Текст книги "Нет мне ответа..."

Автор книги: Виктор Астафьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

В обмен на радость, доставленную твоим приездом, сразу и расплата – у моего доблестного папы умерла жена, «последняя подруга жизни», наверное, женщина терпеливая и добрая, коль она столько лет могла его выносить и терпеть. Я, к примеру, больше месяца с ним не выдерживал, но теперь вот надо будет ехать за ним, забирать к себе. Однако ж родителей не выбирают, и старость человеческая путных и непутных делает беспомощными равняет всех. Никто не знает, как он кончит свою жизнь, что ждёт его впереди.

Вероятно, ещё до праздников мне придётся уже ехать в Астрахань и на обратном пути просить тебя. Женя, встретить меня с машиной. Будучи Е Москве, я зайду иль позвоню, а сейчас берусь топить печь, варить, думать и скоро стану смотреть хоккей по телевизору – большое это мне здесь развлечение и отвлечение от писанины.

А перед окнами уже очистившаяся в наших местах река Стремень серебриться начинает. Куда-то хочется идти или ехать, чего-то хочется найти, должно быть, счастье, а оно вот оно. счастье-то – вытаявшая трава, дождинки, сверкающие на ветвях берёзы и яблони, кошка, подкрадывающаяся к зоркой вороне, под горой живая река и мерцалой синью скрытое молчаливое манящее заречье! Неясные, вечные дали! Непонятное вечное беспокойство человека! И человека ли только? Всего живого, от травки до птицы, от капли малой до большой реки – всё живое, пока оно живое, куда-то стремится, чего-то хочет!

Обнимаю и целую вас, родные мои! Ваш Виктор

Р. S. В деревне продаётся изба – подробности ещё не знаю, но, может, следующую весну встретим вместе. На берегу этой самой большой и красивой реки. Марья не приехала. Перепечатывать письмо некому. Не сумеете прочесть, приеду, сам прочту – оно писалось под настроение.

Май 1975 г.

(Е.И.Носову)

Дорогой Женя!

Давай-ка я тебя обниму побитыми, ревматизменными лапами, и помянем-ка мы средь ликующих толп, вспоминая солдатские пути-дороги, которые только в воображении современных классиков так прямы, победны и сплошь цветами усыпаны. Но они, классики-то, сплошь из второго эшелона и нам не родня. Меня грусть и печаль охватывают в День Победы, хочется молчать, и я не могу видеть радостных лиц, все они мне кажутся ненатуральными, кощунственными, да и как после Днепровского-то плацдарма я иначе могу всё это воспринимать?!

Пожелаю тебе здоровья, сердечный мой друг и солдат, сколь Богом отпущено прожить ещё и поблагодарить судьбу за то, что не зарыла она нас в "шар земной", а дала возможность ещё подышать, детишек слепить, друг с другом повстречаться, поговорить, рыбы половить, цветов порвать.

Я вот вчерась щучонку на спиннинг выдернул, а позавчерась голавля и ельца на удочку на глазах у изумлённой Марьи. То-то радости было! Тем радостней, что это первые рыбы, пойманные на новом месте, после ледохода и под окном моего деревенского дома!..

Сюда я забрался почти сразу после возвращения от тебя, выезжал лишь на свадьбу дочери. Вошёл в деревенскую жизнь, в работу, и понеси же меня лешаки в Белоруссию. И после гулянок свалился в городе Могилёве (и город-то выбрал соответственный), что едва со мной отводились, на одну ночь даже сиделку из больницы дежурить заставили. Во, герой!

Домой едва добрался, с месяц не только писать, а и читать-то не мог. Давление подскочило аж за 220, потом наоборот, низкое, как у земноводного (чуть не написал земновозного! И, пожалуй, правильней было бы!).

Ан и весна вологодская меня нынче с моей пневмонией угнетает – всё время льёт, льёт, всего пять дней за весну солнечных простояло. Сходил с ружьём в лес (у меня всё это рядом!) и прошвырнулся-то вёрст восемь, а бывало хаживал с ружьём по 40-50 километров за день, и скололо у меня всю спину, потом и грудь – едва домой приволокся. Но отлежался.

Очень здорово, что я домишко этот купил. Это моё спасение. Люди как озверели, пристают с просьбами, всё чего-то надо, всё чего-то празднуют, суетятся и вот не дают покою. Я и спрятался! Хрен тут возьмёшь, во глубинах-то болот!

Не помню, говорил ли я тебе, что «Молодая гвардия» планировала мне пятитомник, а комитет зарубил – не созрел, мол. Ну, я-то знаю, как «зреют». Надо поторговать именем, письмишки поподписывать, начальство похваливать. А «ху-ху не хо-хо?» – как говорил Василий Макарович, землячок мой. Есть вещи подороже пятитомников, в моём понимании. Я и без него проживу, без «собрания», зато спокойно в гробу лежать буду.

Из бытовых подробностей моей жизни радостного мало. Работаю немного. Ирина опять в больнице. У папы моего – бродяги – умерла жена. Остался один, больной, почти слепой, пока он в больнице, но скоро надо будет ехать за ним и брать к себе. Дети его о нём и слышать не хотят, как прежде и он о них. Мне ж надо выполнять мамой заказанный долг. Но на Байкал мы всё же поедем.

В остальном пока всё более-менее. Книга моя, изданная в Красноярске, помогла найти трёх содетдомовцев – уже всем за пятьдесят и все не верят, что они уже старики, как сговорились, пишут: «А жизни-то не видели».

Вот и все. Маня и я целуем вас всех. Не хворай! Вечно твой Виктор

15 июня 1975 г.

Сибла

(А.И.Щербакову)

Дорогой Саша!

Давно получил я саженцы, давно их высадил на своей вновь огороженной и теперь просторной и уютной усадьбе. Каждый день ходим глядеть на них – большинство сибиряков, как им и полагается, ведут себя жизнестойко и даже боевито, иные разъерошились и подались вверх даже маленькими шишечками, похожими на рябчиные отсидки-говёшки. Я посадил у себя штук тридцать да наделил соседей, Толю-почтальона, Лариона Алексеевича, старика трудового и любопытного, который ещё выращивает здесь сибирскую облепиху из семечек. У всех кедры прижились – лето благоприятное, май и начало июня были очень жаркие, а сейчас дождливо, похолодало, но бывает и вёдро, парит от земли, и всё растёт хорошо, картошку уже окучили, едим давно свою редиску, салат, зацветают горох и бобы – жить можно!

А вчера пришли твои газеты – очень красивая цветная-то газета, и я сожалею, что мне её раньше не послали. Радостно издана, а по оформлению, так и с выдумкой хорошей. Прочёл статью и твоё маленькое предисловие. Ни о чём не беспокойся. Неловкости я не испытал, читая всё это, значит, и сокращения, и слово твоё искренне, уважительны (а писатель – «зверина» чуткий, он всякое неуважение или фальшь чувствует кожей). Так что спасибо за всё и присылай газеты дольше.

Кстати, мне звонили в город и предлагали возглавить эту самую пис. делегацию в Красноярск [речь о традиционном литературном празднике тех лет «Енисейские встречи», очередной писательский десант в тот год возглавил Сергей Сартаков. – Сост.), но, во-первых, я не люблю ездить в родные и чистые для памяти углы родного дома в качестве кого-то иного, кроме как своего человека, а не представителя. Чего ж в нём, в своём-то доме, представляться? Тут надо посидеть, помолиться прошлому, поразговаривать за столом с родичами, а не красоваться перед аудиторией и говорить заданные слова; во-вторых, и это самое главное, наконец-то пошла, сдвинул я её, последняя глава «Царь-рыбы» [ "Сон о белых горах». – Сост. ], очень большая, в сущности – повесть в повести, и завтра, даст бог, я поставлю точку в черновике, и вся книга на разном уровне готовности глав будет уже в сборе, а дорабатывать, добивать я умею, воспитал в себе упорство и терпение долгими и многолетними трудами. Так что до поездки на Байкал уже более или менее книга будет в куче. Месяц поездки, отлежится, отстоится текст – ещё один на него заход, и можно будет показывать, нести «в люди», а там уж самая неприятная пора, работа в редакции, редактура, которую точнее бы назвать кастрацией, и т. д., и т. п.

Ездил я на четыре дня в Москву, готовил книгу в «Худ. лит-ру», статью мы с редакторшей сделали построже, поделовитей и пошире, взявши кое-что из статьи «Сопричастный всему...» Вчера же пришёл из Новосибирска сборник «Сибирские рассказы», приятно изданный, на выходе книга в «Современнике». И ещё я купил себе машину «Волгу», чтобы было на чём ездить в Сиблу, жду сына из университета, он умеет водить машину, Так что всё, слава богу, пока нормально: кедры растут, книга идёт, скоро поеду за отцом в Астрахань, а потом и на Байкал – отдыхать. Устал, надо сказать, сильно, только за последние недели написал свежих 100 страниц, что даже для меня много.

Ну, будь! Виктор Петрович

Июль 1975 г.

Сибла

(В.Г.Летову)

Дорогой Вадим!

Я очень обрадовался твоему известию об «Известиях», всё же ты заслужил и вымучил право работать в большой и серьёзной газете (в смысле хотя бы размера и тиража, а так-то все они у нас на один примитивный лад). И поздравляю тебя с назначением! Всё же везёт тебе на жаркие страны!

Я тебе не отписал сразу оттого, что пошла, точнее, я её стронул, последняя по написанию, а не по содержанию глава «Царь-рыбы», которая держала всю повесть два года и никак не шла. всё что-то мне, а значит и ей, мешало. Глава большая, по существу, повесть в повести, и лишь вчера я её начерно написал. Прыть уже не та. Мне покойный А. Н. Макаров говорил: «Виктор Петрович, не разбрасывайте себя и своё время, пишите, пишите сейчас, пока вам нет пятидесяти. Потом ох как трудно это делать!..» А я, конечно, не верил, и пятьдесят, мне казалось, цифра долгая, меня не касающаяся, ан коснулась! Вчера едва из-за стола поднялся – лопатки вроде бы срослись, руки онемели, в сердце колотьё и уж не бурная радость, а грустный вздох: «Ну, слава богу, кончил!» Говорят мужики, со временем так же будешь с облегчением вздыхать, переспавши с бабой. «Какая радужная перспектива!» – сказал бы современный интеллектуал из журнала «Юность».

Я уже писал тебе, что мы купили дом в тихой деревушке на берегу реки,здесь я нахожусь с декабря, много понаписал черновиков, в том числе три главы в «Последний поклон», ну и с «Царь-рыбой» уже многое сделал, хотя ничего не завершил. Весной-то устал сильно, встряхнусь, думаю. – поехал в Белоруссию. Народу тьма. Пьянка бурная. Ну и я в неё встрял, конечно, компанейский же человек! И так газанул, что в городе Могилёве (нашёл соответственное место) начал богу душу отдавать, так сильно подскочило давление. Ничего, отходили. Сиделка ночь возле меня просидела, молоденькая, ласковая девушка, всё как в гостинице.

После этого – шабаш! Ездил только на четыре дня в Москву, редактировал книжку и бегом оттеда в деревушку свою. Ответно приглашаю всех вас (и не для проформы, а всерьёз), когда совсем вас закрутит, хоть маленько отдохнуть от жары на нашей умеренной и грустной русской земле – милости прошу. Изба большая, речка под окном, лес и вымершие деревушки вокруг, наше и деревенское радушие неизменно и вечно, надеюсь.

А я твоим приглашением, наверное, воспользуюсь, если будущая весна будет такая же, как нынче. Весь апрель, с перерывом на 2-4 дня, лил, моросил, сочился дождь, и я со своими лёгкими дошёл до того, что не мог уж шевелиться, работать и даже читать. Так было худо, что смерть уже не казалась чем-то пугающим и, как в старину, представлялась избавлением от гнетущего недуга. Потом-то всё прошло, было очень жарко, до 32 градусов, и я много работал, словом, ожил, на том и нынче держусь.

Много было и ещё есть работы с ремонтом и благоустройством дома. Моя Мария Семёновна и на голом месте, в пустыне дело найдёт, а тут тем более не даёт покоя ни мне, ни себе. От Вологды мы поселились в 90 километрах, всякий раз надо было кого-то просить нас везти сюда, опять быть обязанным, связанным, ну и решили мы купить машину. Деньги на неё были отложены, и всё подходил черёд и надобность потерять их, а я крестился, не давал. И бац! – предложили, и мы приобрели машину-то, «Волгу» тёмно-вишнёвого цвета. Сейчас стоит в стайке, где раньше корова стояла, и не мычит, не телится, ибо ездить-то на ней некому. Я не стану, ещё задавлю хорошего человека, отвечать надо, и главное, жалко будет человека-то. Ждём Андрея, у него есть какие-то правишки. А он тоже у нас подзавалился. Всё время учился на пятёрки, и защитился на четыре, а подвалили ему какого-то свеженького оппонента еврейца, и тот его укатал. Может, всё ещё за папу мстят, много рукописей и графоманов зарезал я в Перми. Меня не достать, так через дитёв. Время-то подлое, а интеллигенция всегда соответствует своему времени, особенно провинциальная, вшивая. Парень шибко переживает и – мама родная – всё в себе, тяжести на душе носит, не звонит, не пишет и домой не торопится, сам себе кажется покинутым, одиноким. Не в папу! Этот быстро наладит всё матюками, криком, чего-нибудь сломает, порвёт, напьётся, попоёт, поплачет и снова в строю!

Вадим! Я ещё тебе вот чего хочу сказать. В Ашхабаде живёт мой сокурсник по ВЛК Нариман Джумаев, лирик столь же славный, талантливый, сколь и красивый. Он давно меня зовёт приехать, а я никак не соберусь. Я знаю, как тебе будет одиноко без друзей, да и с туркменами надо как-то контакт налаживать. Познакомься с Нариманом. Мне думается, я не ошибаюсь – он стоящий человек. Пожалуйста, не стесняйся, он иногда пишет очерки, рассказы, глядишь, и его организуешь.

Ну вот и всё пока, что забыл, извини. Если всё будет благополучно, в июне я съезжу за моим доблестным папой. Он овдовел в последний и окончательный, надеюсь, раз. Доживать ему в моём доме, дети его, родные мне по нему и неродные по мачехе, слышать о нём не желают. Он, надо сказать, заслужил это. В августе мы собираемся с Марией на Байкал. Надо как следует посмотреть на это действительно «священное море», пока его не превратили в помойку. Ну, а потом опять за стол добивать книгу, работать надо, иначе хана, замёрзнешь сам в себе.

Крепко тебя обнимаю, твой Виктор Петрович

Июнь 1975

Маня, дорогая!

Я третий день в Овсянке. Отмылся, отоспался в избушке у Апрони [ Потылицына Апраксин Ильинична, тётя В. П. Астафьева. – Сост. ], а там тихо и спокойно. С Августой [ Пот ыл ицына Августа Ильинична, тётя В. П. Астафьева. – Сост. ]и Апроней был в лесочке, нашёл два стародуба и подснежников. Весна здесь затянулась, и потому всё цветёт смешавшись. Цветки отнесли на могилки, а на могилках живые жарки растут (Августа садила), и такие яркие! Цветов много всюду: на окнах, и магазинах и везде. А вчера Нюра с внуком [ Потылицына Анна Костанти но в на. тётя В. П. Астафьева. – Сост.], Августа и я на лодке отправились на Усть-Ману, нашли Тоню Вычужанину [ односельчанку. – Сост. ]и весь день проговорили, говорили, вспоминали, смотрели. Живут они по другую сторону Маны, где когда-то был кордон, и – Господи! – до чего же там красиво! Конечно, отставные военные чины времени не теряют, расхватывают там землю и воздвигают себе дворцы.

Завтра с Витей Краснобровкиным [ односельчанином. – Сост.], нашим Юрой [ Потылицын Юрий Николаевич, двоюродный брат В. П. Астафьева. – Сост.]и дядей [ Потылицын Николай Ильич, дядя В. П. Астафьева. – Сост. ]поедем на Ману на машине – Люба, дяди Колина дочь, достанет машину, Обратно двинем пешком. Надо бы уже ехать вниз, да нельзя – Августа собирается в воскресенье делать сороковины и не отпускает меня. Она всё ревёт, ревёт о Лийке. В Троицу собрались, посидели, она весь вечер проревела и нас расклевила.

По тону письма ты уж чувствуешь, что я отошёл, и не беспокойся обо мне. Я нарочно не пишу о том, что было. Но если б не Галькин Виктор со своей машиной, я бы до сих пор носился по Красноярску и хлопотал. Словом, не дай бог всё это видеть даже со стороны, а уж страдать и переживать – и подавно...

Наши все тебе кланяются и жалеют, что ты не приехала. Зубоскалы всё такие же. За завтраком Апроня загнула матюка. Августа говорит: «Ты чего это материшься-то?» А Апроня: «А я люблю», – невинно так ответила.

И вообще, деревня наша как была забубённой, такой и осталась. Вчера Бобровские дрались, с гаком, матом – как в старые добрые времена. Дядя Миша тоже полез было драться, но зять ему так подвесил!

Ну ладно. Целую. Виктор

21 июня 1975 г.

Сибла

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Извини, что не сразу тебе ответил, не мог на письма выкроить время, всё бьюсь с «Рыбой» – ловлю её, давлю, ибо издательство ещё раз напомнило о себе, о договоре и пр. и пр., а я никогда себе не позволял разгильдяйства в литературной работе и в отношениях с работодателями. Вот и сижу. Сегодня ещё раз, как мне кажется, предпоследний, закончил правку большой главы «Уха на Боганиде», завтра съезжу в город к зубному врачу, и два дня, благодаря этому, у меня будет передышка, совершенно необходимая. До этого я написал самую большую главу начерно, ту самую, что меня держала, она аж на сто с лишним страниц выперла и при доработке дойдёт страниц до полтораста. Вся работа над нею впереди, но зато теперь книга в сборе и большинство глав на подборе уже, стало быть, видно, чего, как и куда править и исправлять.

Июль я ещё протрублю, а потом поеду на Байкал и ничего кроме удочек не возьму, ни единой книжки, ни рукописи, даже и ручку брошу, ибо устал, аж до скрипа каждой жилы в теле моём, хоть и толстопузом.

У нас стоит прекрасная погода. Я занимаюсь домашними делами и рыбачу, ибо Мария Семёновна уехала на Урал помогать сыну возвращаться из университета. Кроме четвёрки в диплом, ему ткнули ещё плохую характеристику, ибо грызся с дураками и лицедеями университетскими, и они ему давно ещё пообещали «устроить кое-чего» в ихнем просвещённом понимании. Пакость – есть лекарство, заменившее старичка-аспирина.

В тот день, как пришло твоё письмо, я писал в «Молодую гвардию» моему редактору и попросил его иметь в виду тебя насчёт внутреннего рецензирования, так что если что получишь, не удивляйся. У меня с отделом прозы этой самой «Гвардии» очень хорошие отношения, и я ещё поговорю с завшей Зоей Николаевной Яхонтовой. Насчёт «Нашего современника» я не совсем в курсе. Чего, как там? Но в конце месяца сюда сулится приехать Викулов, и я узнаю у него. Если что, пошлю в отдел прозы твой адрес. В критике, видимо, всё ещё сидит тот молодец с обликом енисейского кержака – чуб от донских разбойников, глаза от тунгусских шаманов.

Есть возможность у меня потолковать насчёт рецензирования в «Знамени». Как ты на это дело смотришь? И брось свои интеллигентские штучки, когда дело касается хлеба! Надо его зарабатывать, иметь, чтобы хоть сколько-то быть независимым, тем паче, что у тебя скоро будет прибавка в семье и тебе ещё неизвестно, что эта самая прибавка требует себе больше, чем папа, мама, тёша и вся родня вместе взятая, хлопот, забот и питанья.

Кланяюсь. Обнимаю! Виктор Петрович

Р. S. Валя! В Новосибирске вышла книга «Сибирский рассказ», по-моему, добрая книга. Надо бы её поддержать, не потому, что там есть я, а вообще. Отрецензировал бы? А я берусь пристроить рецензию. Книга должна быть у Юры Куранова, он в ней «представлен»!..

23 июня 1975 г.

(В.Юровских)

Дорогой Вася!

Не обижайся, что я не отзываюсь на твои письма. Я действительно работаю много над «Царь-рыбой» и наконец-то хоть начерно написал самую большую и главную главу. Теперь вся книга в сборе, в разной степени готовности глав, но это уже ближе к концу, дорабатывать я умею, приучил себя домучивать, иначе какой бы я был профессионал-литератор? Черновики-то набрасывать все горазды, это самая сладкая сметана в работе, слизывай её пальцем, как блудня-мальчишка, а дальше-то начинается самая что ни на есть мужицкая, если не конская работа, дальше-то и проверяется, куда ты и насколько годен.

Ещё июль работать, а потом отдых. Поеду на Байкал и осенью добью, здоров буду, и «Рыбу», и «Последний поклон» – тогда уж немножко развяжу руки, а то жидко и много развёл – листов 25 в работе, и всё вещи отдельные по главам – это трудно.

Возимся с избой, особенно Марья Семёновна, всякий она покой потеряла, но уж зато рай земной теперь, и я не представляю, как бы я без этой избы и тишины, и уединения заканчивал книгу. Наверное, бросил бы, не хватило бы сил, ибо другие заботы никто с меня не снимал. Машину купил, но водить я не стану, одноглаз и отключён от мира сего часто бываю, задавлю ещё себя или кого-нибудь. Денежки все издержал вот и жму с книгой, чтоб безбоязненно и относительно независимо жить.

Все твои тревоги в связи с Союзом и пр. я пережил ещё в Чусовом, они неизбежны, и всё-таки уезжай в Курган. Не пей, вот главное, на чём ловят и подсиживают нашего брата. Работай! Вот главное, что бесит злопыхателей до того, что они в конце концов и беситься перестают, улыбаться начинают, знакомством при встрече намекают приветственно.

Вася! И не шли ты никаких подарков! Мы – люди богатые по сравнению с тобой, а ты столовый прибор! (И вообще, на будущее – ножи дарить нельзя, поссоришься. Плохо знаешь приметы, классик!)

Ну, обнимаю тебя. У нас лето прекрасное. Была жара, потом похолодало и дожди, теперь снова жара и грозы, тянет на траву, на реку, но рыба клюёт слабо, обожралась, сомлела. Зато начали появляться маслята, море цветов, подпевают ягоды.

Ну, целую, обнимаю, Виктор

Июнь 1975 г.

(Е.И.Носову)

Дорогой Женя!

Письмо твоё застало меня в момент, когда я после двухгодичной муки и проволочек наконец-то раскачал себя на славную и самую большую главу «Царь-рыбы» и уж не оторвался, хотя мне, как всегда, захотелось тут же засесть и хоть на бумаге поговорить с тобой.

Глава эта была какая-то неловкая, всё что-то мешало её написать. Да и вся книга так идёт: то воспаление лёгких, то супом ногу обварил, то дети женятся, то папу надо везти, то самому юбилей справлять, и если б не самодисциплина и сибирский упрямый лоб, бросил бы всё. Но теперь уже легче глава начерно написана, вся книга, пусть и сырая, но в сборе, а доделывать, домучивать – это уж дело писателя, а не человека, тут уж профессиональная машина пусть скрежещет шестернями, но домалывает.

Впереди ещё часть июня и июль. В июле, может, осенью, надо съездить за отцом – и всё, можно отправляться на Байкал – заработал моральное право быть там, считать себя в отпуске, хотя с деньгами и туговато.

Мой деревенский дом полон и берёт много – все детки, замужние и холостые, сироты братовы – все, считай, на моей шее, хотя им кажется, что живут они сами собой, на свои средства. Да я и не угнетаю их сознанием нахлебничества, пусть так и думают, а умру – почувствуют. Работоспособность, хотя уж и не прежняя, ещё сохранилась. Конечно же, и страх сохранился: не так получилось, видать, весь порох вышел, выписался, издержался...

Деревня и дом мой здесь принесли мне не только радость, а счастье – такая здесь тишина, красота, рыбалка, уединение, физический труд и хлопоты отвлекают от самокопания и политицких размышлений. Убухал все деньги купил «Волгу», чтобы ещё и транспортную зависимость аннулировать, да и от вологодских «друзей» быть подальше. Разглядел я их, убедился, что пристального к себе присмотра они не выдерживают и не стоят – дерьмо, собранное в старинный крашеный туесок из милой бересты, прикрытое сверху благолепной иконкой русского письма, но уже осыпавшейся, растрескавшейся и отцветшей до доски, потерявшей всё, кроме сознания: «Это мы на ней изображены!..» Знаю теперь, отчего родилась и приводящая Белова в бешенство, от того, что точна, поговорка: «Вологодский конвой шутить не любит!..»

Ну-с, вот, значится, главу закончил, хотя и не без греха, заболели зубы, – всё вынес, вытерпел и в Союз не ездил, пока её, проклятую, не завершил.

Машина стоит в конюшне, где раньше корова и конь жили, молча стоит ждёт Андрюшку – он заканчивает университет, распределили в Вологду. Сюда же и Толька с семьёй переедет – запился, бродяга, по бабам ходит, пропадает, надо, чтоб на глазах был.

Был у меня по весне Женя Капустин несколько дней, нарыбачился, задохнулся, глядя на меня печальными глазами, – понял я его, бедолагу, мечту выговорил. Купил ему тут избёнку аж за 150 рублей – старенькая, хроменькая, но славная избушка. А Женя свалился – сказываются раны, отнимаются ноги, лежит вот в больнице и мечтает лишь о том, как скорее попасть в деревушку. Жду его на следующей неделе. Марья посадила в их огороде редиску, лук, чеснок, салат, морковь, репу и картошку. Я сегодня её окучил. Хорошо на участке, белый морковник цветёт чуть не выше избы, яблоньки растут, красная смородина под окном вызориваться начала. Когда покупал избушку, думал, может, и другой Евгений, который Носов, приедет, когда захочет поработать, – вот ему и угол отдельный, топи печь, пиши, думай, а потрепаться ко мне придёшь – двести сажен ходу. Право слово. Женя, приедь осенью и увидишь, что сманивал я тебя не зря...

Рассказ твой, «Переправу», мне прислали из Курска ещё до появления его в «Лит. России». И я подумал, не написать ли тебе – для раскачки – таких вот «мелочей» побольше. И про муравьев в дровах, и про повара, и про всё, что ты помнишь, – это можно и нужно делать для поддержки формы и в малом промежутке времени, иногда и на ходу. Мне очень хочется, чтобы ты работал, ибо работа наша – жизнь.

Я получил письмо от Пети Сальникова и не знаю, куда ему писать. Очень я люблю этого дивного мужика и, будь на месте бабы, никого, кроме Пети, не выбрал бы себе в «вечные спутники». Но как и чем ему помочь? Думаю, что в Курске, возле тебя, ему было бы полегче, поспособней, что ли. Ну, смотри сам, а я боюсь, чтоб он не потерялся.

Я если из Астрахани поеду (туда полечу), дам тебе телеграмму, хоть коротко повидаться на вокзале. Миша Колосов вроде бы собирается на Байкал. Очень жаль, что не получается у тебя. Там нас ждут: шлюпку, удочки – всё приготовили. Но работа есть работа.

Милый ты мой старичок! Сколько бы я тебе ни писал, всё будет мало, всё не выговориться, потому закругляюсь. Кланяюсь тебе и твоему семейству: Вале, Жене, Тане, Ирине, Ромке – всем-всем! А перед моими глазами стоит книга на японском языке и на её корке твой и мой портреты.

Целую, твой Виктор

2 июля 1975 г.

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Нет, не укатил я ещё на Байкал и укачу ли? Андрей наш застрял в Чердыни, строит бесплатно музей бедному государству, у которого всегда хватало средствий на остроги и недоставало на сохранение истории. Никуда не делась добрая старая эпоха, когда «поспешно разбирались церкви и долго строились ларьки»...

Вот мы и сидим и ждем, а он одним нас письмом удостоил, по которому и не поймёшь, когда прибудет, ему 15-го уже законно на работу надо по распределению. Не дождавшись его, мы не можем уехать.

Народ тут нас одолел, не перечисляя многих, скажу лишь, что немец с западногерманского телевидения добрался до нас и заснял на карточку, переполошив и нас. и всех тут своим нашествием. Из Игарки приехала сестра с мужем и дитём, которое взорвало банку пороха, готовясь к будущим битвам, опалило себе рожу, кожу, лёгкие, а главное, глаза. На одном начались боли – надо лечить. Хлопоты, беготня, но я всё же пробую работать. Погода разнеживающая, все купаются, брызгаются, гуляют, а народ сено косит, чуть не плачет, потому что грозы часты и скошенную траву парит.

Работа моя идёт медленно. Пар вышел, надо бы передохнуть, а Викулов торопит – заезжали они ко мне ненадолго, Викулов, Орлов и Бондарев, потолковали, хоть и коротко, но по душам. Надо! Кстати, ты оказался прав, «Берег» дальше забрал меня и победил. Роман выдающийся и, как фотоплёнка, проявил на себе убожество критической мысли. Как далеки, невнятны и совсем не в ту степь о нём статейки. Четыре прочёл – и полное непонимание того, что читано, или желание не понимать?

Редактором твоей книжки в Новосибирске будет Женя Городецкий (составитель «Сибирских рассказов»), готовься к трудной работе. Он, парень, хоть и еврей, но геолог, да ещё какой! Весь Север облазил, сам пишет, со мною был на Нижней Тунгуске (вдвоём были) и как-то знает меня по-иному (с иной стороны). Думаю, что он не облегчит, а затруднит твою работу.

Очень рад, что красноярцы подкинули тебе рукопись. Этого добра, погоди маленько, я тебе раздобуду хоть телегу, дай срок с книгой разделаться, в люди показаться.

Кстати, редактором «Смены» стал Альберт Лиханов. Скликает силы. Может, и туда тебя пристроить на заработки? Платят там хорошо. Кланяюсь твоей супруге. Тебя обнимаю. Виктор Петрович

4 июля 1975 г.

(Ю.В.Бондареву)

Дорогой Юрий!

Только теперь вот прочёл твой новый роман – читаю я медленно, а тут читал еще и трудно, преодолевая раздражительное сопротивление до середины романа, тем убедительней победа этой вещи – наверное, так и должны читаться произведения сложные, необычные, умные. Привыкли глотать, как галушки. Очень хороший роман ты написал! Наверное, выдающийся. Но всё выдающееся должно утвердиться временем, поэтому я и говорю «наверное». Слишком много у нас объявилось выдающихся – можно забить эшелоны и дома до потолка, а за пятьдесят-то лет едва ли пяток книг попадёт в этот строгий и высокий ряд.

О многом мне хотелось бы поговорить, за многое поблагодарить тебя. Но говорю я тебе спасибо прежде всего за то, что ты по-настоящему возвеличил советского человека, того самого, за которого пролито море крови, кто оплакан и обмыт океаном горьких и тяжёлых слёз, в том числе и наших, и которого оболванили, унизили, низвели до потешного ничтожества бездарные писаки, кино, театры, газеты, радио, теле – все под видом прославления приложили к нему руку на шумном и бездумном базаре нашей пропаганды и до того его устряпали, что уж неловко делается, когда скажут «советский человек» – вроде бы как обормот это какой-то, болван, выкрикивающий лозунги и идущий напролом. Изуродовали сами себя, много сил, ума и здоровья надо, чтобы выпрямить горб, выпрямить позвоночник и убрать эту вечную идиотскую улыбку с так называемого нашего парня, который смеётся «как дети», даже «среди упорной борьбы и труда».

Особенно мне приятно, что твой советский человек ещё и наш брат писатель, так достойно и умно умеющий держать себя всюду – и дома, и в гостях во время напряжённой его заграничной жизни. Невольно я воскликнул про себя: «Ах, молодец!» – потому что и мои мысли, и моё поведение он выражал собою, только делал это так, как мне хотелось бы и как делать я ещё не умею. В том и суть, и привлекательность твоего Никитина, что за ним и к нему хочется тянуться, быть его достойным собеседником и другом. Оказывается, задача создавать положительный образ для подражания выполнима, но только если за неё берётся настоящий художник, который не принижает, не задавливает читателя интеллектом своего героя и собственным высокомерием, пробивающимся сквозь муравьиный рой наставленных букв и слов.

Благородную работу сделал ты, Юрий, очищающую от скверны, идолопоклонства, мутной воды, в которой ловят свою рыбку люди ловкие, корыстные и криводушные, способные смести умное слово, особенно в литературе и искусстве, а большей частью возле них обретающегося приспособленчества. Спокойно, увесисто и разумно смазал ты по сусалам демагогам, краснобаям и всякого рода делягам, прячущимся за пошатнувшийся забор, из соцреализма сплетённый из подозрительности ко всем, кто мыслит не так, нестандартно, незаданно. Эта самая надутая «самсоновщина» стоит лишь на одном, идущем ещё от «А любишь ли ты, курва, советскую власть?» и до нынешнего блеяния «принижение образа современника» (кстати, Ардаматский вёл себя в ГДР точно так же, как Самсонов, только ещё глупее, ибо есть он самовлюблённый болван, причём уже совершенно законченный).