Текст книги "Я боялся - пока был живой"
Автор книги: Виктор Меньшов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Позвольте, я провожу вас к выходу?
Он галантно щелкнул каблуками, подставил ей согнутый локоток:
– Ах, разумеется, разумеется...
Добрая Ниночка зарделась, взяла галантного провожатого под руку, и он повел ее по коридорам.
Она заглядывала ему снизу в глаза и чему-то смеялась, смеялась, смеялась...
Больше Добрую Ниночку никто и никогда не видел.
А генерал опять разговаривал по телефону.
– Полковник Хватов? Да, я. Тут некоторые новые обстоятельства открылись, надо несколько скоординировать поиски. Появилось новое, весьма перспективное, направление. Похоже, мы нашли, у кого оригинал документа. Записывай: Перышкин, Александр Ефимович, сорок пятого года рождения, москвич, журналист. Он передал фрагмент бумаг главному редактору, и остальная часть, скорее всего, тоже у него. Так что налет на главного редактора можно отменить, а остановить публикацию мы сможем и другим путем. Что значит, поздно? Ах, чтоб вас! Вы бы там, где нужно, так же шустро поворачивались. Даже так? И уже с телевидения были? Кто? НТВ, ТВ-6,ТВ-Центр, РТР... Дальше можешь не перечислять. Ладно. В принципе, никаких особых проблем это не добавило, просто можем спугнуть. Необходимо активизировать поиски: срочно устанавливайте и проверяйте всех знакомых Перышкина. Знаю, что он журналист. Знаю, что у него в знакомых почти вся Москва ходит, и в других регионах – море разливанное. Но все равно – всех знакомых. Подчеркиваю – всех! Установить, с кем в детском садике на один горшок ходил. И все сведения – немедленно в аналитический отдел. Особое внимание – неопубликованным материалам, героям его интервью, очерков. Все. Действуй.
Генерал опустил трубку и устало потер вздувшиеся на висках вены.
Потом он тяжело поднялся из кресла, подошел к двери кабинета, выглянул в коридор, закрыл тихонько двери и запер на ключ.
Потом на цыпочках пробежал к столу, не садясь набрал номер, закрыв глаза, дождался ответа, и заговорил измененным голосом:
– Аллеууу! Это квартира Ивановых? Ах, Алексеевых! Извините. А ты Алексеев – дурак! Кто говорит? А все говорят!
Не дожидаясь ответа бросил трубку, и долго хихикал, забравшись с ногами в кресло, и с наслаждением обкусывая ногти.
А еще он яростно чесался. Весь. С особой яростью он скреб лицо, словно хотел снять с него невидимую маску...
Так продолжалось минуты три. Потом генерал успокоился и затих, уронив голову на грудь.
Со стороны казалось, что он уснул. Но это только казалось: молниеносно он выскочил из кресла и бросился к стене. Там он открыл вмонтированный в стену, за картину, сейф, набуровил в немытый, захватанный стакан водки, почти до краев, и выдул ее стоя, жадно раздувая ноздри и фыркая, как лошадь на водопое.
Простоял, замерев и опустив веки, на его белые щеки возвращалась краска. Несколько раз он втянул в себя носом воздух, хищно шевеля тонкими ноздрями. Закрыл сейф, вернулся к двери, открыл ее, сел за стол, взял карандаш и стал быстро рисовать крестики на маленьких листочках бумаги.
Спустя минут десять он оторвался от этого занятия, поднял невидящие глаза в сторону зашторенного окна и, подперев голову рукой, тихонько и плаксиво, отчаянно фальшивя, фальцетом вывел:
Во поле береза стоялаааа...
И всхлипнул...
Глава десятая
Во поле кудрявая стоялаааа!
Грохнув кулаком по столу, гаркнул капитально захмелевший Вася.
К нему, на непослушных ногах, подошел Федя, обнял его за плечи, выбросил вперед руку и красиво подтянул:
Лю – ли, лю – ли, стоялаааа!
Лю – ли, лю – ли, стояла!
Вася и Федя переглянулись между собой и заорали хором, яростно отбивая такт по столу пудовыми кулачищами, отчего вся посуда на столе пришла в движение.
Некому березу заломатииии,
Некому кудряву заломатииии
Плясало вино в голове, плясали на столе стаканы, плясали тени по стенам...
Приплясывала и гримасничала, прихлопывая в ладоши, никем не замеченная маленькая вертлявая Смерть в белом балахоне, качаясь на оранжевом абажуре....
Плясал-гремел рифленый железный пол подпрыгивающего на каждой кочке и колдобине проселочной дороги "уазика". А на полу, в такт, подпрыгивал связанный "ласточкой", то есть, когда ноги загнуты и связаны с заведенными за спину руками, перекатывался под ногами в тяжелых ботинках, следователь по особо важным делам Капустин.
Обладатели тяжелых ботинок сидели на скамейках молча, вроде и не замечая вовсе Капустина. Парни все были здоровые, в камуфляже, безо всяких знаков отличия, в одинаковых шапочках на головах, скрывавших лица, с прорезями для рта и глаз.
– Мужики, если вы – ребята Паленого, то вы попали в скверную историю, – подал голос Капустин. – Я – следователь по особо важным делам, так что вы думайте. Вы сами знаете, что будет, если вы мента кончите... Тогда кранты вам...
Четверо в камуфляже молчали безучастно, словно истуканы, глядя куда-то поверх лежащего и мимо друг друга...
Машина ухнула в очередную колдобину, выровнялась, повернула круто вправо и поплыла, притормаживая, попав на островок ровного асфальта.
И почти сразу же остановилась, разразившись нетерпеливыми резкими гудками клаксона. Послышался скрип отворяемых ворот, машина опять дернулась и плавно проехав еще метров пятьдесят, остановилась окончательно.
Открылась боковая дверь, но никто не выходил, все сидели и молча ждали кого-то, или чего-то.
Светило солнышко, пели птички, в веселой зелени утопало невысокое здание, почему-то без единого окна. От этого здания к машине колобком катился маленький опрятный толстый человек в белоснежном, тщательно отутюженном халате. За ним медленно вышагивал, значительно отставая, другой – высокий, худой, и так же в халате, таком же белом, но мятом.
– Кого привезли? – деловито осведомился Колобок, стараясь заглянуть в машину.
– Да вот, – вытянулся перед ним один из сопровождающих, выскочив из машины. – Следователя по особо важным Капустина. На основании дознания по поводу служебного несоответствия и потере оружия необходимо провести осмотр. Вот предписание и направление.
Он вытащил из машины опечатанный сургучом конверт и передал его Колобку.
Тот тщательно проверил сохранность печатей, с треском сломал их и разорвал конверт. Достал оттуда единственный лист бумаги, быстро прочитал, нахмурился, и передал бумагу высокому.
Тот тоже нахмурился, даже что-то явно нецензурное процедил сквозь зубы, потом поджег бумагу, положил ее на асфальтовую дорожку, дождался терпеливо, пока она сгорит, и тщательно растер пепел ногой, превратив его в черную пыль.
– Ну, где ваш Капустин? – спросил чем-то крайне недовольный Колобок.
– Да вон он, в машине лежит, – кивнул сопровождавший.
Колобок заглянул в машину и сразу же заворчал:
– Кто вам велел так доставлять?! Обычное медицинское обследование, зачем же было связывать, бросать на пол? Это же ваш товарищ по работе!
– Мы – что? – пожал плечами сопровождающий. – Нам – как прикажут, в таком виде мы и доставляем.
– Развяжите! – резко приказал Колобок.
– Но... – заикнулся было сопровождающий.
– Никаких но! – взорвался криком вежливый и кроткий с виду Колобок. Развяжите немедленно! Пока еще здесь я распоряжаюсь, и будьте любезны выполнять, если уж не просьбы, так хотя бы приказы.
Капустина развязали и он, с удовольствием разминая затекшие руки и ноги, выскочил из машины.
– Анатолий! – повернулся Колобок к высокому. – Пускай пациент отдышится, придет в себя, покурит, если он курит, потом приведешь его ко мне. А вы, – он повернулся к сопровождающим, – останетесь здесь и будете ждать. В вашем присутствии необходимости нет. Это приказ!
И не слушая ответа и возражений, пошел, вернее, почти побежал, семеня короткими ножками, в сторону здания без окон.
Капустин с наслаждением размялся, подышал воздухом, успокоился, покурил, после чего пошел вслед за терпеливо дожидавшимся его доктором Анатолием в то же здание, в котором скрылся Колобок.
Если не считать отсутствия окон, кабинет был совершенно обычным кабинетом врача. И осмотр был достаточно традиционен. И вопросы: чем болел, были ли сотрясения мозга, ранения и контузии, про сон, и про все такое прочее.
Капустин отвечал послушно и подробно, но явно скучая, нервно позевывая, часто поглядывая на блестящий хрустальный шар, стоявший на столе Колобка, почти что под самым носом у Капустина.
Врач что-то увлеченно писал, прекратив, наконец, задавать надоевшие вопросы. Он писал, а Капустин от безделья рассматривал шарик, на гранях которого плясали, дробясь, отсветы люстры. Потом он ощутил на себе взгляд, поднял глаза и увидел, что врач смотрит на него пристально и прямо в глаза.
Капустин почувствовал себя неуютно, забеспокоился, хотел что-то спросить у Колобка, но веки его отяжелели, он попытался встать, это ему не удалось, и он почувствовал, что куда-то уплывает. Куда-то туда, где было легко и приятно...
Очнулся он почти сразу же, по крайней мере, так ему самому показалось. Он осмотрелся и увидел, что Колобок стоит над ним, а сам он возлежит на клеенчатой кушетке. Капустин смутился, решив, что с ним приключился обморок. Он засмущался, а толстый врач добродушно улыбался ему, как бы подбадривая:
– Ну вот, маленький сеанс гипноза, и мы сняли нервное перенапряжение и стресс. Ничего страшного, обычное переутомление, которое неизбежно при вашей работе. Никаких особых противопоказаний к дальнейшему исполнению вами прежних служебных обязанностей я лично не нахожу и не вижу. Всего вам хорошего, будьте здоровы. Заключение я отправлю позже. Вы свободны.
Как из-под земли вырос врач Анатолий.
– Проводите, пожалуйста, нашего гостя, – попросил его Колобок.
Доктор Анатолий молча повернулся спиной, приглашая Капустина следовать за собой, и проводил его к машине, где его ожидали скучающие сопровождающие, но уже без дурацких масок.
Только двери за Капустиным закрылись, как в тишине врачебного кабинета прозвучал телефонный звонок. Колобок вздохнул и поднял трубку.
– Слушаю. Да. Только что закончил. Вы злоупотребляете. Слушаюсь, товарищ полковник. Я выполняю все приказы и распоряжения беспрекословно, но свое собственное мнение я всегда имел и буду иметь. И я заявляю: все это мерзко! Да сколько угодно. Хоть десять. Видал я ваши выговора. Да кто еще, кроме меня дурака, будет такую работу для вас делать? Да бросьте вы, не говорите глупостей.
Он швырнул трубку на аппарат, скорчил свирепую гримасу, и даже не прикрыв открывшиеся в коридор двери кабинета, занялся онанизмом...
Капустина везли обратно, уже не связывая. Он даже сидел рядом с сопровождающими на скамейке.
Отвезли его домой, велев никуда не отлучаться без предварительного доклада по команде. Но попросили об этом вполне вежливо и корректно.
Машина уехала, а Капустин пошел в свою квартиру, не вызывая лифт, на седьмой этаж, все время шевеля губами, повторяя про себя номер привезшей его машины.
Войдя в квартиру, он сразу же взялся за телефон, быстро набрав номер:
– Козлов? Ты говорить можешь? Давай, срочно приезжай ко мне. Да, вот еще что, позвони быстренько Фоменко, скажи, что я просил выяснить кому принадлежит машина, но только тихо, без шума и огласки. Сейчас скажу номер. А, черт! Только что повторял! Никогда раньше такого со мной не бывало. Я же любые цифры слета запоминал. И вот на тебе. Ладно, ты же ко мне едешь, я Фоменко сам позвоню, вот только вспомню...
Он положил трубку, долго морщил лоб, шевелил губами, чесал отчаянно затылок, но злополучный номер так и не вспомнил.
Когда к нему в квартиру вошел Козлов, Капустин уже успел принять душ и заварить чай.
– Ну, как дела у тебя? – отрывисто спросил Капустин, нервно оглядываясь по сторонам.
– Да что у меня? – пожал плечами Козлов. – Отстранили пока от службы, как и тебя, на время служебного расследования. А что у тебя нового?
– А у меня... Послушай, Козлов, который час? – обеспокоено поинтересовался Капустин.
– Без десяти одиннадцать, – удивленно посмотрел на часы Козлов. – А ты что, спешишь куда-то?
– Да вроде как нет, – не очень уверенно ответил, подумав, Капустин. Но в одиннадцать я должен был то ли с кем-то встретиться, то ли что-то сделать, точно не помню, но что-то важное...
Он глубоко задумался, потом со злостью стукнул кулаком по коленкам, разозлившись сам на себя.
– Черт знает что такое! То номер машины не могу вспомнить, а у меня на цифры всю жизнь была уникальная память, я даже телефоны никогда не записывал, то вот помню, что в одиннадцать у меня должна быть важная встреча, но что именно за встреча – не могу вспомнить.
– Ладно тебе, Капустин. Сколько раз я тебе говорил: записывать надо. Память рано или поздно, а подведет. Да если бы что-то на самом деле важное было, разве ты позабыл бы? Пустяк какой-то в голове отложился, вот ты и мучаешься. Брось, не ломай зря мозги, они тебе еще пригодятся...
– И то правда, – Капустин встал с дивана. – Давай, друг Козлов, лучше чай пить.
Он пошел на кухню и загремел там посудой. В это время раздался бой больших напольных часов-шкафа, про которые Капустин как-то позабыл, когда спрашивал время у Козлова.
Часы-шкаф пробили ровно одиннадцать.
На пороге кухни появился Капустин, с просветленным, улыбающимся лицом, с чайником в руке.
– Вспомнил! – воскликнул он, радостно хлопнув себя по лбу, выронил чайник на пол, крутой кипяток плеснул ему на ноги, но он словно даже и не почувствовал этого.
Все дальнейшее произошло настолько быстро, что Козлов не успел даже со стула встать.
Капустин, шлепая по лужам кипятка, совершенно не замечая этого, направился к балконной двери, вышел на балкон, встал на перила, словно на ступеньку, оттолкнулся сильно и прыгнул вниз, словно с вышки в воду нырнул.
Козлов дико заорал и бросился вниз по лестнице, словно надеялся обогнать Капустина и поймать его там, внизу. Он бежал по лестнице, совершенно позабыв про лифт, и кричал, кричал...
Глава одиннадцатая
Арнольдик хлопнул себя по лбу, издал боевой индейский клич, всполошив всех сидевших с ним в комнате, и бросился к телевизору.
– Как же я забыл, что у Павлуши есть телевизор, и что он работает! Я совсем отвык от работающих телевизоров, надо срочно посмотреть хотя бы вечерние новости.
Он включил телевизор как раз на титрах "Дорожного патруля".
– Боже мой, Арнольдик! Что ты собрался смотреть?! Неужели опять эти новости об ужасном, которые рассказывают молодые люди, захлебываясь от восторга, да к тому же еще едва не приплясывая?! – укорила его Нинель.
– Ах, дорогая, должен же я знать, что происходит в мире!
Но тут же он отвлекся на экран, где ведущий радостно сообщил зрителям:
– Добрый вечер! Сегодня в Москве криминогенная ситуация обострилась до предела. Проводится операция "Сигнал", привлечены все силы МВД, войска московского гарнизона, по нашим данным в город вводятся десантные подразделения из Тулы и Рязани. В город уже прибыла разведрота Кантемировской дивизии.
Разыскиваются группа особо опасных террористов, которые готовили в Москве серию террористических актов. Посмотрите на портреты этих людей. Если у вас есть хоть какие-то сведения о них и их местопребывании, мы просим вас немедленно сообщить об этом по телефонам, которые вы видите на ваших экранах. За действенную помощь назначено крупное денежное вознаграждение. Помните: от скорейшего задержания этих людей зависят наша с вами мирная жизнь и спокойствие. Ни в коем случае не пытайтесь задерживать этих людей самостоятельно – они крайне опасны и вооружены!
Внимание! Мы показываем портреты этих террористов.
Нинель опустилась в кресло, потому что на экране появилось лицо ее мужа – Арнольдика, а следом и она сама.
Нинель бросилась звать всех к телевизору, а на экране появилась моя улыбающаяся физиономия.
Заменившая ведущего дикторша, кукла и дура, заговорила бойко, сыпала словами, словно приплясывала:
– К террористам присоединились и бывшие сотрудники правоохранительных органов...
На экране мою физиономию сменила фотография Скворцова в милицейской форме.
– А так же, к великому нашему сожалению, в некотором роде наш бывший коллега, спившийся журналист-ренегат Александр Перышкин...
Проспавшийся Перышкин, стоя в дверях, присвистнул:
– Не иначе, как Похлебкина замели, сволочи, наверное, как-то через меня вычислили. Провисла наша публикация...
Арнольдик, влезший в телевизор едва не по плечи, замахал на него, чтобы тот замолчал.
А дикторша бодро продолжала, словно вещала не о криминале, охватившем город и страну, а о милых ее сердцу пустячках.
– Еще одно чрезвычайное происшествие, которое, впрочем, становится уже нормой, случилось в одной из переполненных камер Бутырской тюрьмы: там, от острой сердечной недостаточности, скончались сразу двое заключенных...
Скворцов хлопнул себя по коленям. На экране показывали, как загружают в спецперевозку тела двух людей на носилках, один из них, здоровый бугай, был смутно знаком, а вот когда показали крупно лицо второго, ахнули мы все. Это был сам Паленый, лицо которого почему-то не спешили накрыть, непозволительно долго задержав на нем камеру, словно специально давая кому-то рассмотреть это лицо.
А дикторша продолжала радоваться жизни:
– Сегодня из той же тюрьмы выпущен на свободу известный авторитет, рецидивист, вор в законе, по кличке Платон. Вот такие происходят странные дела. Террористов ловят, а рецидивистов отпускают. Это лучше всего говорит о том, что мы живем в по-настоящему демократическом государстве, в котором демократия предполагает равенство для всех перед законом. Нет улик свободен.
И еще одно событие, сообщение о котором пришло к нам буквально в эти минуты. Только что покончил жизнь самоубийством, выбросившись с балкона собственной квартиры, следователь по особо важным делам Капустин. Нам стало известно, что в эти дни он был отстранен от исполнения служебных обязанностей, возможно, на этой почве произошел нервный срыв. Еще по одной версии вполне возможно, что все значительно проще, и причиной смерти следователя стала банальная пьяная ссора с находившимся у него в гостях сослуживцем...
На экране, в лучах прожектора, лежало тело Капустина, небрежно прикрытое чем-то темным. Невдалеке было видно, как сажали в машину бледного и растерянного Козлова. А дикторша тем временем упоенно заканчивала:
– И в заключение новость, которая буквально потрясла не только всех журналистов, но и всех жителей нашего города и страны. В собственной квартире погиб известный журналист, главный редактор популярнейшей газеты, Степан Тимофеевич Похлебкин. Судя по следам насилия на теле, разгрому в квартире, он подвергся нападению и пыткам грабителей. Мы скорбим вместе с его родными и близкими, в полной мере разделяя их горе. На этом мы заканчиваем, смотрите рекламу, а по окнчанию – сводку погоды.
Саша подошел и выключил телевизор.
– Все, ребята, нам и здесь долго засиживаться нельзя. Заметут нас.
– А ты что, рассказал Похлебкину, где мы будем?! – спросил Павлуша.
– Да ничего я ему не говорил! – досадливо воскликнул Перышкин. – Я даже адрес твой не помнил. Просто я считаю, что работают против нас профессионалы. Ты что, сам не видишь, что круг сужается? Мы – вне закона. Смертники. Все, кто прикоснулся к этим бумагам, гибнут. Это к нам дорожку топчут. И Платона наверняка не случайно отпустили. Его как цепного пса спустили по наши души. Нас сейчас со всех сторон обложат. Надо попытаться выскочить, пока не поздно. Если уже не поздно.
– Поздно, – сказал я. – Операция "Сигнал". Это означает, что перекрыты все аэропорты, вокзалы, порты, дороги, все, по чему можно уехать, улететь, уплыть. Наши морды уже показали на всю Россию и еще будут показывать. И даже в плен нас брать не собираются. Вы слышали, как настраивают общественное мнение? По камертону! Мы – крайне опасны. Наверняка при таких раскладах есть приказ стрелять на поражение. А если и нет, то сердечный приступ, вроде того, как у Паленого, нам устроят, если схватят.
– И что же мы должны делать? – растерянно спросила Нинель. – Сидеть и ждать, когда за нами придут и всех расстреляют? Так, что ли?
– Не знаю, – со вздохом отозвался я. – Знаю только, что сюда придут наверняка. Раньше, или позже, но придут. Надо уйти хотя бы отсюда. Возможно, мы хотя бы еще Павлушу, Федю и Васю не засветили.
– Глупости! – возмутился Павлуша. – Мы уже отметились во время налета на засаду. Так что лично я иду с вами. И спорить бесполезно.
– А мы с Васей что, чужие, что ли? – обиделся Федя. – Лучше уж, если и погибнуть, то всем вместе, на миру и смерть красна. А то как Капустина: по одному из окон повыбрасывают.
– Тогда, ребята, берите кто что найдет: одеяла, верхнюю одежду. Медикаменты я сам соберу! – командовал Павлуша. – И быстренько, быстренько. Времени нет!
Мы все забегали, засуетились, но собрались невероятно быстро и без толкотни.
Мне на колени положили плед, а сверху пару одеял. Я не спорил. Мало ли где и как придется нам теперь ночевать. Федя отыскал где-то на антресолях палатку и рюкзак, который тут же набили продуктами.
Вася держал в руках два чемодана, размерам которых позавидовал бы сам Гулливер. Я лично видел, что ни одной тряпочки он туда не положил, только съестное. Так что, чем-чем, а продуктами мы теперь были обеспечены надолго.
Нинель бережно собрала в сумку теплые носки, нитки, иголки. Арнольдик надел на себя длинное пальто, а сверху еще и дубленку. В каждой руке он держал по свернутому одеялу. Еще ему чем-то приглянулась большая черная сковородка, которую он засунул за пазуху, повертев перед этим так и эдак.
Арнольдик приготовился открыть двери, чтобы выйти на улицу. Следом за ним стоял с чемоданами в руках Вася, за ним я в коляске, заваленный одеялами, за моей спиной стояли Скворцов, Нинель, Федя. Мы ждали Павлушу, который что-то усердно искал.
Он поднял голову и посмотрел на высоченные антресоли. Почесал затылок и попросил Федю:
– Подсади меня на антресоли, я там сумку санитарную оставил, надо достать, она полностью укомплектована.
– Давай я достану, – с готовностью вызвался Федя.
– Не достанешь, – щелкнул языком Павлуша. – Она где-то в глубине, ты ее снизу не достанешь и не долезешь. Мне самому лезть надо, быстрее будет.
Федя без усилий подсадил Павлушу, и тот пополз в темные недра антресолей.
Вася сказал Арнольдику:
– Давай, открывай, выйдем на улицу, там подождем, а то ты здесь в этих шубах совсем сваришься.
Арнольдик с готовностью распахнул двери. Вася подхватил чемоданы, которые поставил на пол, и сделал шаг к двери, но наступил на пятки отступавшему от дверей Арнольдику.
А за отступающим Арнольдиком в квартиру входили Платон и еще четверо вооруженных бандитов.
В коридоре сразу же стало тесно. А туда протискивался еще один бандит, который спиной привалился к закрытой им двери.
Платон отодвинул стоявшего перед ним бандита, и не сказав ни слова, выстрелил в упор в Арнольдика.
Арнольдик охнул, схватился руками за грудь и опустился на пол.
Тут же раздался еще один выстрел. Все замерли в растерянности. Платон, поднявший пистолет на Васю, оглянулся, подняв брови.
По двери, к которой он прислонялся, сползал на пол бандит с дыркой во лбу. Один из бандитов задрал голову и стал палить по антресолям. В ту же секунду Вася ударил по голове двумя чемоданами сразу стоявшего перед ним бандита.
Я отодвинул Васю в сторону и через плед открыл ураганный огонь из двух пистолетов сразу.
Бандиты ответили яростной пальбой, а меня поддержал спустившийся с другой стороны антресолей Павлуша.
Тесную прихожую заволокло дымом, резко запахло пороховыми газами. Пальба была оглушительная, беспорядочная и бестолковая.
Да и когда тут было целиться, когда все стреляли дуг в друга в упор?!
Нам повезло – весьма относительно, но все же, если учесть наш опыт в перестрелках...
Когда пальба стихла, на полу сидел, держась за бок, Вася, а рядом с ним лежал Арнольдик, над которым уже хлопотала Нинель.
А возле дверей лежали один на другом шестеро бандитов. А сверху, раскинув руки, лежал сам Платон, с выбитым пулей глазом и дыркой во лбу.
Васю отвели в комнату, чтобы осмотреть рану и перевязать. Павлуша отстранил Нинель и сам склонился над Арнольдиком.
Когда он стал переворачивать его на спину, чтобы посмотреть куда же попала пуля, Арнольдик застонал и открыл глаза...
Его спасла сковородка. Сама она разлетелась в осколки, сохранив Арнольдику жизнь, ему же перепали контузия и болевой шок, но это лучше, чем пуля в сердце.
Нинель, не стесняясь, плакала у него на груди счастливыми слезами.
Павлуша побежал осматривать и перевязывать Васю.
Ему тоже повезло, конечно, весьма относительно, но все же: рана оказалась сквозной. Васю быстренько перевязали и поспешили уйти из дома. Мы осторожно вышли на лестничную площадку, а Федя налегке побежал вниз по лестнице, посмотреть, что творится на улице, не ждет ли нас там засада.
Он спустился уже до самой последней лестничной площадки, когда в двери подъезда ворвались несколько человек в штатском и в пуленепробиваемых жилетах.
Без всяких положенных в таких случаях окриков и предупреждений, вероятно, заметив в руках у Феди пистолет, они открыли ураганный огонь из автоматов по лестнице.
Федя, надо отдать ему должное, не растерялся и открыл ответный огонь из пистолетов.
– На чердак! Скорее! – прокричал Павлуша, услышав пальбу внизу на лестнице. – Здесь нас всех перестреляют!
И он побежал по лестнице вверх, а мы дружно рванули следом за ним.
Федя, засев за перилами, только и успевал, что перезаряжать свои пистолеты, не давая подняться атакующим.
Нам опять фантастически повезло, да и то только потому, что атаковали нас сотрудники службы безопасности одной из фракций госдумы. Не очень хорошо организованные, не готовые к такому яростному сопротивлению.
Они даже не оцепили дом, а всем скопом бросились на штурм, как только началась пальба. А мы тем временем выбрались на крышу и спустились с другого конца дома по пожарной лестнице.
За наши жизни заплатил своей Федя.
Когда он расстрелял все патроны, бросился вверх по лестнице, и его расстреляли в спину из автоматов.
Федя осел на ступеньки, скорчившись от разрывавшей тело на части боли.
Снизу громыхали, приближаясь, тяжелые ботинки атакующих, стремившихся наверх.
Федя с трудом распрямился и лег поперек лестницы, вцепившись в решетку лестничных перил, стараясь хотя бы так помешать атакующим, выиграть для нас хотя бы эти секундочки. Те самые секундочки, которые в таких случаях нередко стоят жизни.
Нападавшие перепрыгивали через него и спешили наверх...
Но Госпожа Фортуна и в этот вечер была на нашей стороне. Она сегодня явно играла за нашу команду.
К дому со всех сторон подъехало еще несколько машин, из которых посыпались спецназовцы и люди в темной форме с ярко-желтыми буквами на спине.
Они рванули в подъезд, были встречены огнем, открыли ответный, и пока разобрались кто в кого палит, нам подарили еще время.
Мы быстро уходили, держась вдоль стен, стараясь передвигаться дворами. Периодически останавливались, прислушиваясь к перестрелке, все еще надеясь, что Феде удастся вырваться и догнать нас.
Вскоре мы остановились в незнакомом темном дворике. Дальше передвигаться было небезопасно. По крайней мере – такой оравой.
На улицах, примыкавших к месту перестрелки, засновали, как муравьи, вооруженные солдаты и люди в камуфляже. По дворам забегали лучи фонариков и глухо залаяли собаки.
Сбившись в кучку, мы провели краткий военный совет, решив дальше передвигаться группами по двое.
Пары составили таким образом: я и Павлуша, Вася и Нинель, Скворцов и Арнольдик.
Саша Перышкин отстал от нас где-то по дороге, в суматохе перестрелки и бегства. Наши старички поначалу ни в какую не хотели расставаться, но их убедили, что парами в таком составе идти безопаснее. И Нинели с Васей, и Арнольдику со Скворцовым. Тем более, что мы рассчитывали встретиться через два часа.
Местом встречи мы избрали Казанский вокзал, наиболее близкий к нам. Решив, что Ярославский и Ленинградский слишком оживленные, а у Казанского, со стороны входа на пригородные поезда, довольно тихо. Там-то и можно будет встретиться, скрываясь в тени домов. Либо отсидеться в одном из многочисленных сквериков, если придется кого-то ждать или случится что-то непредвиденное.
Мы, конечно, понимали, что вокзалы перекрыты, но рассчитывали все же попытать счастья. Да и не было у нас другого выхода. В Москве мы оставаться не могли. Куда бы и к кому мы бы ни пришли, всюду нас ждали возможные доносы соседей, засады, обыски. Мы только могли ввергнуть в неприятности ни в чем не повинных людей.
Оставаться на улицах мы тоже не могли. Нас просто расстреляли бы патрули, как собак. Этот исход был всего лишь делом времени.
Как ни крути – нам оставалось только одно: вырваться из города. Это, конечно, не решало проблемы до конца, но давало нам хотя бы время на передышку.
Согласен, план был не ахти, но времени на разработку более хитроумных планов у нас просто не было. И все более хитроумные планы требовали более мощной материальной базы. Но мы же были дети все той же, что и преследователи, системы. Мы знали, что не может быть в этом государстве ничего такого, где бы ни присутствовало знаменитое русское "авось" и "сойдет".
Одним словом, мы знали, что если у нас стоит сплошной бетонный забор, то где-то в этом монолите обязательно должна быть доска, замазанная цементом. Доска, которую поставили в бетонном заборе потому, что забор надо было срочно сдавать, а плиты не довезли и поставили временно доски, чтобы потом заменить. Но нет в России ничего более постоянного, чем что-то временное. Короче, в силу каких-то обстоятельств, которые есть всегда и обязательно, будет в таком заборе либо просто дыра, либо замазанная деревянная доска...
Перестрелка утихла, а свистки и движение по дворам, наоборот, усилились.
Надо было срочно уходить, пока на нас не натолкнулись патрули, тщательно обшаривавшие все вокруг.
Мы торопливо обнялись, понимая, что повезти может не всем из нас, что любой промах будет стоить нам жизни. Мы прощались, подбадривая друг друга, прощались, не зная, с кем мы прощаемся на час-два, а с кем больше не увидимся никогда.
– Поскорее, ребята, разбегаемся, пока не оцепили район, если его уже не оцепили, – беспокойно торопил Скворцов.
Мы торопливо разошлись в разные стороны.
На нас начиналась Большая Охота.
Глава двенадцатая
Вася и Нинель пошли по улице, надеясь на то, что Васины портреты не показывали по телевизору, а Нинель замотала платком лицо, предполагая, что если их остановят, сказать, что Вася ведет мать в платную зубную поликлинику.
Поначалу им повезло: они вышли из района перестрелки, по крайней мере, свистки, лай собак и шум моторов остались у них за спиной, удаляясь и затихая.
– Ну, вот видите, Нинель Петровна, сколько сил и времени мы с вами сэкономили? Таким манером мы у вокзала будем минут через сорок, да еще и первыми придем, – тихонько нашептывал Нинели на ухо Вася, придерживая ее за локоток, успокаивая и отвлекая от тревожных мыслей.