Текст книги "Гладиатор из будущего. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Виктор Поротников

АМАЗОНКИ

Не знаю, чем я расположил к себе Спартака, только благодаря его хлопотам меня вскоре перевели из группы лаквеаторов в группу секуторов. В этой же группе находился и Спартак, являвшийся бесспорным лидером среди гладиаторов. Помимо Спартака, в группе секуторов также выделялись галлы Крикс и Эномай. Оба, как и Спартак, уже сменили три школы, прошли через множество поединков, всегда выходя победителями и без серьезных ранений.

Эномаю было около сорока лет, из них он более десяти лет находился в гладиаторах. Эномай был вынослив и неимоверно силен. Когда-то в драке ему сломали нос, который сросся не очень удачно, поэтому нос у Эномая имел заметную кривизну и небольшой горб на переносице. Несмотря на свой грозный вид, Эномай имел спокойный нрав и никогда не повышал голоса.

Криксу еще не было и тридцати. Он тоже был очень крепкого сложения, высок и статен. Свои длинные белокурые волосы Крикс заплетал на висках в две маленькие косички, по обычаю своего племени. Крикс происходил из галльского племени воконтиев. В отличие от Спартака и Эномая, Крикс был довольно вспыльчив, и под его горячую руку было лучше не попадаться.

Крикс и Эномай были дружны со Спартаком, благодаря этой дружбе между гладиаторами-галлами и гладиаторами-фракийцами не происходило никаких ссор. Чего нельзя было сказать про гладиаторов-греков и гладиаторов-италиков, между которыми постоянно случались какие-то склоки.

Для секуторов физическая сила и выносливость имели не меньшее значение, чем умение владеть оружием, поскольку поединки гладиаторов зачастую происходили на солнцепеке и могли продолжаться по времени от получаса до двух часов. Во время схватки секутор должен был нападать и защищаться, применяя уловки и отскоки, не обращая внимания на тяжесть оружия и доспехов. Медлительных гладиаторов зрители могли освистать, а специальные надсмотрщики начинали подгонять их, используя раскаленные на огне железные прутья. Тяжелораненый гладиатор, не проявивший в схватке храбрости и прыти, был обречен на смерть. Толпа никогда не щадила таких гладиаторов, неизменно требуя добить их.

Поэтому тренировки секуторов всегда начинались с физических упражнений. Каждый день мне приходилось приседать помногу раз, держа на плечах мешок с песком, приходилось подтягиваться на перекладине со свинцовым поясом на талии. Для укрепления мускулатуры рук гладиаторы использовали гири и гантели разной тяжести.

 
Отжиматься от пола приходилось по полсотни раз за один подход.
Секуторов обучали обращаться как с прямым самнитским мечом, так и с фракийским мечом, закругленным на конце на манер персидской сабли. Еще на вооружении у секуторов имелся очень короткий испанский меч, более похожий на кинжал.
С испанскими мечами выходили на поединок андабаты, так назывались гладиаторы, облаченные в кольчужные рубашки и массивные неудобные шлемы с очень маленькими отверстиями для глаз. Эти несчастные были вынуждены сражаться друг с другом почти вслепую. Щитов им не выдавали, поэтому андабаты старались в ближнем бою нанести противнику как можно больше ран, чтобы тот истек кровью и ослаб.
С прямыми самнитскими мечами выходили на арену гладиаторы-мирмиллоны, названные так из-за бронзовой рыбки на шлеме. Эта рыбка по-латыни называется «мормиллос». Также самнитские мечи выдавали гладиаторам-самнитам, имеющим шлем с пышным гребнем, большой овальный или прямоугольный щит и бронзовую поножу на левой ноге. «Самниты» в гладиаторских поединках имели чисто нарицательное значение, ибо с самнитским вооружением ланиста мог выпустить на арену хоть грека, хоть галла, хоть азиата…
То же самое можно было сказать и про «фракийцев». На гладиатора надевали фракийский шлем, давали ему небольшой круглый щит, изогнутый фракийский меч, и этот человек выходил на поединок, объявленный глашатаем как «фракиец». Хотя этнически этот гладиатор мог быть и самнитом, и луканцем, и кем угодно.
Я с таким рвением начал осваивать приемы по владению мечом, что очень скоро стал лучшим по фехтованию среди новичков, к изумлению ланисты Меттия. По этой причине мне было позволено в ближайшие нундины, то есть в выходной день, провести ночь с женщиной.
Так совпало, что именно в эти нундины в школу Лентула Батиата в очередной раз были приглашены амазонки из школы Тита Карнула.
Древнеримская неделя равняется девяти дням, последний девятый день недели считается днем отдыха. Соблюдалось это негласное правило и в гладиаторских школах. В нундины кое-кого из гладиаторов отпускали погулять по Капуе. Все прочие воспитанники в этот день наслаждались отдыхом в стенах школы. Выходных дней с нетерпением ожидали и местные куртизанки, которых пропускали в обиталище гладиаторов на одну ночь, и плата за эту ночь никогда не была мизерной.
Обычно блудниц предоставляли лишь тем из гладиаторов, кто имел явные успехи в обращении с оружием, кто не нарушал внутренний распорядок и заслужил похвалу от корникулария Меттия. Имена всех отличившихся за неделю гладиаторов объявляли на вечернем построении в день, предшествующий нундинам.
Поскольку в древнеримском лунном календаре месяц состоял из трех девятидневных недель, то и на отдых у гладиаторов выпадало всего три дня в месяц.
За время моего пребывания в школе Лентула Батиата я успел приглядеться не только к особенностям быта людей, живущих в первом веке до нашей эры, но и к здешним женщинам. Я всегда был падок на женские прелести, а долгое воздержание от секса вызывало во мне бурное кипение половых гормонов, что порой толкало меня на необдуманные поступки и пробуждало во мне очень непристойные мысли. Первое, что мне сразу понравилось в здешних женщинах, это их одежда и прически. Древнеримская мода не признавала коротких стрижек у женщин, будь то свободная матрона или рабыня. У всех женщин волосы были длинные и очень длинные.
Невольницы в школе Лентула Батиата чаще всего заплетали свои волосы в косы или собирали их в пучок на затылке. Каждое утро делать себе красивую прическу у рабынь просто не было времени.
Знатные капуанские матроны частенько приезжали на виллу Лентула Батиата, чтобы поглазеть на тренировки гладиаторов. Эти высокородные дамы, сидя в тени портика, блистали своей прекрасной внешностью, и главным их украшением, без сомнения, являлись изысканные прически.
Стиль и покрой одежд здешних женщин пришелся бы по душе всякому модельеру и тем более ловеласу. В основе древнеримского стиля было длинное свободное одеяние из мягкой легкой ткани, крепившееся на плечах застежками и стянутое в талии тонким поясом. Впрочем, пояс мог находиться и прямо под грудью, если женщине так нравилось. Некоторые из матрон носили сразу два пояса: один на талии, другой под грудью. Такое одеяние называлось стола. Главной особенностью столы было наличие множества складок, которые каждая модница старалась уложить на своей фигуре таким образом, чтобы подчеркнуть все ее достоинства. Под столой знатные женщины носили длинную тонкую тунику. Женщины победнее надевали столу прямо на голое тело. Иногда к столе пришивали рукава для выхода из дома в прохладную погоду.
Поверх столы римлянки накидывали паллу, это широкое одеяние служило им плащом.
Куртизанки и женщины из простонародья ходили повсюду в одних туниках из шерстяной ткани. Туника непременно имела пояс, благодаря которому фигура женщины выглядела стройнее. Длинная повседневная туника небогатой горожанки имела разрезы по бокам примерно до середины бедра, иначе женщине было бы затруднительно подниматься по ступеням, приседать и делать широкие шаги при ходьбе.
Туники куртизанок были очень короткие, иногда с бахромой, иногда с короткими рукавами, но непременно самых ярких расцветок, чтобы издали привлекать внимание мужчин. Плащи у блудниц были такие же яркие, даже свои сандалии эти служительницы разврата окрашивали пурпуром или киноварью.
Столы и паллы при всей своей длине все же не могли скрыть прелестные округлые формы здешних красавиц, поскольку при ходьбе и при малейшем дуновении ветерка легкие ткани этих одежд, плотно облегая женский стан, выдавали все его соблазнительные изгибы. Стола представляла собой просто широкий прямоугольный отрез ткани, который женщина набрасывала на себя, закрепляя его фибулами на плечах. При этом ее левый бок оставался совершенно открытым для нескромных мужских взглядов.
Если среди рабынь Лентула Батиата симпатичных было немного, то среди гражданок Капуи, приходивших поглядеть на учебные схватки гладиаторов, практически каждая вторая отличалась изумительной красотой. Некоторые из матрон имели столь совершенные черты лица и такую великолепную фигуру, что от них было невозможно оторвать взгляд. Частенько во время передышек, сидя где-нибудь во дворике на скамье, я пожирал глазами этих прекрасных женщин, которые казались мне античными богинями! Кровь закипала во мне от одной мысли об обладании на ложе любой из этих красавиц!
Воительниц из школы Тита Карнула привезли на виллу Лентула Батиата перед самым ужином. Амазонок было больше двадцати. Как правило, они сами выбирали себе любовников из числа гладиаторов во всех школах Капуи. Одни из этих молодых женщин, обреченных на кровавое ремесло, находили себе постоянного возлюбленного. Другие – и таких было большинство – встречались с разными любовниками, желая с головой окунуться в разврат, дабы хоть как-то отвлечься от безрадостной действительности, не сулившей амазонкам ничего хорошего.
Кроме моего приятеля Диомеда, встречавшегося с одной и той же любовницей-амазонкой, еще несколько гладиаторов нашей школы имели постоянных возлюбленных из числа амазонок. Одним из этих гладиаторов был Спартак. Возлюбленную Спартака звали Ифесой. Она, как и Спартак, была родом из фракийского племени одрисов.
Лет десять тому назад римляне завоевали царство одрисов в Родопских горах. С той поры на рабских рынках Италии появилось довольно много рабов-фракийцев мужчин и женщин.
В нундины ужин гладиаторов, заслуживших поощрение от ланисты Меттия, был особенно обильный, поскольку вместе с этими счастливчиками трапезничали и приехавшие в гости женщины-воительницы из школы Тита Карнула. На этом ужине и завязывались предварительные знакомства между гладиаторами и амазонками. С какой завистью еще совсем недавно я смотрел на тех воспитанников, кому выпала удача отужинать за одним столом с молодыми женщинами. И вот я сам вдруг оказался в этой особой трапезной, стены которой были расписаны фигурами совокупляющихся фавнов и нимф.
От волнения кусок не лез мне в горло. Воительницы из школы Тита Карнула оказались все, как на подбор, очень хороши собой. Это были крепкие гибкие молодые женщины, самой старшей из которых было чуть больше двадцати пяти лет, а самой младшей еще не исполнилось и двадцати.
Я жевал мясную отбивную, то и дело прикладываясь к кружке с виноградным вином, а сам неприметным оком разглядывал юных амазонок, быстро тараторивших на латыни и весело смеющихся над грубоватыми шутками моих товарищей по оружию. Мой взгляд невольно приковывался к Спартаку и к сидевшей рядом с ним красивой фракиянке с тонким прямым носом, серо-голубыми очами, чувственными устами и копной распущенных по плечам волос цвета спелой пшеницы. Спартак и Ифеса негромко беседовали о чем-то своем, не обращая внимания на царящий вокруг шум и гам.
 

– А это мой друг Андреас! – Сидевший рядом со мной Диомед похлопал меня по плечу. Затем, наклонившись к моему уху, Диомед негромко шепнул: – Очнись, глупец! Напротив нас сидят моя Лоллия и ее подруга Фотида.

 
Я перевел взгляд на девушек и постарался улыбнуться им.
Светловолосая голубоглазая Лоллия была прелестна и женственна, а ее белозубая улыбка могла очаровать кого угодно. Фотида имела оливковый цвет кожи и темно-каштановые вьющиеся волосы. Чертами овального лица, формой носа и глаз Фотида поразительно походила на Регину. Даже цвет волос Фотиды был точно такой же, как у Регины. Хотя полного сходства между этими двумя женщинами, разделенными временным пространством в двадцать веков, все же не было. Прямой нос Фотиды был заметно крупнее, чем у Регины, ее губы были пухлее, особенно нижняя, а лоб был более выпуклым. Глаза у Фотиды были темно-синего оттенка, а у Регины цвет глаз был светло-карий. Длинные завитые локоны свисали у Фотиды с висков, обрамляя ее красивое непроницаемое лицо, на котором не было заметно и тени улыбки.
 

– Твой друг всегда так молчалив? – с улыбкой обратилась Лоллия к Диомеду.

– Андреас впервые на таком застолье, – ответил Диомед, – поэтому… э-э… он слегка смущается при виде стольких красавиц! Андреас и в школе-то у нас пребывает всего два месяца.

– Мне нравится этот молчун, – громко заявила Фотида, не спускавшая с меня своих пристальных глаз. – Я хочу трахаться с ним! Это можно устроить, Диомед?

Я едва не поперхнулся вином после сказанного Фотидой. Что и говорить, нравы у этих амазонок просты и непосредственны!

– Конечно, можно! – Диомед снова похлопал меня по плечу. – Андреас – жеребец, что надо! Фотида, тебе нужно лишь раздвинуть ноги пошире, а уж Андреас отымеет тебя так, что останешься довольна!

– Надеюсь, член у него большой? – с серьезной миной на лице поинтересовалась Фотида.

– С этим орудием у Андреаса все в порядке, – заверил Диомед Фотиду, – если он вгонит в тебя свою дубину…

– Давай обойдемся без этих подробностей, милый, – прервала Диомеда Лоллия. – Пусть Андреас расскажет нам о себе. Откуда он родом?

Пришлось мне напрягать свои мозги, чтобы вступить в беседу с двумя подругами-амазонками. Если со склонениями и спряжениями в латинских фразах у меня все уже было в порядке, то с местоименными прилагательными и функциями латинского аблатива я еще то и дело путался. К тому же мне порой не хватало выученных латинских слов, чтобы полнее выразить какую-нибудь свою мысль. К счастью, Диомед оказывал мне поддержку, весьма кстати дополняя мою речь нужными словами при каждой долгой паузе.

Я наговорил Лоллии и Фотиде, будто моей родиной является Заальпийская Галлия, что мой отец взял в жены гречанку, поэтому у меня греческое имя и мне знаком греческий язык. Далее я наплел, что в рабство к римлянам угодил, приехав в город Массилию в ту пору, когда тамошние греки затеяли войну с галлами из племени катуригов. Римляне же помогали массалиотам победить катуригов. Для греков, как и для римлян, все галлы одинаковы, поэтому меня обратили в рабство, едва я появился в Массилии с торговым караваном отцовского брата.

– Андреаса должны выкупить из неволи, ведь его отец видный человек у галлов, – вставил Диомед, повторяя байку обо мне, которая ходила среди гладиаторов с первого дня моего пребывания в школе Лентула Батиата.

Благодаря Фотиде, которой не терпелось совокупиться со мной, моя беседа за столом получилась очень непродолжительной. Впрочем, я был не в обиде на Фотиду за это. Меня самого сжигало сильнейшее желание соития с нею, ведь по сути дела я видел перед собой не Фотиду, а Регину. Мы с Фотидой удалились из трапезной в числе первых. Вместе с нами это вечернее застолье покинули здоровяк Эномай и с ним темнокудрая атлетически сложенная амазонка в такой полупрозрачной тунике, что все ее интимные прелести можно было разглядеть без особого труда.

– Как ее зовут? – спросил я у Фотиды, кивнув при этом на спутницу Эномая.

– Эмболария, – ответила Фотида и слегка усмехнулась. – Что, мальчик, и тебе приглянулась эта геркулесоподобная самнитка? Андреас, в руках Эмболарии столько силы, что ты просто задохнешься в ее объятиях! К тому же Эмболария по уши влюблена в Эномая и, кажется, взаимно.

Для интимных утех гладиаторам предоставлялись комнаты в каменном флигеле, примыкавшем под прямым углом к нашей длинной мрачной казарме. В этом же флигеле находилась баня для женской прислуги. В каждый выходной день баню прогревали, поскольку нундины считались прежде всего банным днем.

Прежде чем уединиться в отдельном помещении с широкой кроватью, я и Фотида отправились в баню. Наше совместное с ней омовение в бассейне с теплой водой завершилось сначала объятиями и поцелуями, а затем и самым неистовым совокуплением, на какое способны двое изголодавшихся по этому людей.

Добравшись до постели, мы продолжили начатое в бане, но уже без суеты и спешки. Здоровая пища, физические упражнения и ежедневное долгое пребывание на свежем воздухе напитали меня такой неиссякаемой силой, какой у меня не бывало в моей обычной московской жизни даже в период летних каникул. Конечно, меня еще подстегивало и то, что Фотида имела необычайное сходство с Региной.

В минуты отдыха я расспрашивал Фотиду о том, как живется женщинам-гладиаторам в школе Тита Карнула.

Выяснилось, что Фотида занимается кровавым ремеслом уже четвертый год и по любым меркам считается опытной воительницей. Фотида показала мне шрамы на своем теле, оставленные оружием и когтями хищных зверей. Еще Фотида призналась мне, что уже трижды лежала поверженная на песке арены, но всякий раз ее спасало от смерти милосердие зрителей.

«Бесконечного везенья быть не может, – хмуро молвила Фотида, лежа рядом со мной и положив руку на мою грудь. – Рано или поздно более ловкий гладиатор сразит меня в схватке, или я умру, лишившись однажды милости толпы. Поэтому я не понимаю Ифесу и Эмболарию, которые строят какие-то жизненные планы, встречаясь здесь со своими возлюбленными, которые точно так же постоянно рискуют жизнью на арене. У гладиатора нет будущего. Точку в нашем недолгом жизненном пути ставит меч или трезубец».

ГЛАВА ШЕСТАЯ

МЕЧ ИЛИ ТРЕЗУБЕЦ

Едва я успел отметить свое двухмесячное пребывание в школе Лентула Батиата, как на меня нежданно-негаданно свалилась напасть, грозящая мне смертью. В Капуе умер от болезни какой-то богатый патриций, сыновья которого решили почтить умершего родителя священным жертвоприношением, то есть поединком гладиаторов в день похорон. Этот старинный обычай римляне переняли от этрусков еще на заре своей истории. По прошествии нескольких веков священный обряд пролития крови в честь подземных богов превратился в публичное увеселительное зрелище, на которое приглашались все желающие.

Обычно родственники умершего сами организовывали схватки гладиаторов на тризне, если им позволяли средства. Но бывало и так, что поединки бойцов обговаривались в завещаниях, тогда их проведение требовало от родственников точного соблюдения последней воли покойного.

Так случилось и на этот раз. Умерший патриций Тит Цезоний Приск славился необузданным распутством, и больше всего он любил созерцать поединки обнаженных молодых женщин. В своем завещании Тит Цезоний Приск особо отметил, чтобы на его похоронах сошлись в поединке две молодые женщины против двоих юношей. Причем в этом же завещании обоим сыновьям Цезония Приска было предписано заключить пари. Одному из сыновей надлежало выбрать для схватки двух амазонок, другому подыскать двоих юношей-гладиаторов. Огромное состояние Цезония Приска, по завещанию, должно было перейти к тому из его сыновей, чья пара гладиаторов победит в погребальной схватке.

Старший из сыновей Цезония Приска поспешил в школу Тита Карнула, где имелся широкий выбор опытных в обращении с оружием женщин. Младший из наследников объявился в школе Лентула Батиата, обратившись за содействием к нему самому. Поскольку, по завещанию, против двух амазонок должны были сражаться не зрелые мужи, а юноши, то Лентул Батиат порекомендовал наследнику выбрать для погребального поединка меня и Диомеда. Мы оба были еще новичками, но в то же время, по мнению ланисты, по ловкости мы превосходили всех остальных тиронов.

Публий Цезоний Приск пожелал взглянуть на нас с Диомедом. Я и Диомед сразились на глазах у гостя в учебном поединке сначала на мечах, затем как лаквеатор и секутор. Причем с трезубцем и петлей пришлось выйти мне против тяжеловооруженного Диомеда, так пожелал Лентул Батиат. Мы с Диомедом показали все свои навыки по владению оружием. Гость остался доволен увиденным и выбрал нас двоих для священной схватки у могильного холма.

Поскольку эта схватка должна была состояться уже завтра, меня и Диомеда освободили от всех тренировок. Лентул Батиат велел нам получше выспаться, чтобы во время поединка у нас не дрожали руки и реакция была быстрой.

«Не робейте, удальцы! – ободряюще сказал нам Лентул Батиат. – Вы уже всему обучены, а опыт – дело наживное. Завтра прикончите двух бабенок и вернетесь в школу победителями! После первой же схватки насмерть тирон становится настоящим гладиатором!»

Если днем мне удалось поспать до обеда, то ночью я никак не мог уснуть. Мысль о том, что, быть может, уже завтра я буду убит в схватке, повергала меня в уныние и напрочь отгоняла всякий сон. Я ворочался с боку на бок на своей жесткой постели и не мог понять, как Диомед может дрыхнуть и сладко похрапывать накануне смертельного поединка. Мысленно я молил провидение о том, чтобы завтра утром Спартак организовал мятеж в школе Лентула Батиата, ведь по ходу древней истории это должно было случиться в этом году! Мне казалось, что от неминуемой смерти в поединке меня может спасти только восстание гладиаторов. В собственные силы и сноровку я не верил, ибо совсем недавно сидел за столом с женщинами-воительницами, физическая крепость которых сразу бросилась мне в глаза. Можно было не сомневаться в том, что старший брат Публия Цезония Приска отберет для завтрашней схватки самых сильных и опытных амазонок в школе Тита Карнула.

Утром меня и Диомеда разбудили раньше, чем всех остальных воспитанников школы. Нас накормили сытным завтраком, нарядили в серые шерстяные туники. После чего в скрипучей двухколесной повозке, запряженной парой мулов, нас повезли с виллы Лентула Батиата навстречу неизвестности. Вместе с нами отправились верхом на конях ланиста Меттий и трое стражников, вооруженных мечами и копьями. На облучке повозки сидел молодой слуга Лентула Батиата, по имени Прокул.

Лето уже началось, и дни стояли очень жаркие. Однако этот наступивший день выдался ветреным и прохладным.

Шуршали под порывами ветра кусты терновника и барбариса, густо росшие вдоль дороги; шелестели частой дрожью листья буков и платанов, а острые темно-зеленые верхушки кипарисов гнулись и качались на ветру с ровным тягучим шумом.

Меня колотила сильная дрожь, поэтому я то и дело прижимался к теплому боку Диомеда. Дно возка было выстлано сухим сеном, которое неприятно кололо мне голые ноги. Живя среди древних римлян, я никак не мог привыкнуть к их одежде, тоскуя по брюкам и джинсам.

Мы проехали не более трех миль и остановились на лужайке, окруженной невысокими холмиками, в которых с первого взгляда можно было распознать давние захоронения. Лужайка была полна народу, мужчин и женщин, одетых в темные траурные одежды. В центре лужайки возвышалась конусообразная пирамида из жердей и брусьев, на вершине которой покоилось завернутое в белый саван тело мертвого патриция Цезония Приска.

Наше появление было встречено заметным оживлением в многочисленной людской толпе, которая разом прихлынула к тому месту, где остановилась наша повозка. Нас разглядывали как каких-то диковинных зверей в клетке. Звучали мужские и женские голоса, шумно обсуждавшие меня и Диомеда, высказывались различные предположения относительно исхода предстоящего погребального поединка, делались ставки.

Не прошло и двадцати минут, как на поляну въехала другая повозка, тоже двухколесная, но запряженная рыжей мосластой кобылой. В повозке сидели две молодые женщины в коротких туниках, с волосами, убранными на затылке в длинный хвост. Это прибыли наши соперницы из школы Тита Карнула. Их тоже сопровождали четверо стражников верхом на конях.

Любопытные из толпы чуть ли не бегом устремились к этому возку, желая получше рассмотреть прибывших амазонок. При этом граждане толкались и наступали друг другу на ноги, знатные матроны громко взвизгивали, когда какую-нибудь из них ненароком сбивали с ног. Над всем этим скопищем людей витали нетерпение, азарт и радостное предвкушение созерцания любимого зрелища.

Я услышал, как возница Прокул сказал ланисте Меттию, глянув на затянутое тучами небо:

– Если начнется дождь, то погребальный костер может и не разгореться. Не зря ли мы приехали сюда?

– Погребальный костер, может, и не разгорится, коль хлынет дождь, – ответил Меттий, спрыгнув с коня, – но священная схватка состоится в любом случае. Ты думаешь, эти полтыщи горожан пришли сюда в такую рань, дабы почтить умершего Цезония Приска? Как бы не так! – Меттий криво усмехнулся. – Толпа этих патрициев и торговцев сбежалась сюда с единственным желанием поглазеть на поединки гладиаторов.

Оружие для поединков такого рода обычно предоставляют родственники умершего, так было и на этот раз.

Меттий придирчиво осмотрел доспехи и оружие, принесенные слугами Публия Цезония Приска, потом он велел нам с Диомедом начинать готовиться к смертельной схватке. Мне предстояло сражаться с оружием лаквеатора в руках. Диомед должен был выйти на поединок, снаряженный как секутор.

Помогая нам облачаться в боевые доспехи, Меттий спокойным голосом наставлял каждого из нас, напоминая о приемах и уловках, которые мы отрабатывали в школе на изнурительных тренировках. Меттий вновь заострял наше внимание на способах защиты при получении серьезной раны, а также указывал нам, в какие точки тела надлежит разить наших соперниц, чтобы покончить с ними без долгой борьбы.

Я слушал Меттия, молча кивая головой, а у самого поджилки тряслись от страха. И было отчего, ведь мне предстояло своей рукой убить женщину-гладиатора, чтобы самому выйти живым из схватки. Мне предстояло впервые попытаться самому убить человека!

Едва я рассмотрел двух амазонок, против которых предстояло выйти мне и Диомеду, как сердце мое от ужаса и отчаяния сжалось в груди. Невдалеке от нас стояли с оружием в руках, широко расставив мускулистые ноги, две рослые женщины-воительницы. Это были Фотида и Эмболария. Первая была вооружена прямым самнитским мечом и большим прямоугольным щитом, вторая была с трезубцем и сетью в руках.

«Ну, здравствуй, Фотида! – с тоскливой обреченностью подумал я, мысленно простившись с жизнью. – Довелось-таки опять нам встретиться с тобой!»

Сомнений в том, что мне придется биться в паре с Фотидой, у меня не было никаких. Поскольку Эмболария имеет легкое вооружение, как и я, значит, ее противником будет Диомед. Если двух секуторов вполне могут поставить в пару для поединка, то двух гладиаторов, вооруженных трезубцами, в пару никогда не ставят. Неизменным противником легковооруженного гладиатора является секутор.

Фотида тоже узнала меня с первого взгляда. Прежде чем надеть на голову самнитский шлем, она поприветствовала меня быстрым жестом.

 
По жребию, первыми выпало сражаться Диомеду и Эмболарии.
Толпа зрителей сгрудилась возле погребального костра, образовав широкий полукруг. Перед зрителями цепью встали вооруженные стражники. В центр этого полукруга вступили Диомед и Эмболария.
Глашатай зычным голосом зачитал завещание покойного Цезония Приска, воздав хвалу его сыновьям, выполняющим волю умершего родителя со скрупулезной точностью, не считаясь с денежными затратами.
Едва глашатай умолк, как тут же прозвучал двойной свисток, – это был сигнал к началу поединка.
Диомед и Эмболария, разведенные ланистами в разные стороны, после сигнала начали сходиться, взяв оружие на изготовку.
Эмболария, несмотря на свое могучее телосложение, двигалась легко и быстро, как пантера. Из одежды на ней была лишь темная набедренная повязка и широкий кожаный пояс, на котором висел кинжал в ножнах. Ноги самнитки были защищены бронзовыми поножами, а ее левая рука была закрыта от кисти до плеча кожаным нарукавником с металлическими бляхами. В правой руке Эмболария держала трезубец, то и дело совершая им обманные выпады вперед. В левой руке у нее была сеть с широкими ячейками, развернутая для броска.
Диомед отбивал щитом удары трезубцем, двигаясь по кругу и внимательно следя за сетью в руке самнитки. Диомед знал, что Эмболария очень опытный боец. За три года выступлений на арене Эмболария ни разу не была серьезно ранена, неизменно выходя победительницей из всех поединков.
Затаив дыхание, я следил за действиями Диомеда и за стремительными перемещениями его соперницы. Стоявший рядом со мной ланиста Меттий вполголоса комментировал мне каждый шаг и каждую уловку Эмболарии, наглядно поучая меня на примере ее тактических действий, как нужно сбивать противника с толку, как вернее погасить его наступательный порыв.
Кружа вокруг Диомеда, Эмболария уловила-таки удобный момент и накинула на него свою сеть. Диомед забился под сетью, как птица в силке. Ему удалось высвободить голову и правую руку, разрезав сеть мечом. Теперь Диомед мог защищаться, хотя сеть, опутавшая его стан и ноги, мешала ему двигаться. Эмболария смело сблизилась с Диомедом, приняв на зубья своего трезубца удар его меча. В следующий миг самнитка сделала подножку Диомеду, и когда тот упал на траву, она выхватила кинжал и одним быстрым движением перерезала ему горло. Диомед захрипел, выпуская изо рта кровавую пену. Через минуту он испустил дух.
Подняв трезубец над головой, Эмболария горделиво прошлась по кругу под приветственные крики зрителей, сделавших на нее свои ставки. Затем самнитка удалилась с лужайки. Два раба из свиты сыновей покойного патриция, схватив за ноги мертвого Диомеда, уволокли его куда-то с глаз долой.
 

– Пора, дружок! – Меттий встряхнул меня за плечи своими сильными руками. – Не суетись понапрасну. И не робей! Помни, пока трезубец в твоих руках, ты неодолим.

Я проглотил подступивший к горлу комок и на негнущихся ногах зашагал к тому месту на поляне, где до меня стоял Диомед в ожидании свистка ланисты.

На другую сторону зеленой лужайки через расступившуюся толпу вышла Фотида в шлеме с глухим забралом, с поножей на левой ноге, со щитом на левой руке. На ней также были лишь набедренная повязка и кожаный пояс. В ее опущенной вдоль бедра правой руке поблескивал холодным блеском прямой самнитский меч.

Несколько долгих мгновений я и Фотида стояли друг против друга, разделенные расстоянием примерно в двадцать шагов. Я мысленно умолял Господа Бога, чтобы машина времени сейчас же выдернула меня из этой безжалостной эпохи в милый моему сердцу двадцать первый век! Однако в окружающей меня действительности ничего не изменилось, если не считать прозвучавшего двойного свистка, после которого Фотида уверенно двинулась ко мне, слегка поигрывая мечом.

Чувствуя себя зверем, загнанным в угол, я решил драться за свою жизнь до последней возможности. Привычным движением расправив веревочную петлю, я стал раскручивать ее левой рукой, чтобы в подходящий момент заарканить свою противницу. При этом я начал движение по кругу, делая обманные выпады трезубцем, как учил меня Меттий. Я, пожалуй, слишком суетился, норовя поранить трезубцем правую незащищенную ногу Фотиды. В свои удары трезубцем и в стремительные хаотичные броски я вкладывал много сил, поэтому быстро запыхался. Фотида без особого труда сдерживала мой натиск, изредка совершая контрвыпады. Она явно не собиралась растрачивать силы впустую, ведь на ней было тяжелое вооружение.