-Колледжа, служившем раньше столовой, висит портрет Уорхэма, с которого на нас смотрит уставший грустный мужчина с мешками под глазами. Он запечатлен на фоне пышных драпировок, которые, скорее всего, привезены с Востока, но нигде никаких следов зеленой чашки. Я спросила у охранника, который работал здесь уже шестнадцать лет и собирался в скором времени выйти на пенсию, слышал ли он что-нибудь о чашке, но, увы, получила отрицательный ответ. Я призналась, что прочла про эту чашку в книге столетней давности, но охранник сказал, что это не имеет значения, поскольку здесь ничего не теряется, и дал адрес хранительницы архива.
Оказалось, что охранник прав и чашка Уорхэма все еще хранится в Оксфорде. Мне даже любезно прислали фотографию, которую сделали не так давно по требованию страховой компании. Я пришла в восторг. Чашка по цвету напоминала морские водоросли, правда, картину чуть портила нелепая золоченая подставка, весьма вычурная и казавшаяся безвкусной. Когда впервые делали опись экспонатов, то составитель не знал, к какой категории отнести чашку, поскольку не видел до сих пор ничего подобного, и решил употребить латинское слово «ляпис», то есть «камень».
Достопочтенный Уильям Уорхэм стал архиепископом Кентерберийским в 1504 году. Он, по сути, являлся ведущим британским дипломатом, обсуждавшим такие скользкие вопросы, как, например, брак Екатерины Арагонской и принца Артура. Время было непростое, особенно для ведения переговоров, и неудивительно, что на портрете Уорхэм выглядит таким усталым. Скорее всего, в услужении архиепископа состоял специальный дегустатор, посещавший с ним официальные приемы, и, вероятно, кто-то, узнав о чудесных свойствах селадонов, подарил священнику чашку в благодарность за хорошо проделанную работу. В Оксфорде считают, что это подарок эрцгерцога Фердинанда Красивого. Говоря современным языком, подарок эрцгерцога можно сравнить с легким, почти невесомым и невидимым под одеждой бронежилетом.
Вообще-то предметы азиатского искусства добрались до Европы раньше, чем чашка Уорхэма; по крайней мере, со Средних веков крестоносцы начали привозить диковины с Востока, а скорее всего впервые это сделали еще викинги. Но когда в начале XVII века открылись торговые пути, «Восток» заполонил гостиные Парижа, Лондона и Москвы, причем неважно, откуда привозились предметы искусства – из Персии, Индии или Японии, – пока что европейцы не очень хорошо разбирались в разнице азиатских культур, поэтому когда они сами начали создавать «шинуазри», то есть имитировать китайский стиль, то на обоях на ветвях деревьев, нарисованных в традициях исламского искусства, охотно сидели китайские птички.
Зеленый ассоциировался в те времена с индийским мистицизмом, персидской поэзией и буддийскими картинами, но еще большую популярность он обрел в 1790-х, когда началась эпоха романтизма, а ведущие поэты воспевали красоту природы. Правда, в том, что касается зеленой краски, стоило бы отбросить сентиментальность и проявить максимум осторожности, но об этом чуть позже.
В Чатсуорт-Хаус в Дербишире можно увидеть наглядный пример того, как популярен был тогда зеленый цвет, а именно комплекс комнат, названный в честь осужденной на смерть знаменитости, которая останавливалась там семь раз, пока находилась под домашним арестом. Комнаты Марии Стюарт были богато украшены в 1830-х годах по настоянию шестого герцога Девонширского, вошедшего в историю под прозвищем Герцог-Холостяк и прославившегося страстью к стильным вещицам и умением без устали окружать себя красотой. Из семи комнат шесть декорированы в зеленой гамме, отчего возникает ощущение, будто идешь по экзотическому лесу. Самое поразительное – это китайские бумажные обои ручной работы: зеленые завитки с птицами и цветами. Вообще китайские обои впервые попали на английские стены еще в 1650 году. Примечательно, что и по прошествии ста восьмидесяти лет они оставались достаточно модными, чтобы отвечать вкусам разборчивого герцога. В 1712 году парламент даже вводил налог на обои в надежде использовать полученные деньги для ведения войны за испанское наследство. Налог был отменен в 1836 году, именно тогда герцог и начал перестраивать фамильный особняк. Правда, мода на шинуазри продлилась еще около десяти лет, а затем викторианскому обществу захотелось чего-то новенького, и англичане решили оживить традиции готики, Древней Греции, Древнего Египта и Византии.
В доме также есть комнаты герцога Веллигтонского, поскольку он гостил в Чатсуорт-Хаус. На стене одной из них висит портрет его заклятого недруга – Наполеона, кисти Бенджамина Роберта Хэйдона. Мы видим Наполеона со спины, смотрящим вдаль на море. Неудивительно, что он расстроен, – он только что потерял империю. Увы, даже интерьер дома на острове Святой Елены не способствовал поднятию настроения, скорее наоборот, зеленые обои в спальне Наполеона, можно сказать, свели его в могилу.
В 1821 году Наполеон умер в возрасте сорока одного года, а через пару лет на продажу выставили прядь волос, якобы принадлежавших полководцу. Правда, настоящая сенсация грянула через сто сорок лет после этого, когда прядь волос в очередной раз попала на аукцион и новый владелец провел химический анализ, в результате которого возник вопрос – действительно ли Наполеон умер от рака, как утверждали его личные врачи, или же за те шесть лет, что он провел в изгнании, случилось что-то еще? Дело в том, что в волосах были найдены следы мышьяка, что указывает на отравление.
В своих дневниках Наполеон постоянно жалуется на влажный климат и на нового губернатора сэра Гудзона Лоу, которого недавно назначили на этот пост. Как писал один из биографов Наполеона: «Вся трагедия ситуации заключалась в том, что тот, кто умел лишь командовать, стал узником того, кто умел лишь подчиняться приказам». Лоу отлично понимал это и тоже ненавидел Наполеона всем сердцем, но вот мог ли он убить его?
Есть еще одно возможное объяснение того, откуда в волосах полководца оказался мышьяк, и оно связано с краской. В конце XVIII века шведский химик Карл Вильгельм Шееле выделил чистый хлор и изобрел ярко-желтую краску, которая впоследствии получила название «желтый Тёрнера», поскольку британский промышленник украл рецепт, а затем, почти случайно, экспериментируя с мышьяком, получил зеленую краску потрясающего оттенка. В этот раз Шееле не повторил прошлых ошибок, запатентовал изобретение и сам стал производить новую краску. Правда, кое-что беспокоило химика. Об этом известно из его написанного в 1777 году письма к другу: Шееле считал, что покупателей стоит предупреждать о потенциальной опасности, поскольку краска эта крайне ядовита. Но в итоге жажда славы и денег пересилила муки совести, и вскоре новый краситель уже вовсю использовали для производства краски и обоев, а пребывавшие в неведении люди радостно наклеивали ядовитые обои на стены. Возможно, здесь и крылось объяснение загадки, отчего погиб узник острова Святой Елены. В 1980 году один британский профессор, выступая по радио, в шутку сказал, что ужасно хотел бы взглянуть, какими обоями была оклеена спальня Наполеона. Каково же было его изумление, когда пришло письмо от одной из слушательниц, которая сообщала, что может предоставить образец обоев, поскольку ее предок в свое время оторвал кусок обоев в комнате, где умер Наполеон. Обои оказались такие: на белом фоне зеленый орнамент в виде лилий, и анализ выявил наличие мышьяка.
Врачи довольно долго не реагировали на случаи отравления. Только в январе 1880 года, более чем через сто лет после того, как Шееле изобрел свою «убийственную» краску, исследователь по имени Генри Карр выступил перед членами Лондонского общества искусств, держа в руке образец очень симпатичных обоев для детской комнаты. Он сообщил, что эта невинная с виду бумага уже стала причиной смерти одного из его маленьких родственников, а два других серьезно больны, а потом привел еще несколько ужасающих примеров отравления мышьяком: некий инвалид отправился полечиться на море и чуть не умер в номере отеля, у рабочих начались судороги, и даже персидская кошка, просидев какое-то время взаперти в «зеленой» комнате, облезла и покрылась гнойниками.
На самом деле, как сообщил Карр, мышьяк содержала не только зеленая краска, но и некоторые сорта голубой, желтой, а также новомодная фуксия. Он обнаружил следы мышьяка в искусственных цветах, в скатертях, в тканях, поскольку промышленники пытались использовать новые химические красители, чтобы отказаться от природных и тем самым уменьшить себестоимость.
Большинство присутствующих пришли в ужас и согласились, что требуется срочно провести дополнительное расследование, но тут выступил с заявлением доктор Тудихум, который сказал нечто такое, что опасная краска использовалась в итоге еще сотню лет, несмотря на все предостережения. Для начала Тудихум назвал молодого Карра паникером, а потом заявил, что лично ему глаз радует вид ярких зеленых обоев, тогда как, глядя на уродливые серые, коричневые и желтые краски, которые изготавливают, не прибегая к мышьяку, он не может избавиться от мысли, что не хотел бы жить в такой комнате.
Многие художники разделяли любовь Тудихума к зеленому цвету, поскольку зеленый – это цвет природы. Тем не менее воспроизвести этот самый натуральный из всех цветов оказалось задачей непростой. Ченнини предлагал четыре варианта, как воссоздать яркую тосканскую зелень, и приводил рецепты, в каких именно пропорциях смешивать различные желтые краски с синими. В его палитре имелось три «зеленых»: натуральный, наполовину натуральный и один химический, но в них содержалась медь, и пускай краски не были ядовитыми, но идеальными их тоже назвать язык не поворачивался. Натуральный зеленый – это так называемая краска «терраверте», которой рисовали лица, а потом наносили поверх слой известковых белил и киновари. Так, к примеру, нарисован лик Манчестерской Мадонны Микеланджело. Эту практику популяризовал Джотто, и к ней время от времени прибегали многие художники вплоть до Тьеполо в XVIII веке. Иногда розовый пигмент выцветал, поэтому на старых полотнах лица порой имеют нездоровый зеленоватый оттенок.
Наполовину натуральной Ченнини именовал краску на основе малахита, который находили на медных копях вместе с азуритом. Нам кажется странным, почему минеральный краситель назван «наполовину натуральным», но Ченнини жил в мире алхимии, и для него малахит был камнем алхимиков. По рецепту Ченнини, малахит требовалось растереть в крошку, но не слишком мелкую. Кстати, малахит очень уважал Плиний, считавший, что этот камень может защитить от злых духов, а в Германии вплоть до конца XVIII века малахит называли «страшным камнем» и использовали, чтобы отгонять демонов. В качестве красителя малахит, скорее всего, применяли древние египтяне – им рисовали картины и его наносили на веки. Считалось, что такие «тени» вкупе с сурьмой защищают чувствительную кожу вокруг глаз от солнца. Китайские художники брали малахитовую крошку, чтобы рисовать ореол вокруг головы Будды. В течение столетий этот пигмент пользовался популярностью по всему региону от Тибета до Японии. Самая же лучшая зеленая краска получалась, по мнению китайцев, из камня «цвета лягушачьей спинки». В XIX веке русский царь Николай I монополизировал добычу лучшего малахита. В 1830 году его супруга распорядилась обустроить в Зимнем дворце Малахитовую палату.
Третий зеленый в палитре Ченнини – это ярь-медянка: «особенно красиво получаются глаза, но слишком уж нестойкая эта краска». Та же проблема недолговечности яри-медянки беспокоила и Леонардо да Винчи, однако это далеко не единственная трудность, возникавшая при ее использовании, – ни в коем случае нельзя позволить ей соприкоснуться со свинцовыми белилами, поскольку ярь-медянка и свинцовые белила, как выразился Ченнини, «заклятые враги». Ярь-медянку изготавливали по технологии, аналогичной производству свинцовых белил, только в данном случае в реакцию с уксусной кислотой вступала медь. Иногда ее называют «зеленым Ван Эйка», поскольку этот фламандский мастер в отличие от итальянских художников часто и с успехом использовал ярь-медянку на своих полотнах. Фламандские мастера нашли секрет, как закрепить зеленую краску на холсте с помощью специального лака. Самый необычный образец использования яри-медянки – платье модели на картине Ван Эйка «Портрет четы Арнольфини». О, сколько споров вызвало это платье на протяжении истории! Спорили в основном из-за его формы, поскольку девушка кажется в нем «сильно беременной», хотя некоторые критики и не согласны.
Но почему оно вообще зеленое? Допустим, новобрачные хотели продемонстрировать свое богатство, так почему же они тогда не щеголяют в одеяниях, покрашенных кошенилью? И вот еще что – а свадебный ли это портрет? По мне так пара не выглядит особо влюбленной и счастливой. Многие годы считалось, что на полотне запечатлены влиятельный купец Джованни Арнольфини и его невеста Джованна. Но почему всё на картине говорит о порочной связи? Взгляните сами. На деревянном стуле мы видим крошечное резное изображение Святой Маргариты Антиохийской, христианской девы, почитаемой в ряду великомучениц и являющейся покровительницей рожениц, – это подтверждает гипотезу некоторых искусствоведов о том, что девушка на картине в положении. Огромная красная кровать – символ страсти. Однако самое странное – это зеркало, украшенное сценами из «Страстей Христовых» и десятью зубцами, которые явно должны напоминать зрителю о мучениях святой Екатерины. А над сомкнутыми руками мужчины и женщины сидит горгулья. Когда я однажды в очередной раз рассматривала полотно, мне пришло на ум, что эта картина – аллегория сексуальности, а чета, изображенная на ней, – это Адам и Ева после грехопадения. Если замысел художника действительно был таков, тогда понятен и выбор цвета для платья девушки, ведь зеленый – это символ плодородия и зелени садов. Однако никто не может сказать точно, и нам остается только гадать.
Ярь-медянку в разных культурах называют по-разному. По-английски – «греческий зеленый», по-немецки – «испанский зеленый», сами же греки весьма поэтично именуют краску «медными цветами». Во Франции ярь-медянка является побочным продуктом виноделия, а в Англии ее часто изготавливают на основе яблочного уксуса.
Среди художников ярь-медянка пользовалась популярностью вплоть до середины XVIII века, кроме того, ею часто красили стены в жилых помещениях, особенно когда в моду вошли ориентальные мотивы. Мода на шинуазри распространилась и в Америку, и к XVIII веку стены многих богатых домов украшали китайские обои и росписи в восточном стиле. Все хотели выкрасить в зеленый гостиные и столовые, включая и первого американского президента. Дом на горе Вернон был маловат для президента Соединенных Штатов, более того, в своем изначальном состоянии сие строение было тесновато даже для простого фермера, но в период с 1789 года, когда главой государства избрали Джорджа Вашингтона, и вплоть до избрания Джона Адамса в 1797 году дом этот стал в прямом смысле сердцем Америки. Сейчас посетителей дома-музея встречает ярко-зеленый цвет на стенах гостиной. После реконструкции их покрасили аутентичными красками, изготовленными вручную, чтобы продемонстрировать, как в XVIII веке американцы декорировали свои жилища.
Утраченные зеленые краски
Европейцы перестали пользоваться ярью-медянкой в XIX веке, а персидские художники рисовали ею до начала XX века. В мусульманской культуре зеленый – священный цвет, это цвет одеяний пророка Мухаммеда. Часто важность персонажа на миниатюре художники подчеркивали с помощью зеленого ореола, нарисованного ярью-медянкой. Сцены из дворцовой жизни на персидских миниатюрах символизировали власть, и здесь в ход шли все цвета радуги, а вот любовные сцены обязательно разворачивались на зеленом фоне, поскольку сад был воплощением любви, а под сенью деревьев обычные правила и социальные нормы переставали действовать. У художников имелись свои фирменные рецепты приготовления зеленой краски, многие из которых сейчас уже утрачены, но один все-таки недавно нашелся.
В лаборатории Университета искусств города Тегерана химик Мандана Баркешли обратила внимание на странную особенность миниатюр XVI века, выполненных при Великих Моголах, а именно: там, где появляется любой оттенок зеленого, бумага словно бы обожжена, тогда как там, где в персидских миниатюрах встречается фисташковый цвет, следов коррозии не наблюдается.
«Я не могла понять, в чем дело, – призналась Мандана, когда мы встретились в Музее ислама в Куала-Лумпур. – Традиция моголов была заимствована из Персии несколькими годами раньше, в 1526 году, когда Бабур завоевал Индийский субконтинент, поэтому казалось логичным, чтобы художники в обоих регионах пользовались одними и теми же красителями, но определенно это было не так».
Исследования продолжались три года. Сначала доктор Баркешли изучила бумагу, но не нашла ключ к разгадке, затем просмотрела старинные тексты и узнала, что ярь-медянку готовили по тому же рецепту, что в Европе и Китае, только вместо уксуса брали кислое овечье молоко, в которое, как говорилось в одной из рукописей, «окунали широкие мечи из тонкой меди». Баркешли экспериментировала с разными материалами, до мечей, правда, дело не дошло. В итоге ответ на свой вопрос исследовательница нашла не в официальном сочинении, а в любовном стихотворении.
В XVI веке поэт Али Сейрафи посвятил своей любимой стихотворение, в котором давал совет всем влюбленным, как сохранить чувства крепкими: «О, нежный фисташковый цвет, напоминающий твои нежные губы. Смешаю зангар и шафран и кистью легко по бумаге скольжу». Согласитесь, довольно-таки странный комплимент. Интересно, обрадовалась ли возлюбленная поэта подобному сравнению? А вот Баркешли точно обрадовалась, поскольку «зангар» и есть наша ярь-медянка. Интересно, что Ченнини приводит похожий рецепт: «Возьмите небольшое количество яри-медянки и смешайте с шафраном из расчета два к одному, получится прекрасная зеленая краска». Правда, итальянец не знал, что шафран спасет холст от коррозии, а может, и знал, но не сказал.
