Текст книги "Охота на кентавра (сборник)"
Автор книги: Виктор Тарасов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Мое появление на корабле произвело оглушающее впечатление. Некоторые старые мои знакомые из пассажиров рыдали от счастья, полагая, что вернулись старые добрые времена и что они полетят наконец-то домой.
Прежде всего я убрал голодных и больных из коридоров, заставив Галактик делиться. Это было воспринято как чудо, да, элементарный порядок воспринимался уже как чудо.
Дотом я всех водворил на свои места. Ходил с вооруженной охраной и извлекал из трюма исхудавших, напуганных интеллектуалов.
А из верхних ячеек вытряхивал разжиревших бюрократов, почти исключительно кнопсов, успевших обзавестись несколькими ячейками и женами, но так и не научившихся изъясняться на человеческом языке.
Потом я засел за свой пульт и стал вызывать Галактика на контакт. Это оказалось самым трудным. Вспоминал он меня с усилием.
Ведь воспринимал он прежде всего душу, а душа моя, как писали поэты, была уязвлена. Наконец вспомнил, но лететь в сторону от трассы отказывался категорически. Тогда я убедил его, что все мы здесь погибнем, если не полетим туда. Это сработало. Хотя инстинкт доставить нa место силен в Галактике, но желание сберечь людей – сильнее. Он подчинился. Мы стали вместе рассчитывать путь.
Перед самым прыжком мы обошли с Циклопом весь Галактик сверху донизу и я простился с командой, так как чувствовал, что этот прыжок будет для меня последним. Я пожал руку Покровителю и простил его. Обнял Циклопа:
– Ну, старина, сработаем еще разок. Жизнь у нас можно отобрать, а профессиональную гордость – нельзя.
Я ушел и надел шлем управления. В скачке все были удивительно единодушны. Всем хотелось бежать из этого проклятого места. Я отдал команду…
Когда я очнулся, Галактик плыл в на редкость насыщенном пылью и газом пространстве.
Тускло, красным светом горели местные солнца, в стороне светился диск галактики. Определиться было трудно, я засел за работу.
Похоже, что мы не промахнулись, я даже отыскал в этом месиве жилую планетку.
Когда я через два дня вышел из пультовой, то увидел, что на Галактике что-то изменилось.
Знакомые, которые еще недавно рыдали при виде меня, спешили прошмыгнуть мимо. Везде царили взвинченность и страх. Казалось, никому не было дела, куда мы прилетели.
Я отправился в центральный зал и нашел там рыдающую толпу, а на специальном помосте в гробу лежал… Покровитель. Я не верил своим глазам. Подошел ближе.
Покровитель, набальзамированный и – о, кощунство! – покрытый блестящим лаком, обитал в гробу. Ближе всех рыдал Серый, для солидности он успел обзавестись усами и курительной трубкой.
– Мы осиротели, – сказал он мне. – Вы были его близким другом, но нельзя сказать, что вы были его верным учеником, потому что как раз самым верным учеником был я…
Он зарыдал, а я оглянулся. Рядом оказался Циклоп, он шепнул мне, что Серый собственноручно задушил Покровителя…
– К сожалению, покойный был лишь человеком и поэтому ошибался. Так он затащил нас на одну сторону галактики, а нам нужно как раз на другую…
– Я хотел сообщить, что мы у цели, генератор смерти где-то рядом, мушки дохнут…
– Нет, нет, – одной рукой Серый закрыл глаза, другой делал энергичные жесты. – Нас это больше не интересует. Это была принципиальная ошибка товарища Лапидуса.
– А что вас интересует?
– Счастье! Много счастья для каждого! Зачем нам долгая жизнь без счастья? Верно я говорю, ребята? Нашел дураков! Нет, вначале махнем за счастьем, а потом вернемся за бессмертьем. Раз плюнуть!
– Да вы что? С ума посходили? – возмутился я.
– Кстати, ваш комитет по великому прыжку распущен, вы сняты, товарищ, и привлекаетесь к ответственности как шпион иностранной державы. Избран новый комитет по сверхвеликому прыжку. Я его Председатель.
– Люди! – возопил я, не выдержав. – Да вы через неделю жрать будете друг друга с этим председателем!
Я не договорил… Что за манера вести диспут? Бедная моя голова! Чья-то притягивает молнии, а моя – дубины дикарей!
Я очнулся связанный, на чем-то твердом.
Огляделся – оказалось, на голой скале. Я сразу же определил, что нахожусь на единственной здесь пригодной для житья планете. Какой-то шутник набросал рядом клеточки с мушками.
Я поискал на звездном небе Галактик, но не нашел его. Меня оставили одного, а сами улетели.
Жаль, забыл предупредить их, что если капитан покидает Галактик, то это для него сигнал бедствия. Почти рефлекторно Галактик возвращается на исходную базу.
Представляю, как удивятся на центральной базе, когда весь этот сброд свалится им на голову. А вот меня они вряд ли найдут.
Я распустил веревки, собрал от нечего делать клеточки и пошел куда глаза глядят. Мне было все равно где помирать.
Шел я, шел и наткнулся на гигантскую красную скалу, а наверху ее блестело что-то сферическое. Я не верил своим глазам. Как во сне Покровителя. Или это бред?
Я долго лез на эту скалу, а когда добрался до огромной сферы, то увидел там – что бы вы думали? – обычный рычаг. Моя рука так и потянулась к нему, но… замерла, я задумался.
Я вспомнил все, что случилось со мной за последний месяц, и спросил себя:
– А не рано ли?
Сел у рычага и стал ждать. Мушки мои живут и благоденствуют, не думают умирать. Наверное, я попал в «мертвую» зону излучателя.
Так что могу сидеть хоть вечность.
Как сделаетесь лучше и честнее, люди, дайте знать, сразу же дерну за рычаг.
Но боюсь, что ждать мне еще до-о-олго!
Рассказы
«Антиквары»
1От нечего делать Айер рассматривал собственное отражение в зеркальной стене бара. Над рядами бутылок виднелась длинная плешивая голова с кислой миной на физиономии. Одним словом, самосозерцание не улучшало и без того скверное настроение чиновника.
На его покашливание и осторожный стук по стойке бармен отвечал лишь небрежным кивком и отворачивался к другим посетителям.
В эти моменты Айер был готов провалиться, ему казалось, что все вокруг догадываются, что он – лишь мелкая сошка, решившая шикануть с получки.
Вдруг сильный удар по спине чуть не сбил его с табурета:
– Айер, дружище, ты откуда здесь взялся?
Оглянувшись, Айер с трудом узнал в располневшем пестро одетом человеке своего школьного друга Бимова. Тот хохотал от всей души.
– Это ты? – спросил Айер, медленно приходя в себя и поправляя пиджак. А мне говорили, что ты служишь в департаменте.
– Черта с два! Со службой я завязал и не жалею! – Бимов устроился рядом. – Что ты пьешь? Эй, бармен!
Бимов заказал мартини, которое тотчас появилось. Айер осуждающе посмотрел бармену в глаза, но тот лишь улыбнулся, наглец.
– Как тебе могло прийти в голову бросить службу? А как же пенсия?
– Плевать! – беспечно ответил Бимов, отпивая. – Я сейчас за неделю зарабатываю больше, чем ты за год!
– А чем ты занимаешься?
– Я-«ловец»! – Бимов с треском поставил стакан.
– ???
– Не знаешь? Как тебе объяснить? Ты был в кооперативе «Фантоматор»?
– Несколько раз! – честно соврал Айер.
– Гм, ну допустим. Яркое впечатление, не правда ли? Но безумно сложно и дорого. Удается сделать лишь простейшие записи. Но и они, я открою тебе секрет, монтируются в студии. Вот этим я и занимаюсь!
– Ты режиссер?
– Вот именно. Ха! Но режиссер, работающий по заказам, – «ловец». Ну, как тебе… Многие состоятельные люди имеют сейчас фантоматоры дома, они заказывают себе записи по вкусу… особые записи.
– Что же это за особые записи?
– Ха! Скучнейшие! Сейчас, например, в моде ностальгия по прошлому. Наша новая бюрократия – это выдвиженцы, потомки крестьян-бредит сельскохозяйственной тематикой: уборкой злаков и доением домашних животных. Но государственная студия может им предложить лишь подновленную копию старого фильма – на что ни один коллекционер не пойдет. Потому что от перезаписи появляется «шум», теряется колорит события, его неповторимость. А для антиквара имеет значение редкость экземпляра, его невоспроизводимость. Вот мы и ловим в прошлом по заказу какое-нибудь событие и обеспечиваем его единственную запись. Понял?
– Но как вы знаете, где искать?
– Все-то тебе расскажи! Ты лучше выпей. Впрочем, секретов здесь нет. «Бык» – так мы зовем заказчика – в общих чертах уже знает, чего хочет. Он может прочитать об этом в древней книге, увидеть на старой картине. Он желает узнать, что это такое, испробовать на вкус, а потом и заиметь навсегда в единственном экземпляре. Тогда он обращается к свободному художнику, ко мне, остальное – дело моей интуиции и везения.
– Но как ты попадаешь в прошлое? Чтото я не слышал, чтобы машину времени изобрели?
– Ха! Чтобы «ловить» событие в прошлом, мне не нужно бывать там. Когда я получаю заказ, у меня несколько возможностей. Первая и самая простая, если запись уже была сделана, нужно найти копию, наиболее близкую, к оригиналу, с наименьшим «шумом». Она может встретиться тебе в самых неожиданных местах, у древних старушек, в архивах… Купить ее у профана задешево и продать «быку» подороже – это совсем неплохая операция. Но удается она редко. Обычно желания «быка» столь причудливы, что приходится искать событие-оригинал. Тут нужно попотеть. Где я только не был, облазил все закоулки Земли, все помойки. Ты не представляешь, сколько старого хлама хранится на нашей планете! Например, я однажды по заказу нашел ветряную мельницу.
– ??
– Не знаешь, что это такое, чинуша? Вот и я не знал. Только у моей мельницы крыльев не оказалось, пришлось выдумывать. А их скрип я изображал, раскачиваясь на старом стуле. «Картинка» должна быть полной, как кусок, вырванный из прошлого, со своим звуко-видеорисунком. Другой путь – поиск людей, которые помнят прошлое. В головах людей хранится много старья и хлама. Где-нибудь в доме престарелых обязательно найдется старичок, который помнит, что значит «рубить лес топором» или «косить траву». Тут мне здорово помогает глубинное зондирование памяти, оно извлекает самые давние воспоминания. Записи выходят отличные, ведь детские воспоминания самые яркие. Но искать тут приходится вслепую. Старики могут и не подозревать, что хранится у них в памяти. Тут меня выручает изучение их биографий. Например, если старик достаточно стар, родился на берегу моря, то наверняка когда-то видел, как ловят рыбу сетью. Рассказать об этом он, может быть, и не в состоянии, но глубинное зондирование вывернет его память наизнанку!
– Здорово! Тут можно надуть заказчика! – восхитился Айер.
– Не совсем. «Быки» могут организовать целую комиссию для проверки подлинности или потребовать доказательств оригинальности. Они строго следят, чтобы оригинал затем уничтожался. Это гарантирует им невоспроизводимость и антикварную ценность записи. От моей мельницы, например, последней на свете, остались одни лишь угольки, а жернова забрал себе заказчик…
– А что вы делаете со стариками? – проявил нездоровое любопытство Айер.
– Неважно, впрочем, ничего не делаем, само зондирование опустошает их мозг…
– Однако, ваши методы…
– Зато какие гонорары! И какое удовольствие для человека с тонким художественным вкусом. Ты словно воссоздаешь видения прошлого. Шум лесов, которые давно вырубили, запах хлеба, который заменила хлорелловая похлебка, и синеву моря, давно высохшего…
– Здорово! Ты торгуешь призраками, и это самая выгодная торговля. А нельзя ли и мне?.. – вдохновился чиновник. Но его оборвал бармен, который наклонился к Бимову: – Есть «бык».
– Большой? – поинтересовался Бимов, подмигивая Айеру.
– На двести потянет.
– Где и когда? – спросил Бимов, но бармен замялся, выразительно поглядывая на чиновника. – Это мой человек, говори.
– Здесь в два часа.
– Подготовь отдельный кабинет, – Бимов равнодушно бросил деньги на стойку и повернулся к Айеру. – Видел? Наверняка один из директоров твоего департамента. Приползет ко мне на коленях и будет пачку денег в зубах держать. А ты, козявка, и глаз на него при встрече не посмеешь поднять. Ха!
– Да, ну и масштабы у тебя…
– Имей в виду, Айер! – Бимов доверительно наклонился над стаканом. – Ты узнал многовато для чиновника твоего класса.
– Да, я, конечно, понимаю…
– Я, твой друг, это верно, но у «ловцов» свои интересы, а у «быков» – свои. Антиквары – люди ревнивые, особенно когда речь идет об их коллекциях.
– Еще бы… В их положении, – Айер расстегнул ворот.
– А еще посмотрел я на твою у-умную голову и подумал: а не хранится ли в ней нечто эдакое, историческое…
– Ой, – сказал Айер и схватился за голову. – Ты забыл, что мы в одном дворе росли.
– Да, верно, но все-таки. Может, ты рыбу ловил в детстве? Или в море купался?
– Что ты, что ты, помилуй, да я даже не знаю, что это такое, я пойду, пожалуй…
– Иди, иди, дорогой, и держи язык за зубами, – ухмыльнулся Бимов и добавил в спину: – Козявка! Со мной он захотел работать.
2Переговоры происходили в небольшой полутемной комнате. С одной стороны обширного стола горой возвышался «бык» – толстый пожилой гражданин в полумаске, с другой – Бимов с нервным худым типом.
– Мне рекомендовали вас как лучшего «ловца», – сказал «бык» глухо, с одышкой.
– Гм, гм, – многозначительно ответил Бимов и с достоинством кивнул на соседа. – Мой консультант, в прошлом – известный ученый, врач и психолог. Зовите его Реклю.
– Мои телохранители, – представил «бык». – Не знаю, с чего начать…
– Начните с начала, – посоветовал Бимов. – Что навело вас на образ?
– Я разбирал семейные архивы и нашел личный дневник своего прадедушки, написанный чернилами на бумаге. День за днем он записывал там свои мысли, впечатления. Самые приятные воспоминания относятся к тому времени, когда он был очень молод и жил в сельской местности…
– Продолжайте, мы слушаем.
– Меня особенно заинтересовала одна запись. Он испытывал тогда НЕЧТО и считал себя счастливейшим человеком. И позже он часто возвращался в своих воспоминаниях к этому периоду. Но, признаюсь, я в этой записи не понял ни слова. Он испытывает наслаждение, но от чего, как?
– Цитату, пожалуйста!
«Бык» положил на стол диктофон, и механический голос переводчика с рукописного текста монотонно забубнил:
– Сегодня утром я бродил по цветущему лугу и сочинял стихи. О, боже, как я счастлив (восклицательный знак). Я еще так молод (восклицательный знак). Цветы поворачивали ко мне свои прекрасные головки, заглядывая в глаза. Роса разноцветными искрами сверкала на их лепестках. Я был весь мокрый от росы. Мне дышалось легко и свободно. Я срывал цветы и вдыхал их чудесный аромат. Стихи сами приходили мне в голову, складывались в строфы. На влажном камне я увидел маленького лягушонка, и мне показалось, что он рад мне… (далее неразборчиво, не поддается переводу), – запись закончилась.
– Как, и это все? – воскликнул Реклю, а Бимов озабоченно забарабанил пальцами.
– Да, к сожалению, – виновато сказал «бык». – Я могу дать вам сам дневник…
– Время события?
«Бык» назвал дату двухсотлетней давности.
– Место события?
– Совершенно неясно, начало дневника отсутствует.
– Вы ставите перед нами непосильную задачу!
– Надеюсь на ваш опыт.
– Предварительные исследования потребуют больших затрат!
– Сколько? – поинтересовался «бык».
– Пятьсот тысяч!
«Бык» сделал движение, словно чуть не упал со стула:
– Вы требуете слишком много.
Сговорились на трехстах. «Ловцы» получили задаток. Когда друзья остались одни, Бимов со смехом толкнул Реклю:
– А знаешь, бармен ошибся, он оценил «быка» в двести!
Реклю недовольно поморщился:
– Но и «бык» попался темный. Что касается семейных дел, то… «бык» потребует доказательств, а где мы найдем оригинал, скорее всего придется моделировать…
– Что-нибудь придумаем, – отмахнулся Бимов, сгребая деньги. – Запомни ключевые слова: луг, цветы, роса, сочинять стихи, лягушонок. Все?
– Я, конечно, посмотрю в нашей картотеке, но – гиблое дело…
– Не разводи нюни, интеллигент! – на Бимова снизошло вдохновение. Итак, составим план действий. Для начала разделимся. Я займусь понятиями: цветы, луг, аромат, роса. Буду искать место. А ты будешь искать стихи и облик животного. Если мне не изменяет память, то «стихи» связаны с бумажными книгами, а значит – с архивами. Там же найдешь сведения о животном.
Обговорив подробности, друзья разошлись.
– Ну, как место? – спросил Реклю.
– Как тебе сказать, – замялся Бимов. – Я нашел место, где цветы находились в естественных условиях и в изобилии. Но это… кладбище!
– Что-что? – у Реклю глаза полезли на лоб.
– Обычное, сельское, всеми забытое кладбище. Там и были цветы.
– Ты их привез?
– Конечно! – сказал Бимов, доставая из футляра букет.
– Но они же – бумажные!
– Ну и что?
– Я что-то не слышал, чтобы книги печатали на цветах!
– Но если вдуматься, то в этой истории цветы, стихи и книги связаны. Прадедушка сочинял стихи, рвал цветы, а стихи хранились в книгах. Логично?
– Для «быка» во всяком случае, – Реклю попробовал понюхать цветок. – Но он ничем не пахнет, только пылью!
– Да запах от старости повыветрился. Придется восстанавливать. Я узнал, что лет сто назад одеколоны назывались сортами цветов. Например, «Тюльпан», «Гвоздика», «Астра». Если самих цветов не найти, то найдем одеколоны, вот и запах!
– Ну, ладно, второй элемент есть. А как насчет росы?
– С росой еще проще. Я узнал, что роса – это капельки воды, выступающие на цветах.
– Он писал «сверкает», «разноцветная».
– Сделаем так, что засверкает! У меня все. А что у тебя?
– Начнем с животного. Посмотри на этот рисунок. Это здание называется «теремок», а вот это животное – лягушка.
– В дневнике сказано «лягушонок»! – стал придираться Бимов.
– Разница здесь, по-моему, в том, что лягушка – женского пола, а лягушонок – мужского. Как это выражается внешне, не имею представления, а «бык» и подавно не разберется!
– Ну, ладно, сойдет, – согласился Бимов. Во всяком случае, мы ясно представляем себе облик и размер животного по отношению к зданию. Ну и гадость! И как такое может нравиться? Что у тебя дальше?
– Стихи, тут дело хуже. Мне удалось выяснить, что стихи – особый вид изложения, когда информация подавалась в особо сгруппированном виде. Удалось найти образцы.
– В чем же дело?
– Загвоздка в том, что дед сам сочинял стихи, помнишь? Хочет того же и «бык». А писание стихов, судя по всему, процесс сложный и индивидуальный, через запись его не передать.
– Что предлагаешь? – нахмурился Бимов.
– Исследуя стихи, я установил, что особую роль в них играли ритм и цикличность подачи информации. Их мы и зададим «быку», остальное – его дело. Считаю, что этого достаточно.
– Ну, если ты так считаешь, то я – пас, согласился Бимов. – Итак, мы имеем все компоненты для моделирования.
– Так-то оно так, да только «бык» потребует оригинал – «цветущий луг», чтобы его уничтожить, «цветы», чтобы их сорвать. Я не вижу выхода! признался Реклю.
– Друг, ты меня еще не знаешь! Да, «бык» потребует оригинал – луг или голову, которая этот луг будет помнить.
– Так где же искать теперь эту голову? – удивился Реклю.
– Ты помнишь Холкина, спившегося художника, услугами которого я не раз пользовался? Парень обладает одним достоинством: ярким воображением.
– Ты хочешь использовать его как резонатор?
– Сначала мы смоделируем ситуацию, потом пропустим ее через Холкина, чтобы он хорошенечко в нее вник. А «быку» представим его как очевидца, который рвал в молодости цветы на лугу. Ты, когда будешь его зондировать, возьмешь с поверхности памяти, то есть нашу модель, доведенную Холкиным до блеска. Что скажешь?
– Скажу, что ты – гений!
– По этому поводу надо выпить! – заявил Бимов.
После того как друзья опорожнили бутылку, на Реклю, как обычно, нашла меланхолия:
– Тебе не кажется, Бимов, что мы – жулики?
– Не кажется, – честно признался тот. – Неужели ты думаешь, что на свете остался хоть один человек, который помнит, что значит рвать цветы на лугу или сочинять стихи?
– Я не об этом. Я о моральной стороне дела.
– Ах, о моральной! Эк, тебя развезло, интеллигент, – Бимов огорчился. Что касается морали, то мне кажется, что мы с тобой – великие люди, занятые благородным трудом. Мы сохраняем для потомков бесценные крупицы прошлого, почти утраченные, его запахи, его цвета и голоса. И дело не в «быке», наша запись рано или поздно всплывет, станет эталоном. По ней люди будут помнить, что значит гулять по цветущему лугу, рвать цветы, сочинять стихи…
– Да уж, узнают, – ухмыльнулся в рюмку Реклю.
– Пошел вон! – услышал Реклю и удивленно закрутил головой, не находя хозяина.
– Я, собственно, с заказом… Тут было не заперто…
– Пошел вон, – снова прозвучало с нажимом, и Реклю заметил пустые подрамники. «У него, наверное, творческий кризис», – решил он, но обратного пути не было, и он сел на одинокий стул.
– Я кому сказал? – вновь раздался зычный голос, и появился его обладатель, маленький человечек.
– Я вот шел мимо, смотрю: открыто, дай, думаю, зайду, – врал напропалую Реклю, чтобы не слышать трубного голоса хозяина. – Дело в том, что имею склонность…
– К чужим квартирам?
– К вашему таланту. В последнее время вы не выставлялись, вот я и думаю: не заболел ли наш славный живописец?
– Все! Кончился живописец. Офи-ци-ально! – проговорил Холкин, а Реклю стал медленно понимать, что тот пал жертвой нового закона «О защите творчества».
– Карантин! Так что прошу выметаться и не бередить мне душу!
– Понимаю, – Реклю стал действительно понимать, что заготовленное предложение о заказе прозвучало не к месту. – Я, собственно, пришел выразить свою солидарность… в душе.
– Что в душе?
– В душе я тоже художник, а душа болит, как и у вас…
– Ну что же, поговорим по душам. Может быть, ты и бутылку принес? Для души?
– Ага, – Реклю полез в портфель, мысленно благословляя предусмотрительность Бимова, который вручил ему насильно бутылку: «Это вам для большей художественности».
– Ну, давай, говори, я слушаю, – сказал подобревший художник.
– Мне очень нравится ваша картина!
– Так. Это какая?
– Это… Сейчас вспомню. «Экзальтация потребления»! – соврал Реклю и сам удивился своему воображению.
– Так. Не помню. Но имя красивое. Если напишу когда-нибудь, так и назову. А пока, извини, друг, я только в душе и пишу. Вот хожу, смотрю и пишу мысленно, черными красками.
– Это ничего. Я так всю жизнь пишу, успокоил художника Реклю. – Можно и так жить.
– Это тебе – ничего, а мне – что! – обиделся Холкин. – Как тебя звать? Ну и имя у тебя собачье! Так вот, Реклю, с той самой поры, как стала посещать меня мировая скорбь, художник я никудышный. Но подумал я, что делал какую-никакую работу в области духа, занимал нишу. Не в смысле брать, а в смысле давать. А сейчас из-за этого запрета на творчество я ее оставил. И забьется в эту нишу какая-нибудь тварь, еще хуже, чем я. Ты как думаешь?
– Непременно забьется!
– Так врт, Реклю, и возникло у меня вдруг чувство ответственности за свое предназначение и место. Пусть они придут ко мне и докажут, что тот, кто меня заменит, будет лучше меня, тогда я и сам уйду! А так, как они, нель-зя!
– Нель-зя! – повторил Реклю и удивленно оглянулся. – Где это я? Что нельзя? Пустая мастерская, всклокоченный художник. Все вспомнил.
– Я, собственно, вас выручить пришел, предложить работу. Мне душа ваша нужна, а не руки.
– Ты, что же, черт какой или Мефистофель?
– Нет, не черт я. У меня конкретная работа. Допустим, я имею все элементы картины, а как соединить их, не знаю. А вам это подскажет ваша интуиция.
– А как же запрет на творчество?
– Вам же запретили писать, а переживать как художнику не запретили? Вы просто прочувствуете то, что мы вам предложим. А потом снимем как сон или грезу. Разве это запрещается?
– А подвоха никакого не будет?
– Нет, все честно. И кому какое дело, что вам пригрезится?
– И закончится моя немота? Они думают, что наказали меня немотой, заткнули рот и связали руки? А душа сама скажет, верно?
– Верно-верно! Мы с ними поквитаемся! Вот подпишите здесь, – Реклю торопливо совал бумажку. – Здесь написано, что на риск вы согласны, а мы вам платим…
– Так вы утверждаете, что рвали цветы на лугу? – «бык» недовольно разглядывал художника.
– Как сейчас помню. Идешь, бывало, а они… – невнятно сказал Холкин, раскачиваясь. – Так и кишат, так и кишат… Ик!
– А почему он пьян? – обернулся «бык» к Бимову.
– Для активизации памяти, – не растерялся тот. – А врет он или нет, покажет зондирование – вещь объективная.
– Идешь, бывало, – продолжал делиться воспоминаниями Холкин, – смотришь, а она сидит, эта гадость, забыл как звать… Ик! Скользкая такая, пучеглазая и квакает. Тьфу!
– О чем это он? – не понял «бык». Но Бимов лишь многозначительно развел руками: кто знает?
– А, профессор, привет! – радостно обратился Холкин к появившемуся в дверях Реклю.
Но тот, к удивлению художника, не ответил на его приветствие и медленно обвел всех взглядом: – Кто здесь донор?
Вокруг Холкина мгновенно образовалась пустота, он удивленно оглянулся и пошатнулся.
Реклю медленно подошел к художнику и мягко взял его за руку, ласково заглянул в глаза: – Пойдемте за мной, – и увел за дверь.
Томительное ожидание прервал стук двери, вышел Холкин, обвел всех пустым, бессмысленным взором и сказал: – Привет! Ква-ква. Ик!
– Что это с ним? – спросил «бык», который ни разу не видел прозондированных.
– Его память сейчас совершенно пуста, как у младенца, – объяснил Бимов, испытывая непривычную неловкость.
– Ах, вот оно что! – понял «бык» и обратился к одному из своих телохранителей. Проводи пожилого человека… как мы договорились.
Тот поправил под мышкой пистолет и развязной походкой вышел вслед за Холкиным.
Появился Реклю и объявил: – Прекрасная запись! Красочность и достоверность. Все как у прадедушки.
Он выразительно посмотрел на Бимова и обратился к «быку»:
– Первый просмотр обычно сложен в психологическом плане. Не лучше ли посмотреть вначале кому-нибудь?
– Нет, нет, – сказал «бык», ревниво оглядываясь. – Я первый!
Он снял полумаску, открыв бледное помятое лицо чиновника. Подошел к двери, перешагнул порог и…
…Он шел по цветущему лугу, который бумажно шелестел у него под ногами. Цветы поворачивали к нему свои прекрасные аляповато раскрашенные головки. На их лепестках ярко светилась роса, сделанная из люминофорной нитрокраски. Ему дышалось легко и свободно. Он вдыхал чудесный острый запах одеколона «Тюльпан». Вот послышался невидимый метроном, и в воздухе раздалось что-то певуче-надрывное: – Бу-бу! Бу-бу-бу-бу…
«Стихи», – догадался он и принялся протяжно повторять; «Бу-бу! Бу-бу-бу…». На влажном камне он увидел маленького лягушонка величиной с письменный стол.
– Привет! – сказал лягушонок. – Ква-ква. Ик!
«Бык» погладил его по голове:
– Ты ведь рад мне, не так ли?
– Как тебе сказать? – неопределенно сказал тот голосом Холкина, потом спросил:-А зачем, собственно, ты меня убил? Так нельзя!
– Так надо, – ласково ответил «бык» и пошел дальше.
Он был счастлив.
