Текст книги "Пирамиды астрала"

Автор книги: Виктор Кувшинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Я выпросила у бывшей одноклассницы две дозы ЛСД на марках – у нее когда-то были с этим проблемы. Она мне и посоветовала: «Если хочешь сразу улететь, бери обе дозы в один прием – они старые, могут слабо действовать». Какая же я глупая – не могла просчитать: она-то на себя примеряла, а я новичок! Хорошо, хоть Веру подстраховать меня попросила.

– Так, когда же ты наркотики-то приняла?

– С утра и начали, чтобы мне к вечеру выйти «оттуда». – Наташины глаза были мокрые от переживаний.

– Понятно. Если у кого-то здесь или потом возникнут вопросы, говори, что опыт мы запланировали в соответствии с темой твоей работы. Но ты провела его самостоятельно, потому что я был занят, но разрешение тебе на эксперимент выдал. – В голове у Славы созрел план разруливания ситуации. – Ты случайно перепутала дозировку и вместо пятидесяти микрограмм приняла сто, и у тебя пошел бед-трип из-за гиперчувствительности. Я предупрежу Веру и выпишу вчерашним днем выдачу препарата, содержащего сто микрограмм диэтиламида лизергиновой кислоты, который мы используем для животных. Так что все будет в порядке – отделаемся легким испугом.

– Нет, я не буду тебя подставлять!

– Тогда ставь крест на своей карьере за «использование и хранение». И потом, как ты меня подставишь? Не волнуйся, все будет тип-топ, не впервой! – нарочито бодрым тоном уверял он Наташу, и, кажется, ему хотя бы отчасти это удалось.

– Ты знаешь, как одиноко я чувствовала себя. Родители уехали в отпуск, и мне не у кого было просить помощи. Я не знаю, как тебя благодарить! – уже вовсю плакала Наташа, сжимая его ладонь холодной рукой.

– Никак не надо. Главное, выздоравливай! К тому же в больницу тебя Вера определила, а я, наоборот, даже вовремя не пришел на помощь – мобильник не работал. – Слава вдруг заметил, что уже с полчаса держит ее руку в своей и ему совсем не хочется ее отпускать. Сердце сжималось от жалости и сочувствия к красивой девушке, смешиваясь с чувством гордости за такую отчаянную смелость экспериментатора и досадой на очевидную, почти детскую непредусмотрительность.

«Стоп! – мысленно скомандовал он себе. – Не смешивать рабочие дела с личными симпатиями. У тебя нет морального права использовать ситуацию в личных целях».

– Ты сейчас спи и завтра будешь как новенькая! – Он пожал руку Наташе и поспешил к выходу из палаты.

По дороге он продолжал обдумывать ситуацию: «Она ведь наверняка попытается рассказать правду и взять все на себя в институте. Но, с другой стороны, и подругу подставлять не захочет – это же может дойти до разбирательства в органах. Надеюсь, это она понимает. Надо завтра же сделать расходную запись в журнале и попросить Веру заверить подпись – уж та-то поймет сложную ситуацию, в которой они оказались. Следующее: позвонить Пустосельскому и убедить, что сам выдал разрешение и наркотик Наташе. А также подготовить профессора к тому, что Наташа попробует взять вину на себя и начнет придумывать всякие истории, лишь бы не вмешивать своего руководителя. Да, звонить ли в милицию? Нет, лучше заведующему реанимационного или терапевтического – спросить, сообщают ли они о таких случаях в органы…»

Прошла неделя, прежде чем последовали действия со стороны руководства. Наташа выздоровела за пару дней, но Слава опасался встречаться с ней, из-за возможного к ним «интереса» со стороны начальства. Поэтому он даже не рискнул еще раз ехать к Наташе в больницу, а попросил это сделать Веру, сведя все контакты с аспиранткой к коротким беседам, вроде «Как дела – нормально». И это не замедлило себя оправдать.

У него на столе лежало официальное приглашение на ковер к директору института: явиться вместе с завлабом, Наташей и Пустосельским для разбирательства по делу неконтролируемого хранения и расхода наркотических препаратов и так далее. Слава заранее подготовил все бумаги, предупредил обо всем начальство и обработал Наташу с Верой, пропесочивая их в коридоре, чтобы те не сказали какой-нибудь глупости.

Как выяснилось, информация прошла из больницы и была-таки взята на заметку в милиции. В результате неприятной беседы у директора Славу лишили доступа к наркотикам, вкатили выговор, да еще и штрафанули почти на ползарплаты. Но главное (он сам себе удивлялся – почему главное?) – Наташу не выгнали из аспирантуры: Пустосельский стал стеной на ее защиту. Хороший он все-таки старикан. Разумеется, и в ее адрес без санкций не обошлось: приказали сменить тему и тоже «никакого использования наркотических препаратов в научной работе и медицинской практике».

Веселья в целом было мало, и Слава прямо с пропесочивания отправился домой, заливать растрепанные нервы. На улице, как назло, стояла неповторимая атмосфера уходящего лета, когда теплое, но не палящее, ласковое солнце отдает последние летние силы, как бы стараясь на прощание. Почти не замечая ничего вокруг, Славка припарковал машину во дворе, захлопнул дверь и потащился к подъезду в серой многоэтажной коробке. Замок в подъезде не работал. «Опять шаловливые ручки поработали – вот уж некуда силушку приложить. Хоть бы лифт не сломали!» – по привычке ворчал он про себя. Но лифт был в порядке и, позвякивая на этажах, послушно повез жильца наверх.

Забросив куртку на вешалку, Славка протащился на кухню сообразить какую-нибудь закуску. В холодильнике нашлась копченая колбаса, а в шкафу – соленые сухарики. Он задумался: «Взять ли более подходящее к закуске пиво из холодильника или уж сразу нарезаться чего покрепче? Вот уж воистину русский вопрос», – наконец усмехнулся незадачливый пьяница и выгреб из холодильника для начала сразу три банки «Балтики». Нагрузившись всем этим добром, он прошел в гостиную, включил с компа сборник хитов старого тяжелого рока и завалился на диван «думать думу горькую» в истинно национальных традициях: под музыку и выпивку.

Музыка не давала совсем уж раскисать. Славка уже, наверное, битых два часа предавался алкогольной «медитации» под мощные звуки рока, а мысли все крутились вокруг Наташи… нет, Таши. Он то возмущался, вспоминая, как она всегда отвергала помощь и критиковала советы, то умилялся ее беспомощностью и искренней благодарностью в больнице, то восторгался ее смелостью пойти на рискованный эксперимент, а то просто вспоминал ее длинные, абсолютно прямые, светло-русые волосы и взгляд огромных серых глаз, каждый раз меняющих свой оттенок и настроение: иногда смущенный, иногда вызывающий и сердитый и один раз, в больнице, – беспомощный и благодарный.

Она всегда выглядела естественно, в ней не было того жеманства и искусственности, которые его так раздражали в людях. Она удивительно правильно пользовалась косметикой – та никогда не бросалась в глаза. То, что она все-таки ею пользуется, он понял только в больнице, но это лицо, более блеклое без туши и помады, было даже милее и как-то беззащитнее. Он вспоминал ее прекрасную, гибкую фигуру, и у него захватывало дух от попыток представить ее без одежды. Он, кажется, все-таки безнадежно влюбился, и оставалось молить Бога, чтобы Таша ответила взаимностью. Он чувствовал, что за полгода созрел уже до того, что готов был не только «носить тапочки», но и вообще «целовать песок», по которому она ходила – как пелось в старой-старой песне.

«А вдруг у нее кто-то есть? – неожиданно закралась коварная мысль. – Наверняка у такой королевы не один ухажер – еще и в очередь стоят». Как ему не хотелось об этом думать…

Его тоскливо-восторженное, полупьяное рефлексирование было прервано настойчивым звонком в дверь. Он с сожалением встал с дивана, кое-как затолкал под ремень выбившуюся рубаху и пригладил всклокоченные волосы.

– Сейчас, сейчас! Иду уже! – бормотал на ходу Слава, шаркая тапками и гремя открываемым замком. Каково же было его удивление, когда в квартиру решительно вошла Наташа, возмущенно сверкая большущими глазами.

– Ташенька?! – Глупо улыбаясь, Слава уставился на свою мечту, воплотившуюся в реальность прямо в коридоре собственной квартиры…

Выходя из кабинета директора, Наташа чувствовала себя ужасно и все-таки нашла в себе силы поблагодарить профессора:

– Спасибо большое, Иван Васильевич! Вы меня спасли.

– Ну что вы, голубушка! Вы знаете, мне бы по должности надо вас продолжать песочить и дальше, но язык не поворачивается. У меня, знаете ли, самого внучка почти того же возраста. Как представил, что с ней что-нибудь этакое приключится, так с сердцем плохо сделалось. Я, конечно, понимаю, что это, так сказать, «несчастный случай на производстве». Только договоримся впредь: пожалуйста, никаких подобных выходок без моей санкции, а то здоровье у меня уже не то, чтобы к начальству на ковер часто бегать.

– Что бы я без вас делала? Уж простите вы мою глупую голову! – пристыженно оправдывалась Таша.

– Всем бы такую «глупую» голову! – усмехнулся профессор. – Я бы из-за глупой головы и пальцем не пошевелил. Ну все, Наталия Степановна, разрешите откланяться. Мне еще в канцелярию нужно зайти, раз уж здесь оказался.

– Ой, простите, Иван Васильевич! Еще раз за все спасибо!

Пока она говорила с профессором в коридоре, все разошлись кто куда, обменявшись вежливыми кивками на прощание. Ярослав сразу же исчез, видимо избегая излишних обсуждений. Оставшись одна, Наташа направилась в свою лабораторию, где ей было отведено аспирантское место. На ходу она вспоминала события последних дней. Вспоминала, как пустилась в авантюру, доставая наркотик через бывших одноклассниц – можно сказать, незнакомых людей. Как уговаривала Веру на это рискованное мероприятие, используя все дозволенные и недозволенные методы.

Они начали с утра у нее дома. Наташа, чтобы наверняка получить результат, приняла двойную дозу…

Сначала она лежала, не чувствуя ничего особенного. Затем внутри стали подниматься волны жара, затопляющие все тело. Сердце учащенно забилось, и Наташа поплыла в безмятежном блаженстве. Тело как будто становилось все легче и больше, куда-то поднималось и наконец словно зависло, паря в воздухе. Девушка огляделась: Вера сидела, читая книгу, а ее саму уже несло к окну в восхитительном полете. Она выпорхнула из дому и, казалось, пыталась обнять всю землю, переполненная счастьем и блаженством.

Непонятно, сколько длилось это состояние эйфории, но вдруг она оказалась в каком-то странном месте: это было покатое, зеленое, как будто резиновое поле. И все было бы хорошо, но поле было усеяно тонкими и длинными шипами, которые пучками торчали из желтоватых кочек. Некоторые шипы загибались по дуге книзу. Наташа стояла на цыпочках на двух таких дугообразных иглах, боясь пошевелиться и потерять равновесие. Падение, скорее всего, было бы смертельным. И вдруг до нее дошло: она стоит на поверхности огромного, не умещающегося в сознании кактуса!

Она так и стояла, замерев и не зная, что делать. Ноги уже начали дрожать от напряжения. Но вот откуда-то к ней слетело странное создание, больше всего напоминающее Дюймовочку или маленькую фею. Крошечная, одетая в нарядное платьице девочка со стрекозьими крыльями за спиной ловко спикировала и уселась на наклонную иглу кактуса.

– Что, стоишь? – сочувственно спросила крылатая девочка. – Ну стой, если не надоело.

– А что мне делать? – чуть не в отчаянии спросила Наташа.

– А не надо лезть туда, куда не положено! – почему-то недобро усмехнулась маленькая фея.

– А я никуда и не лезу, – удивленно ответила девушка.

– Это ты сейчас так говоришь. Еще полезешь! – фыркнула зло девочка и упорхнула.

Наташа не поняла, о чем шла речь, но каким-то образом ощутила, что это очень важно. Важно настолько, что вся ее жизнь может зависеть от разгадки этой фразы. Но додумать она не смогла – ее ноги не выдержали, и она, не в силах больше удерживаться, закрыла глаза и повалилась на огромные шипы…

Однако никакой боли не было. Открыв глаза, она увидела, что летит в прекрасной голубизне неба, купаясь в белых перинах облаков. Спустя некоторое время она почувствовала, что на нее наползает какая-то тень. Темнота все сгущалась, а душу начал сковывать страх. Вдруг под ней разверзлась бездонная пропасть, и она, со страшным ускорением, стала падать в эту бездну. Девушка закричала, призывая на помощь, но у нее не было голоса, и никто не приходил на выручку. Пропасть тем временем стала закручиваться, как воронка смерча. Через мгновение смерч изогнулся горизонтально и превратился в огромный каменный каток, накатывающийся на скованную страхом Наташу. Ее немой непрекращающийся крик так и стоял в парализованном теле, пока она окончательно не провалилась в черноту абсолютного беспамятства.

Очнулась она в больничной палате со страшной головной болью и тошнотой.

– Ага! С прибытием на Землю! – отдаленным звоном разнесся в голове голос человека в белом халате. – Теперь все будет в порядке, хотя твоему похмельному состоянию не позавидуешь. Давай-ка мы добавим снотворного – теперь тебе лучше часик-другой поспать…

Следующий раз она проснулась в палате. Голова уже так не болела, но тело было как ватное, а глаза никак не могли сосредоточиться на предметах. Наташа лежала, бездумно уставившись в потолок и ощущая лишь сосущую пустоту внутри. Потом всплыла мысль и стала настойчиво стучаться в голове: «Как же я угодила в больницу? Я же теперь наркоманка! Никто не поверит, что это случайно».

Спустя еще какое-то время в поле зрения появилась светло-русая голова высокого человека. Он взял ее за руку, и она с удивлением и внутренним облегчением узнала Славу. Он держал ее руку, что-то ласково ей выговаривая, а она вдруг почувствовала такое безмятежное спокойствие, какое было только в детстве, когда, сидя на коленях у отца, она понимала, что все всегда будет в порядке, что папа защитит ее от всех невзгод и всегда можно будет спрятаться за его спиной или укрыться в больших объятиях. Она пыталась что-то возражать Славе, но у нее не было сил, и она переложила все проблемы на его плечи.

Потом он ушел, а она еще долго предавалась ощущению внимания и заботы, оставшемуся от разговора. «Он совсем другой, чем пытается выглядеть. Оказывается, в нем столько человечности». Наташе припомнились ее многочисленные поклонники, из которых и выбрать-то толком было некого. Одни рвались только к ее телу, другие были некрасивы или противны чем-то, а третьи – элементарно тупы. Впервые красивый мужчина отнесся к ней чисто по-человечески, почти по-отечески… С этими мыслями о Славе она и уснула.

А потом началось непонятное. На следующий день она напрасно прождала прихода Ярослава. После обеда ее навестила Вера с инструкциями по разруливанию ситуации и просьбой больше не чудить. Выйдя из больницы, Наташа первым делом поспешила к Славе со словами благодарности, но натолкнулась на стену прежней холодной, официальной доброжелательности. Ей ничего не оставалось делать, как играть предложенную роль и ждать санкций сверху. И только в кабинете директора до нее стало доходить, что Ярослав все вывернул наизнанку: якобы это он спланировал эксперимент и выдал ей наркотик, и он же не проследил за правильным выполнением эксперимента, чьей жертвой стала она, Наталия Березина. И подано это было так, что все ее возражения звучали как детские капризы.

«Вот, оказывается, какова цена моей спасенной карьеры. Как он посмел так играть со мной? Нет, я не могу здесь больше оставаться – это какая-то подачка! Напишу заявление об уходе из аспирантуры – найдется чем другим заняться!» Она уже бежала к себе в лабораторию. Взяла лист бумаги и стала писать: «Профессору… Прошу отчислить из… по семейным обстоятельствам…» Стандартные слова быстро ложились на бумагу. Наташа упрямо смахнула слезу и поставила подпись.

Пробежка до кабинета Пустосельского окончилась у запертой двери. Наташа долго стояла, уставившись на ручку двери, и думала о Ярославе: «Нет, так это ему не сойдет! Все он просчитал. А меня он не просчитает! Мне надо высказать ему все в лицо и посмотреть в его холодные, надменные глаза!» Она метнулась, разыскивая своего спасителя-обидчика. Вера сказала, что все уже уходят, а Слава, скорее всего, сейчас у себя дома, и добавила:

– Адрес, если ты ему трепку тет-а-тет хочешь устроить, можно у Игорька узнать, тот еще у себя.

Теперь, накачивая себя возмущением, Наташа мчалась с автобуса к большому серому дому, высказать все, что она думает о Ярославе. «Да, домик – так себе. Хорошо, что подъезд открыт – встреча будет внезапной». Она хотела заглянуть в его глаза, пока он не успел отгородиться своей пуленепробиваемой стеной вежливости. Уже выйдя из лифта и надавив кнопку звонка, она вдруг с испугом подумала: «А если он не один – с приятелями, родителями или женщиной?» По слухам, он жил один, но мало ли что сплетни говорят. «Все равно выскажу ему все и уйду!» После долгого ожидания дверь загремела замком и медленно открылась.

– Ташенька?! – Перед ней, слегка покачиваясь под звуки тяжелого рока, стоял взлохмаченный Ярослав, на лице у которого расплылась удивленная улыбка.

Переступив порог, Наташа поморщилась от пивного перегара, которым несло от ее научного руководителя. Прикрыв дверь за собой, она набрала побольше воздуха в легкие и начала заготовленную тираду:

– Ярослав Иванович! Я пришла высказать все, что о вас думаю. Вы обманом воспользовались моей слабостью в больнице и заставили врать моему руководителю по аспирантуре и директору института. Вы пользуетесь людьми, как марионетками, а я не собираюсь плясать ни под чью-либо дудку! Я всегда сама отвечаю за свои поступки, и не надо меня прикрывать из ложного героизма. Короче, я написала заявление с просьбой об отчислении из аспирантуры… – Бойко начав, она все медленнее выговаривала припасенные фразы, смотря, как они бьют по беззащитному взгляду. С каждой фразой его глаза становились все грустней и виноватей, пока Ярослав совсем не стал похож на побитую собаку. «Что-то здесь не так! Кажется, я действительно застала его врасплох!» Она вдруг заметила, что Слава все это время держит ее за руку. Потом он накрыл ее пальцы ладонью, поднес ко рту и прикоснулся к ним губами.

– Ташенька, здравствуй! – еще раз, уже шепотом, произнес Слава.

Наташа долго молчала, вглядываясь в немного пьяные, извиняющиеся глаза, и вдруг все встало на свои места, как пазл вдруг выстраивается в ясную картину с последним кусочком мозаики: он был самим собой не все это время в институте, а в больнице, когда успокаивал Наташу. И сейчас, здесь – он настоящий! Она вдруг все поняла, и ничего больше не надо было объяснять. И шла она сюда не ругаться, а за последней призрачной надеждой на счастье, спрятавшейся где-то в подсознании. Шла, ожидая где-то глубоко внутри себя, что он все-таки не обманул ее тогда, в больничной палате.

И тут Славка выкинул, наверное спьяну (трезвый бы он, конечно, не решился), трюк, который окончательно изменил ситуацию. Он вдруг грохнулся перед Ташей на колени, обнял ее ноги и, уткнувшись в живот, промычал:

– Ташенька! Прости меня! Я хотел тебя спасти! Нам нельзя было общаться, чтобы не заподозрили сговор. – Славку вдруг понесло. Его нутро само сообразило, что он обнимает прекрасное девичье тело, и совсем не по-дружески. Под стиснутыми руками оказались как раз наиболее соблазнительные места, туго обтянутые джинсами и упруго поддающиеся ладоням.

Наташа напряглась. Внизу живота что-то свернулось в тугой клубок и рвануло вверх, обдавая жаром грудь и голову. Ноги стали подкашиваться. Она запустила руки во всклокоченные Славины волосы и, задыхаясь, взмолилась слабым голосом:

– Сла… Славочка, миленький, я сейчас упаду!

– Что ты! Ласточка моя, я не дам тебе упасть! – Славка быстро среагировал, исправляя положение: подхватил Ташу на руки и осторожно понес в свою комнату – подальше от музыки и разбросанных в гостиной пивных банок. Ногой открыл дверь и неуклюже, боком, внес девушку внутрь. Наташа, уже совсем плывя в тумане, обняла Славу за шею и прижалась к его плечу.

Он усадил ее на диван, сам, стоя перед ней на коленях, потянулся обнять ее, но уперся животом в ее ноги. Она сначала судорожно их сжала, как будто стесняясь, но вдруг, решившись, раздвинула колени и притянула его за шею к себе. Так они и слились в странном сумбурном объятии, боясь шелохнуться и сказать что-либо, словно два аккумулятора, заряжающиеся друг от друга мощным потоком энергии. Вокруг стояла тишина – музыка в гостиной сама прекратилась, – видимо, треки в списке песен кончились.

Он, уткнувшись ей в плечо, плыл в тонком аромате каких-то незнакомых духов и прислушивался к частому биению милого сердца. Она, прижавшись щекой к лохматой голове и закрыв глаза, впитывала в себя ставший вдруг таким родным легкий запах его пота, смешанный с остатками утреннего дезодоранта. Она чувствовала, что этот запах, становясь близким, записывается куда-то в самую глубину ее подсознания, намертво привязывая ее душу к нему на уровне первобытных инстинктов. Постепенно, как бы слегка насытившись энергией любви, они стали робко ласкать друг друга: он водил рукой по ее стройному телу, то лаская упругую грудь, то гладя длинные ноги, а она теребила его волосы и целовала лохматую голову. Наконец он шепотом спросил:

– От меня, наверное, как от пивной бочки разит. И поцеловать тебя даже боюсь.

– Смешной! Мне теперь этот перегар на всю жизнь запомнится лучше запаха самых прекрасных цветов. – Она решительно подняла своими узкими ладошками его голову, повернула к себе и жадно потянулась к губам.

Он только успел окунуться в озера ее глаз и найти горячие, слегка шершавые, мягкие губы, и им снова долго было не до слов…

Потом они сидели, перешептываясь:

– Ты знаешь, у меня такое чувство, что щелкнул какой-то тумблер и выключил старую жизнь, а вместо нее включил новую и что все в этой жизни уже будет по-другому, даже имя у меня будет другое: Таша. Мне так нравится, когда ты меня так называешь.

– Я только сегодня, перед твоим приходом понял, как я тебя люблю! Представляешь, я собрался топить горе в вине, а вместо этого размечтался о тебе. И вдруг мои мечты материализовались прямо у меня в коридоре.

– Сколько же мы с тобой сопротивлялись природе? Нам, наверное, где-то наверху предписано быть вместе, а мы, как упрямые быки, почти полгода шли против судьбы.

– У меня такое чувство, что вся моя жизнь была только путем к этому мигу. Мне кажется, я буду всю жизнь помнить этот момент.

Неизвестно, сколько они так сидели, но в комнате стало темнеть. Вдруг Ташин взгляд стал напряженным и остановился на Славином лице. Ее глаза потемнели и стали глубже. Она решилась и тихонько запустила руку за ворот его рубахи, начиная ласкать его тело. Он немного напрягся, заглянул ей в глаза:

– А не спешим ли мы – без ухаживаний, без цветов, без ресторанов? Я ведь уже не могу сопротивляться…

– Я чувствую, что мне абсолютно никакого дела нет до ресторанов и ухаживаний. Считай, что ты уже ухаживал за мной все эти месяцы. Сейчас и здесь лучший момент моей жизни, и я хочу прожить его до конца, а свадьбы, как и похороны, устраиваются не для нас, а для людей. И прошу тебя, мой милый: будь смелей, возьми меня, только осторожней – я немного боюсь.

– Ты что, еще девочка? – Слава ошарашенно уставился на Ташу.

Она кивнула, покраснев и зажмурив глаза.

– Солнышко мое! Такая красавица и умница! Да за что же мне такое счастье-то? – запричитал Слава, вскочив и засуетившись.

– Не мельтеши! – немного хрипло сказала Таша, взяв Славу за руку, а сама легла на спину, потянув его на себя.

И все смешалось в потоке страсти, нежности, неумелых ласк и боли…

Уже ночью они пили хорошее красное вино при свечах, найденных в родительских закромах, и отмечали, как сказала Таша, лучший день их жизни. Расслабленно спрятавшись в теплых и успевших стать такими родными объятиях, Таша вдруг встрепенулась:

– Ой, я ведь забыла, тебя же сегодня в директорате разделали под орех. Прости меня, пожалуйста, за мою глупость!

– Мне на самом деле сейчас до такой большой и лысой лампочки все эти разборки. И не вздумай извиняться. Мой коварный план удался на сто процентов: ты у меня в объятиях, а все остальные остались с носом! – заговорщицки прошептал Слава.

– Но тебя же на ползарплаты оштрафовали!

– Не меня, а нас! Теперь тебе меньше цветов и конфет достанется.

– Глупый, цветы с конфетами девочкам в детском саду дари, а мне только ты и нужен, без всяких фантиков.

– Это ты сейчас так говоришь, а завтра, глядишь, от букета с предложениями руки и сердца и всех прочих частей тела не откажешься, – возразил Слава и вспомнил: – Да, слушай, что ты чувствовала, когда приняла ЛСД? Теперь ты у нас, можно сказать, эксперт по этому вопросу.

– Сначала было прекрасно, хотя сейчас я уже не скажу, что это оказалось самым лучшим моим переживанием. Действительно, произошел эффект расширения сознания, но что-то в нем было все-таки не так. Я и в самом деле летела в эйфории, но как бы в своем теле. И самое странное: обернувшись, в комнате я увидела только Веру, а себя не помню. Иначе говоря, у меня не зафиксировалось, было ли это реально отделением сознания, или просто наркотическими фантазиями. Да и дальше, когда парила над землей, это могла быть фантазия, так как не увидела ничего принципиально нового, чего бы не знала до этого. Единственное, что я никак не пойму: откуда взялась эта девочка-мотылек на кактусе и почему она так зло меня от чего-то отговаривала… У меня осталось странное чувство, будто кто-то вмешался и пытался меня напугать или отговорить от чего-то важного, но от чего – непонятно. И напоследок меня словно забросили в эту кошмарную пропасть… Об этом я не могу вспоминать. – Таша уткнулась в плечо Славе и начала всхлипывать.

– Успокойся, лапушка моя! Ну вот, я испортил тебе настроение. Только подумай: у нас впереди три дня теплого уходящего лета, и я тебе обещаю, мы их проведем так, что они запомнятся тебе на всю жизнь! Это будет нашим маленьким медовым месяцем, о котором, кроме нас с тобой, никто не узнает, – шептал Слава, глядя в мокрые, но уже снова счастливые Ташины глаза.