Текст книги "Тайная история красок"
Автор книги: Виктория Финли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Краска в один присест
Селадон проделал путь из Китая в Европу, а рецепт яри-медянки прибыл из Персии. В последний раз зеленая краска путешествовала с Востока на Запад в 1845 году. В тот год в Китай прибыла официальная делегация из Франции. Китай только-только простился с Гонконгом, и французы тоже жаждали поживиться за счет Поднебесной. Обратно наряду с фарфором и текстилем они привезли еще кое-что, с виду куда менее ценное, – несколько горшков с субстанцией зеленого цвета. На деле же оказалось, что это самое весомое приобретение, поскольку невзрачные с виду горшки, так же как кошениль три века назад, совершили настоящую революцию в европейской красильной промышленности. Эта странная субстанция называлась «локао», или «китайская зелень».
Если уж даже у художников возникали проблемы с зеленой краской, то у красильщиков дела шли еще хуже: приходилось сначала окунать ткань в чан с синей краской, затем в чан с желтой, при этом каждый раз получались разные оттенки. Зато когда наконец удалось добиться более или менее стойкого результата, цены на зеленые ткани взлетели. По легенде, Робин Гуд и его команда носили «линкольнский зеленый». Я по своей наивности думала, что это камуфляж, но потом оказалось, что благородные разбойники хотели не спрятаться, а выделиться. Линкольнский зеленый стоил бешеных денег. Робин Гуд всем своим видом говорил, что ворует у богатых, чтобы одевать бедных.
Нелиняющая китайская зелень стала настоящим спасением для красильщиков, а французы, которые привезли новый краситель в Европу, без сомнения, обогатились. Теперь можно было получить прекрасную зеленую краску в два счета, вернее, в один присест. Рецепт прост: положить китайскую зелень в горшок, прокипятить, окунуть туда же ткань, вынуть и высушить. Вот только саму китайскую зелень изготовить было куда сложнее. Для этого использовали два сорта крушины, произрастающей в Китае. Крушину европейские красильщики знали давно, поскольку уже много веков изготавливали из листьев крушины, распространенной в Европе, желтую краску. Ягоды кипятили с квасцами, в результате получалась зеленая краска, но плохого качества. В производстве китайской зелени использовались не листья и не ягоды, а кора, процесс был очень трудоемким и занимал несколько дней: кору несколько дней кипятили, потом в нее опускали ткань, затем ткань высушивали на солнце, снова кипятили и получившийся осадок собирали, высушивали и продавали за бешеные деньги. В 1845 году в Париже килограмм китайской зелени стоил двести двадцать четыре франка, через пару лет цена взлетела аж до пятисот франков, а в Лондоне килограмм красителя стоил шестнадцать гиней. У потребителей дух захватывало и от того, что сам краситель в сыром виде был фиолетового цвета, а в результате получался приятный зеленый оттенок.
Китайская зелень оказалась настолько дорогой, что стала первым из красителей, который в 1870-х вытеснили синтетические краски. Индиго и марена продержались чуть дольше, а вот китайская зелень почти сразу исчезла из красильных цехов. Новые краски появлялись одна за другой: йодная зелень в 1866 году, метиловая зелень в 1874 году, а синтетическую малахитовую зелень открыли аж двое ученых, по-видимому независимо друг от друга – в 1877 и 1878 годах. Потом наступило время еще более дешевых красителей, хотя малахитовую зелень и сейчас используют для лечения золотых рыбок (правда, те на некоторое время превращаются из золотых в зеленых).
Но вернемся к истории. Теперь краски из лабораторий Европы путешествовали в Азию. В Пакистане мне довелось видеть ковер, сотканный в период между 1880 и 1890 годами. Большая часть его выкрашена мареной и индиго, но в центре имеются три кружка синтетического цвета – один розово-лиловый и два изумрудных. Сейчас они выглядят странно, поскольку диссонируют с традиционными красителями, но тогда казались предвестниками великого будущего искусственных красок. В свое время зеленая краска путешествовала с Востока на Запад, причем в течение долгого времени, и это был гимн природе, а теперь она устремилась в противоположном направлении, знаменуя триумф науки.
Глава 8
Голубой
Витраж Шартрского собора – единственный, насколько я знаю, перед которым сотни людей падали на колени, преисполнившись восторга, и перед которым до сих пор периодически зажигают свечи, как перед иконой.
Хью Арнольд. Средневековые витражи
В Лондонской национальной галерее хранится довольно любопытное незаконченное полотно Микеланджело, на которой Иисуса несут к месту погребения. Почему любопытное? Во-первых, Иоанн, согнувшийся под тяжестью тела Спасителя, ужасно похож на женщину. У него мускулистые ноги и шея, но под ярко-оранжевым одеянием проступают груди. Во-вторых, Иисус словно бы парит над землей. А в-третьих, вся картина кажется завершенной, вот только нижний правый угол пуст. Такое впечатление, что художник оставил место для коленопреклоненной фигуры, но даже не начал рисовать ее.
Однажды я смотрела на эту картину, которая называется «Положение во гроб» и датирована 1501 годом, и пыталась разгадать ее загадку в лучах клонившегося к закату солнца. Меня смущали цвета, причем не только яркое, прочти флуоресцентное одеяние Иоанна, но и уродливое грязновато-зеленое платье Марии Магдалины. Все персонажи сгрудились вокруг тела умершего Мессии, но при этом смотрел на него только один человек – Иосиф Аримафейский, который, собственно, и получил право снять Иисуса с креста. Одна из женщин глядит в сторону с трагическим выражением лица, вторая изучает свои ногти, а Мария Магдалина и Иоанн с вызовом смотрят друг на друга. Никакого командного духа, просто кучка разрозненных, внезапно осиротевших людей.
Тут к картине подвели толпу туристов, и экскурсовод ответил на некоторые из моих вопросов. Он согласился, что Иоанн странным образом похож на женщину, хотя чуть позже я узнала, что выступающие соски, возможно, объясняются тем, что киноварь потемнела и там, где художник рисовал блики, образовались тени. Что касается парящего тела, то это символ вознесения, и подобная тема только-только входила в моду в Риме в начале XVI века. Но меня-то больше всего интересовал вопрос об отсутствующей фигуре.
Похоже, художник хотел изобразить Деву Марию, но единственная краска, которой в эпоху Ренессанса подобало рисовать одежды Богородицы, был ультрамарин, ценившийся на вес золота. Видимо, угол остался пустым скорее всего потому, что покровитель Микеланджело не успел вовремя прислать ультрамарин, а сам двадцатипятилетний мастер просто не мог позволить себе столь дорогое удовольствие. Думаю, художник выругался про себя, а потом отправил гонца, велев покровителям поторопиться: надо было успеть завершить этот запрестольный образ, предназначенный для собора Святого Августина в Риме. Однако весной 1501 года Микеланджело оставил и Рим, и незаконченную картину, чтобы изваять во Флоренции мраморного Давида; он так и не вернулся к работе над «Положением во гроб» и платью Девы Марии.
За далекими морями
Много лет назад кто-то сказал, что настоящий ультрамарин добывают только в одной шахте в самом сердце Азии. Перед тем как попасть на палитру кого-то из европейских художников в смеси с льняным маслом или яйцом, краска проделывала долгое путешествие по старинным торговым путям вместе с караванами, болтаясь в сумах на спинах осликов. Боюсь, мне и самой такое описание казалось слишком романтическим, чтобы быть правдой, но как-то раз мне приснились горы, пронизанные голубыми жилами и населенные свирепыми мужчинами, в черных тюрбанах и со сверкающим взором, а утром я проснулась и поняла, что однажды обязательно туда поеду.
Поиски вполне конкретной голубой краски привели меня, как обычно, и к другим краскам того же оттенка. Я узнала, как художники и изготовители красок, пытаясь имитировать красоту ультрамарина, экспериментировали с красителями на основе меди и крови, о том, как шахтеры открыли довольно странный минерал кобальт: китайцы использовали его при производстве самых ценных сортов фарфора, а средневековые стеклодувы – при изготовлении потрясающей красоты витражей, благодаря которым солнечные зайчики цвета неба танцуют по собору. Я начала задаваться вопросом, а почему небо голубое. Вопрос вроде бы детский, но мало кто из взрослых сможет с ходу на него ответить. Но это все пришло позже, а самой первой моей задачей стало найти краску, которую Микеланджело так ждал в начале 1501 года.
Услышав само слово «ультрамарин», лично я всегда ощущала солоноватый привкус океана и представляла яркий оттенок голубого, даже ярче, чем вода в Средиземном море в солнечный день. Но средневековые итальянцы не ставили перед собой цель вызвать столь сложную цепочку ассоциаций, когда давали имя самой ценной из красок. Собственно, «ультрамарин» означает в переводе с арабского «заморский», и так называли не только краску. Ультрамарин действительно привозили издалека, поскольку эту краску производят из полудрагоценного лазурита (или ляпис-лазури), который встречается только в Чили, Замбии, кое-где в сибирских рудниках, но основное его месторождение расположено в Афганистане.
За исключением, пожалуй, нескольких русских икон, при работе над которыми мастера могли использовать сибирский ультрамарин, вся голубая краска для произведений восточного и западного искусства поставлялась из долины на северо-западе Афганистана, где располагались шахты, получившие название Сары-Санг, что в переводе означает «место камня»; именно туда я и решила отправиться в первую очередь.
Правда, изучив карту, я поняла, что путешествие предстояло не из легких. Вообще-то когда я сначала заглянула в атлас, то не нашла там никакого Сары-Санга. Деревушка, зажатая между двумя городами, была столь мала, что составители атласа даже не сочли нужным ее отмечать, но чего я хотела? Отчасти таинственность ляпис-лазури связана именно с тем, какой путь краска на протяжении тысячелетий преодолевала, чтобы добраться до Европы или Египта. Все знали, что ее везут из какого-то загадочного края, где не ступала нога европейца. Даже Александру Великому не довелось лицезреть шахты, когда он завоевал эти земли две тысячи триста лет назад, а Марко Поло удалось побывать лишь на соседней горной гряде к северу от Сары-Санг. Он писал: «Неподалеку есть похожие горы, в которых находят ляпис-лазурь – минерал, из которого получают самую прекрасную голубую краску, кроме того, здесь добывают серебро, медь и свинец, а еще тут очень холодно».
В 2000 году, когда я только начала свои поиски, Афганистан был чуть ли не самой закрытой страной в мире. За четыре года до этого талибы захватили Кабул и вовсю насаждали свои правила: женщинам запрещалось работать, мужчинам – бриться, девочкам – учиться и всем жителям – фотографировать и слушать музыку. Страна словно застыла в XV веке, правда, по мусульманскому календарю как раз и был 1420 год. Туристов тоже не привечали. Но, несмотря ни на что, я решила поехать.
А через несколько дней произошло удивительное событие. Мне позвонила приятельница, у которой до следующего проекта выдался месяц отпуска.
«Не хочешь, случайно, поехать в Кабул?» – спросила она таким тоном, каким обычно предлагают поехать на пикник.
В Китае она познакомилась с итальянским врачом Эриком Донелли, работавшим в Детском фонде ООН, и тот обещал помочь с визами. Я тут же согласилась, выдвинув условие, что мы попытаемся посетить шахты, хотя и понимала, что Бадахшанское месторождение находится далеко от Кабула и там, в горах, очень холодно.
Ущелье Хейбер
Целых одиннадцать суток мы провели в Пакистане в ожидании виз: пили чай в садах Исламабада, купались в мутном озере, а в один памятный день попросили погонщиков верблюдов отвезти нас в Таксилу. Некогда там находилась столица древнего индийского царства Гандхаров. В Таксиле располагался большой университетский центр, в котором обучались и преподавали выдающиеся буддийские мыслители. Здесь были обнаружены одни из самых ранних изображений Будды. Каждый день мы ждали, что сегодня посольство Афганистана наконец даст нам «зеленый свет», и каждый день неизменно слышали: «Приходите завтра». Некоторые местные жители относились к нашей затее скептически. «Вряд ли вам повезет. Афганистан туристические визы не выдает».
Другие всячески нас подбадривали. Мы не теряли надежды. Заветный звонок раздался, когда мы обедали. В трубке что-то потрескивало. Это Эрик звонил по спутниковой связи: «Талибан сообщил мне номер вашей визы. – Я достала ручку, чтобы записать. – Номер пять».
Забавно прождать столько времени и получить такой простенький номер, который мы вполне могли придумать сами.
А через тридцать шесть часов мы уже ехали в такси к ущелью Хейбер. На переднем сиденье сидел обязательный вооруженный охранник. Нам достался парнишка лет восемнадцати, который весьма беспечно относился к своему автомату Калашникова. Когда мы пересекли границу горного района, за окном стали то и дело мелькать оружейные лавки, а еще могилы, усыпанные блестками, словно напоминание, что люди по ту сторону перевала живут по совсем другим законам. В пограничном пункте Торкхам водитель пошел улаживать формальности, а мы остались в машине – глядеть с открытыми ртами на ворота пограничного поста. Если не считать нескольких грузовиков и пары пластиковых ведер, все тут осталось так, как описывал Редьярд Киплинг, побывавший в Афганистане сто тридцать лет назад, когда собирал материал для книги «Ким». Мужчины в тюрбанах тащили загадочные тюки, в которых могло быть все что угодно – от пуль до сукна. Повсюду – ружья и вездесущие мальчишки-беспризорники, которых местные гоняли с палками в руках. Думаю, Киплингу в каждом встречном мерещился потенциальный шпион Британии или Российской империи (тогда две эти державы боролись за контроль над Афганистаном), а нам после репортажей о бомбежках Кабула все эти люди казались беженцами, хотя большинство из них не особо печалились по поводу своего бедственного положения.
«Нужно быть скромнее», – напомнили мы друг дружке, повязали головы недавно приобретенными платками и перешли границу пешком.
Однако когда улыбающийся пограничник пригласил нас попить зеленого чая с корицей, мы, забыв о правилах приличия, радостно согласились. Через пару минут после чаепития он уже ставил печати в наши паспорта, а мы с его разрешения фотографировали. Может быть, Край ультрамарина не такой уж и консервативный, решили мы и запрыгнули в такси, чтобы добраться до Кабула.
Если бы города могли петь, то Кабул, подконтрольный Талибану, определенно исполнял бы блюз. Нет, он не был мрачным местом, отнюдь. Несмотря на страшилки, которые мы видели по телевизору, здесь бойко шла торговля на улицах, тут же играли свадьбы, – короче, обычные люди старались жить обычной жизнью, просто меланхолия смешивалась у них с черным юмором. А ведь раньше это была столица увеселений всей Центральной Азии, и дух праздника сохранился в сердцах людей, но исчез из песен. Однажды мы отправились на пикник с афганской семьей. Никто из детей, как выяснилось, никогда раньше не бывал на пикниках, хотя до войны их устраивали сплошь и рядом.
– Здесь остались мины? – спросила я отца семейства, сорокапятилетнего университетского преподавателя, который при новой власти остался без работы. Вполне справедливый вопрос, учитывая прошлое страны.
– Не волнуйтесь, – серьезно сказал он, пока мы шли мимо вишневых деревьев и разрушенных во время бомбежек деревенских домов. – Просто идите прямо за мной, по моим следам.
А на следующий день его забрали талибы и жестоко наказали, отхлестав по рукам шнуром, якобы за то, что у него дома обнаружили видеомагнитофон, но боюсь, виной всему пикник. Увидевшись с ним в следующий раз, мы очень долго извинялись, но наш знакомый сказал, что пикник того стоил.
Самый популярный фильм в этой закрытой стране – «Титаник». Кабульцы даже назвали так один из базаров. Видимо, им казалось, что весь город идет ко дну.
– Мне бы хотелось оказаться на «Титанике», – мечтательно признался один из сотрудников местной миссии ООН.
– Он же налетел на айсберг! – в ужасе воскликнули мы.
– Да, но у пассажиров имелись спасательные шлюпки, а у жителей Афганистана их нет, – ответил он с типичным для местных черным юмором. Никто и не догадывался тогда, что через полтора года у Афганистана появятся «спасательные шлюпки» в виде бомбежек совместными силами США и Великобритании. Они освободили «Титаник»-Кабул, но какой ценой…
Забавно, что в английском языке эпитет «голубой» употребляется еще и для обозначения меланхолического настроения, кроме того, это священный цвет и цвет порнографии. С его помощью художники создают на полотнах пространство. Телеканалы транслируют картинку на голубой экран. Голубой – это то, что лежит за горизонтом и за гранью нашего сознания и обыденности. Мне подумалось, что голубой связан с унынием потому, что морякам в XVIII веке приходилось торчать между тропиком Рака и тропиком Козерога и неделями ждать, когда подует ветерок, чтобы продолжить путешествие. Точно так же ждали «ветерка» простые кабульцы, с которыми мне довелось общаться.
Мы сразу же нашли кучу ляпис-лазури (иногда попадались огромные глыбы весом до килограмма) в витринах лавочек на главной торговой улице, которая получила название Куриной. Некогда здесь бойко шла торговля антиквариатом – узбекские ковры, бирюзовое стекло из Герата и сокровища со всего континента. Когда мы оказались на Куриной улице, здесь было тихо, хотя большинство лавочек работало. Я купила синий камушек у торговца, в витрине у которого пылилось много кусков ляпис-лазури.
– Сколько с меня? – спросила я.
– Сколько дадите. Мне нужны деньги, а эти каменюги не имеют сейчас никакой ценности.
Я заплатила вполне приличную цену, и торговец за это добавил еще один камушек бесплатно.
Странно было получить ляпис-лазурь даром, учитывая, что я отправилась на поиски ультрамарина именно потому, что он некогда был самой дорогой краской в мире, да в определенной мере остается и сейчас. Как и Микеланджело, европейским художникам эпохи Ренессанса обычно приходилось ждать, пока заказчики выдадут им ультрамарин, поскольку они не могли купить такую дорогую краску сами. К примеру, Дюрер в 1508 году послал из Нюрнберга гневное письмо, в котором жаловался, что фунт ультрамарина стоит сто флоринов. Сегодня такое же количество краски, изготовленной из афганской ляпис-лазури по старинным рецептам, стоит около двух с половиной тысяч фунтов.
Микеланджело, если бы захотел, вполне мог бы использовать более дешевый голубой минерал азурит, чтобы закончить картину, ведь именно им он нарисовал странное платье Марии Магдалины. Азурит иногда называют цитрамарином, подчеркивая, что его привозили с берега моря, а конкретно Микеланджело получал азурит из Германии. Азурит является побочным продуктом медных рудников, это сводный брат малахита, так что краска, изготовленная на основе азурита, ближе к зеленой части спектра, а на основе ультрамарина – к фиолетовой, поэтому художники использовали азурит, чтобы нарисовать морские глубины, а ультрамарин – чтобы изобразить синеву неба. Более дешевый азурит был менее стойким красителем, поэтому платье Марии Магдалины на картине изначально имело другой оттенок, просто потемнело со временем.
Когда я впервые увидела необработанную ляпис-лазурь, то удивилась, насколько она яркая. До этого мне доводилось видеть только отшлифованные камни, и не самого лучшего качества, так что они казались мне довольно блеклыми. А еще меня поразили звездочки. Порода всегда содержит железный колчедан, так называемое «золото дураков», благодаря которому самые качественные куски ляпис-лазури выглядят точь-в-точь как небосвод. Неудивительно, что этому камню часто приписывали святость, ведь перед нами ну просто картинка вселенной в миниатюре. Глядя на звездочки колчедана на голубом фоне, я вспомнила еще одну картину, висевшую в соседнем зале с Микеланджело.
Это полотно Тициана «Бахус и Ариадна», написанное в 1523 году. Мне очень нравились его цвета. Казалось, великий мастер достал краски из шкатулки с драгоценностями, а не взял их с палитры. Кроме того, картина является воплощением чувственности, и это меня всегда забавляло. На ней изображен бог Бахус, который вместе со своими подданными вернулся из далекого путешествия. За его спиной упитанный немолодой херувим лениво развалился на ослике, а беспутный кентавр размахивает ногой какого-то несчастного животного, которым только что пообедал. Полуобнаженный Бахус видит красавицу Ариадну, которая тоскует оттого, что ее бросил возлюбленный, Тесей. Бахус похотливо тянется к Ариадне, а та вроде как и отворачивается, но понимает, что судьба ее изменилась.
«Забудь этого негодяя! – всем своим видом красноречиво заявляет Бахус. – Вот он я, и я подарю тебе весь мир, включая небо и звезды!»
Небо нарисовано ультрамарином, а в верхнем левом углу сияет созвездие из семи звезд. В этой части картины отсутствует перспектива, но, надеюсь, не оттого, что реставраторы слишком долго ее оттирали, просто Тициан хотел показать своего рода мираж – дескать, вот что ждет Ариадну, если она поддастся страсти. В 1968 году картину отреставрировали, и новый цвет неба вызвал дебаты, еще более жаркие, чем работы лауреатов премии Тёрнера в области современного искусства. Публике не понравилось то, что небо стало слишком ярким, посетителям галереи по душе была старая, выцветшая версия. Аргументировали это следующим образом: дескать, Тициан обладал тонким художественным вкусом, он не выбрал бы такой пошлый голубой цвет.
Кстати, критика в адрес художника звучала и раньше. Сам Микеланджело считал, что Тициан малость перебарщивает с цветами. Рассказывают, что якобы в 1546 году старый мастер даже посетил молодого художника; в целом он остался доволен, правда, отметил, что юношу в Венеции не научили с самого начала рисовать хорошо. На самом деле это важная тема дискуссий в тогдашней Италии, а именно – противостояние рисунка и цвета, хотя на самом деле спор шел о куда более фундаментальных вещах. Судя по «Положению во гроб», Микеланджело тщательно обдумывал каждый элемент композиции, а о цветах думал во вторую очередь, тогда как Тициан моделировал композицию уже во время работы, зато в его палитре было чересчур много красок, поскольку художник ставил во главу угла цвет. То был спор между спонтанностью и обдуманностью, между безрассудным Дионисом (или Бахусом, как привычнее для римского уха) и спокойным Аполлоном. О плюсах и минусах каждого из этих двух подходов ведутся горячие дискуссии, поскольку отчасти это спор о сути самого творчества.
Мы разговорились с торговцем. В конце 1970-х, еще до того, как СССР ввел в Афганистан войска, ляпис-лазурь пользовалась большой популярностью среди среднего класса кабульцев. Ее использовали как вложение денег наряду с серебряными монетами, из нее делали украшения, однако в последние два-три года афганцы, наоборот, стали избавляться от ценностей, поэтому на Куриной улице регулярно продаются и ляпис-лазурь, и серебряные монеты, причем по бросовым ценам. Дело в том, что Кабул стремительно нищает. Торговец рассказал нам о рудниках, где добывают ценный минерал, о том, что в Сары-Санг не допускали раньше женщин. Пока шахты работали, там трудились тысячи мужчин, но вот уже несколько месяцев, как в Бадахшане прекратили добывать ляпис-лазурь.
«Не знаю даже почему», – пожал плечами торговец.
А я вспомнила историю, которую прошлым вечером мне рассказал иностранный корреспондент. Ходят слухи, что во время правления моджахедов в начале 1990-х голубые вены «пересохли»: якобы сама природа протестует против режима.
Внезапно громкоговоритель на минарете ожил и призвал всех правоверных или, по крайней мере, послушных к молитве. Хозяин лавки быстро закрыл жалюзи, и мы какое-то время сидели молча в полутьме. Если власти узнают о том, что он занимается торговлей, когда предписано молиться, то бедняге не поздоровится.
«Так кого хочешь от веры можно отвратить», – заметила я.
Когда время, отведенное на молитву, прошло, торговец поднял жалюзи. Перед лавкой припарковалась подозрительная «тойота» – неофициальный автомобиль Талибана. Торговец, увидев, что внутри никого нет, явно испытал облегчение.
Итак, я стала обладательницей ляпис-лазури, хотя на то, чтобы раскрасить платье Богородицы, ее явно не хватило бы, разве что носовой платок нарисовать. Но как из камня сделать краску? Я проконсультировалась с трактатом Ченнини. Обычно итальянец высказывался о красителях критически: этот ядовитый, этот непрочный, этот не подходит для фресок. Но когда речь зашла об ультрамарине, Ченнини рассыпался в комплиментах: «Цвет выдающийся, прекрасный, идеальный, о нем нельзя сказать ничего дурного, и на его качество ничто не влияет». Правда, получить краску из ляпис-лазури было неимоверно трудно.
Вообще-то в состав породы входит целый комплекс минералов, включая гаюин, содалит, нозеан и лазурит. В лучших сортах содержится довольно большой процент серы, которая как раз и придает камню фиолетовый оттенок, а в породе похуже – карбонат кальция, из-за которого она кажется сероватой. Чтобы получить краску, сначала надо избавиться от всех примесей, включая звездочки колчедана, которые мне так нравятся. Для этого изготовителю краски приходилось временно превратиться в пекаря и, замесив тесто из измельченной ляпис-лазури, смолы, воска и льняного масла, оставить его на три дня, после чего тесто опускали в щелок (например, в древесную золу) или в воду, а потом еще несколько часов перемешивали с помощью двух палочек, пока вода не окрашивалась в голубой цвет. Получившуюся взвесь переливали в чистую емкость и ставили сушиться. Самым лучшим, «девственным», считался ультрамарин «первого отжима».
