Текст книги "Охота на кентавра (сборник)"

Автор книги: Виктор Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Зеленый дом

Колонна уходила от преследования, путая следы, блуждая меж низких, срезанных холмов. Буря тяжелой поступью шла по пятам.

Километровые пылевые столбы шагали позади, оранжевые молнии змеились по ним, сбегая вниз. Песок уже начинал течь под гусеницами и колесами, а противосолевые стальные щиты тихонько позванивали от ударов первых летучих песчинок и крупинок соли.

В голове колонны, трамбуя песок широкими гусеницами и ведя всех на прицепе, шел Большой Папа. За ним, неловко переваливаясь с боку на бок, увязая в песке маленькими колесами, ковыляла Добрая Матушка. Третьим следовал Длинный Брат, единственная рука его как всегда грозила небу. Далее, сцепившись, друг за другом, двигались остальные – невероятная мешанина средств передвижения, начиная с роскошных лимузинов, давно утративших способность к движению, и кончая деревянными повозками-волокушами, крытыми холстом. Последним был фургон Лежли, фургон неизвестного цвета, в котором обитал Грех.

Сам Лежли, мужчина средних лет, заросший щетиной, одиноко торчал на ступеньках фургона. Грех не пускал его внутрь, и Лежли приходилось жить на трех ступеньках. Горячий ветер с режущим песком давно загнал всех людей в глубину железных коробок, лишь Лежли, замотанный тряпкой по самую макушку, отворачивал от него лицо и прятал глаза. Когда-то он был ткачом, но давно бросил это занятие и стал позором и проклятием общины. Лежли ни за что на свете не хотел отказаться от своего греха, обитающего в фургоне неизвестного цвета, и этим приносил всем несчастье.

И сейчас вместе с бурей их преследовали «ушедшие». Лежли иногда поднимал голову, осматривая сумрачный горизонт и небо, прозрачное перед бурей. Сегодня «ушедшие» напали на них сверху, и они едва отбились. Длинный Брат отогнал их своим громом и единственной рукой. Потом буря встала за ними, и частокол молний укрыл общину. Но надолго ли?

Впереди, над пологими холмами, в пепельной дымке появилась темная полоса. Лежли понял, куда их ведет Большой Папа. Там кончалось плато, по которому они двигались, и начиналась материковая плита. Скальная порода ее была изъедена и разломана. В одной из гигантских трещин, по которым стекают песчаные реки, капитан решил укрыть колонну. «Ушедшие» не найдут их там, но буря…

Лежли вздохнул. Если буря застанет их в трещине, то песчаная река повернет вспять и их засыплет, затянет песком. Капитан боится «ушедших» больше, чем бури. Кто знает, может быть, он и прав. Буря, во всяком случае, привычнее, чем «ушедшие», которые вернулись на Землю через сотни лет. Подумав об этом, Лежли оглянулся на пылевые столбы, одетые в молнии.

Когда буря миновала их, а жара спала, обитатели колонны стали подавать признаки жизни. Лежли наблюдал, как открываются люки и дверцы, как появляются люди, сонные и сердитые. Они отгребали песок, откапывая свои «дома», веревками привязывали их к скале, чтобы не «уплыть» обратно на плато. Из Большого Папы – гигантского вездехода – вылез Капитан, седой старик, всегда державшийся неестест венно прямо, и пошел идоль колонны, осмат ривая ее и здороваясь с людьми. Лежли знал, что Капитан не дойдет до него, но ждал, готовясь заговорить.

Настало время ужина, люди, захватив с собой чашки, спешили к Доброй Матушке. Она довольно пыхтела, готовая выдать пищу-хлерровую похлебку. Тысячи лепестков ее были раскрыты и трепетали, по стеклянным трубкам в бурой жиже бежали пузырьки. Теплый запах похлебки поплыл над колонной, послышались веселые голоса.

Лежли не торопился, похлебку ему выдадут последнему. Так решил Капитан, и все были согласны. Последние порции часто были несъедобными, но Лежли не жаловался. Все были так озлоблены на него за Грех, что могли просто бросить его в пустыне вместе с его фургоном, После ужина, как обычно, вся община собралась возле Большого Папы. Наступил вечер, камни и песок быстро отдавали тепло, стремительный сухой холод падал с неба, казалось, белые звезды роняют свое ледяное дыхание на землю. Люди прижимались к огромному капоту Папы, он был всегда теплым, даже в самую холодную ночь. Матушка засыпала, трубки ее подернулись пленкой, лепестки сложились. Она съежилась, примолкла. Люди говорили об «ушедших», которые вернулись.

– Они ушли давно. Так давно, что этого не помнят даже самые древние старики, – говорил нараспев Капитан. – Они ушли на небо, оторвавшись от Земли, и были наказаны. Все видели их сегодня, они железные и пустые внутри. Руки у них превратились в рычаги, глаза – в стеклянные шары, а внутренности сгорели от желания и гордыни. Они словно тени, одетые в железо. Как иначе они могли бы летать?

– Выходит, после смерти и мы превратимся в «ушедших»? – спросил, кашляя, Уштли.

Ему никто не ответил.

– Предки завещали нам оставаться такими, как они, людьми из мяса и крови, и не отрываться от Земли, – продолжал Капитан.

– А что хотят от нас «ушедшие»? – прервал его опять Уштли. Но на него никто не рассердился. Все знали, что он скоро умрет.

– Этого не знает никто. Впрочем, я думаю, что для покрывших себя позором или согрешивших естественно желание запятнать и других. – ответил Капитан, и все обернулись к Лежли. – Мы твердо знаем, что хотим: жить как живем, оставаясь людьми на Земле. А с предателями, бросившими ее в трудное время, не хотим иметь ничего общего!

– Сверху, наверное, далеко видно, – сказал мечтательно Уштли. – Когда мой труп высохнет в песке, разве моя тень не поднимется вверх? Или кости удержат ее? Я хотел бы посмотреть на мир сверху. Где кончается Земля?

– Земля словно огромная чаша, круглые края которой поднимаются высоко к небу, – объяснил Капитан, указывая туда, где звезды скрывались за материковыми горами. – Поэтому еще никому не удавалось заглянуть через ее край. Чаша Земли плавает в океане хлерра, а он налит в другую, еще большую чашу. И так далее, без конца.

Капитан говорил об этом каждый вечер, и всегда его слова вызывали оживление слушателей, никогда не евших досыта. Лишь Уштли остался спокойным:

– Выходит, богатство прямо у нас под ногами? Нужно лишь пробить скорлупу Земли?

– А в эту чашу, по стенам которой мы ползаем и живем, – продолжал Капитан, – налит воздух и ветер, и бури с молниями, жар и холод, ночь и звезды, на которых укрылись «ушедшие».

Люди обратили к звездам красные, изъеденные солью глаза, и Лежли подумал, что сегодня им приснится счастливый сон: океан хлерровой похлебки. Он ждал, когда они разойдутся, чтобы вернуться к своему Греху.

Площадка перед Папой пустела, люди уходили в темноту. Лежли встал, но неожиданно Капитан остановил его.

– Ты знаешь, Лежли, что многие хотели бы избавиться от тебя и твоего фургона, – говорил Капитан, и Лежли, как всегда, казалось, что движутся лишь его губы, а лицо неподвижно как маска. – Я против этого, потому что ты такой же человек, как и мы, а нас осталось мало. Нам сегодня повезло: мы отбились и буря прошла стороной. Не испорти этого, не насылай на нас невезение. Сегодня не нужно ходить в фургон. Я тебя предупредил.

Лежли знал, что пойдет, но согласно кивал, глядя под ноги. Это или нечто подобное Капитан говорил ему каждый вечер, поэтому слова мало значили. Важен был ритуал, просто Капитан должен был предупреждать, а Лежли выслушивать, от этого людям спокойней засыпалось.

Лежли давно свыкся с ролью отщепенца, именем которого пугают детей. В конце концов, быть падшим человеком – это способ зарабатывать порцию похлебки. Не осознаваемые ими законы, формировавшие племя, неумолимо требовали выделения полюсов-символов. И Лежли выпало оказаться одним из них, противоположным Капитану. Сознание общины приходило в движение и подобно электролиту невидимо текло от одного из них к другому, а затем обратно, и так без конца…

Подходя к своему дому, он услышал скрип песка и кашель. Уштли одиноко бродил вокруг фургона, трогая его руками. Это было неприятно Лежли.

– Я к тебе в гости, – начал смущенно Уштли. – Удивлен? А когда-то мы были друзьями. Кхе-кхе. Проклятая сухость высосала из меня влагу, кровь во мне стала густой и медленной, а дыхание застревает в горле. Все считают, что я скоро умру. А ты как думаешь?

Лежли подавленно молчал. Он говорил так редко, что начать разговор стоило для него больших усилий.

– Молчишь? А когда-то был языкастым. И я был другим, сильным и веселым. В молодости все было иначе. Помнишь, как бегали к девочкам? Куда все девалось? Час мой близок, но, как назло, меня стали одолевать вопросы. Мне страшно, что я умру, не узнав всего, что мог бы узнать. Понимаешь? Давай сядем.

Они сели друг против друга: Лежли на ступень, Уилли – на песок. Когда Уштли кашлял, тело его раскачивалось в темноте.

– Я пришел к тебе, как к старому другу, с просьбой, – говорил Уштли. Покажи мне твой Грех! Терять мне нечего. Пусти меня в Фургон!

Лежли был потрясен, за многие годы это был первый человек, который не боялся Фургона.

– Нет, невозможно, – Лежли затряс головой. – Я не могу тебе объяснить, но так делать нельзя.

– Я прошу тебя перед смертью, Лежли. Новые несчастья мне уже не повредят, я никому не расскажу, что был у тебя. Я должен узнать и испытать это. На двери Фургона нарисованы знаки, которые я часто видел в молодости. И цвет этот я помню, это цвет молодости.

Лежли отрицательно качал головой, бормотал невнятно: – Не проси меня, я не могу…

– Жалеешь? – всхлипнул вдруг Уштли, п его руки схватили Лежли из темноты. – Что ты там прячешь? Отвечай! Нашу молодость? Выпусти ее, открой дверь! Она и мне принадлежит…

Они боролись стоя, потом Лежли оторвал от себя Уштли и оттолкнул его. Тот упал, закашлялся и долго не мог подняться. Лежли пожалел его. Наконец Уштли встал на ноги и прохрипел: – Ты отказал другу в его последний час? Будь же ты проклят!

Слушая, как в ночи затихают шаги друга, Лежли подумал, что нужно было бы объяснить Уштли, все рассказать ему. Но как объяснить другому то, что и сам не понимаешь? И не понимает никто. Этих знаков на дверях уже никто не может прочесть, а неизвестного цвета не существует в природе.

Лежли снял одежду. Там, куда он идет, она не нужна. Поднялся на три ступеньки, толкнул дверцу, шагнул и… вышел в другом мире.

Винтолет «ушедших», еще недавно пожиравший пространство над красными песками, лежал на боку, смятые лопасти его глубоко уходили в почву. Двое людей в скафандрах сидели, опираясь на него спинами, смятые шлемы валялись в стороне. Потрескивание сгоревшего и остывающего металла давно уступило место вкрадчивому шелесту песка.

– Люк уже не закрывается, – сказал один, с пожилым усталым лицом. Он обернулся и смотрел, как песчинки тонкой и неизменной струйкой проникают в машину. – Через сутки нашего летуна затянет всего!

– Ну и пусть, – пробормотал второй, помоложе, именовавшийся Пилотом Спасателей.

Он смотрел в ту сторону, куда ушла гроза. Там стояла стена мрака.

– Подумать только, Что я, Наблюдатель Спасательного отряда 340, наблюдаю его конец и спасти его не могу. Ноги болят?

– Болят, – невнятно ответил Пилот. Буря еще жила у горизонта, то затаиваясь, то освещаясь изнутри. Всполохи бежали складками по небу. – Я все жду, когда появится радуга. Бывает радуга при сухой грозе?

– Не знаю, может быть. Лучи отклоняются в пылевом облаке под другим углом.

– Гроза без радуги, исход бури без облегчения. Ритуал дождя, а не дождь. Вот только молнии бьют по-настоящему!

– Ты думаешь, что в нас молния попала?

– В миллион вольт! Иначе как объяснить, что наша защита не выдержала?

– Есть у меня одна мысль. Вот посмотри, старик провел рукой по черному боку, и под ладонью сверкнул металл. – Видишь? Мне кажется, что в воздухе нас просто тряхнуло и «закоптило», а все повреждения мы получили уже при падении.

– Ну и что?

– Молния изуродовала бы нас еще в возДухе.

– Какая для нас сейчас разница?

– Это важно. Я думаю, что причина аварии – короткое замыкание в силовом блоке, ведь мы лишились всего и мгновенно, даже связи. А причина замыкания толчок, который мы с тобой ясно ощутили. Толчок же был связан с той колонной, над которой мы пролетали тогда.

– Проклятые жестянки! – Пилот скрипнул зубами. – Причина аварии – это ты. Я уже собирался сжечь эти железки аннигилятором, а ты не разрешил.

– Постой, а это мысль. Фотография колонны должна остаться, – и старик полез в чрево машины.

Юноша подполз к люку и в задумчивости подставил ладонь под струйку песка, которая текла через железную грань. Ладонь скоро наполнилась, он выбросил песок наружу, подставил снова. «Как странно, – подумал он. Несколько часов назад эта машина, само совершенство, сам грозный бог, пожирала небо. Сверху любой песчаный холм казался величиной с монету, и в каждом – мириады песчинок. A сейчас каждая вдруг обрела свой вес и, наполняя машину, убивает ее. Вот оно – возмездие за гордость. Сейчас песок своего не упустит. А все из-за одного короткого замыкания, которое поменяло местами небо и землю…»

– Вот смотри, – Наблюдатель, сияя от радости, появился в люке с пачкой снимков. – Ты по-прежнему уверен, что мы имеем дело с колонной роботов?

– Мне плевать! Кто бы там ни был. Я поклялся, что найду их и сожгу. Если, конечно, выберусь отсюда…

– Не торопись. На снимке ясно видно: первым в колонне движется атомоход, который когда-то сделали для Меркурия, – он практически вечен. За ним следует хлорелловая фабрика. Если она еще способна извлекать воду из воздуха, то едой они обеспечены…

– Кто они?

– Да не нужна роботам хлорелловая фабрика, не станут они ее таскать!

– А ты не допускаешь мысли, что роботы могут воображать себя людьми? Даже забыть вообще, что они – роботы?

– Что?

– На снимках видны люди, хоть один человек?

– Нет. Они попрятались. Вот только в конце колонны…

– Ах, попрятались! Дай-ка сюда, – Пилот взял снимки из рук Наблюдателя, разорвал их и выбросил. – Во всех учебниках истории написано, что последние переселенцы покинули Землю триста лет назад! Я не собираюсь исправлять историю.

– Но мы же Спасатели! Нас не зря сюда послали.

– Спасать я буду, если увижу, кого нужно спасать. А пока эта колонна для меня – груда утиля. По Конвенции беглые роботы теряют все права, то есть считаются металлоломом.

– Может быть, ты изменишь свое мнение, когда узнаешь, что движется третьим в колонне? Я долго не мог понять. А это была… зенитка!

– А это еще что такое?

– Примитивное оружие. Осталось от древних войн. Принцип его действия в том, что в летательные аппараты бросаются капсулы, начиненные взрывчаткой.

– И ты думаешь, что нас могли сбить из зенитки?

– Нам не повезло. Во-первых, защита просто не распознала опасность, во-вторых, в силовом блоке оказался слабый узел. Он бы все равно вышел из строя, но чуть позже…

– Я внимательно слушаю. Что дальше?

– А дальше то, что роботы не стали бы стрелять в людей. Первый закон робототехники еще никто не отменял.

– А люди могут? Измученные, голодные, страдающие от жажды, блуждающие в пустыне, могут? Вместо того чтобы броситься на шею своим спасителям, стреляют в них?

– Да, действительно, странно. – старик поднялся, опираясь рукой па лопасть винта, и посмотрел на закатное солнце. – Непонятный мир. Что я могу сказать? Как все объяснить? Мы разучились понимать друг друга. Триста лет с ними не было связи. Нам нужно еще найти нечто общее с ними, точку соприкосновения, В этом я вижу задачу спасательного отряда 340.

– А я в том, чтобы их сжечь! А если хочешь точку, то прошу… – юноша обвел рукой горизонт, размытый грозой, – можешь начинать свои поиски!

– Я тебя не убедил?

– Нисколько! Все, что ты говорил, – это ничем не подтвержденные гипотезы. И обсуждать их я не расположен.

– Ты так раздражен, ноги болят?

Юноша не ответил. Солнце уже садилось.

Тени людей дотянулись до подножия холма.

– Ты высказал одну неплохую МЫСЛь: нужно двигаться, – сказал вдруг старик.

– Что? Ты с ума сошел! Покинуть машину?

– К утру она окажется под песком, а мы – на солнцепеке. За ночь мы успеем пройти километров двадцать.

– Но куда?

– Хотя бы в сторону материковой плиты. Может быть, там можно будет укрыться.

– Нас будут искать по винтолету.

– Рация в нем молчит. К утру даже магнитометры звездолета не найдут нашего летуна под слоем песка. А наши аварийные рации – всегда с нами. Нам все равно: идти или стоять. Но стоять невыносимо, значит – пойдем, нужно только захватить воду.

– Но мои ноги. Ты не забыл?

– Я помогу.

– Тебе будет тяжело.

– Пусть.

– Может быть. Ну хорошо. Наверное, ты прав. Пошли.

Ночь сменила вечер, они шли по звездам.

Винтолет превратился в неясную тень, на которую они вначале оглядывались, потом утонул в ночи. Молчание становилось невыносимым, юноша все тяжелее повисал на плече у старика.

– Скажи что-нибудь, старина.

– Мне не до разговоров.

– Я знаю, ты сердишься, считаешь, что я глуп и упрям. Позволь я объясню тебе. Они таскают с собой вездеход, фабрику и зенитку, но это просто механический атавизм роботов. Собрали все механизмы – они их любят – и тащат с собой. Почему стреляли? Не разобрались, приняли за других роботов. Молчишь?

– Слушаю.

– Почему они вообще двигаются колонной? Играют. Воображают себя людьми и совершают ритуальное действо: последние люди на Земле. Что скажешь?

– То, что я устал.

– Неужели ты не видишь? Трагедия здесь давно закончилась, а продолжается фарс, банальность. Здесь все фальшиво: дождь, гроза…

– А мы с тобой?

– Что?

– Давай отдохнем.

Они сели на песок. Яркий свет звезд заключал их, казалось, в одно целое.

Лежли не помнил, сколько пробыл в ином мире, но когда вернулся, ЗвеЗДЫ уже поблекли и скудный свет утра сочился по сглаженным вершинам. Вся община ожидала его, расположившись вокруг фургона. Испытывая стыд, Лежли оделся.

– Мы предупреждали тебя, – заговорил Капитан: казалось, сам дух племени витает над ним. – Ты снова был в своем фургоне, виделся с Грехом и наслал на нас несчастье. За это время успели умереть Уштли и еще один старик. Это твоя вина!

Капитан указал на два бугорка, которые появились у фургона, и толпа зашумела.

– Мы уходим дальше. Может быть, дойдем до края земной чаши. Тебя мы оставляем здесь и выделяем тебе еды, сколько можем.

– От себя вы не уйдете, – сказал Лежли хрипло, но не знал, услышал ли кто-нибудь его. Люди торопились разойтись. Сидя на ступеньках, он смотрел, как колонна уходит и сумрак колеблет, размывает и поглощает ее.

Вскоре он остался один. С ним был лишь его фургон, два бугорка, три порции похлебки: его, Уштли, старика. Да, его сородичам нельзя было отказать в благородстве, они действительно выделили ему еды, сколько смогли.

И не их вина, что все так получилось. Просто они боятся неизвестного и называют его грехом. Но оно всегда должно быть, в нем заключено будущее. «От себя вы не уйдете, а уйдете, так вернетесь, – сказал он себе. – А если не вернетесь, то найдете себе нового Лежли с фургоном неизвестного цвета».

В задумчивости он обошел вокруг фургона зеленого цвета. Потом разделся, поднялся по ступеням и толкнул дверь, на которой забытыми знаками было написано: «Однопрограммный фантоматор. Аттракцион: прогулка по лесу. Вход: пять монет». Шагнул и оказался на Опушке Леса. Он поднял голову, и по его лицу, по голому телу и Листьям забарабанил, потек и заскользил теплый и ласковый, сладостный и греховный Дождь, Дождь, Дождь…

– Как ты думаешь, старик, найдут нас?

– Не знаю. Что-то часто мы с тобой стали отдыхать.

– Меня занимает мысль: как могло так получиться, что при всем нашем могуществе мы оказались такими уязвимыми? Наша жизнь висела на одном контакте. Стоило ему сгореть, и – какая банальность! – мы зарылись носом в песок. Одна лишь нить удерживала нас, а мы воображали себя Покорителями. Что скажешь?

– Трудный вопрос. Скажу, что раньше здесь, на Земле, нитей, о которых ты начал разговор, было много. Каждый листик или травинка – это нить, лужица – нить, облачко – нить, горсть земли – тоже нить. Если они рвались, то восстанавливались сами, их гибкость создавала запас прочности. Сейчас осталась одна, как ты говоришь, в силовом блоке, но и та оборвалась…

– Но мы не просто рвали, а еще создавали.

– Да, верно. Но все меньше и большей ценой. Наша технология устроена так, что за одну техническую нить приходится платить десятком естественных. Наша цивилизация похожа на азартного игрока, который знает лишь одну стратегию: весь полученный выигрыш он снова ставит на кон и идет ва-банк. В конце концов получилось так. что повышать ставку мы больше не можем, ибо в оборот пущено все, что можно, а выйти из игры, сказать «пас» невозможно, так как это означает крушение.

– Чушь какая-то!

– Ты спрашиваешь, куда девались связи? Я ответил: мы их азартно проиграли.

– Все гораздо проще, старик. Нам просто не повезло, мы попали в обычную аварию, а это еще не конец света. Пошли, я попробую идти сам, мы еще не последние люди на Земле.

– Я все думаю, – юноша пытался своим голосом заглушить мерный шелест песка под ногами. – Ты сказал: «запас прочности» и мои ноги: «Гибкость» – а у меня колени не сгибаются.

– Опирайся на меня. Ноги мы твои вылечим. Самое смешное в том, что каждая из них – маленькая копия земли, свои связи они восстановят, а вот с Землей – похуже.

– Идти, шагать, ступать… Казалось, какая банальность, какая элементарная вещь…

– Нам придется заново научиться делать самые банальные вещи, например, ходить по Земле. Тебе трудно, потому что ты только учишься ходить.

– Ты – сумасшедший! Вместо того чтобы сидеть на пенсии, попросился на Землю. А здесь заговорил иносказаниями.

– После того как мы оторвались от Земли, многие слова стали утрачивать смысл, превратились в игру, цель которой забыта. Вот я и решил здесь, на Земле, оживить ускользающее значение, узнать изначальный смысл…

– Ну и как, оживил?

– Ты сам оживил. Узнал, что значит слово «ходить»…

– Чтоб тебя… – юноша споткнулся и навалился на больные колени. – Вот я и снова упал. Как бы мне узнать значение слова «ползать»…

– Ты вовсе не упал – ты на колени встал, на Землю…

– Это еще зачем?

– Прощения у нее просишь. Вот и я встал рядом, – старик низко наклонился, помогая юноше подняться. – Вместе будем просить.

– А как нужно просить?

– А как в детстве просил у мамы?

– «Прости, дорогая, я больше не буду».

– Вот и сейчас давай так же. Опирайся на меня. Пошли.

– Прости, дорогая… Если бы нас кто-нибудь услышал, хоть одна живая душа. Эй, а что это у тебя светится над головой?

Наблюдатель с трудом поднял голову, потому что за шею его держался Пилот.

– Ничего, мальчик. Облака розовеют, скоро утро.

Они снова шли. Старику казалось, что песок становится влажным.

До материковой скалы было уже недалеко.

Можно было видеть, как текут песчаные реки, как розовеет свет утра и скользит по гладким базальтовым куполам. Они двинулись дальше.

Лежли вернулся, вышел на порог и оглянулся. Ничего не изменилось вокруг, поднималось, раскаляясь, одинокое солнце, два бугорка, три миски похлебки. Да и что могло измениться? И менялось ли когда-нибудь?

Круг пустыни, который всегда окружал его. включал в себя равносильное: жизнь и смерть.

Вот и он скоро умрет, эта мысль не радовала и не огорчала его. Просто он исчезнет из видимости, как нить в вечном плетении, а потом, может быть, появится снова, не помня себя и под другим именем. И жизнь и смерть – это лицевая и изнаночная сторона… Так думал Лежли, ткач по профессии.

Вдруг привычный ход его размышлений оборвался. Он увидел, как из глубокой тени, в которой еще пребывала равнина, появились две блестящие фигурки.

Это было невероятное зрелище, у Лежли не нашлось эмоций, чтобы пережить подобное. Он просто смотрел. Впрочем, он не сомневался в реальности происходящего.

Было видно, что фигурки передвигаются с трудом, падая и помогая друг другу. С высоты материка они казались ничтожными, но упорно перемещались. Значит – люди, терпящие бедствие. Эта мысль вернула его к жизни. Поколебавшись, он отвязал швартовый канат, и его дом, зеленый фургон, вздрогнул, как живой, и медленно поплыл вниз, навстречу людям и судьбе.

Привычно устроившись на верхней ступеньке и глядя на фигурки сверху, он готовился заговорить, но не мог найти слов. Впрочем, он начинал догадываться, что слова здесь не так важны, как сама встреча. Он решил довериться встрече, как доверялся сейчас течению песка, как доверялся всему в жизни.

Они входили в устье песчаной реки, когда юноша словно натолкнулся на стену.

– Что?

– Не пойму. Солнце прямо в глаза, вокруг все красное, оранжевое, желтое, а у меня в глазах позеленело…

– Что там?

– Старина, зеленый дом едет нам навстречу, а на пороге человек сидит!