Текст книги "Тщеславие"

Автор книги: Виктор Лысенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Когда он потянул ее к себе, она легко остановила его: "Стоп, стоп! Я люблю сама раздеваться", – и легко и быстро скинула с себя все и поймала его в объятья, когда он еще только садился на кровать, чтобы лечь рядом с ней. Все было легко и замечательно: медички хороши еще и тем, что знают и свое, и мужское тело, знают, что надо и ей, и партнеру в пастели. "Повторим, когда захочешь", – сказала она, когда они ждали в полночь такси. Это был удобный вариант у не1 была мама и сынишка четырех лет, которого, она, видимо, и отправила сегодня к маме, перенеся вчера встречу.

С зав.аптекой, неподалеку от министерства, где он брал себе разные препараты и кое-что из не очень дефицитного для знакомых, знакомство вышло месяца через полтора после знакомства с Людой. Он попросил Марину Георгиевну дать ему что-нибудь успокаивающее на ночь. (Года тридцать два-а Марина Георгиевна). Она заметила "Боже! Разве такому цветущему мужчине на ночь такое успокаивающее нужно?". Он попер напрямик: "Да вот жена на гастролях уже полмесяца. Волнуюсь, понимаете, успокоить некому". – "А вы поищите рядом – вдруг кто-то согласится вам помочь?".

Она пришла к нему в тот же вечер, принесла с собой роскошный пирог ("то-то должен вас побаловать"), и оказалась на редкость нежной и женственной, с довольно крупными формами, но не от полноты, а от той стати, что даровала ей природа. Тоже оказалась разведенкой, и как понял Сергей, мужа она просто выставила из-за общей серятины (ни в гости не пойти с таким в приличное общество, ни к себе пригласить. Да как вышла? Учились вместе. Я за него по дури еще на втором курсе вышла. Дочери уже четырнадцать). Он потом назовет этот период в три года медицинским, хотя про себя называл точнее: спиртово-медицинским. Но пока события развивались совершенно неожиданно для него. Один из его приятелей, тренировавший команду "Динамо", встретил его и сказал: "Слушай, Сергей! Нам просто за тебя обидно. Уже раза три наши ребята, да и я сам, видели твою с разными хахелями. Тут на сборах команда из Казахстана. Так она с ними мотается. Извини, старик. Дело, конечно, не наше. Но полгорода видит". Сергей знал, когда жена может сорваться – идеальный день – понедельник. От министерства до главпочты десять минут пешком. Он сел на лавочку внутри почты, понимая, что ей заходить во внутрь – незачем. И не успел просмотреть полгазеты, как увидел, что к его жене подрулил здоровый амбал (точно – мастер спорта), нагло поцеловал ее в щечку и, развернув, повел на противоположный конец улицы. Он видел, как они сели в машину, как покатили вниз, в сторону его министерства, но он то знал – они обогнут стадион "Динамо" и поедут в гостиницу "Спорт". Торопиться ему было некуда: до "Спорта" прекрасно можно было доехать на троллейбусе. Он доехал. Попил пива в кафе на озере рядом с гостиницей, выбрал "укрытие" и стал ждать. Хорошо, что подъезд гостиницы – в ярком свете. Но ждать ему пришлось долго. Надя появилась часа через три. Она явно была в самом лучшем расположении духа от вина и любви (или от вина любви?), висла на амбале, целовала его взасос, тот прижимал ее до визга, потом они наобнимались, что решили еще раз уединиться в гостинице и вышли минут через тридцать – жена была уже спокойнее, хотя льнула к амбалу и лезла зачем-то ему в карман брюк (идиот – разве ЗАЧЕМ-ТО?). Ехать в город им надо было перейти на ту сторону улицы, где сидел он в глубине аллеи. "Вот это да! как шпион на задании!". Они встали на краю дороги, метрах в шести от него и ему было хорошо слышно их мурлыканье. Надя прижималась к нему и шептала: "Молодцы, что мы вернулись. Было так здорово – лучше, чем в прошлый раз!". Амбал притянул ее к себе и засосал. Сергей потом ругал себя, что не сдержался. Зачем он вышел? И зачем сказал: "Ты, мужик, а ну отпусти девушку!". Амбал, если был не под шафе, наверное, сообразил бы, что Сергей муж. Но он прилично принял и тугие мускулы подсказывали ему другие мысли: "А тебе что? – Завидно? Вали отсюда, пока не схлопотал". Сергей резко ударил его в челюсть – амбал почти наотмашь упал на асфальт. Через несколько мгновений он попытался подняться, но тут (Сергей сильно ударил его ногой в живот и тот снова рухнул, не подавая признаков жизни. Сергей знал, что обычного человека легко убить таким вот ударом в солнечное сплетение, но этот – должен оклематься – не менее ста килограммов тренированного веса. Со стороны, если бы кто объявился в этот поздний час здесь можно было бы подумать, что молодая пара стоит рядом с алкашом на асфальте и не знает, что делать. Одинокое такси тормознуло рядом с ним. "Садись, поехали!" скомандовал он Наде. "Никуда я с тобой не поеду! Идиот! Ты человека убил! Он сел в машину и назвал адрес. Водитель спросил участливо: "Разборка?". – "Да какая там разборка! Тот хмырь просто нарвался. Собирался спьяну проучить меня. Но есть же русская пословица: не зная броду, не лезь в воду". Водитель покивал согласно головой: он понял, что Сергей – боксер. Простой человек какого с катушек не свалит.

Два чувства сменяли друг друга в нем, пока они катили до дому. Почему-то он чувствовал удовлетворение, что проучил этого пижона. Словно сглаживалась та тайная обида, когда он так бездарно проиграл Роберту "бой" в скверике у театра. С другой стороны – мучила и не отпускала мысль, что бить лежачего ногой не надо было. В их детстве и юношестве было железное правило: лежачего бьют. Это значит, он насмотрелся драк уже нового поколения, когда и толпой били одного, били и лежачего, били ногами. Он один раз видел такое зверское избиение из окна автобуса, возле площади Победы, и самое страшное мимо шли люди и никто не вешался. Боялись. Могли дать и им. И вот он ударил этого. Ну пусть бы он встал. Можно было сделать апперкот. Пусть еще раз лег бы на асфальт... Да, не надо было.

Надя не появилась дома ни в этот день, ни на другой. Он позвонил теще там сухо ответили, что ее нет. Так... Значит, что-то придумано. На третий день он немного задержался на работе – шеф попросил подготовить к машинке доклад. Все уже знали – после Сергея ничего перечитывать не надо. Вот где пригодилась филология! Хоть плачь! Он и не заметил, как у небольшого скверика неподалеку от министерства его встретила группа здоровых ребят – не меньше десяти. Он ничего не успел сообразить, как его схватили за руки. Не вырваться. Его подтащили к дереву. И тут он увидел того, кого бил три дня назад. "Ты что, сука, ногами бить мастер?". От мощного удара между ног он почти потерял сознание его ударили еще раз и он начал оседать вдоль корявой поверхности дерева. Но мощные руки не дали ему упасть. Теперь его били по ребрам, по животу, отключался временами и не помнил, когда его бросили.

Потом врач скажет ему: "Благодарите бога, если будет возможность иметь потомство". Он почти не мог ходить, – так между ногами было вздуто и болезненно. Как они не переломали ему ребра – для него тоже было секретом. И ни одного удара по лицу... (Боялись сломать свои пальцы?). Он отлежал в больнице две недели. И снова ощутил рушившийся мир: никто, с кем о н учился или работал в "молодежке" не навестил его. Он понимал, что не придет и жена (он знал – бывшая: навести на него могла только она). Приходили новые сослуживцы, и наверное, по заданию самого шефа – представители месткома. Нанесли ему всего – хоть на базар выноси. Но грела и маленькая искорка тщеславия: через день, когда от него узнали, кто он и позвонили на работу, для него освободили какой-то кабинет и оборудовали под палату. Лежал один как кум королю. Поставили телевизор и извинились, что нет телефона, но сказали, что он в любое время может звонить из ординаторской – даже вечером – дежурному врачу дано цэу.

Выйдя из больницы, он решил позвонить жене. Рассчитал, когда она должна быть дома одна. Собственно говоря, звонить было незачем: он обнаружил, что все свои личные вещи Надя забрала, пока он лежал в больнице. Забрать у нее ключ или вставить другой замок? Но оказалось, что ключ она бросила в почтовый ящик, что он и обнаружил, когда вынимал накопившуюся корреспонденцию. Но и не звонить – тоже вроде замаха ракеткой без последующего удара. Он наткнулся на нее и та сразу перешла в атаку: "Я уже подала на развод. Не вздумай тянуть : – я все равно уеду к Виталику!". ОН сразу понял, кто такой Виталик. Развод не затянулся, но ни к какому Виталику она не поехала – он знал по собственному опыту, что стоят эти увлечения спортсменов где-нибудь на выезде (да и не на выезде). На трибунах всегда сидят девочки, готовые к самым разнообразным контактам с аполлонами русской масти. Он додумывал причины поведения своей бывшей жены. Сверхтемперамент? Но вроде в постели она получала все, что ей было нужно. Его грубое отношение? Да вряд ли он был хуже других. Разные интересы и разный образ жизни? Да, истина лежала где-то здесь. Пожалуй, там, где кончалось ее творчество, если можно так сказать. Пусть она не понимала этого. Но не первая на сцене здесь, тем более в стране – сублимируется вот в такую жизнь. Не все, конечно, в кордебалете – кордебалетили. Но у Залатова дома появились те, кто словно хотел свою третьестепенность на сцене дополнить успехами на сексуальной ниве. В конце концов он не знает, о чем толкуют наедине бабы: кого можно быстро охомутать, кто щедр на подарки, а кто просто на пастельные шалости. Он ведь знал, что вся балетная группа (ну из тех, кто не относится к овцам) как бы поделана между разными группами мужчин города: первые номера были объектом внимания (чаще всего – успешного) местной творческой элиты: композиторов, либреттистов, драматургов, писателей и высшего звена минкультуры. Кордебалет – братии пониже: из русской обслуги местных создателей киношедевров, художников кино и театра ну и другой публики. В данном случае его жена вышла на спортсменов. А точнее – они зацепили ее, когда она шла где-нибудь у театрального сквера, а они, здоровые, сильные, сытые и голодные, прохаживались по скверику вокруг театра. Нет, конечно, это не его дурацкое желание когда-то стать чуть ли не новым Маяковским, но все же... Способ выделиться. Хотя бы для самой себя. Нет быть серой. Не быть хуже (и уж точно лучше тех глупых овечек, что не позволяют себе ничего лишнего). Хотя... А если бы она была первой? Вообще если бы ей рукоплескал мир? Ну ведь это совсем просто? Тогда к блеску славы она подбирала бы себе что-нибудь покрупнее: мировых звезд балета, эстрады и больших начальников у нас, чьи портреты вон там, напротив Дома правительства в рамках. В общем, не хочу быть столбовою дворянкой, а хочу быть морскою царицей. Сказка – ложь. Но все хотят стать морской царицей. Что же злиться на жену (бывшую). Он потом узнавал – иногда случайно, что она то крутит роман с приезжим балетмейстером (в самом деле – не таскать же тому за собой жену из Москвы на окраину страны, где тебе с перерывами полгода работать над каким-нибудь балетом к потрясающе ответственной дате? Юбилею страны, республики, КПСС, дат хватало. Потом – что ее видели в машине одного из партийных бонз – по дороге в загородную зону отдыха для избранных, потом что-нибудь еще. В общем, берем от жизни все. Хватит ее надолго с ее фигурой. До сорока точно. А может– и до сорока пяти.

Надо сказать, что он быстро женился второй раз опять из того же принципа: чтобы не быть одиноким и брошенным. Оставалось только выбрать кандидатуру не ниже рангом. Чтобы не думали ТАМ, что он – неудачник какой-то. Его новые медицинские пассии не годились для этого по двум причинам: у них уже установился определенный тип отношений, с одной стороны, а с другой – женись она на одной – станет известно об этом другой, то есть откроется "тайна", которой сейчас не интересуется ни та, ни другая. И тянуть не было резона: в те дни, когда у него не оставалось ни Люда, ни Марина Георгиевна (вот черт – наедине с собой он уважал субординацию и называл ее по имени отчеству". Это во мне – раб? Который хочет куда-то вырваться? Ах, этот Липкинд!), он вынужден был ложиться за полночь: все тревожило что-то таились и тревогой скребли душу рассказы о покойниках, приходящих ровно в полночь, о домовых и прочей ерунде. Он успокивал себя, что все эти тревоги отголоски фольклора, когда то сильно подействовавшие на детскую впечатлительную натуру, а он, как будущий художник (ха-ха-художник!), что надо взять себя в руки, и он брал, но вдруг какой-нибудь неожиданный звук (треснула рама от пересыхания или еще что-нибудь, и он вздрагивал и мурашки шли по телу, он крутил головой и говорил: фу ты, черт! – и тут же ругал себя, что поминает черта, хотя не верил в существование этих ангелов со знаком минус. Он пил элениум, потом, когда организм к нему привык, он деликатненько объяснил Марине Георгиевне, что страдает бессонницей, и она давала ему то фенозепам, то родедорм и говорила: раз плохо спишь, переживаешь за прошедший день) а чего ему переживать: в министерстве по авторитету он шел сразу если не за Шекспиром, то за Львом Толстым – точно: годы работы в редакции добавили к филологической грамотности привычку к тщательной вычитке всего, что писал, убирать лишние слова, избегать тавтологии и других стилистических погрешностей), – пей успокаивающие. Их сейчас много: тазепам, мезапам, нозепам, фенозепам, родедорм и так далее. Есть чисто снотворные, типа ноксиропа. Или реланиума. Я тебе сама буду их менять: больше месяца ничего не пей, чтобы не было привыкания". Он все хотел спросить ее о том сильном снотворном, но не решался. Знал, что есть еще люминал, но Марина Георгиевна сказала, что сейчас есть много новых препаратов, не столь токсичных. Но странно: сейчас тревоги не было, хотя он и не пил ничего. По крайней мере – не помнит. Но почему он так высоко поднимался? Он что – во сне видит сон? И все остальное? Но жениться надо.

Сказал бы, что он нашел себе жену на базаре – никто бы не поверил. Он видел, как девушка долго примерялась к арбузу, поглядывая на свою дольно нагруженную сумку. Он был в хорошем расположении духа и шутя предложил ей выбрать арбуз. Она сокрушенно ответила: "Да они тут, судя по – всему – все хорошие. Но я не донесу...". Он удивился: девушка, хотя и не была Тамарой Тышкевич, но и не выглядела дохлой. Он и сказал ей: "Не верю, что вы не донесете арбуз". – "Донести то донесу, да могу потянуть руку... А она мне очень нужна завтра". Оказалось, что его собеседница – скрипачка и завтра выступает на отчетном концерте в училище – своеобразный экзамен. "Давайте я помогу вам донести арбуз куда надо". Девушка поначалу отказалась – это было довольно далеко, но он уговорил ее и, поймав машину, довез ее с арбузом до дома и вернулся назад с телефоном ее квартиры: "Хочу узнать, вкусный ли был арбуз", – нашелся он в ситуации с телефоном. А когда она назвала свое имя ("кого спросить? – поинтересовался он – как ни странно; до самого дома он не задавал ей этого вопроса – не хотел видеть любопытного лица водителя и, возможно, ухмылочки), он подумал: ну, судьба! На дворе было десятое июля, арбузы только-только появились на рынке, а девушка оказалась Юлей. Он встречался с ней несколько раз, узнал, что она работает уже пять лет (прикинем: училище она закончила в двадцать один. Значит, ей – двадцать шесть. Неужели не была замужем? Это потом он узнает, что – была. И что муж, инженер-электронщик, приехавший помогать настраивать какое-то оборудование на местном почтовом ящике, оказался чистым психом. Она прожила с ним в Подмосковье больше года и развелась: он заставлял ее обдавать кипятком консервные банки, протирать после гостей все бокалы и рюмки только спиртом, точно так же поступал с дверными ручками – везде ему чудилась зараза, микробы и угроза заразиться и если не умереть, то изрядно подорвать здоровье – точно. Есть и хуже меня, отметил Сергей. И когда они уже начали жить вместе, он обнаружил, что Юля не может вытравить из себя страх, вколоченный тем самым электронщиком. Стоило ему сделать ей замечание, что она не так заварила чай, как он хотел, она бледнела и тут же говорила: "Извини, Сереженька! Я сейчас исправлюсь!". Или вдруг он скажет ей: "Ну, у тебя сегодня не борщ, а каша!". Она бледнела и тут же предлагала налить другую тарелку, оправдываясь, что борщ – нормальный, просто она ему налила погуще, чтобы было сытнее. Он видел, что после таких пустяковых замечаний она долго не могла прийти в себя. Наконец, ему удалось вызвать ее на откровенность: выяснилось, что ее Роберт Винер по всякому поводу начинал орать, швырять тарелки на пол, а нередко – и в нее. И несколько раз бил. За плохой сервис, так сказать. Ему нечего было сказать Юле – он знал, что специалист по счетным машинам вбил в нее страх, что это – условный, а может, уже и безусловный рефлекс боятся каждого своего движения, или чего-нибудь такого, что, по ее мнению, могло не понравиться мужчине. В ту ночь, когда они говорили на эту, малоприятную для нее тему, она сказала: "Знаешь... Я уже хотела руки на себя наложить... Но не знал – как. Эссенции дома не было. Снотворных – тоже. Решила повеситься. В ванной. На трубе. Пошла в хозяйственный магазин купить веревку. У меня был свободный день, мой был на работе... И надо же такому случиться! В магазине я встретила Шурика – моего одноклассника. Веселый такой парень. Добрый. Он знал, что я работаю в училище. Сразу спросил: "Ты сегодня свободна? Поехали с нами на день за город. У нас там – "Латвия" (он работал в Яване и они приехали группой). В Рамит. Поехали! А то у нас на шесят мужиков всего три дамы". Он, меня, уже почти не живую, посадил в машину, я слышала, как он говорил ребятам, что подходящего казана для плова нет, что все – большие, но ничего – обойдутся шашлыками. На выезде из города они купили в колхозном ларьке свежую баранину. В "Латвии было шумно. Одна я почти все время молчала. Но за городом все друзья Шурика так замечательно себя вели. Как они были просты в общении. И главное – человечны. Там было и две супружеских пары. Такие же молодые. Как они относились друг к другу! – С доброй шуткой, внимательно, человечно. И ко мне эти две жены отнеслись так... То скажут: Юля! Не берите у Леши шашлык – это – обман! Заставит потом мыть посуду – мы его знаем! Вот возьмите у меня – мы с вами потенциальные союзники. В рабство попадем вместе. Вместе и восстание поднимем!". Или я не могла дотянуться до чего-нибудь – так все неназойливо делалось – знали же, что я – новенькая и могу смущаться. И представь о муже никто не спросил и полслова. Может, думали, что я старая Лешина любовь? Но у нас никогда ничего не было. Когда возвращались, я уже разговаривала со всеми, даже – один раз пошутила. У меня словно пелена с глаз спала: есть, оказывается, другие отношения между мужем и женой, между мужчинами и женщинами. Боже! Не встреть я Лешу – уже давно остыла бы! Мой был дома. Но я знала, что ему сказать: неожиданно попросили в училище помочь свернуть списки. А звонить на почтовый – нельзя. И попросили меня в училище, куда я зашла сдать ноты. А утром он избил меня – не встала пораньше, не прогладила еще раз брюки, не почистила туфли, а главное – не положила ему возле одежды свежий носовой платок. Он, видите ли, два дня одним платком пользоваться не может... Пока он был на работе, я собрала свои вещи, вызвала такси и уехала к родителям. Папа у меня совсем старенький – я родилась, когда ему было пятьдесят. У него первая жена умерла в войну. Он на моей маме поздно женился... Старшая сестра родилась в пятьдесят первом. Через три года – я...". В ту ночь он был очень нежен с Юлей – хорошо понимал, через что прошла Юля, как в узком домашнем мирке могут сломать человека, особенно, когда жизнь – замкнута этой семьей. Он по себе чувствовал, как теряет ощущение мира за окнами своей квартиры, когда после редакции и особенно подвигов на ниве подлейшего из искусств он растерял всех старых если не друзей, то добрых знакомых, а после развода с Надей – и Залатовых, где не подразумевались глубокие отношения – можно было просто посидеть за бутылкой вина, побалагурить с кордебалетками и, если повезет закадрить новенькую. Ему казалось, что Юля после этйо ночи отойдет, забудет свои страхи. Но он видел, что, если возвращаясь домой, он заставал у нее занимающихся учеников, она бледнела и говорила: "Мы сейчас заканчиваем". И он улавливал, что занятия прекращались не потому, что Юля успела все сделать с учеником (или ученицей), а просто боялась его стеснить тем, что одна комната была занята и оттуда доносилось скрипичное пиликанье. И если он вдруг за столом спрашивал, где, мол, нож, она сразу бледнела и чуть ли не бегом бросалась к буфету. И чистые платки всегда лежали рядом с его одеждой – как царского солдата за двадцать пять лет вымуштровал ее кибернетик за год с небольшим. Конечно, Юля сразу усекла, что он – тоже чистюля, но не до такой же степени, чтобы обваривать банки с консервами крытым кипятком или каждый день менять носовые платки! В иные дни он даже не залазил в карман за ним, если это было лето: азиатская сухость и скорее нужно носить пульверизатор, чтобы увлажнять нос, чем бороться с насморком.

Постепенно она стала раздражать его своим страхом и он начал к ней придираться ни за что ни про что. Чувствовал сам – добром это не кончится. Ну что ему надо? В постели Юля – нежна и страстна, чуточку застенчива, что ему нравилось на фоне многих слишком раскованных сексуальных кудесниц (хотя больше все же было натуральных овечек, которых приходилось всему учить). Дома – тоже было чисто. Рвануть на сторону – проблем не было: и у Марины, и у Люды, если договориться заранее; легко можно было организовать "окно" детей отправляли к дедушкам и бабушкам. Ему нравились обе эти женщины: без всяких комплексов, они, кажется, представляли совсем новую регенерацию женщин, не желающих жить в браке. Когда Сергей сказал Лиде, что она могла бы выйти замуж запросто (он сам видел, как подкатываются к ней мужики), она сказала: "Зачем, Сережа? Обслуживать еще одного мужика? Бегать для него по базарам и магазинам, таскать сумки, готовить, стирать, штопать, ублажать, считаться все время, что в доме есть еще один человек? Нет, простите. Пока молода – мне хватит тебя (и – хохотнула игриво – ясно же это была игра: если не он, то найдутся другие погреться в такой постели), состарюсь – мне ничего не нужно будет. Пропишу к себе внука или внучку – кого подарит сын, и тихо доживу. Если, конечно, какой-нибудь раз раньше времени не сведет в могилу". И добавила: "А сейчас я живу, как говорит мама – ни мята, ни клята... Ты же знаешь, что на нынешних мужиков особо рассчитывать нельзя – мельчает мужик. Я не собираюсь следовать газетному призыву "Берегите мужчин". Мрут, мол, шибко. Это – не мои проблемы. Кто их создал, тот пусть и разрешает". Он думал, что плохо себе представляет, кто это все создал. И спросил ее. Она покосилась на него, отложила сигарету и сказала: "Ну, вроде ты не знаешь. Если у нас – девяносто процентов мужчин оценены государством в сто двадцать рублей, то что от них ждать? Загнаны в угол. Кто может – подворовывает. По-моему, мы занимаем первое место в мире по воровству и взятничеству. Это ломает людей". – "А сколько, на твой взгляд, должен получать средний мужик?". Она опять посмотрела на него – шутит, что ли? И ответила: "Ну никак не меньше, чем нынешние профессора".

А Марина (Георгиевна) была еще резче: "Ну, Сережа! Ты не рассказывай мне про нашу жизнь. Живут только те, кто имеет левый заработок. Мне это известно лучше, чем тебе. Ко мне приходят с рецептами и выкладывают в кабинете такие деньги... Я не беру – может быть и подставка. Хотя иногда чувствую, что – нет. Один раз конфеты оставили. Хорошо, что одна открыла. Там было... пятьсот рублей. Устанавливали контакт... Так мне пришлось, отрабатывать. Несколько раз доставала редкие препараты... Вообще-то я могла бы пожить... До тюрьмы: это все рано или поздно заканчивается".

Он теперь вдруг как на одной картине представил, как рушилась его жизнь с Юлей. Ее пугливость стала его доставать. Он иногда повышал на нее голос: "Да перестань ты бледнеть по каждому поводу!". Потом, не сдерживаясь, стал шпынять ее. Потом, не сдерживаясь, стал шпынять ее. Потом, не считаясь с ней, иногда заруливал то к Люде, то к Марине. Домой возвращался поздно, и не то, чтобы пьяным, но было видно, что пил. Юля молчала, только один раз укорила: "Если был с друзьями – позвонил бы...". – "Не умрешь без звонков". Он хамил ей и знал, что не получит отпора. Потом стал иногда не приходить домой. Потом – уезжать командировки. Все ждал: сколько она продержится. Потом – уезжать в командировки. Все ждал: сколько она продержится. Понимал сам рушит все. Но удержаться не мог. Это как альпинисты, у которых от высоты уже поехала крыша – им бы давно остановиться, вернуться назад – впереди явная гибель, а они лезут с упорством идиотов выше. Зов смерти. Вот и у него – зов разрушения. Он даже не ожидал, что Юля вдруг уйдет без всяких объяснений: видимо, и унижения есть предел. Он не стал ей сразу звонить. Ждал. Но позвонила она и очень ласково (дорого, ей видимо, стоило, перебороть свой страх: "Сережа! Давай разведемся. Тем более – у нас нет детей. Бедняжка – нашла оправдание! Давай, давай разведемся. Это он все затеял. Значит отсутствие всяких покоренных вершин, отсутствие званий, премий, сборников и собраний сочинений, звенящей славы (народ не вмешается на стадионы. Хотя что он нашел у этих вознесенских и евтушенок?) он возвысился над одним человеком? Всегда чувствовал себя выше и ... гениальнее? Ему вдруг пришла в голову мысль, что хорошо бы покаяться, пойти в церковь, исповедаться. И тут же остановил себя: а есть ли в православной церкви обряд покаяния, то есть исповеди? Он не верил в бога, ему казались смешными все эти уловки человека решить свои эгоистические вопросы хитросплетнями религиозных догм. Он прочитал библию – книгу человеческих надежд, заблуждений и поисков истины. Нет, он не даст ударить по второй щеке. И когда его били там, у дерева, он жалеет о двух вещах: что потерял сознание и что в кармане не было пистолета. Положил бы всех. И что это Христос ничего не говорит о войнах, не предвидел того, что сейчас спрятано в шахтах, затаилось на подводных лодках, разъезжает по стране в составах, замаскированных под пассажирские поезда? Если начнется, то все и кончится. Может, это толкает людей на себялюбие? Господь-бог его, конечно, не примет, но вот с ангелом он не прочь побеседовать. Где? – Да на облаке! "Подогните эту ногу" – услышал он вдруг (это что – помощники ангела? Стало удобнее сидеть). Неужели он отсюда не сорвется? Хотя – не страшно – полетит. Уже пробовал. Да и этот сидит напротив совершенно спокойно. Как же к нему обратиться? Господин? Товарищ? Ваше преосвященство? Или просто окликнуть: эй! – поймет, наверное, что к нему. Рядом же больше никого нет. Но ангел сам обратился к нему: "Слушаю тебя, раб божий Сергей!". Сергей не возмутился слову "раб" – он знал, что мать, вопреки воле отца, крестила его. Ну, отцу положено было быть против: член партии ленинского призыва. Сергей глянул на посланца бога и сказал себе: "ну сейчас мы с тобой поспорим!, а ангелу задал вопрос: "Послушайте! Кто это гонит людей за разной добычей: квартирами и автомобилями (а там, у них, так за самолетами и яхтами), деньгами и женщинами (покрасивше и помоложе!), джинсами и сейками и черт знает еще зачем. Кто-то придумал такой порядок на земле! А на других планетах – тоже самое?". Ангел ответил: "В писании ясно сказано, что человек должен добывать хлеб насущный в поте лица своего". – "Замечательно! Но зачем ему к хлебу насущному столько разных цацок? Жил бы в пещере или в шалаше. А то ведь ненасытна утроба!". – "Может, эти наставления и понадобились, что в тех заповедях, что Бог передал Моисею – есть немало проколов? (поймет ли он слэнг? – оказывается, понял)". – "Что вам не хватает в надписях на скрижалях, чтобы жить в мире с собственной совестью?". – "Да много чего!" Вот, например, записано, что не пожелай жены ближнего своего. А если жена ближнего тебя желает – тогда как? Он ведь может быть пьяницей, жлобом, импотентом, наконец...". – "Надо уметь усмирять плоть...". – "Ну ладно здесь возможен вариант проекции и на женское поведение, хотя заметьте – это совсем неочевидно. Но вот представьте: я заночевал в горах в маленьком мусульманском селении. Муж – уехал по делам. Даже – на охоту. У него (с разрешения господа бога, заметьте! – четыре жены). И вот ночью одна из них подкатилась мне под бочок. Что мне делать? Хозяина я не знаю вообще. И здесь, в горах, женщины просто вынуждены жить с ним – других мужчин нет. Заметьте: я не желал жены ближнего своего. И жена оказалась – не одна. Да может, он до нее и не дотрагивается! А тут я – белый, чистый, молодой русский парень". Ангел ответил: "Ты должен жить по заветам святого писания, а не потому, что у кого-то четыре жены. Христос принес людям новый завет". "Но меня на это не купите (опять слэнг). Лучше рубануть словами из фильма: "Цыган не купишь, председатель!", да неизвестно, работают ли у них на небесах кинотеатры. И он сказал: "Знаете, святой! Я верю в самые добрые намерения Христа. За несколько тысяч лет ветхий завет действительно стал ветхим. Теперь христианам, в отличие от мусульман, не запрещают есть свинину. Хотя... у нас в армии ребята – узбеки ели свинину. Грамотные. Знают, что запрет свинины в исламе связан был с плохой термической обработкой свинины и возможными заболеваниями эхинокомом. Но вот я предложил бы несколько дополнений и к заповедям Христа". Ангел удивленно посмотрел на него. "Да, да! – не удивляйтесь! Две тысячи лет назад не знали наших проблем. Экологии, например. Мы же тонем в мусоре. Нет чистой воды. Воздух отравлен химией. Продукты – тоже. Я б искал бы в десять заповедей хотя бы слова Экзюпери. "Встал – убери планету" (что я ему о б Экзюпери – он у них, наверное, за садовника – самолетов у них нет, а книги не нужны за всеобщей ясностью жизни и поведения. Или, например, кто во времена Христа мог представить атомную бомбу? Почему в заповедях не написано: не воюй! Не изготавливай нового оружия. Ангел был озадачен. Но Сергей мог сказать ему еще многое: "Или вот: "чти отца и мать свою". А что же ничего не сказано, как родителям не только кормить чад своих, но и понимать их, помогать советом и делом, когда им трудно. Я бы прямо записал для родителей правило: пусть зов новой плоти не отвернет вас от каждодневной заботы о детях". Сергей знал, что говорил. Ангел с удивлением смотрел на него. Он был задумчив, и видимо, подыскивал годную для данного случая притчу из Луки или Иоана, Марка или Матфея. Уста его были плотно закрыты и Сергей никак не мог понять, что это и к кому это относится? Может, у них здесь своя система подсказок или вопросов? Он впервые был на облаках и не знал здешних правил. Хотя, странно, выше облаков был и не раз". "Кажется, он что-то говорит? Или пытается сказать? Мне показалось, что у него чуть шевельнулись губы". Наверное, здесь общаются только с теми, кто идет по их стезе, но не знает всех фишек по пути и вот если спросить про фишки, то, наверное, ответят с удовольствием. Но он спросит о женах. Почему советская власть разрешает жениться только три раза? Вот он уже был женат трижды. Значит, дальше грешить? Ведь всякая власть от бога – четко записано у Христа". Что же наша, христианская власть, не разрешает жениться в четвертый раз? Может, ему в четвертый раз повезло бы? Он был уверен, что поднял глаза на ангела, но облако уже исчезло, и, как понял Сергей, ангел проткнул толстый слой плотного белого облака над Сергеем, как это делали за звуковые перехватчики, в считанные секунды прорывавшие самые плотные и толстые облака, здесь, наверху, должно точно не хватать кислорода – еще пока был ангел, это вопрос как-то был улажен небесной канцелярией. А теперь – без гермошлема на такой высоте. "Включите кислород". Он не знал, сказал ли он эти слова, или кто-то другой, или приказал ангел с высоты небес или положения, но кислород появился, он сразу почувствовал его прохладную жизненную силу и решил, что теперь он доспорит на любые темы (только не с богом – он не знал, как выглядит господь-бог и побаивался неизвестности). Он бы расспросил, что произошло с его третьей женой: он ведь вроде сделал выводы из первых двух браков. Да, досадно. Тем более, что воздуха теперь у него – полна грудь. Может, ангел исчез, понимая, что у Сергея в заначке еще не менее десятка каверзных вопросов? Вот от же завет: не сотвори себе кумира. Кроме бога, разумеется. Но козе понятно (вот повело на слэнг!), что речь идет об идолах многобожников. Кумир, которому поклоняются. А что плохо в том, если вот уже четыре сотни лет поклоняются Джоконде – кумир ведь для многих!). А Венера Милосская? Аафродита? Другим сотворенный кумир, если это – образец красоты почему не поклоняться ему? Что плохого, если для кого-то кумир – Юрий Влассов. Пусть качает мускулатуру. Или для девчонок какая-нибудь Бриджит Бардо. Или Мэрелин Монро. Пусть следят за фигурами. Кто-то же из святых отцов сказал, что красота спасет мир. И Федр Михайлович с этим согласился. Но ангел больше не появлялся – с таким безбожником, как он, ему, видимо, говорить было больше не о чем. Тем более – о женах. Это их, исламский ангел, с удовольствием поговорил бы с ним о женах, так как в Коране целая глава так и назван: "Жены". Но исламскому ангелу Аллах не разрешит говорить с гяуром. Или кафиром. Какая разница! Факт, что христианский бог сильно промахнулся по части жен. "Да убоится жена мужа своего". Что-то не работает эта заповедь. Простой советский закон и борьба феминисток отменили это "убоится". Иначе бы... Да, такая, как Люба – убоится! Он вспомнил, как случайно познакомился с нею. Попал в гости к геологам, для которых он был просто журналистом, который мог хорошо ходить по горам, был контактным, мог врезать в компании не хуже других, похохмить) и это было так – в их среде пульсирующая злобинка словно задремывала. Да и что было делить с этими ребятами, которые занимались бесконечным делом – искали то одно, то другое). Диктор телевидения Люба попала в компанию случайно: ее старшая сестра была замужем за начальником партии и та пригласила на посиделки по случаю окончания полевого сезона сестру. А его, Сергея, ребята забрали прямо из кафе "Бадахшон", куда пришли за пивом для стола.