Текст книги "Куприн: Возмутитель спокойствия"

Автор книги: Виктория Миленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Имя Куприна снова оказалось у всех на устах. Тем более что революция вступала в кульминационную фазу: 7 декабря началось восстание в Москве. Оно бушевало более недели: с уличными баррикадами, захватом восставшими вокзалов, открытыми вооруженными столкновениями с казаками и полками, погромами магазинов, обстрелами зданий артиллерией.

Александр Иванович все это пропустил; именно в эти дни над ним самим сгустились тучи. Им одновременно заинтересовались комендант Севастопольской крепости Неплюев и командир Черноморского флота Чухнин. Первый впоследствии сообщал, что «местный землевладелец писатель А. И. Куприн... 6 декабря 1905 года во время устроенного в Городском собрании вечера прочел стихи собственного сочинения, возбудившие волнение среди публики и давшие в результате вечеру демонстративно-революционный характер»[181]181
  Цит. по: Вержбицкий Н. К. Встречи с Куприным. Пенза: Пензенское книжное изд-во, 1961.


[Закрыть]. Неясно, о каком вечере идет речь и как вообще он мог состояться: Севастополь до сих пор жил на осадном положении. Неплюев имел полномочия высылать из крепости политически неблагонадежных, и 7 декабря балаклавский пристав Цемко получил указание выпроводить Куприна.

События этого дня Александр Иванович красочно вспоминал 29 лет спустя в одном из рассказов: сидел он себе в Балаклаве, безмятежно пил утренний кофе, когда на пороге вырос Цемко. Вроде такой же, как всегда, но выражение лица каменное:

«– Извольте прочитать и в извещении расписаться.

Это была бумага ко мне от крупного севастопольского начальника, и она кратко гласила: “Именующему себя литератором, поручику в отставке такому-то, предлагается через двадцать четыре часа выехать из Балаклавы, со строгим воспрещением впредь появляться в районе радиуса Севастополь – Балаклава. В получении этого предложения – расписаться”.

Я спокойно, без лишних вопросов и протестов, подчинился воле властей предержащих: в течение получаса уложил все свои вещи в два походных чемодана и сказал:

– Я готов.

Пристав Цемко любезно нанял мне парного извозчика до севастопольского вокзала и прощай, прощай навсегда, моя милая Балаклава. Прощай, купленный мною и любовно возделанный участочек “Кефаловриси”, прощайте, дорогие друзья, балаклавские рыбаки, все эти Констанди, Паратино, Капитанаки, Стельянуди, Ватикиоти, Мурузи и другие храбрые грекондосы, с которыми я разделял прелесть и труды морской жизни» («Светлана», 1934).

На самом деле Куприн выехал из Балаклавы не сразу. Выселение было отложено на три дня в связи с тем, что к нему имел претензии еще и Чухнин. Прочитав очерк «Севастопольские события» и узнав о том, что он, оказывается, входил в иностранные порты с повешенными на ноке матросами, адмирал подал на автора иск в Симферопольский окружной суд. Требовал привлечения к уголовной ответственности по статье за опорочение должностного лица. 11 декабря Куприн сидел на допросе у судебного следователя и, учитывая то, что оставаться в Крыму он не мог, с него взяли подписку о невыезде из Петербурга до разрешения дела.

Наш герой не придал особого значения обоим инцидентам. Списал все на условия осадного положения и, можно предположить, гордился собой. Столичные газеты немедленно затрубили: «Известный беллетрист А. И. Куприн по сведениям, полученным его женой, арестован в Севастополе, где он собирал материал по поводу последних событий»[182]182
  «Последние известия». 1905. 20 декабря. Цит. по: starosti.ru


[Закрыть]. Вышел очередной скандал, Куприн пострадал за правду. Чего же достойнее для сумасшедшего декабря 1905 года?

Однако оба инцидента будут иметь роковые последствия. Они отберут у Куприна Балаклаву. А ведь счастье было так возможно, так близко...

Нельзя!

Куприн больше никогда не сможет жить в Балаклаве. Но поймет это не сразу. Не раз и не два он будет в отчаянии упираться лбом в непрошибаемое «нельзя!».

Под новый, 1906 год писатель вернулся в Петербург. Корней Чуковский, ходивший тогда за ним по пятам и просивший что-нибудь для сатирического журнала «Сигнал», который редактировал, писал жене: «...Куприн мне очень понравился. Так как он пьянствует, то жена поселила его не в своей квартире, а в другой, – специально для этой цели предназначенной. В особнячке, куда можно пройти через кухню Марьи Карловны. Там – обрюзгший, жирный, хрипящий – живет этот великий человек, получая из хозяйской кухни – чай, обед, ужин»[183]183
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: В 15 т. М.: Терра, 2008. Т. 14. С. 72.


[Закрыть]. Ужасный портрет. Таким же Куприна изобразил карикатурист «Сигналов»[20*]20*
  «Сигнал» – сатирический журнал, выходивший в Петербурге в 1905 году (№ 1–4, ноябрь–декабрь). После цензурного запрещения возобновился в 1906 году под названием «Сигналы» (№ 1–4, январь–февраль).


[Закрыть] (1906. № 4) Александр Любимов: безобразно толстый, неряшливо одетый, сутулый человек, на котором фрак топорщится во все стороны, а из жилетного кармана свисает рюмочка на цепочке. Это одна из первых карикатур на Куприна; со временем из них можно будет составить галерею.

В первые же дни нового года «Знание» выпустило второй том рассказов писателя, куда вошел «Поединок». Однако Александр Иванович уже был не тот, что три года назад, когда Горький с Пятницким выпустили первый том. У него самого теперь было издательство, и «Мир Божий» выпустил два тома его рассказов, верстался третий. Он и сам теперь стал знаменит, да и обижался на Горького, словом, не собирался дальше оставаться «подмаксимовиком». В мае он обронит в разговоре с Фидлером, что Горький его «сейчас мало интересует»[184]184
  Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 434.


[Закрыть]. К концу года Куприн расстанется со «Знанием» и начнет подыскивать авторов для литературных сборников, которые намеревался издавать под собственной маркой. Горький же в феврале 1906 года покинет Россию, спасаясь от ответственности за участие в революционных событиях. Вплоть до конца 1913 года он будет следить за творчеством Куприна с итальянского острова Капри и расстраиваться. Тот явно изменит революционному лагерю.

Александр Иванович мысленно еще долго был в Балаклаве, откуда приходили неприятные вести. Он прочитал в «Русском слове», что Неплюев потребовал увольнения Левенсон и Аспиза. Последний вспоминал, что за них вступился балаклавский городской голова, утверждая, что их некем заменить. На что Неплюев якобы ответил: «Если не удалят, вышлю голову»[185]185
  Аспиз М. Очерк об отце // Лехаим [Москва]. 1999. Сентябрь.


[Закрыть].

Куприн тоже ходил по Петербургу в ореоле политического мученичества, и о причинах его высылки из Балаклавы немедленно родилась байка. Якобы Александр Иванович в сильном подпитии отправил телеграмму царю: «БАЛАКЛАВА ОБЪЯВЛЯЕТ СЕБЯ ВОЛЬНОЙ РЕСПУБЛИКОЙ РЫБАКОВ ТЧК КУПРИН». Вскоре пришел ответ: «КОГДА ПЬЕШЬ ЗАКУСЫВАЙ ТЧК СТОЛЫПИН».

Всерьез расследовать истоки байки мы не станем, иначе придется признать, что демократия тогда была невероятная: каждую шальную телеграмму подданного передавали царю, и тот на нее отвечал или поручал кому-то из министров. А вот допустить, что Александр Иванович, пародируя тогдашние сепаратистские лозунги, мог что-то подобное присочинить, можем. Хотя сам потом отпирался.

«Это было в знаменитые октябрьские дни, – рассказывал он. – Вдруг какой-то шутник, а может быть, наивный враг распустил слух, что я задумал “отложиться с Балаклавой от России и провозгласить себя президентом демократической рыбацкой республики”.

Всякий, кто знаком с моими политическими убеждениями, конечно, поймет нелепость даже самой мысли о подобном коварном заговоре с моей стороны. Но, представьте, вскоре после этого слуха меня выслали из Балаклавы»[186]186
  Регинин Вас. Куприн о своих планах // Биржевые ведомости [Санкт-Петербург]. 1909. 28 февраля. № 10984.


[Закрыть].

Тем самым писатель поддерживал версию, будто его выслали из-за этой байки. Может быть, сам и додумался вмешать сюда Петра Аркадьевича Столыпина, назначенного в апреле 1906 года министром внутренних дел и одновременно премьер-министром России. Литературная братия склоняла его имя на все лады, потому что, наводя порядок в стране, Столыпин занялся и совершенно потерявшей страх прессой.

Репрессивные меры не обошли «Мир Божий». В свете последних событий журнал еще более полевел и стал изданием откровенно социал-демократического толка. Мария Карловна, очарованная сотрудником редакции, красавцем меньшевиком Николаем Ивановичем Иорданским, вовсе перестала считаться с народником Богдановичем. Тот уже не мог сопротивляться, потому что был тяжело болен. И вот в августе 1906 года обласканный Иорданский поместил в «Политическом обозрении» «Мира Божьего» (№ 8) статью такого толка (один из ее пунктов – «Крушение “истинно-либеральной” политики г. Столыпина»), что журнал был закрыт, а редактор Батюшков отдан под суд.

В том же августе, в день 36-летия Куприна, вышла его статья «Армия и революция в России» в венской газете «Neue Freie Press» (1906. 26 августа. № 15103). Автор, снова пройдясь по порокам офицерства, напомнил иностранному читателю, что русская армия – крестьянская армия: «Если армию охватит пожар, то тем же пламенем будет воспламенено и крестьянство. Если взрыв произойдет среди крестьянства, то он зажжет и армию <...> Мы в настоящее время накануне... бунта. Армия и народ обоюдно поставили себе это целью и взаимно подбадривают друг друга». Далее Александр Иванович выразил восхищение революционерами, которые не в пример офицерам «...действуют не по готовым образцам и не по мертвым канцелярским приказам, а по собственной инициативе и вдохновению, и в этом залог их силы». И в один прекрасный день, утверждал он, они ударят: «И нельзя ни одной минуты сомневаться в том, что... они обратят в бегство офицеров, выступивших для подавления восстания: ведь они нисколько не хуже и не лучше тех офицеров, которые постыдно, без боя сдавали целые эскадроны неприятелю, низко вели себя на восставших судах “Потемкин” и “Очаков”, и теперь, при взрыве недовольства среди солдат, совершенно потеряли голову. И этот первый пушечный залп будет сигналом к всеобщему разложению армии и к народному восстанию». Статья, перепечатанная многими русскими газетами, вызвала большую полемику.

С таким вот шлейфом – антиармейских суждений, запрещенного «Мира Божьего» и вовсю гремящего «Поединка» – Александр Иванович в сентябре 1906-го как ни в чем не бывало явился в Балаклаву. Он рассчитывал, что история с его выселением уже забыта. Осадное положение в Севастополе было снято. Коменданту крепости Неплюеву эсеры недавно сделали последнее предупреждение, совершив на него покушение. Чухнина же эсеры убили. Таким образом, его иск к Куприну, рассмотрение которого в апреле 1906 года было перенесено в Санкт-Петербургский окружной суд, остался без истца.

Словом, у Куприна были свои резоны. Были они и у Марии Карловны: она все еще ждала от мужа новой громкой вещи, а он говорил, что хотел бы написать о Балаклаве, о лове белуги.

На набережной они встретили Батюшкова, который с некоторых пор сопровождал их неотступно (об этом чуть ниже). Зашли к Аспизу, затем в «Гранд-отель», где Мария Карловна сделала фотографию: Куприн, Батюшков и Аспиз на балконе гостиницы. А потом разыгралась неприятная сцена. Перед Александром Ивановичем возник пристав Цемко, который его высылал. Аспиз вспоминал, что он был растерян: «...по закону он должен арестовать Александра Ивановича, но ему это тяжело и он просит немедленно уехать, так как иначе он, пристав, пострадает»[187]187
  Аспиз Е. М. А. И. Куприн в Балаклаве // Крым. Литературно-художественный альманах Крымского отделения Союза писателей Украины. № 23. Симферополь: Крымиздат, 1959. С. 135.


[Закрыть]. Распоряжения о высылке никто не отменял.

Что Куприн мог возразить на это? Перед ним, как это бывало не раз, вырос приказ. Непрошибаемое «нельзя». И он – знаменитый писатель, кумир Петербурга – вмиг стал маленьким, жалким, нашкодившим кадетиком, которого сейчас возьмут и посадят в карцер. Это было страшное унижение, хотя он не подал виду и шутил:

 
В Балаклаву, точно в щелку,
В середине сентября,
Я приехал втихомолку,
Но приехал зря.
Не успел кусок кефали
С помидором проглотить,
Как меня уж увидали
И мгновенно – фить.
 

(«Административная высылка»)

Куприн больше никогда не вернется в Балаклаву. Эту цену пришлось заплатить за славу «буревестника».

..А слава ширилась. Жизнь «Поединка» уже никак не зависела от воли его автора. Повесть зачитывали до дыр. В 1906 году ее переводы появились там, где были особо сильны антирусские настроения: в Польше и в Финляндии.

Сейчас, по прошествии столетия, можно трезво оценивать значение «Поединка». Повторимся: для России XX века это была одна из самых судьбоносных книг. С одной стороны, она была очень нужна. Сколько офицеров, узнав себя в персонажах повести, тогда призадумались, подтянулись, начали исправляться! В 1924 году белый генерал Петр Николаевич Краснов напишет Куприну о своем впечатлении от «Поединка»: «Мое сердце горело негодованием, лицо пылало от стыда – не на Вас, а на то, что такие сцены, такие картины могли быть найдены Вами в Русской Армии и могли послужить Вам яркими, незабываемыми типами. Уже тогда я понял, что многое блестит у нас не золотом, а позолотой, и со всею силою молодого организма я принялся за работу, чтобы исправить те прорехи, на которые Вы указали со всею силою Вашего таланта».

А как славно сражался потом на фронтах Первой мировой войны 46-й Днепровский пехотный полк! И другие полки. Куприн радовался этому и чувствовал свою сопричастность положительным сдвигам. В первые месяцы войны, беседуя с молодым офицером, он задумчиво подведет итоги:

«– И все-таки один человек понял меня правильно. И я был вознагражден за все. Да, за все.

– Кто же это?

– Государь...

– Государь..?!

– Да, государь. После японской войны были проведены в армии реформы. Прекрасные реформы. Офицерский ценз был поднят. “Шмаргонские академии”, легендарные юнкерские училища для второгодников и недоучек... превратились в военные училища. Туда уже пошла охотно способная, хорошая русская молодежь по окончании гимназий и реальных училищ. <...> Материальное положение офицерства было улучшено. Рукоприкладство начало исчезать... Ах, я знаю, конечно, у государя были честные и гуманные советники генералы, они составляли проект реформ. Они проводили. Но мне говорили, что государь читал “Поединок”. И, может быть, в первый раз, тогда с моих слов он узнал, как живут его пехотные офицеры в медвежьих углах его громадной империи»[188]188
  Тарусский Е. «Поручик Куприн» // Иллюстрированная Россия [Париж]. 1938. 10 сентября. № 38(696). С. 9–10.


[Закрыть].

Всё это так. Но была и обратная сторона медали. Мы не зря сравнили эту купринскую повесть с миной замедленного действия. В 1905-м она еще не разорвалась, а так, сработали первые ловушки. Мина продолжала тикать. Для того чтобы она сработала, потребовалось, чтобы каждый мало-мальски грамотный русский солдат прочитал повесть и узнал себя в избиваемом Хлебникове. И восстал.

Это случится в 1917 году: солдаты и матросы подымут на штыки своих офицеров. И им за это ничего не будет.

Глава пятая.
ОМУТ

У Куприна-человека сто тысяч недостатков. У Куприна-писателя есть одно великое достоинство: он сам.

Петр Пильский

Куприн называл «Поединок» своим «девятым валом». А что может быть после девятого вала? Зыбь и плавающие обломки.

Так с ним и случилось. Ранняя исчерпанность творческой биографии. Прогремев в годы первой революции, писатель вместе с ее сворачиванием начал погружаться в вязкий омут демонстративных и бытовых скандалов. Слова «Куприн» и «хулиган» в общественном сознании стали синонимами. А началась полоса порицания с того, что писатель оставил семью.

Лиза

В 1907 году в жизни нашего героя появилась другая женщина – Елизавета Морицовна Гейнрих. Ей будет суждено разделить с ним всё: его тяжелейшее расставание с первой семьей, лечение в клиниках от хронических запоев, смерть общей дочери, революцию, эмиграцию, его болезни в старости. До последнего вздоха Александра Ивановича его верная Лиза будет рядом.

Куприн не терпел, когда вторгались в его личную жизнь. Считал, что она не имеет никакого отношения к творчеству. Однако без понимания его личной жизни невозможно объяснить многие известные произведения этих лет: рассказы «Суламифь» (1908), «Морская болезнь» (1908), знаменитый «Гранатовый браслет» (1911). К тому же история его отношений с Елизаветой Морицовной до сих пор лежала под спудом семейного мифа. Все сведения об этой женщине черпались из мемуаров ее дочери Ксении, которая чего-то о матери не знала, что-то недоговаривала. Между тем недавно опубликованная переписка Мамина-Сибиряка разрушает миф о безропотной, «бедной Лизе», рисует в ином свете и ее саму, и ее родословную. Вообще это была настоящая «мыльная опера», потому что герои этой истории были связаны между собой почти родственными узами.

Куприн впервые мог увидеть Лизу еще тогда, когда с молодой женой Мусей наносил первые визиты ее родным и близким. Лиза, почти ровесница его жены, воспитывалась в семье Мамина-Сибиряка. Это грустная история. В 1890 году, в Екатеринбурге, Мамин без памяти влюбился в актрису Марию Морицовну Абрамову (в девичестве Гейнрих). Отец Марии, Мориц Гейнрих Ротони, происходил (якобы) из древнего графского венгерского рода; принял активное участие в венгерской революции 1848–1849 годов, бежал от преследований в Россию, осел в Оренбурге, где стал именоваться Морицем Григорьевичем Гейнрихом, продолжая оставаться австрийским подданным. Женился. Потом переехал в Пермь, где открыл фотоателье. Семья была большая; у Марии было десять братьев и младшая сестричка (так принято считать) Лиза.

После конфликта с отцом Мария ушла из дома, забрав Лизу, и стала жить самостоятельно. Вышла замуж за актера Абрамова, сделала театральную карьеру, а потом связала свою судьбу с Маминым-Сибиряком. Это был страстный, но гражданский брак: Абрамов не давал развода. Счастье оказалось недолгим: в 1892 году, вскоре после родов, возлюбленная Мамина скончалась. У него на руках остался младенец, дочка Аленушка, и десятилетняя Лиза.

Дмитрий Наркисович не представлял, что делать с детьми. Ему помогла Александра Аркадьевна Давыдова, будущая теща Куприна. Она взяла Лизу к себе; ее вместе с Мусей воспитывала Ольга Францевна Гувале. Несколько лет приемыш Давыдовых Муся, будущая Мария Карловна Куприна, видела рядом с собой девочку, – еще большего приемыша, и привыкла относиться к ней как бедной родственнице. Они вместе учились в гимназии, где Лиза, до десяти лет остававшаяся неграмотной, совсем не блистала.

Быстро выяснилось, что девочка незаконнорожденная. Всей правды мы не знаем. Есть версия, что на самом деле она была не сестра, а дочь актрисы Марии Абрамовой. Это вполне вероятно: в момент рождения девочки Марии Морицовне было 17 лет. Кстати, за год до смерти она обронила в письме отцу загадочную фразу: «Метрика Лизы у меня, о ней можно не беспокоиться, для девочки это безразлично»[189]189
  Цит. по: Неопубликованные письма Д. Н. Мамина-Сибиряка 1892–1908 гг. // Литературный квартал [Екатеринбург]. 2010. № 7, 8 (20–21). С. 102.


[Закрыть]. Что – «это»? Истинное происхождение? Эту интересную версию подтверждает одна реплика Федорова, одесского друга Куприна: «...женился вторично, прожив с Елизаветой Морицовной Абрамовой до смерти своей»[190]190
  Цит. по: Рогозина Н. М. Воспоминания А. М. Федорова об А. И. Куприне (по неопубликованным материалам очерка «А. И. Куприн») // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. 2013. Т. 1. № 1. С. 28.


[Закрыть]. Оговорился Федоров, назвав фамилию «Абрамова», или знал правду? Может быть, актер Абрамов девочку не признал, поэтому пришлось Морицу Гейнриху – на самом деле деду, а не отцу – записать Лизу своей дочерью? Узнать правду интересно еще и потому, что дочь Елизаветы Морицовны и Куприна станет актрисой. Возможно, гены: актрисой была ее бабушка.

В 1894 году Мамин поселился в Царском Селе, забрал у Давыдовых Лизу и неожиданно обнаружил, что ее призвание – возиться с детьми. Она всей душой приросла к Аленушке (то ли племяннице, то ли на самом деле сводной сестре), а та к ней. Перешла в дом Мамина и «тетя Оля» Гувале, помогать по хозяйству. Вскоре она стала женой Дмитрия Наркисовича. Лиза, к тому времени красивая молодая девушка, ее раздражала, потому что напоминала о предшественнице, актрисе Абрамовой. Дмитрий Наркисович жаловался на Лизу своей матери: «...все ссорится с тетей Олей. Измучила она меня и решительно не знаю, что с ней делать». К Аленушке Гувале относилась спокойнее: девочка была больная, жалкая.

Лиза окончила профессиональную школу рукоделия в Царском Селе, став учительницей. У нее обнаружился талант к рисованию. И вот однажды она увидела, как Мамин горюет о кончине Александры Аркадьевны Давыдовой, а вскоре в их доме появилась вместе с мужем, писателем Куприным, насмешливая красавица Муся, ставшая во главе семейного дела Давыдовых... Лиза тоже мечтала выйти замуж, чтобы наконец избавиться от «тети Оли», а Мамин никак не мог оформить ей паспорт. Он делился с матерью: «Вчера я, наконец, получил паспорт Лизы, стоивший больших хлопот. Она теперь Елизавета Морицовна Гейнрих... Как оказывается, это было даже совсем не трудно: дает отчества и фамилии незаконнорожденным детям казенная палата»[191]191
  Цит. по: Неопубликованные письма Д. Н. Мамина-Сибиряка 1892–1908 гг. // Литературный квартал [Екатеринбург]. 2010. № 7, 8 (20–21). С. 108.


[Закрыть].

Кто-то сватался к Лизе. В октябре 1903 года у нее появился очередной жених. «Это третий по счету, – писал Мамин матери. – Очень хороший молодой человек, с университетским воспитанием, из хорошей семьи. Не знаю, пойдет она за него или нет – девица мудреная»[192]192
  Там же. С. 110.


[Закрыть]. Не пошла.

Между тем ей нужно было бежать из дома Маминых. Поползли слухи о том, что Дмитрий Наркисович неравнодушен к Лизе, которая становилась все больше похожа на его погибшую любовь, актрису Абрамову. «Тетя Оля» изводила ее, и девушка ушла в Евгениевскую Общину сестер милосердия, при которой можно было жить. А потом началась Русско-японская война. В отличие от Куприна, высчитывавшего, сколько может получать фронтовой корреспондент, Лиза поехала с санитарным поездом в Харбин. «У нее на руках 18 человек тяжелораненых. Сначала, говорит, было жутко, а потом привыкла и словно отупела. Она прежде не выносила крови, а тут и к этому привыкла», – делился с матерью Мамин. Потом она заведовала перевозкой тифозных больных, и Мамин печалился: «По моему мнению, Лиза может уцелеть в этом аду только чудом».

В середине мая 1905 года, когда Куприн нервно ожидал первых откликов на только что вышедший «Поединок», Лиза приехала в отпуск. Рассказала, что встретила в Иркутске любовь, военного врача с Кавказа, показала его фотографию. «Партия для нее очень хорошая, – писал Мамин матери. – Только мне не нравится его физиономия. Какой-то дикарь, хотя и настоящий русский дворянин». Мамин оказался прав: однажды Лиза увидела, как ее избранник избивал беззащитного солдата. С ним сразу все было кончено, а несчастная девушка оказалась близка к самоубийству от разочарования и очередного краха в личной жизни.

Вернувшись с фронта, Лиза работала в больнице на Васильевском острове. Иногда бывала у Маминых, и Дмитрий Наркисович радостно сообщал матери: «Лиза гостит у нас в ожидании жениха или места. Последнее было бы лучше, тем более, что благодаря военной карьере и миловидной наружности места сколько угодно»[193]193
  Цит. по: Неопубликованные письма Д. Н. Мамина-Сибиряка 1892–1908 гг. // Литературный квартал [Екатеринбург]. 2010. №7, 8 (20–21). С. 114.


[Закрыть]. Вышло так, что и место, и жениха Лиза нашла в семье Куприных. Мария Карловна возьми да и предложи «бедной родственнице» поработать бонной их дочери Лиды, а та возьми и согласись.

В начале мая 1906 года все вместе они выехали в Даниловское, родовое имение Федора Дмитриевича Батюшкова (о нем мы подробнее расскажем позже).

Считается, что именно в Даниловском случилось зарождение романа Куприна и Лизы, но четкой картины не выходит. Их дочь Ксения, вспоминая семейные рассказы, писала:

«В Даниловском Куприн... влюбился в Лизу. <...> Однажды во время грозы он объяснился с нею. Первым чувством Лизы была паника. Она была слишком честной, ей совсем не было свойственно кокетство. Разрушать семью, лишать Люлюшу отца казалось ей совершенно немыслимым, хотя у нее зарождалась та большая, самоотверженная любовь, которой она впоследствии посвятила всю жизнь.

Лиза... обратилась в бегство. Скрыв ото всех свой адрес, она поступила в какой-то далекий госпиталь, в отделение заразных больных, чтобы быть совсем оторванной от мира»[194]194
  Куприна К. А. Куприн – мой отец. М.: Советская Россия, 1971. С. 24.


[Закрыть].

Полная абракадабра. Госпиталь – это, скорее всего, больница, где Лиза работала еще до поездки в Даниловское. И никакого бегства не было. Осенью, уже после Даниловского, Мамин писал матери, что у них гостили дочка Куприных Лида и Лиза в качестве ее бонны. Вера Николаевна Бунина вспоминала, как они с Буниным в то же время обедали у Куприных, Иван Алексеевич поцеловал руку у гувернантки Лизы, а Куприн, багровея, заорал: «Ты знаешь, что у барышень руки не целуют!»[195]195
  Литературное наследство. Т. 84. «Иван Бунин». М.: Наука, 1973. С. 173.


[Закрыть] Очевидно, что он был влюблен, если так ревновал, но Лиза жила у них на Разъезжей, никуда не сбегала.

Есть и другие несостыковки. Той же осенью Куприн расточал в письме комплименты Марии Павловне Чеховой:

«Дорогая Мария Павловна! <...>

Вы помните, Бодлер как-то сказал:

“Я испытал в жизни все неистовства любви. Я знал великанш, карликов, уродов. Но каждый раз, когда я встречал чистую, изящную женщину с нежной душой, мне хотелось носить ее на руках и плакать от умиления”.

По отношению ко мне это сказано, конечно, слишком густо. Но нечто подобное я всегда испытывал к Вам.

Я думаю о Вас часто, часто... Рад, что Вы позволяете мне это.

С наслаждением помчался бы в Москву. Но звено за звеном сковывает меня дурацкая, скучная, обязательная работа. Впрочем... и цепи ведь разрываются. Я постараюсь.

Ваш душою, умом и сердцем

А. Куприн»[196]196
  Там же.


[Закрыть].

Их встреча в Москве состоялась, но закончилась не очень хорошо – Куприн уехал, не попрощавшись. Так завершился этот флирт. Следующим летом Александр Иванович уже приедет в Ялту с новой женой, а Мария Павловна замуж не выйдет никогда. Ни в одной биографии Куприна нет упоминания об этой истории его сердца, но ведь она была.

Так что же получается? Думаем, объяснение с Лизой случилось гораздо позже лета 1906 года. Однако в Даниловском все-таки разыгралась семейная драма с бурным выяснением отношений. Какую-то роковую роль в этой драме сыграл Батюшков, который чуть позже пожалуется в письме Владимиру Галактионовичу Короленко: «...мне – невинно виноватому в разъезде – приходится расхлебывать и думать за других <...> Надо мне было уйти из журнала два года назад. Я это чувствовал, но смалодушничал»[197]197
  Цит. по: Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. 2-е изд. М.: Художественная литература, 1966.


[Закрыть]. Почему невинно виноватому? То ли потому, что на самом деле не давал никаких поводов для ревности, то ли потому, что решающая ссора произошла в его имении Даниловское. Чувством вины Федор Дмитриевич будет угрызаться много лет и сделается добрым ангелом Куприна, взвалив на себя всю ответственность за его выходки. Отчего бы, спрашивается?..

Корней Чуковский прямо писал, что Батюшков «...б<ыл> влюблен в Марию Карловну Куприну. Та над ним трунила – и брала взаймы деньги для журнала “Мир Божий”. <...> Он закладывал имения – и давал, давал, давал...»[198]198
  Дневник К. И. Чуковского // e-libra.ru


[Закрыть]. А ведь Федор Дмитриевич, пожалуй, был хорошей партией для Марии Карловны. Выходец из старинного дворянского рода, уважаемый ученый, светский человек. Учитывая то, что Куприна почти никогда не было дома, сближению Марии Карловны и Батюшкова ничто не препятствовало.

Федор Дмитриевич был холост; его личная жизнь не сложилась. В молодости он сватался к дочерям ректора Санкт-Петербургского университета Бекетова, сначала к Александре, затем к Екатерине. Получил отказы. В первом случае это было во благо русской литературы: Александра Бекетова выйдет замуж за Александра Львовича Блока и родит сына Сашу, который станет великим поэтом.

Вряд ли Мария Карловна отвечала Батюшкову взаимностью, скорее она придумала этот роман, чтобы позлить мужа. Во всяком случае, уже после разрыва с ней Куприн напишет Батюшкову:

«Помни, ради Бога, что я не только люблю тебя несравненно, но и горжусь твоей дружбой. Могу ли я дурно говорить о тебе? Подумай!

Иногда я бывал несправедлив к тебе, но только тогда, когда М<ария> К<арловна> уверяла меня, что ты был ее любовником. Я не верил, но впадал в сильное бешенство.

Она выдумывала про тебя дурацкие анекдоты, выдумывала прозвища и через день ссылалась на меня!»[199]199
  Цит. по: Куприна К. А. Куприн – мой отец. М.: Советская Россия, 1971. С. 26–27.


[Закрыть]

Обращение к Батюшкову на «ты» тоже появилось после Даниловского. Федор Дмитриевич приезжал туда, у них с Куприным состоялся какой-то задушевный разговор, после которого и случились такие метаморфозы. Потом была поездка в Крым (с инцидентом в Балаклаве), все еще с Марией Карловной, а под новый, 1907 год Куприн приехал в Даниловское уже один. Оттуда просил Батюшкова: «Напиши мне, прошу тебя, о Марии Карловне. Ты знаешь все, что меня интересует. Потому что я, вопреки моим героическим решениям, уже тоскую и скулю. В Даниловском мне всё-всё напоминает лето, и ее, и Люлюшку. Ты ведь понимаешь всю горькую сладость и неисходную тихую печаль этих воспоминаний...»[200]200
  Цит. по: Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. 2-е изд. М.: Художественная литература, 1966.


[Закрыть]

Во-первых, неясно, о каких героических решениях идет речь. Во-вторых, совершенно очевидно, что он все еще любит свою жену.

Даниловское «зацепило» Куприна не только волнующими воспоминаниями. Здесь, в огромном господском доме постройки конца XVIII столетия[21*]21*
  Ныне Музей-усадьба Батюшковых и А. И. Куприна.


[Закрыть], он мог почувствовать себя и владельцем «дворянского гнезда», и опять же лейтенантом Гланом. Это была непролазная глушь по соседству с городком Устюжна – тем самым, где произошел случай с самозванцем, принятым за ревизора, «подаренный» Пушкиным Гоголю для его будущей комедии. Даниловское чем-то походило на Балаклаву, только там были море и рыбалка, а здесь лес и охота. Александр Иванович полюбит это место, многое здесь напишет. Сейчас же, в начале 1907-го, он вернулся из Даниловского в Петербург в состоянии близком к помешательству. Поселился в «Пале-Рояле», но на Разъезжей иногда появлялся. Мария Карловна тактично писала, что у него начались приступы неврастении, и приводила пример. Как-то они с Батюшковым пришли после премьеры пьесы Леонида Андреева «Жизнь человека»[22*]22*
  Премьера пьесы «Жизнь человека» состоялась 22 февраля 1907 года в Театре В. Ф. Комиссаржевской.


[Закрыть], и на мрачный вопрос мужа: как пьеса? – она посмела сказать, что пьеса хороша. Александр Иванович, прикуривая в этот момент, бросил горящую спичку на подол ее газового платья... 28 февраля Чуковский по секрету написал Валерию Брюсову: «Куприн заболел белой горячкой»[201]201
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: В 15 т. М.: Терра, 2008. Т. 14. С. 124.


[Закрыть].

Если верить Марии Карловне, то ее муж был болен. Если верить Ксении Куприной, то в это время он уже страдал по Лизе и поэтому был не в себе. В любом случае, Куприн больше себя не контролировал и его срочно нужно было лечить. Вот в этот-то момент и появилась Лиза, без которой (опять же согласно мифу) он не смог бы победить запой. Вроде бы с ней встретился Батюшков и использовал все методы убеждения: мол, вся надежда только на нее, от нее зависит будущее русской литературы, она должна дать Александру Ивановичу шанс начать новую жизнь и т. д. Лиза поверила, ведь она своими глазами видела такое преображение: буйного и пьющего Мамина-Сибиряка «тетя Оля» вполне цивилизовала. Одним словом, она согласилась ехать с Куприным в клинику в Гельсингфорсе.

Вышел страшный скандал. Потрясенный Фидлер записал в дневнике: «...Куприн находится в Гельсингфорсе, причем с гувернанткой своей дочери. Это – не кто иная, как Лиза, то есть Елизавета Морицовна Гейнрих, милое и невинное существо... родная сестра Маруси, покойной “жены” Мамина; есть подозрение, что Мамин и сам был влюблен в нее. Какой это для него удар! Говорят, что Муся желает развестись с Куприным»[202]202
  Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 464.


[Закрыть].

Семья Маминых сразу отреклась от Лизы. Возмущенная «тетя Оля» жаловалась свекрови: «...Лиза порадовала нас, и при этом имела дерзость написать Мите очень развязное письмо, оправдывая себя тем, что каждый человек имеет право на частичку счастья. Митя ей, кажется, не ответил на такое похабное письмо»[203]203
  Неопубликованные письма Д. Н. Мамина-Сибиряка 1892–1908 гг. // Литературный квартал [Екатеринбург]. 2010. № 7, 8 (20–21). С. 114.


[Закрыть]. Хороша частичка счастья! Три недели избранник Лизы лечился в закрытой клинике от алкоголизма, а сама она жила в пансионе. Что у них были за свидания? Скорее встречи медсестры и больного.