Текст книги "Куприн: Возмутитель спокойствия"

Автор книги: Виктория Миленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Глава четвертая.
«ПОЕДИНОК» ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

Ни одна звезда не засияет, пока не найдется человек, который будет держать сзади черное полотно.

У. Черчилль

Армия была не наша, она была во власти «присяги царю и отечеству» – эту власть надо было разрушить.

С. Познер,

член Боевой группы РСДРП

1905 год стал решающим в жизни Куприна: он вознес его на вершину литературного Олимпа. Еще зимой, бражничая в «Капернауме», писатель был всего лишь подающим надежды, а уже летом он слыл мэтром и гордо подписывался: «Александр Куприн, ауктор[13*]13*
  Автор (лат.).


[Закрыть] “Поединка”». Все случилось очень быстро, на волне неслыханных для России событий, чуть было не похоронивших империю. Тех событий, которые Ленин назовет «генеральной репетицией» перед Октябрем.

Купринский «Поединок» станет одной из судьбоносных книг XX века. Начав свое разрушительное действие в годы первой русской революции, он взорвет армию во время Первой мировой войны. Тогда-то автору придется расплачиваться за славу. И не только тогда – за нее он будет расплачиваться всю жизнь.

Накануне

Накануне больших потрясений Куприн собирался ехать в Троице-Сергиев Посад дописывать «Поединок». Мария Карловна вспоминала, что о событиях Кровавого воскресенья 9 января он узнал все в том же «Капернауме», кричал: «Подумай только, какая выдумка – идти с иконами к царю! А этот дурак ничего не понял и приказал стрелять в безоружных людей...»[125]125
  Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. 2-е изд. М.: Художественная литература, 1966.


[Закрыть] Однако далее ничего сверхобычного он, видимо, не ожидал, потому что все-таки уехал в Троице-Сергиев Посад. Там-то он и понял, что что-то происходит.

Ночью к нему постучали. Полуголый, босиком побежал отворять:

– Телеграмма?

– Телеграмма, – ответили.

Пришли с обыском. Перетрясли все бумаги, многое забрали, в том числе черновик XIV главы «Поединка» (Ромашов на пикнике впервые объясняется с Шурочкой). Главу пришлось восстанавливать по памяти, отсылать ее Пятницкому с заклинанием: «Скоро конец». А тот торопил: до Пасхи нужно сдать в печать, скорее!

Куприн уже был близок к кульминации. Он подвел своего героя к торжественной сцене полкового смотра; в подробностях изобразил истерическое нервное напряжение, до которого люди были доведены репетициями. А потом живописал ночной кошмар любого военного: Ромашов, замечтавшись, «потерял ногу» (сбился с шага), смял и расстроил движение своей роты, и она превратилась в бесформенное стадо. На глазах корпусного командира! И вот катарсис: от Ромашова отвернулись сослуживцы, мужу Шурочки что-то донесли, и он явился выяснять отношения, все на Ромашова орут, а он понимает, что впору застрелиться. И ропщет: «Бог! Зачем ты отвернулся от меня? Я маленький, я слабый, я песчинка, что я сделал тебе дурного, Бог? Ты ведь все можешь, ты добрый, ты все видишь, – зачем же ты несправедлив ко мне, Бог?» В тяжелых мыслях, ночью он лежит в траве у железнодорожной насыпи и вдруг оказывается не один. Поблизости возникает солдатик Хлебников, посмешище всего полка: «Он увидел перед собой мертвое, истерзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губами, с заплывшим от синяка глазом». Зачем пришел сюда Хлебников? Бежать хотел или под поезд броситься? И рушатся преграды и субординации. Раздавленный жизнью офицер Ромашов обнимает изможденного, избитого солдата и называет его братом...

Не успел Александр Иванович отослать это Пятницкому, как ему дали знать: Горький доволен, хочет встретиться. Мы уже никогда не узнаем, о чем они говорили и какие новые рекомендации последовали, но после сцены с солдатом Хлебниковым, над которой Горький прослезился, повествование приобрело новую тональность. Герой переживает кризис, и автор вместе с ним последовательно приходит к мысли о греховности военной службы: «...вся военная служба с ее призрачной доблестью создана жестоким, позорным всечеловеческим недоразумением. “Каким образом может существовать сословие, – спрашивал сам себя Ромашов, – которое в мирное время, не принося ни одной крошечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чужие одежды, живет в чужих домах, а в военное время идет бессмысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами?”»

Эта и другие фразы были написаны тогда, когда русская армия сдала Порт-Артур (23 декабря 1904-го), когда пришли вести о провале сражения под Мукденом (10 марта 1905-го)... Не слишком ли глобальные выводы позволил себе Куприн, прослуживший всего четыре года? Неужели не осознавал, что повесть, которую он задумал в мирном 1902 году, совершенно иначе зазвучит в военном 1905-м? Почему не остановился? Потому что большая часть текста была уже набрана? Потому что не понимал силы печатного слова?

Все он понимал, но время было такое. Досадно было за неудачи на Дальнем Востоке, но досадно этак на расстоянии. Этакая «диванная революция»: сижу я тут в трактире за рюмкой, читаю газеты и возмущен, что не побеждаете.

В 1908 году случится характерный инцидент. Как-то в Театральном клубе Куприн «зацепится» с поручиком, на груди которого увидит орден Святого Владимира 4-й степени. Ему покажется, что высокая награда мало соответствует невысокому армейскому чину поручика. И Куприн поинтересуется:

«– А за что вы получили “Владимира”?

– За отличие в сражении под Мукденом, – гордясь, отвечал визави.

– Почему же вы его носите не там где надо? – спросил, щурясь и злясь, Куприн.

– А где же надо?

– Где?.. А на том самом месте, какое вы показывали японцам, когда удирали от Мукдена! – эта хамская реплика была произнесена резко и очень громко, чтобы слышали все»[126]126
  Сергеев-Ценский С. Н. Воспоминания // МОЛ [Московская организация литераторов]. М., 2007. № 2.


[Закрыть].

Александр Иванович считал себя вправе обличать даже фронтовиков, в то время как сам играл в шпионов, преследуя какого-то несчастного вояку по фамилии Рыбников, внешне похожего на японца. По воспоминаниям Чуковского, Куприн целый месяц дожимал этого Рыбникова, чтобы тот признался, что он шпион: водил его во Владимирский собор, зорко следя, умеет ли он креститься по-русски. Потом эта история ляжет в основу рассказа «Штабс-капитан Рыбников» (1906), который современники считали одним из лучших у Куприна. В рассказе Рыбников все же окажется шпионом: проговорится проститутке в борделе.

Однако в «Поединке» писатель не просто обличал. Устами спившегося философа Назанского он вынес приговор армейской пехоте, «несчастным армеутам», и даже предсказал ей скорую гибель. Страшно читать монолог Назанского из XXI главы! Правда, он вроде бы говорил всего лишь о своем полке, убеждая Ромашова бежать из него без оглядки: «Все, что есть талантливого, способного, – спивается. У нас семьдесят пять процентов офицерского состава больны сифилисом. Один счастливец – и это раз в пять лет – поступает в академию, его провожают с ненавистью. <...>. Настанет время, и оно уже у ворот. Время великих разочарований и переоценки ценностей. <...> И я глубоко, я твердо уверен, что настанет время, когда нас, господ штаб– и обер-офицеров, будут бить по щекам в переулках, в темных коридорах, в ватер-клозетах, когда нас, патентованных красавцев, неотразимых соблазнителей, великолепных щеголей, станут стыдиться женщины и, наконец, перестанут слушаться наши преданные солдаты. И это будет и за то также, что мы, начальственные дармоеды, покрывали во всех странах и на всех полях сражений позором русское оружие, а наши же солдаты выгоняли нас из кукурузы штыками». Митингующие толпы потом выхватят из монолога Назанского нужное и будут скандировать: «Господ штаб– и обер-офицеров будут бить!!!!!»

Весь этот монолог ощутимо инородный в повествовательной стилистике «Поединка», прямо вставная прокламация. С заманчивым посулом: солдаты, ждите, скоро будет время, когда можно будет не подчиняться офицерам, бить их. И для студенчества с интеллигенцией, вгрызавшихся в Ницше и Макса Штирнера, в монологе Назанского есть посул: «Настанет время, и великая вера в свое Я осенит, как огненные языки святого духа, головы всех людей, и тогда уже не будет ни рабов, ни господ, ни калек, ни жалости, ни пороков, ни злобы, ни зависти. Тогда люди станут богами». Вообще же, как писал современник, в «Поединке» «...простой народ натравливается на войско, солдаты – на офицеров, а эти последние на правительство»[127]127
  Дрозд-Бонячевский А. И. «Поединок» с точки зрения строевого офицера. СПб.: Типография Главного управления уделов, 1910. С. 1.


[Закрыть].

Теперь уже не узнать, кто помогал Куприну писать этот монолог, но помогали явно. Он мог позволить постороннее вмешательство хотя бы потому, что запойно пил. В марте 1905 года Корней Чуковский, только что появившийся тогда в столице, писал жене: «Куприн здесь. Он от пьянства распух»[128]128
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: В 15 т. М.: Терра, 2008. Т. 14. С. 66.


[Закрыть].

Судьба Ромашова плескалась на дне пивной кружки. Поссорив его с мужем Шурочки и устроив между ними грязную драку, Куприн задумал их дуэль. По законам жанра. Но Горький не советовал (вульгарщина! офицерщина!), а предлагал дать философский финал, в котором герой, осознав всё и решившись, порывает с армией и начинает путь к себе. На глубокий финал у Куприна не было ни времени, ни сил. 8 апреля 1905 года он отослал Пятницкому главу XXI (ту самую, с монологом Назанского) и поклялся: «Вечером обязательно пришлю конец. Это наверняка. И вздохну радостно»[129]129
  Цит. по: Кулешов Ф. И. Хроника жизни и творчества А. И. Куприна // kuprin.velchel.ru


[Закрыть].

Так родился очередной миф: вроде бы последнюю главу – сухой рапорт о гибели Ромашова на дуэли – написали за Куприна. Миф возник в 1936 году в докладе о Горьком тогдашнего генерального секретаря Союза писателей СССР Владимира Петровича Ставского. Среди других фактов, попутно, без ссылок на источники, Ставский привел и такой: «Когда Куприн писал свою повесть “Поединок”, у него не выходила последняя глава. Собрались Куприн, Андреев, Бунин, Горький. Куприн жаловался на свою неудачу. Тогда каждый из этих писателей сел и написал от себя главу. Прочитали Куприну, и тот выбрал главу, которую написал Горький». Эту версию позднее закрепил писатель Петр Павленко, сославшись на то, что слышал эту историю от самого Горького. Версия шаткая: Горького, Андреева и Бунина в апреле 1905 года не было в Петербурге, и собраться вместе они не могли. Однако ничего не берется из ничего, и главное в этом мифе то, что Горький участвовал в процессе создания «Поединка».

Вскормил миф и тот факт, что имеются два рукописных варианта последней главы повести: черновой набросок в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки («Публички») и полный вариант в Российском государственном архиве литературы и искусства (далее РГАЛИ). Последний написан не купринской рукой.

Литературоведы еще в 1960-е годы предположили, что это рука Петра Маныча, но экспертизы не проводили[130]130
  Ошарова Т. Куприн в работе над финалом «Поединка» // Русская литература [Ленинград]. 1966. № 3.


[Закрыть]. В недавно опубликованных дневниках Фидлера появилось подтверждение: «...Маныч обратился ко мне с предложением передать в мой литературный музей два варианта концовки “Поединка”. Сказал, что Куприн, когда писал вторую половину повести, жил у него и все время пил. Пятницкий его торопил, требуя окончание, и тогда он попросту решил умертвить своего героя. Поначалу Куприн намеревался оставить Ромашова в живых и вывести его во второй части повести»[131]131
  Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 428.


[Закрыть].

Мария Карловна рассказывала со слов очевидцев, что участь Ромашова была решена в том же «Капернауме». Куприн после безумного ночного бегания по городу в поисках финала пришел в пивную рано утром, отправил лакея на Казанскую, где ночевал Маныч, велел привезти оттуда дуэльный кодекс, из которого и взял нужную форму рапорта. Выходит, вместе с кодексом явился и Маныч, потому что сам Александр Иванович уже не мог даже писать! Он набросал что-то вчерне, сколько смог (этот вариант в РГАЛИ), а потом, дорабатывая, диктовал Манычу окончательный вариант, который заверил своей подписью.

Так 9 апреля 1905 года каторга кончилась. Последняя глава «Поединка» исчезла в типографии. Ромашов погиб.

Горький и Пятницкий придавали повести Куприна большое значение: «Поединком» открывался очередной, VI «Сборник товарищества “Знание”». Когда Бунин спрашивал Пятницкого в письме, есть ли там еще место, тот отвечал: «...это зависит от Куприна: раньше он говорил, что даст повесть в 10 листов, а теперь обещает чуть не 20»[132]132
  Цит. по: Нинов А. Бунин в «Знании» // Русская литература [Ленинград]. 1964. № 1. С. 192.


[Закрыть]. Больше десяти листов Куприн не даст, место для стихов Бунина найдется, но он пойдет вторым. Наконец-то!

По хитрому плану Горького и Пятницкого верстку сборника передали цензору в субботу на Страстной неделе, за которой следовали пасхальные каникулы. В то время цензор обязан был рассмотреть книгу за неделю, максимум за десять дней, и цензор не успел вчитаться как следует. Об этом Куприн рассказал Фидлеру 2 мая 1905-го все в том же «Капернауме»: «На днях появится его повесть “Поединок”. Он ожидает крупных неприятностей за “оскорбление” офицерского сословия. Рукопись была искусно преподнесена цензору в тот момент, когда он мог лишь бегло ее просмотреть, а потому пропустил без изъятий»[133]133
  Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 398.


[Закрыть]. Фидлер не преминул отметить, что Александр Иванович был совершенно трезв, понимал важность момента и сказал ему: «Спасибо, что ты веришь в меня!»

Ему очень хотелось, чтобы в него верил еще один человек. 5 мая Куприн написал Горькому, жившему тогда в Ялте: «Завтра выходит VI Сборник <...> Теперь, когда уже все окончено, я могу сказать, что все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам. Если бы Вы знали, как многому я научился от Вас, и как я признателен Вам за это»[134]134
  Письмо А. И. Куприна к Максиму Горькому от 5 мая 1905 года. Цит. по: Кулешов Ф. И. Хроника жизни и творчества А. И. Куприна // kuprin.velchel.ru


[Закрыть]. Признательность писатель выразил и в посвящении «Поединка»: «Максиму Горькому с чувством искренней дружбы и глубокого уважения эту повесть посвящает автор».

Мария Карловна утверждала, что муж получил солидный гонорар: тысячу рублей за лист. И разыграл сцену. Когда она сидела в редакции и вела деловой разговор с Богдановичем, он вполз в дверь на четвереньках. В зубах болтался какой-то пакет. Дополз до нее и приподнялся на корточки:

– Гав, гав, гав, твой верный песик принес тебе свой гонорар[135]135
  Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. 2-е изд. М.: Художественная литература, 1966.


[Закрыть].

Фидлер со слов Петрова-Скитальца называл другую сумму: «Самая низкая плата за печатный лист в... “Сборниках” – 300 руб.; такой гонорар получил Куприн за “Поединок”»[136]136
  Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 410–411.


[Закрыть]. Даже в этом случае Александр Иванович заработал приличную сумму – 3000 рублей. Может быть, поэтому Мария Карловна снова допустила его к себе. 29 апреля Фидлер записал: Куприн «ворчливо сообщил мне, что вновь помирился с женой»[137]137
  Там же. С. 397.


[Закрыть].

Оставалось ждать выхода «Сборника». 18 мая Фидлер встретил Куприна в «Капернауме» и записал в дневнике: «Я спросил, правда ли, что его антиармейская повесть “Поединок” уже вызвала ожидаемый скандал. “Пока еще нет. Книга вообще расходится куда хуже, чем я надеялся. Тома четвертый и пятый разошлись тиражом от ста до ста пятидесяти тысяч экземпляров, а шестого продано до сих пор всего лишь двадцать пять тысяч”»[138]138
  Там же. С. 399.


[Закрыть].

Полагаем, что 25 тысяч экземпляров за столь короткое время («Сборник» вышел 6 мая 1905-го) – прекрасный результат, но Куприну, похоже, не нравилось, что все еще нет скандала. В какой же момент он случился? По какой причине сборник вдруг начали расхватывать так, что в июне потребовалась допечатка тиража?[14*]14*
  Всего в 1905 году было продано 40 493 экземпляра VI «Сборника».


[Закрыть]

А вот именно в тот момент, когда Куприн мирно беседовал в «Капернауме» с Фидлером.

Банзай!

«Поединок», по словам одного из первых серьезных комментаторов повести, появился «после поражения при Мукдене и страшной Цусимской катастрофы, когда русское общество более чем когда-либо было подавлено совершавшимися событиями и искало причин наших неудач»[139]139
  Федоров В. По поводу «Поединка» Куприна. 2-е изд. СПб.: Типография «Россия», 1907. С. 3.


[Закрыть].

Если точнее, сборник поступил в продажу в дни Цусимской катастрофы. 14–15 мая 1905 года в проливе между Кореей и Японией, к востоку от острова Цусима, произошло морское сражение, определившее исход войны. Российская 2-я эскадра флота Тихого океана была разгромлена Императорским флотом Японии. Большая часть русских кораблей была потоплена противником (в том числе флагманский корабль; командующий эскадрой получил тяжелое ранение в голову и попал в плен) или затоплена своими экипажами, часть капитулировала, некоторые интернировались в нейтральных портах и лишь четырем удалось вернуться домой. Общественный резонанс был колоссальным: и ругались, и плакали, и стонали от бессилия и досады. Это был предел, за которым разочарование руководством страны и армией уже ничто не могло сдержать.

Революционные политические силы не упустили момента. Играя на уязвленном национальном самолюбии, они начали агитационную атаку. Похоже, одной из первых взрывные возможности «Поединка» оценила газета правых земцев «Слово». 22 мая 1905 года она ехидно заявила: «Удивительно ли, что полк, жизнь которого описывает автор, окончательно провалился на смотру... Удивительно ли, добавим, что мы проваливаемся на большом кровавом смотру на Дальнем Востоке»[140]140
  Цит. по: Корецкая И. Примечания // Куприн А. И. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 4. М.: Правда, 1964.


[Закрыть]. И пошло-поехало. Леволиберальная газета «Наша жизнь», созданная членами Союза освобождения, заявила, что другой армии и не может быть «в бюрократическом государстве, где связана воля и мысль народа»[141]141
  Там же.


[Закрыть]. В общественное сознание вбрасывался тезис: «Поединок» объясняет причины поражений русской армии на Дальнем Востоке. Этого оказалось достаточно. Начался бум.

«Проект Горького» успешно осуществился: повесть Куприна не только подогрела неприязнь либеральной общественности к «военщине», но и начала разъедать изнутри саму военную среду. Но Горький хотел именно этого. «Великолепная повесть! – заявил он в конце июня. – Я полагаю, что на всех честных, думающих офицеров она должна произвести неизгладимое впечатление... <...> Куприн оказал офицерству большую услугу. Он помог им до известной степени познать самих себя, свое положение в жизни, всю его ненормальность и трагизм!»[142]142
  Из беседы с Максимом Горьким // Биржевые ведомости [Санкт-Петербург]. 1905. 22 июня. № 8888. Вечерний выпуск. Интервьюировал Горького балаклавский «найденыш» Вася Регинин-Раппопорт.


[Закрыть] Ту же мысль озвучит большевик А. В. Луначарский, прибывший в октябре 1905 года из-за границы для подготовки вооруженного восстания. Назвав разоблачающие сцены «Поединка» «обращением к армии», он выразит уверенность, что повесть разбудит в офицерстве «голос настоящей чести»[143]143
  Луначарский А. О чести // Правда. 1905. Сентябрь – октябрь. С. 174.


[Закрыть].

И офицерство, разумеется, заинтересовалось, что за «Поединок» такой. Тем более что почва уже была подготовлена книгой Бильзе «Из жизни маленького гарнизона» и многие воспринимали повесть Куприна как ее русскую версию. Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников, бывший в 1905 году молодым офицером и служивший в 1-м стрелковом Туркестанском батальоне в Ташкенте, вспоминал: «Перевод с немецкого книги Бильзе “Из жизни маленького гарнизона” и в особенности роман Куприна “Поединок” вызвали самую живейшую дискуссию. Многие в романе увидели если не себя, то своих знакомых. Как это ни горько, а нужно признать, что типы в романе Куприна схвачены верно. В нашем батальоне не нашлось дон-кихотов, которые бы посылали Куприну вызовы на дуэль, как это было в некоторых полках, расположенных в европейской части России. Во всяком случае, кое на кого роман “Поединок” произвел отрезвляющее действие, и не только на офицеров, но и на их жен»[144]144
  Шапошников Б. М. Воспоминания. Военно-научные труды. М.: Воениздат, 1974.


[Закрыть].

Как и следовало ожидать, офицерство разделилось на два лагеря: тех, кто не принял «Поединок» и счел его личным оскорблением, и тех, кто, призадумавшись, согласился, что Куприн во многом прав. Последние, группа офицеров Петербургского военного округа, уже в конце мая отправили ему официальный благодарственный адрес с двадцатью подписями: «Язвы, поражающие современную офицерскую среду, нуждаются не в паллиативном, а в радикальном лечении, которое станет возможным лишь при полном оздоровлении всей русской жизни»[145]145
  Цит. по: Корецкая И. Примечания // Куприн А. И. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 4. М.: Правда, 1964.


[Закрыть]. Сегодня в РГВИА можно прочитать материалы дознания по этому делу: выявление офицеров, подписавших адрес[146]146
  РГВИА. Д. 85. Оп. 2. Ф. 2214.


[Закрыть]. Фразу о язвах поставил эпиграфом к своей статье «Обреченные» (Мир Божий. 1905. № 8) Федор Дмитриевич Батюшков. Он сравнил сцену полкового смотра в «Поединке» с картиной И. Е. Репина «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года» (1903): и там и там, по мысли Батюшкова, наружно блестящая и мощная машина, обреченная на скорую и страшную гибель.

Оздоровление России, о котором мечтали смельчаки, подписавшие адрес, уже подготавливали эсеры и эсдеки, – и те офицеры, что одобрили «Поединок», в грядущих кровавых осенне-зимних событиях вооруженного восстания в Москве всерьез задумывались, выполнить ли команду «Пли!» или только сделать вид, что выполняешь. Кстати сказать, по воспоминаниям участников первой большевистской боевой группы, в те весенние дни 1905 года у них были сторонники из гвардейских офицеров, мечтавшие о перевороте и искавшие сотрудничества с революционерами[147]147
  Первая боевая организация большевиков. 1905–1907 гг. Статьи, воспоминания и документы / Сост. С. М. Познер, с предисл. М. Горького. М.: Старый большевик, 1934.


[Закрыть]. Некоторые из тех, кто не мечтал, сломаются в недалеком будущем. Мария Карловна вспоминала, как к ним домой явились офицеры лейб-гвардии Семеновского полка Назимов[15*]15*
  Мария Карловна не назвала имени; в Семеновском полку служили два брата Назимовы: Семен Иванович и Павел Иванович.


[Закрыть] и князь Федор Николаевич Касаткин-Ростовский[16*]16*
  Известный в литературных кругах поэт, будущий автор гимна Добровольческой армии «Трехцветный флаг».


[Закрыть]. У обоих была дурная репутация: все знали, что они участвовали в расстреле толпы 9 января 1905-го на набережной Мойки. Когда же полк во время декабрьских беспорядков в Москве и Голутвине снова был отправлен для подавления митингующих, наступил предел. Назимов буквально рыдал: их, армейскую элиту, отправили воевать с собственным народом! Стрелять в мирное население! Он день за днем записывал все свои мысли в тетрадь и хотел бы отдать ее Куприну. Однако больше не пришел.

Трудно сказать, кого тогда было больше: поклонников или противников «Поединка». Бесспорно одно – равнодушных не было. Куприн попал в нерв событий. Он оказался отважнее Бильзе, выпустившего свою книгу под псевдонимом, – поставил подлинное имя. Очень скоро о «Поединке» узнали его бывшие сослуживцы по 46-му Днепровскому пехотному полку. Узнали быстро, потому что в их Офицерском собрании, расписанном в повести всеми красками, теперь работала городская библиотека. Современник, служивший тогда писарем в штабе 12-й пехотной дивизии, вспоминал, что на «Сборник “Знания”» немедленно был наложен запрет. Тех, кто все-таки попадался за чтением «Поединка» и других вещей Куприна, наказывали[148]148
  Карпович М., Крочек Я. Цiкавi спогади про «Поєдинок» (Нове про О. I. Купрiна) // Радянське Подiлля [Хмельницкий]. 1960. № 206. 16 октября.


[Закрыть].

Можно представить, что пережили бывшие начальники Александра Ивановича. Например, комполка Байковский, который пятый год был в отставке и время для чтения имел. Неизвестно, содрогнулся ли генерал Драгомиров, которого после поражения под Мукденом император планировал назначить главнокомандующим русской армией. Генерал скончался 15 октября 1905 года на своем хуторе под Конотопом, вдали от Петербурга, в котором теперь издавались такие повести. К счастью, не докатился позор до генерал-майора Ивана Николаевича Назанского (предшественника Байковского), чья фамилия в повести досталась спившемуся философу-революционеру. Он умер еще в 1902 году.

Как-то Борис Лазаревский, приятель Куприна, опросил некоего офицера 46-го Днепровского пехотного полка и поделился сведениями о прототипах героев повести с Фидлером: «Шульгович – А. Н. Байковский, генерал-майор в Киеве; Петерсон – Плисова (в Киеве); Бег-Агамалов – Бек Буазаров в городе Проскуров <...>; Осадчий – Гржегоженский[17*]17*
  Правильно: Гржегоржевский Константин Александрович.


[Закрыть] (Харьков); Слива – Андрусский; Федоровский – Стемиковский (±); Дорошенко – Дорошевич; Лех – Сивоха (±); Арчаковский – Кочеровский, Тальманы – Волжинские (он – в Проскурове, она ±), Липский – Ващенко»[149]149
  Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 434.


[Закрыть]. Как видим, некоторые персонажи до сих пор служили в Проскурове, то есть, с точки зрения автора повести, продолжали влачить животное и бездуховное существование.

Особенно взбешен был «горец» Бек-Буазаров, узнавший себя в Бек-Агамалове, свински напивающемся в публичном доме (глава XVIII). Так Куприн спустя много лет отомстил своему однополчанину за эпизод с предложением застрелиться, о котором мы рассказывали выше. Желая драться с Куприным на дуэли, Бек-Буазаров несколько раз приезжал то в Петербург, то в Москву, но не смог разыскать обидчика[150]150
  Гешаев Муса. Знаменитые ингуши // http://www.ingush.ru/jzl12.asp.


[Закрыть].

Очень скоро писатель получил коллективный протест от своих бывших сослуживцев, на который невозмутимо отвечал: «Я не имел в виду исключительно свой полк. Я не взял оттуда ни одного живого образа»[151]151
  Цит. по: Куприн А. И. Пестрая книга: Несобранное и забытое / Сост., вступ. и прим. Т. А. Каймановой. Пенза, 2015. С. 258.


[Закрыть]. Интересно, что это цитата из интервью для ведущей в то время австрийской либеральной газеты «Neue Freie Presse» («Новая свободная пресса»). «Знание» оперативно познакомило европейского читателя с подноготной русской армии: «Поединок» (еще в рукописи!) был переведен на немецкий, французский, польский, шведский, итальянский языки.

Особенно показателен французский перевод 1905 года. Обложка была оформлена в подражание обложке книги Бильзе, и название поставили такое: «Une petite garnison Russe (Le Duel)» – «Из жизни маленького русского гарнизона (Поединок)». А под фамилией Куприна значилось: «Ancien Officier de l'Armée Russe» (бывший офицер русской армии). То есть читателю давали понять, что повесть не плод вымысла, автор знает, что пишет. Заметим, что с сентября 1905 года представителем и защитником авторских прав Куприна (и других писателей-«знаньевцев») в Европе стало социал-демократическое издательство «Демос», созданное по инициативе ЦК РСДРП. Сначала оно работало в Женеве, а с декабря 1905 года было перемещено в Берлин.

Итак, скандал состоялся. Конечно, громко возмущались военные издания: солидная газета «Русский инвалид», которую Куприн читал еще с кадетских лет, «Военный голос», «Разведчик». Своего рода итог этим публикациям с присоединением собственного негодующего голоса подведет Александр Иванович Дрозд-Бонячевский в работе «“Поединок” с точки зрения строевого офицера» (1910). Автор аргументированно доказывал, что Ромашов – alter ego Куприна – на самом деле простой неудачник и слабак: «Нашему солдату далеко не по душе эти тряпичные, нестроевые Ромашовы, которые только и способны, что изгадить смотр!»[152]152
  Дрозд-Бонячевский А. И. «Поединок» с точки зрения боевого офицера. СПб.: Типография Главного управления уделов, 1910. С. 11.


[Закрыть] Назанский же, еще одно alter ego, вообще человек конченый, «алкоголик и эсер по убеждениям»[153]153
  Там же. С. 7.


[Закрыть]. Дрозд-Бонячевский счел все его монологи чистой агитацией: «...самая решительная и страстная агитация против армии ведется через посредство Назанского <...> Ну разве это не та же пропаганда, которая разбрасывается повсюду всеми этими “новыми, гордыми и смелыми людьми”? Но пропаганда, облаченная в художественную форму, – не анонимная, а подписанная крупным литературным именем!»[154]154
  Там же. С. 12–13.


[Закрыть] В 1909 году Дрозд-Бонячевский станет комендантом Гатчины, а Куприн в 1911-м купит там дом. Их противостояние продолжится.

Сбылась мечта нашего героя: он, приютский мальчишка с тяжелыми комплексами, не поступивший в академию и неудавшийся офицер, стал знаменитостью. Причем не как «зять Давыдовых», а сам! Его осаждали корреспонденты и узнавали на улице. Он всем доказал, что у него было иное, высокое предназначение, и теперь уже не собирался считаться ни с кем и ни с чем. «Слава и деньги дали ему одно, – утверждал Бунин, – уже полную свободу делать в своей жизни то, чего моя нога хочет, жечь с двух концов свою свечу, посылать к черту все и вся»[155]155
  Бунин И. Перечитывая Куприна // Современные записки [Париж]. 1938. LXVII. С. 309.


[Закрыть].

Однако слава вышла геростратова. На долгие годы Куприн обрек себя на унизительные сцены. Одна из них запомнилась Людмиле Сергеевне Елпатьевской, Лёде: в конце 1906 года на каком-то званом ужине на Куприна обрушился офицер, только что вернувшийся с Дальнего Востока. Еле разняли[156]156
  Бар. Людмила Врангель. Воспоминания и стародавние времена. Вашингтон: Изд-во книжного магазина Victor Kamkin, Inc., 1964. С. 48.


[Закрыть]. Другую сцену, случившуюся в 1910 году в Одессе, вспоминал борец Иван Заикин, близкий друг Куприна. Он и Александр Иванович пировали с шумной компанией в ресторане одесского отеля, и там же наверху, в ложах, проходил банкет какого-то полка. Офицеры, увидев Заикина, во главе с генералом подошли к барьеру ложи с бокалами в руках:

«Генерал сказал:

– Пью за здоровье борца и авиатора Ивана Михайловича Заикина!

– Благодарю вас, разрешите, ваше превосходительство, познакомить вас с моим наилучшим другом Александром Ивановичем Куприным.

Генерал шевельнул усом, как таракан, и молчит. Я второй раз:

– Благодарю, ваше превосходительство, разрешите представить моего наилучшего друга.

Куприн встал. Генерал будто не слышит и не видит. Я третий раз говорю:

– Ваше превосходительство, познакомьтесь.

– А, это тот самый Куприн, который написал “Поединок”. Я не считаю возможным подать ему руку»[157]157
  Заикин И. В воздухе и на арене. Куйбышевское книжное изд-во, 1966. С. 138–139.


[Закрыть].

Далее было еще унизительнее: свита Куприна начала стыдить генерала, а тот просто развернулся и ушел. Куприн якобы сказал: «Вот такими я их и вывел в повести “Поединок”»[158]158
  Там же.


[Закрыть]. То есть – обиделся!..

Разумеется, Александр Иванович с замиранием сердца ждал отзыва Льва Толстого. Не знаем, дождался ли. По воспоминаниям, Толстому читали «Поединок», он слушал очень внимательно, хвалил хорошее знание армейской жизни и образ Шульговича. Однако отмахнулся от сцены братания Ромашова с Хлебниковым; счел ее фальшивой. О монологах Назанского сказал: «Жалкое это рассуждение Назанского. Это – Ницше»[159]159
  Голос минувшего. 1923. № 3. С. 15.


[Закрыть]. «Что за мерзость речь Назанского», – написал он дочери Марии 15 октября 1905 года. – Я не читаю этих гадостей, сделал исключение и не рад»[160]160
  Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. В 90 т. Т. 76. «Письма: 1905 (июль–декабрь) – 1906)». М.: Художественная литература, 1956. С. 43.


[Закрыть].

«Такими я их и вывел в “Поединке”», – зло сказал Куприн Ивану Заикину. Рис. Василия Вознюка. 2016 г.

Ни Толстого, ни других образованных читателей обмануть не удалось: рука Горького в «Поединке» была видна отчетливо. «Герой г. Куприна... мыслит по-горьковски со всеми его специфическими вывертами и радикализмом», – утверждала газета «Московские ведомости»[161]161
  Московские ведомости. 1905. № 137.


[Закрыть]. По мнению «Русского вестника», близость к «“великому” Максиму» испортила купринскую повесть «тенденциозными проповедническими страницами», а в основе «злобно-слепой критики армии» лежит «тот же рецепт Максима Горького: “Человек! Это звучит гордо”»[162]162
  Русский вестник. 1905. Т. 297. № 6. С. 689, 726.


[Закрыть].

Словом, Куприна сочли очередным «подмаксимовиком», а это налагало определенные обязательства. Он понял, что нужно вживаться в новую роль – революционера, и старательно «учил текст». Полного перевоплощения, впрочем, не выйдет. Погоны ведь прирастают к коже...

Знал ли Александр Иванович, что представлял собой Горький весной–летом 1905 года? О том, что он оказывал финансовую помощь большевикам и был в курсе готовящегося вооруженного восстания? Догадывался ли о том, кто такой «Никитич», Леонид Борисович Красин, которого он встречал у Горького? Красин был прислан Лениным из Женевы возглавить боевую группу большевиков. Вряд ли Александр Иванович был посвящен в детали. У Горького было минимум две причины, чтобы ему не доверять: его офицерское прошлое и его пьянство. Пьющие люди ненадежны. А вот использовать в агитационных целях – это да.

Летом 1905-го Горький жил под надзором в финской Куоккале, знал о том, что его товарищи по партии через Финляндию ввозят в страну оружие, что распространяют его среди петербургских рабочих, что уже установили контакты с Кавказом, Уралом, Латвией, Эстонией... Самуил Яковлевич Маршак, любимец Горького, вспоминал его планы в то время: «...займем арсенал, возьмем главный штаб, телеграф, государственный банк». Во время Декабрьского восстания в Москве в его московскую квартиру, охраняемую кавказской дружиной, будет свозиться оружие для боевых отрядов.

Куприн бывал у Горького и один, и с Марией Карловной. Долгожданная слава их окончательно помирила. Принимая поздравления, в каждой компании они рассказывали одно и то же. «Вскоре после того как “Поединок” появился в печати (и имел такой грандиозный успех), – вспоминал Чуковский, – Куприн стал очень картинно, со множеством забавных подробностей рассказывать друзьям и знакомым, как он дописывал последние главы повести и какую благодатную роль сыграла в этом деле Мария Карловна. Рассказывал при ней... или, вернее, рассказывали они оба, перебивая и дополняя друг друга, потому что, как и многие молодые супруги, они часто говорили зараз об одном и том же, в одном и том же стиле, с одинаковым выражением лиц и смеялись одинаковым смехом»[163]163
  Чуковский К. И. Куприн / Чуковский К. Современники. М.: Молодая гвардия, 1967. С. 169.


[Закрыть].