Текст книги "Нет мне ответа..."

Автор книги: Виктор Астафьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Писано с натуры, думаю, сам автор пережил сию трагедию. И вот эта-то чудовищная, вроде бы для литературы и непригодная книжка вселяет в сердце веру в доброе начало человека, уважение к жизни, до стона выстраданную любовь к ребёнку. Девочка-крошка, проходя через страдания невыносимые, становится мудрой, всепонимающей женщиной и даже в какой-то период болезни делается мудрее своих родителей, даже пытается их успокоить невинным и святым обманом, пока не раздавливает её болезнь, ищет компанию среди детей и находит её среди таких же обречённых малышей, дружит с мальчиком, тоже обречённым, но на вид «хорошо» выглядящим, по школе тоскует, по всей этой жизни, которую мы клянём. Будь я каким-нибудь начальником иль лучше волшебником, я бы все премии, в том числе и Букеровскую, отдал бы этой книжке Михаила Черкасского – «Сегодня и завтра, и в день моей смерти», изданной однотысячным тиражом и затерявшейся бесследно в кучах литературного хлама.

Какой всё же плавун или плывун под всеми нами, под всей нашей жизнью бродит, шевелится, готовый нас засосать в любой час, утопить бесследно.

Кстати, ещё одна книга в моём зрелом уже возрасте произвела на меня такое же ошеломляющее действие – это маленький, но великий роман Трамбо «Джонни получил винтовку». Читал ли ты её? Если нет, возьми в библиотеке, она шесть лет назад выходила в «Художественной литературе», и я горжусь тем, что первую публикацию помог пробить переводчику Шрайберу, пусть и в «Сибирских огнях». Шрайбер этот, старый переводчик, когда-то подарил нам «Три товарища» Ремарка и ещё что-то. Читать такие книги тяжело. Я с трудом одолевал за присест три-четыре страницы, но уж и в голову, и в сердце входят они дюймовыми гвоздями. Прочитавши «Джонни», ты поймёшь, почему его автора, коммуниста, отсидевшего в тюрьме за своё творение, переведённое на все действующие в мире языки, экранизированное в Голливуде, не пускали к нам так долго и упорно. Не прочитав «Джонни», я бы писал совсем по-другому и другой роман о войне. Таково разлагающее влияние заокеанского янки на русского писателя.

Статью Давыдова немедленно перепечатала наша фашистская газета, называющая себя «народной» и никак выше трёхтысячного тиража не выбивающаяся, а редактора её, в третий раз возжелавшего власти, народ никак не изберет, забодал и на этот раз вместе с фашиствующим предводителем, вечным военнопленным Руцким, посулившим на предвыборных встречах всех пишущих отправить на лесоповал.

После всего этого предвыборного бесовства, дурнописи и стадного ора с каким же восторгом прочитал я в «Литературке» заметки Ваншенкина. Обними его за меня, облобызай и поздравь с Новым годом! Учусь у него выдержке, мудрой печали, хотя мой сибирский норов, называемый интеллигенцией выдержкой и воспитанностью, часто мне мешает. Хер ли сделаш, ковды детдом, ФЗО да казарма – основные средства воспитания позади, а впереди одно средство осталось – смирение?! Марья моя на меня уж петухом иной раз налегает, но хвост у неё тоже вылез, один голосишко остался, а что мне одинокий голос человека?

Меня может токо медведь подмять аль змея ползучая вроде Давыдова укусить, да и то я, уж антибиотиками напичканный, выдержу. Однако и укус змеи, и когти медвежьи оставляют раны на теле.

Зима стоит сиротская, без мороза и снега – это значит по весне она ударит холодами и снегом, цветы подомнёт, больных лёгкими в постель свалит. Ох-хо-хо-хо-нюшки! Но будем жить, радоваться остатним летам и солнышку, ждать победы на футбольных полях, ибо на полях разума по просторам российским ждать уже нечего. Оборзели, ещё больше ослепли и очумели русские люди – сами в яму лезут. Ну, да Бог им судья!

Крепко обнимаю тебя. Виктор

1995 г.

(В редакцию газеты "Красноярский комсомолец"

Дорогие ребята!

Пишу вам потому, что с уважением отношусь к вашей газете. В неуважаемые газеты я не пишу и в неуважаемых газетах и журналах стараюсь не печататься, особенно когда «органы» отсебятиной занимаются. Вот подхватились и ну писать о том, что я в депутаты наладился. Ну, что бы позвонить, спросить, уточнить, нет, садят напропалую и с уверенностью излагают «мою платформу», а журналист Никитинский в «Комсомолке», ко всем и ко всему относящийся с высокомерной гордыней, отчего-то разразился руганью, демонстрируя знание лагерного жаргона. Рядом, кстати, с опровержением на его же материал разухабистое перо его звучало особенно убедительно.

Ну да Бог с ним, таково, видать, время, таково отношение к своей профессии – в прежние годы опровержение в газете дорого обходилось журналисту, можно было и работы лишиться, а сейчас, видать, и «лёгкость пера» и реагаж на него подобны тому, что зовётся по-русски: «будто с гуся вода».

Мне хотелось бы предостеречь от излишней горячности и легкомыслия прежде всего журналистов, а молодым вашим читателям и вам пояснить насчет Букеровской премии – отчего это я «вылетел из списка» кандидатов на премию вторично.

Первый раз это произошло по моей личной просьбе – роман не закончен, вышла всего лишь первая книга, вот когда закончу, – писал я в комитет по премии Букера...

Второй раз мне и писать не пришлось – «хозяин», «меценат» или «спонсор» премии Букера, Фрэнк Грин, кстати, сын писателя Грэхэма Грина, летом побывал у меня в гостях в Овсянке и поинтересовался моим отношением к нынешним кандидатам на премию Букера. Я уверенно, не раздумывая, назвал роман Георгия Владимова, с которым с молодых литературных лет знаком и к сочинениям которого отношусь почтительно, к «Верному Руслану» с восторгом, к первой половине романа «Генерал и его армия» – тоже. «А ещё кого назовёте?» – спросил гость, и я, подумав, назвал «Казённую сказку» Павлова, на мой взгляд, самого крепкого, талантливого и умного из нынешних молодых писателей. Естественно, возник вопрос и насчёт моей персоны, и я снова был вынужден попросить подождать окончания романа и, стараясь смягчить и закруглить разговор, добавил, что премий всяческих я наполучал много, а старый, гонимый и всегда ругаемый Владимов ни одной российской премии до сих пор не получил и, не глядя вроде бы на убедительную критику уважаемого писателя Владимира Богомолова, я считаю Владимова кандидатурой номер один. Писатели, да ещё писатели, занявшиеся критикой, всегда очень субъективны, сказал я Фрэнку Грину, И если придерживаться точки зрения русского реалиста, в том числе и Богомолова, то ни «Гулливера», ни великого «Дон-Кихота», ни тем более «Барона Мюнхгаузена» в мировой литературе не существовало бы, с чем «букеровский бог» весьма охотно согласился.

Сын писателя Грина сносно говорит по-русски, человек он не только глубоко образованный, «юморной», но и богатый. На севере старой доброй Британии у Гринов имеется родовой замок, которому вроде бы девять веков. Я тогда ещё тоже был способен на юмор, не думал о больнице, откуда сейчас пишу, и спросил гостя у меня в Овсянке: «Фрэнк! Где лучше: в Вашем родовом замке или у меня в Овсянке?» И, ни секунды не раздумывая, гость ответил: «Совершенно котэгорычно – в Овсянка! Замок – это много, скучно и дорого».

Вечером мы с гостем распрощались, и не думал я, что возникнет надобность писать по «наградному поводу», хотя и понимаю вас как истинных «болельщиков» – хотелось Вам. искренне хотелось «гола», но погодите, наберитесь терпения. Может, Бог и поможет мне в борьбе за здоровье, и я закончу третью книгу романа «Прокляты и убиты» – и это будет мне Высшей наградой жизни, а о других наградах я никогда не думал, не хлопотал – они сами собой ко мне приходили, помогали мне материально, радовали и поддерживали морально меня и моих добрых читателей.

Виктор Астафьев

1995 г.

(семье И.Н.Гергеля)

Дорогие Тоня и Ваня!

Поздравляем Вас, ваших детей и внуков с Новым годом! Всем доброго здоровья и чтоб год наступающий был не хуже уходящего! Главное, чтобы коммунисты вновь не подняли войну и не залили бы Россию кровью, ибо на этот раз войну России не выдержать – она утонет в собственной крови.

Я со дня на день собирался тебе, Ваня, написать, но всевозможные дела и обязанности, и я никак не могу закончить список, составленный для поздравлений. Зато теперь отправлю письмо и поздравление вместе с книгой, где есть и повесть, вам полюбившаяся. Право слово, она недурна, во всяком разе, боли моей и бедолаг-солдатиков, окопных землероек, в ней много.

Как я понимаю тебя, Ваня! Тема лёгкой и незаметной смерти занимала и занимает всех стариков. А мы ведь уж старики! Конечно, жизнь наша пролетела незаметно в борьбе с нуждой и бесправием. Мы и оглянуться не успели, а он, конец, вот уж!.. Ещё древний восточный поэт писал: «Лёгкой жизни я просил у Бога, надо б лёгкой смерти попросить...» '

В Японии, в Токио, есть храм, и люди заносят в этот храм продающиеся у входа дощечки со всевозможными просьбами, на них написанными. Я спросил, каких просьб больше всего? Мне ответили, что половина – с просьбами к Богу о лёгкой смерти, есть просьбы о хорошем, умном муже и красивой, богатой невесте – это на втором плане.

Ах, как хочется повидаться с тобой ещё на этом свете, чтоб обнять тебя, но далеко мы друг от друга, а, может, Бог и пособит нам.

Обнимаю, целую вас обоих с Тоней. Будем жить, сколько отпущено нам жизни и надеяться на лучшее. Вечно твой собрат, да уж и брат по окопам Виктор

1996 год

22 января 1996 г.

Красноярск

(Адресат не установлен)

Дорогой Феликс!

Пишу, чтобы поблагодарить Вас за щедрый дар! Теперь мне хватит книг надолго, а то я присланные прежде книги расфукал и спохватился, когда их осталась одна пачка.

Но пишу я не только ради этого, а ещё и ради моего самого близкого друга, почти брата – Евгения Ивановича Носова, прекрасного писателя, несомненно, лучшего стилиста в современной русской литературе. После долгой и тяжёлой болезни он с трудом «разломался», восстановился и написал пятнадцать новых рассказов. Печатает он их в журналах «Поле Куликово», «Знамя», «Москва» и «Новый мир», а издать нигде не может. Бедствует.

Я прошу Вас, даже умоляю, включить в Вашу серию «классиков» книгу Евгения Ивановича Носова и, если получится, известить его об этом.

А я пока и отвечать не буду на его последнее горькое письмо. Мужик он не из тех, кто любит жаловаться, даже другу, и если пожаловался, значит, подошёл край. Нельзя допускать, чтобы писатели такого уровня и высоты духовной голодовали и холодовали, упрёк это будет России вечный.

...Предисловием можно поставить мою статейку о Носове, писанную к книге «Берега», – лучше и свежее мне всё равно уже не написать, а уж с той любовью, которую я там «высказал» – и подавно никому не высказать. Виктор Фёдорович Потанин тоже знает и любит Евгения Ивановича и дополнительно может рассказать всё, что Вам потребуется.

Моя Вам благодарность и за то, что включаете в свою серию книгу М. Кураева, из «новых» пишущих «по-старому» – это самый крепкий и умный писатель.

Кланяюсь и ещё раз благодарю. В. Астафьев

29 января 1996 г.

Красноярск

(А.Ф.Гремицкой)

Дорогая Ася!

Прости, что долго не отзывался. Что-то мы с Марьей Семёновной то болеем попеременке, то дохварываем и никак дохворать не можем. А я ещё затеял мероприятие – свозить Польку в жаркую страну Таиланд за её праведные труды по дому во время нашей болезни. Всё ведь было на ней, да ещё соблазнился тем, что рейс прямой: Красноярск – Паттайя, а он, как и всё у нас, вышел кривой. Десять часов прокантовались в родном городе, сперва в таможенном зале, где температура плюс 7, потом сидели в самолёте.

Полька отдохнула на славу! Она человек контактный, быстро нашла подружек, которых опекали надёжные тёти, я посмотрел, как она умеет плавать, понял, что не утонет, и махнул на неё рукой, ибо воспитывать этого человека, приучать к порядку – всё равно что дикого мустанга зануздывать! Поездила она и по стране, и накупалась вволю, аж ночью купалась – дня не хватало! Фруктов и мороженого поела вволю. А я больше сидел в номере гостиницы и читал, потому что климат влажный, липкий. Два раза съездил в город Паттайю, но всюду душно и жарко, по помещениям гуляют сквозняки, питьё подают только холодное, да ещё со льдом, и на этом я вылазки закончил, стал выходить к заливу, к Сиамскому. О Боже! Куда только черти не занесут! Сидел в тени, дышал, раза три даже опустил пузо в воду, и залив сразу выходил из берегов.

Обратно летели, вернее, почти прилетели хорошо, не хватило керосину, сели в Абакане – уже в другой стране, в Хакасии, а там свои пограничники, свои таможенники и свои вымогатели. Они продержали нас три с половиной часа в открытом самолёте, пока не выморили у директора туристической компании взятку по своему аппетиту. Долетели, час ждали багаж, холодно, у меня ноги остыли. Я попросился на улицу, в машину, а Витя и Поля остались ждать багаж. Ноги мои согрелись только на десятый день после жаркой-то страны. У нас в середине зимы начались морозы с солнцем, и радоваться бы им, но горожане-то замерзают – всё врасплох, всё мы не готовы к зиме. Правда, в нашем старом посёлке в домах очень тепло, у нас тоже, а то и не знаю, что бы делал с моими гнилыми лёгкими.

Очень тяжело мне было дописывать «Подводя итоги», да и чего допишешь-то к законченной, себя исчерпавшей статье? Ну дописал и сам вижу, чего получилось. А насчёт денег – ну кто мне даст этакую сумму? Зачем и почему даст? Словом, никуда и ни к кому я не пойду, как не ходил и прежде. Нужно будет, когда-нибудь издадут, а не нужно, значит, и Богу неугодно. Да и сумму-то ты назвала такую огромную и несуразную, что её с похмелья и не выговорить! Вот закончу новую повесть, составлю книгу с жалобным названием «Плач о несбывшейся любви» и исполу буду договариваться со здешним шибко прытким и хватким владельцем полиграфии об издании её – у меня лежат деньги от продажи машины, и что-то там накопилось – может, этого «что-то» на половину и хватит, а остальное пусть берёт полиграфист на себя. И ещё «для разогрева машины» начал писать «затеси», так, может, и их где-то издам. Тебе нужно лишь прислать мне ксерокопию с «затесями», а остальные две положишь в мешок и увезёшь домой, да и самой надо подаваться ближе к дому, раз такой у тебя начальник! Зачем он тебе без меня? Скоро весна, поезжай в деревню, покопаешься в земле. Отдохни от начальства, и от нас, и от литературы этой, которая всем уж надоела своей сладкой канителью, – вроде бы так какую-то сладкую стряпню называют?

Андрей наш в Вологде, живучи с однодетной семьёй, бьются вместе с Таней, чтоб хоть как-то удержаться и прокормиться. Зарплаты он не получает с августа прошлого года, и Тане вот перестали платить. Чего нас, их и всех россиян ждёт? Президентские выборы? Целая рота претендентов выстраивается! Вот так бы в пахари рвались мужики, как рвутся они к власти или в ансамбли орущих придурков.

Днями ездил в Овсянку, на совет библиотеки. Библиотека-то хорошая, но на её содержание и зарплату нужны двести миллионов! А где их взять? Наши попечители и так называемые спонсоры угасают один за другим, и боюсь, что скоро многое позакрывается.

Словом, скорей бы весна, хоть люди не дрогли бы, дети не простывали и не мучились.

Ну вот вроде бы и всё. Что надо тебе знать, напиши иль позвони за казённый счёт. Марья Семёновна будет печатать письмо, может, чего добавит от себя. А я кланяюсь всем вашим и целую тебя. Виктор Петрович

13 февраля 1996 г.

Красноярск

(Ю.А.Ростовцеву)

Дорогой Юра!

Мы с Марьей Семёновной так были рады твоим письмам, что и слов нет выразить нашу радость. Рады и мимоходному упоминанию, что Митя жив и находится в Петербурге. Я не пробовал, не знаю, каково двум свободным мужикам жить вместе, наверное, неловко, и едва ли у кого это получится, даже при условии, если они чужие друг другу.

Обрадовался, что у Толи [Анатолия Заболоцкого. – Сост.]так хорошо прошёл юбилей, и погрустил от того, что ему уже шестьдесят! Как-то неожиданно это. Всю жизнь он, как кузнечик, скачет по земле, а на скаку как определишь возраст человека? Грустно: шестьдесят – это жирная черта, за которой остаётся осязаемая жизнь, по эту сторону черты – уже многоточие, а многоточие смутное в нашем правописании обозначает и в то же время многозначительно одно: усталость, болезни, ожидание конца, беспомощность от сознания, что все там будут, и ты – тоже за этим многоточием.

Какая самоуверенная особенность молодости на фронте, среди смерти уверенное сознание было: кого угодно могут убить, только не меня. Много преимуществ у молодости, и эта вот спасительная особенность – одна из главных сил и возможностей молодости. Правда, сейчас, наверное, уже мало на кого из молодых сие распространяется. Они в молодости уже усталые, как старики, и оттого равнодушны ко всему, в том числе и к своей жизни. Может, нами накопленная сверхусталость как-то и для нас незаметно перешла, перекочевала иль перелилась в следующие поколения? Мы-то – люди крестьянского корня, были крепки именно этими корнями, которые подпитывали нас, придавая терпения и сил в этой сверхтяжёлой, для других людей и наций непосильной и невыносимой жизни. Одно несомненно: за нами идут слабые люди, и от слабости, в первую голову духовной, неспособны они постоять за себя, побороться за свою самостоятельность, выжить и укрепиться трудом, а не ожиданием благ и хлеба от хороших царей и мошенников-коммунистов. Боюсь, что на нас Россия и кончится, если ей снова не поможет Бог и не спасёт её от страшной, невиданной на земле погибели.

Юра! Зауральские книжки пусть будут у тебя, мне, слава богу, прислали достаточно, а вот в издательстве «Книжная палата» вышел сборник под тем же названием, так похлопотать бы, чтоб мне выслали, пусть и по почте, наложенным платежом, штук пятьдесят.

Денежки, что у тебя, надо как-то передать нашему Андрею. Плохи у них дела. Реставрационные мастерские закрылись. Андрей с августа прошлого года не получает зарплаты, тянет Татьяна – невестка, а она, ты видел, какой богатырь, набрала работы сверх всякой нормы, но и ей стали задерживать зарплату. Адрес и телефон Андрея ты знаешь.

И ещё: кажется, налаживается возможность повидаться нам нынешним летом. Петербургская публичная библиотека предложила на базе овсянской сельской библиотеки провести общероссийскую конференцию о литературе и библиотечном деле. Налаживается это дело на конец июня – очень хорошая пора. Сможешь ли ты с бродягой Заболоцким быть в Сибири на сем мероприятии? Я и Андрея с Таней запишу в список приглашённых, и вы все вместе можете катить в Сибирь бесплатно, если наш Аэрофлот согласится взять на себя транспортные расходы. Затея эта, уже по первым прикидкам, стоит 150 миллионов, я же насоставлял список с расчётом, что многие почтенные люди уже не смогут подняться в поход на Сибирь. Вы-то холостые, почти молодые, на подъём должны быть легки. Словом, напишите – согласие иль отказ, а там – светай или не светай, лишь бы петух пропел. По междугородному телефону я и Марья Семёновна звонить не станем, техники, грамотные советские люди, начали пользоваться чужими номерами, в том числе и моим. Способа борьбы с этой бедой нет. Все борцы за правое дело. Чуть не забыл поблагодарить тебя за «Роман-газету» – теперь я без горя.

Вот пока и всё, обнимаем и целуем – я и Марья Семёновна.

Преданно – Виктор Петрович

17 февраля 1996 г.

Красноярск

(Е.И.Носову)

Дорогой Женя!

Памятуя, что у тебя в марте день рождения, но из-за старческого склероза, забыв число и зная, как ты любишь всё изящное и красивое, посылаю тебе эту папочку с запасом бумаги и, может, мысль какую в неё запишешь, может, нарисуешь чего, а может, потянет письмо мне написать, и мы его с Марьей читать будем и радоваться ему, как редкому подарку от родного человека. В клапанок папки я тебе вложил пташку, чем-то – уж не пузцом ли – похожую на тебя и сурьёзную такую. А чтоб повеселить тебя маленько, – картинку сексуальную, из золотой старины, когда ещё, рисуя женщину иль по современному литературному языку – пиша, не обезображивали её, а обожествляли, в то же время оставляя её такой, чтоб любой мужик обернулся, даже если он музыкант иль рядовой советский колхозник, и, чтоб чирка евоная сразу начинала «бросать вода», как говорил мне мой товарищ по охоте татарин Генка Хабибуллин, по-ихнему Хайрулла, уже давно покойный, оттого что в четырнадцать лет начал зарабатывать хлеб тяжёлой работой, поддерживая мощь и славу родного государства.

Живём мы, как и все уже старики, похварывая и тревожась о будущем детей наших и совсем почти разрушенного Отечества нашего. Державшееся на ржавых гвоздях и гнилых верёвках лжи и демагогии государство рухнуло, началась расхватуха, мародёрство, и первыми грабителями были и остались партийные деятели, которым удалось убедить наш убогий народ, что обокрал его американец клятый, а коммунисты – святые люди, лишь то и делали в своих партийных квартирах в двести метров на двоих, что печалились о народе.

Мы с внучкой в январе слетали в Таиланд на мою прошлогоднюю премию. Первый раз (у нас прямой рейс Аэрофлота, тем и соблазнился) ездил я туристом и с так называемыми новыми русскими – это уж сынки и внуки нашей воровской комшайки, и они ещё гаже и тупее своих отцов и дедов. Сидел я в основном в гостинице, ибо климат на Сиамском заливе липко-влажный зимою. Полька накупалась и отдохнула хорошо. Тем временем у нас подступила настоящая сибирская зима с морозами, которые держатся и по сию пору.

Делал я тут два старых рассказа, а они взяли и соединились в повестушку. Опять о любви, опять о несчастной военной доле. От этого мне, видать, уж никуда не уйти и не отболеть.

Похоронил тут в Дивногорске мачеху. Мало что нас связывало в моей взрослой жизни, иногда заезжал к ней, продуктишки завозил, разговаривал о том, о сём, а хоронить пришлось мне – неповоротливы, несообразительны сделались наши деревенские люди, главное для них – поминки. Земля промёрзла, Сибирь, паря, – с нею не шутят! Чего-то жалко, чего-то накатывает, с каждыми похоронами подступает ближе мысль о скором конце, и строка из восточного поэта – «Лёгкой жизни я просил у Бога, надо б лёгкой смерти попросить» – приобретает всё более глубокую и покаянную значимость. А хоронить приходится часто, родня моя густая падает и падает. Недавно умер двоюродный брат Иван, самолучший из родовы певец, а умер в психушке. Я не хоронил его, болел как раз, и чувство вины угнетает, а похороны ещё собирают близких людей, и горе на время объединяет. Даже свадьбы перестали собирать людей в кучу, только похороны. А посмотришь на овсянское кладбище – на нём всё виднее, чем на необозримом городском, – одни старики своей смертью умерли, все остальные, что окружают могилу нашей дочери, извели себя, сгубили. И я вздохну иной раз: «Ах, Ирина, Ирина! При жизни ты всё собирала вокруг себя каких-то падших и обездоленных, пыталась всех пожалеть, накормить, и теперь вот, мёртвая, сгруппировала вокруг себя этакую публику...» Спившиеся, опустившиеся, загнали себя под никем не оплаканные, пьяно насыпанные бугорки.

Что-то на беды меня повело. Буду закругляться, авось в другой раз будет в голове яснее, и мысль пойдёт бодрее, и слово ляжет в радостную, но не в горькую сторону, Хватит её, горести-то, всюду и всем.

Да, тебе послали приглашение на библиотечную конференцию, которая будет проходить на базе овсянской библиотеки. Приедешь – не приедешь – дело твоё, но если б поднялся да собрался (все будет оплачено), повидались бы. Может, в последний раз... Обнимаю, целую, твой Виктор

3 марта

Красноярск

(И.Н.Гергелю)

Дорогой Ваня!

Я безмерно рад был твоему письму и альманаху. Пока я его только полистал, а читать буду уж позднее.

Случилось так, что осенью нас настигли хвори и беды: я в Овсянке помолодечествовал – забыв про свои года и застарелые хвори, в результате чуть не умер от тяжёлого воспаления лёгких. Умудрился после бани (!) и не моясь жарко, и не парясь совсем (бани тёпленькой, слабой, как дядя мой говаривал: «Идите, Вихтора зовите в баню, в ей уж покойников мыть можно»). С тех пор, как напарили и накупали меня в Днепре, я нет-нет да и подзабудусь – и сразу обострение, сразу каменья под лопатками и лёгкие мои пищат, как слепые щенята...

Из деревни уезжал я на «дикой» «Скорой помощи» – всё осталось на столе и в избе «на ходу». Марья Семёновна поехала в Овсянку за бумагами и документами, поломала рабочую левую руку, попав в автоаварию. С нею была и внучка, но, благодарение Богу, с нею всё обошлось и она всю осень «вела дом». А я поглядывал из окна больницы на осенний лес, и сердце моё разрывалось от досады – я ведь каждую осень уезжал иль уплывал в тайгу и дней за 15-20 подзаряжался там на всю зиму воздухом и бодростью от природы нашей, всё ещё прекрасной и великой, хотя всё мы делаем, чтоб изуродовать её, обезобразить и погубить.

У нас снова сметают с лица земли тайгу пожары и шелкопряд, что похуже пожаров, и «борются» с этим бедствием так, как только у нас и умеют бороться «за природу» – говорят, постановляю!, а как до работы дело доходит – «карасину нету», финансы не отпущены, и лётчики с пожарными напились да передрались.

После больницы, начитавшись в ней газет и насмотревшись телека, впал я в несвойственную мне тяжёлую депрессию – не только работать, а на свет белый не глядел бы. Но не работать – значит совсем духом упасть и раскиснуть. Достал я два своих старых рассказа и начал из них лепить какое-то художественное произведение, а из старого делать новое – это всё равно, что «из болота тащить бегемота». Много времени и сил потратил на то, чтобы слепить небольшую, на четыре листа повесть.

Сейчас она на машинке у Марьи Семёновны, которая не даёт пощады себе и своей ломаной руке, шлёпает и шлёпает и, когда дошлёпает рукопись, я пройдусь по ней последний раз и отошлю в «Новый мир», где ждут третью книгу романа. Но пока на неё у меня нет сил, а сил надо много и приходится собирать их по крохам, при нынешних моих летах и при той жизни, которая так способствует вдохновению и творчеству, что порой хочется уснуть и не проснуться.

До этого – для разгона – пописал «затеси» и, как долажу их, парочку пришлю.

Ваня! Ты вот сам лоб подставляешь и сердце рвёшь, чтоб помочь писателям и альманаху, а здесь подставляют мой толоконный лоб, моё сердце и время на части рвут. Хожу я «в прицепе» с редактором иль секретарём выпрашивать деньги на журнал «День и ночь» – на оплату помещения и прочее, о чём ты знаешь лучше меня. У нас Волокитин секретарит давненько уж без зарплаты, ругается, сулится всё бросить, но ведь тогда бросит и всех, вот я и брожу по этажам и кабинетам, чаи вельможные пью, иной раз с печеньями дорогими, шутки шучу, лекции вымучиваю об экономике и политической жизни страны. Пожалуй, уж обошёл всех людей и начальников, что ещё не покраснели и порядочными слывут, а таких и было-то немного, но к красным же и ворью да карьеристам-аферистам я не пойду, и что? А то, что и журнал, и альманах «Енисей», и вся наша достославная писательская организация замрут и скончаются от белокровия. Мы тоже добиваемся того, чтобы взяли нас со всеми потрохами в муниципальную собственность, «посадили» на бюджет, но современное начальство, вышедшее из прошедшего большевизма, не понимает, как и прошлое не понимало значения местной культуры, презирает её и платить не хочет, а то. прошлое-то, платило хотя бы для того, чтобы с трибун похвалиться собою – вот как оно о народе и духовном его подъёме заботится! Ночей не спит, изо рта своего селёдку вынает и в клюв артистам да писателям отдаёт, как пташка-кормилица иль колхозная корова, подпускающая к сосцам неразумного телка.

Поклонись ты своим издателям. Гляди-ко! Они ведь средь делячества и всякого рвачества ещё издают что-то, даже библиотеку общероссийскую тянут. Наши молодцы вон все помещения распродали, себя и девок своих готовы распродать, да пенсионерки они сплошь, а напротив казино работает, там прыгают и пляшут, и кальсоны с себя сымают ядрёные халды и голубые молодцы – кто тут соревнование выдержит? Вот и издают книжонки за плату, за денежки, не сократив ни одного человека, не ударив пальцем о палеи, чтобы хоть что-то сделать, издать. Я уж три года не переступал порог сего достославного заведения, а издавали меня частные издательства, да в Москве несколько ещё понимающих или помнящих обо мне издателей.

Ну ладно, Ваня! Обнимаю тебя. А ты обними Витю и позвони Василию в Шадринск. Чего-то перестал он мне писать, даже по праздникам, видать, совсем мохом зарос иль обиделся на что, а я так любил читать его письма – три-четыре строки на целую страницу и, глядишь, письмо в полтора десятка страниц размахом.

Всем поклонись, всех поздравь с наступлением весны. У нас зима была хорошая, и весна началась хорошо, может, коммунисты позволят нам и лето, и осень ещё встретить, а там чего уж Бог даст.

Я думаю, он посылает нашему народу последнее испытание, и если мы вновь отдадимся сатане – отвернётся от нас совсем и тогда уж конец придёт И сатане, и народишку нашему неразумному, с круга давно сошедшему.

Ещё раз обнимаю тебя и кланяюсь.

Виктор Петрович

4 марта 1996

(А.Бондаренко)

Дорогой Алеша!

Спасибо за рыбку, за письмо, за добрые слова. Я как раз доделывал 3-й заход на новую повестушку. Трудновато шло дело, старость, слабеет память и рука, но позавчера закончил. Марии Семёновне на машинку сдал и за почту взялся. Отдохну маленько, хотя и не удаётся, все дергают меня по разным делам и писать приходится какие-то бумаги, порой неожиданные.

Вот прислал мне четыре альманаха «Охотничьи просторы» хороший человек и сообщает, что он составляет охотничий справочник, и просит написать, как я начал охотничать, где охотничал, с какими собаками и ружьём. А я охотник-то аховый, с горя и от голода больше охотничал, но давно меня Марья Семёновна подговаривает написать «затесь» о разговоре со старым ружьём и говорит, будет очень это занятно. Вот и напишу где я бродил, чего высмотрел, а убил, слава богу, мало, потому как стрелком был никудышным, зверя вообще не трогал, основной зверь бы,. которого я валил на прокорм, – рябчик, реденько тетеря или утка.

Постараюсь написать с юмором и, может, возьму разгон на детскую повесть, давно она задумана и выношена, тянуть больше нечего, а роман с годик подождёт. Вышла у меня повесть «Так хочется жить» в Москве, в издательстве «Книжная палата» вместе со старыми рассказами и старой повестью. Ничего, славно издана книжка. Когда появится, отдам и альманах и новую книгу, а пока шлю охотничьи календарики, а Люде вместе с поздравлением к бабьему дню календарик красноярский.

Мечтаю весной съездить на рыбалку. Предложений много, может, хоть одним и воспользуюсь.