Текст книги "Дочь Птолемея"

Автор книги: Виктор Кудинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

16. СОЮЗ НЕПОДРАЖАЕМЫХ

Клеопатра рассталась с Дидимом в приподнятом расположении духа, с сознанием того, что желаемое сбудется, что все неприятности позади, а впереди – чудесный вечер, друзья, музыка и веселье.

На покинутую ранее террасу она поднялась незамеченной. Девушки, собравшись стайкой вокруг Ишмы, негромко смеялись. Шалунья углем нарисовала себе усы, надула щеки и похаживала взад-вперед, в точности подражая одному парфянскому князю, который недавно прибыл в город и посетил Клеопатру. С размалеванной мордочкой она так забавно выглядела, что Клеопатра не удержалась от улыбки. Увидев царицу, девушки приумолкли.

– Дай-ка мне. – Клеопатра протянула руку за уголечком, села на скамью, подозвала первую попавшуюся и раскрасила ей лицо.

Полюбовавшись на свою работу, она принялась за остальных. Она чернила мочки ушей, носы, удлиняла брови, наводила на лбах румянцы, под глазами синяки, словом, раскрасила своих девиц так, что те и на себя стали не похожи. Она вымазала себе пальцы, подбородок, а взглянув в зеркало, рассмеялась. Когда она была в настроении, смех её был удивительно мелодичен и заразителен; всем стразу стало весело.

Потом умывались у фонтана, брызгаясь и толкаясь. Схватив кувшин с водой, Клеопатра вылила его содержимое одной рабыне на голову. У девушки от внезапного холода зашлось дыхание. Придя в себя, она облила другую, та третью. Поднялся крик, визг, хохот. Вода разлилась лужей по мраморным плитам, потекла ручейками.

Подобрав юбки, девушки бегали друг за другом, прыгая через лужи, скользя и падая.

Внезапно две рабыни вцепились друг другу в волосы; кувшин выпал у одной из рук и раскололся на множество кусков.

– Ну, ну! Чего не поделили? – прикрикнула на них Клеопатра, совершенно не сердясь, погрозила пальцем, и те разошлись с раскрасневшимися лицами.

За этим занятием её застали Ирада и Хармион, пришедшие объявить, что настало время готовиться к пиру – одеваться и причесываться. И Клеопатра, вняв их просьбам, удалилась в покои.

Тридцать рабынь, одна за одной, мерно шагая, пронесли мимо неё платья, туники, хитоны и пеплумы, украшения, парики – в надежде, что она выберет сама. Но царица была безучастна. Она всецело отдалась в руки умелым парикмахерам и костюмерам.

Пока Клеопатра терпеливо сидела в кресле в непринужденной позе, Ирада, чтобы та не скучала, сообщала ей о присланных подарках.

Синие шерстяные ткани в тюках привез персидский купец Арзамух, тот, что по её царской милости торговал в Александрии без пошлины третий год подряд. Десять белоснежных лошадей на племя прислал Ирод, коварный и безжалостный царь Иудеи, которого она сторонилась и побаивалась, ибо этот человек, по её понятию, был способен на любое злодеяние. Из Пунта доставили редкие благовония: нард, алоэ, шафран, амбрамускус, смирну, ладан. Привезли пятнисных оленей с вествистыми рогами, антилоп, серн; греческе керамические вазы с изображениями мифологических героев и богов; пурпур, виссон, багряницу, горный хрусталь, прозрачный, как слеза, из которого мастера собираются изготовить бокалы. Металлические листы для обшивки одного из залов прислала Македония. Из Палестины доставили различные мебельные изделия из туи, пахнувшие свежим лимоном, а также натуральный бальзам с тонким возбуждающим запахом. Из далекой и таинственной Индии прислали резные шахматы из слоновой кости, вместе с чудными тонкими платками и гладким прохладным на ощупь шелком, а также диких зверей в бамбуковых клетках – непокорных злых тигров и черных больших кошек с желтыми глазами.

Тем временем на землю пали сумерки. Над морем повис улыбчатый диск луны, но небо на западе все ещё оставалось светлым, цвета зелено-синей воды. Задымились факелы и светильники, зачернели длинные тени, к огню начала слетаться неугомонная ночная мошкара.

На скалистом острове Фарос, на стошестидесятиметровой высоте, зажегся костер маяка: там, в вышине, споря со звездной ночью, он будет гореть до тех пор, пока златоперстая Эос не покажет свои ноготки.

Вдруг раздался протяжный звук, стоном растаял в воздухе и встревожил ночных птиц в саду, – то музыканты пробовали свои инструменты.

Десятки рабов метались по двору от одного строения к другому. Из царской кухни, освещенной множеством огней, доносился сытный раздражающий запах. Из садов и огородов ещё утром доставили фрукты и овощи; из погребов – большие кувшины с маслом и различными винами.

И чем становилось темнее, тем беспокойнее бегали босые рабы, понукаемые надсмотрщиками.

Тем временем Клеопатре подрумянили щеки, насурьмили брови, удлинили чернотой разрезы глаз; от краски под нижними веками образовался налет голубоватой тени, придавший её взгляду томность и таинственность.

Ей не понравилась прическа.

– Что ты сделала мне на голове? – проговорила она, искоса посмотрев на рабыню, расчесывающую её костяными гребнями. – Разве я так хотела? – Она спутала волосы рукой. – Сделай как в прошлый раз. Да не так! Не так! Ах! воскликнула она и поглядела на палец, из которого выступила круглая капелька ярко-красной крови.

– Прости, госпожа царица, – забормотала рабыня, побледнев. – Я виновата.

– Не на палец смотри! А вот сюда, сюда! – указывала она себе на голову.

Скоро её волосы были собраны на затылке в пучок, унизаны жемчугом; с боков их закололи золотыми шпильками. Голову она решила ничем не покрывать; её увенчали лишь золотой диадемой с урием посередь лба.

Поверх туники одели длинное узкое платье из тончайшей розовой ткани; длинные с каменьями подвески оттягивали мочки ушей; шею обвивала в три ряда нитка жемчуга; на руках желто сверкали разной величины браслеты в виде змей; на плече, скрепляя с платьем накидку, тонкую, прозрачную, точно крыло бабочки, зеленела брошка – малахитовый скарабей.

И хотя одежда её была легка и себя в ней она чувствовала свободно, что-то теснило ей грудь.

Перед выходом ею вдруг овладело волнение, и она ощутила такую усталость, что не в силах была поднять руки. Пришлось откинуться на спинку кресла и усилием воли сдержать дрожь пальцев. Наконец она сказала: "Все. Иду". И поднялась.

И тут все пришло в движение.

Она шла в сопровождении целой свиты молодых красивых женщин и придворных, высоко держа голову, минуя залу за залой, пока не оказалась перед полупрозрачной роскошной занавесью с кистями понизу, которая, точно по волшебству, раздвинулась в стороны и открыла её взорам всех присутствующих.

Туман кинномона, подымающийся из низких порфировых чаш, обдал царицу пахучей теплотой. Она сделала несколько шагов и очутилась на открытой террасе, предназначенной для пиров под ночным небом.

Возгласы приветствий, хлопки в ладоши, взмахи рук, звуки флейты и труб, звон кимвалов, бой литавр, приглушенные стуки негритянских барабанов, враз раздавшись, вскружили ей голову.

На мгновение все поплыло перед её глазами и качнулось. Качнулась и она сама и, чтобы не упасть, оперлась о худенькое плечо Ишмы, – сердце её учащенно забилось, глаза весело заблестели, радостное чувство при виде всех этих людей, находящихся на террасе, переполнило её, и, улыбнувшись, она подняла голую до плеча руку.

Тут собрались преданные ей друзья: те, на которых она всегда могла положиться и с которыми привыкла пировать и проводить время в играх и плясках.

То были в основном молодые мужчины и женщины знатного происхождения известные поэты, художники, философы, астрологи, алхимики… Общество Неподражаемых – так они себя именовали в узком кастовом кругу.

И если случалось среди них появиться новым лицам, то это всегда было по милости и доброжелательности царицы. Прием новых членов сопровождался комичным ритуалом: новичков заставляли выпить чашу вина, называемую чашей приема, которую торжественно преподносили: мужчине – женщина, женщине мужчина, давая при этом новичку какое-нибудь шутливое напутствие.

Прежде чем опуститься на свое ложе, Клеопатра беглым взглядом окинула присутствующих.

Она приметила черноволосую голову Нофри, выразительное лукавое лицо Дидима. Неподалеку от них возлежал Мардоний, любимец женщин, напоминающий Диониса, с черными кудрями до плеч и сладострастной улыбкой. Затем замелькали давно знакомые лица – Аристобул, Деметрий, Касьян, обладающий прекрасным голосом. Юный Останес, алхимик, с которым Клеопатра тайно изготовляла яды и пыталась сотворить золото из сплавов различных металлов. Ириния, её подруга детства, от которой один за одним сбежало двенадцать мужей. Джама, пышнотелая прелестница, на груди которой не один мужчина излил свою печаль. Кассандра, носившая прозвище Нагая, за милую привычку, пока хмелеет, снимать с себя одежды. Хлоя, Филина, Дефила, Рея, сестры-близнецы – Итис и Деянира, веселые и озорные, благодаря поразительному сходству постоянно дурачившие своих любовников. Зет, Ксанф, шутник Павор, хромой на левую ногу, но необыкновенно страстный любовник, по словам Джамы.

Тут же сидели Кирена Киприда, почитавшая Аполлона превыше всех остальных богов и вполне серьезно считавшая себя его ночной жрицей. Юла, молоденькая танцовщица, приводившая мужчин в неистовство движениями своих бедер и живота. Нестор, Пап, Неоптолем, Миний. Негритянка Пенелопа, приемная дочь Юбы, жившая при дворе Клеопатры с детских лет, игривая и чарующая всех белозубой улыбкой и звонким смехом. Дафна, полнотелая и подвижная, любившая отдаваться не иначе как стоя и поэтому именовавшаяся Стойкая.

По соседству с Дафной возлежал Нечкин, глашатай тостов, длинный, узколицый, без двух передних зубов, выбитых в драке во время прошлогоднего богослужения. Нана, Опа, певичка Тара, Мута, Лаодика, имевшая самые красивые ноги. Атис, Фоб, Пелей, хохотун и сквернослов. Милей, Сарпедон, златокудрый, словно Феб, бывший любовник Клеопатры. Мирра, Ора, Фортуната молодые очаровательные женщины, украшение любого пира.

Пришла и Селена, черноокая, круглолицая карфагенянка, сумевшая влюбить в себя сразу пятерых мужчин, мальчика Симона и козла Павлона, белорунное, бородатое животное, с прекрасными завитыми рогами, который, завидев женщину, начинал блеять и бить передними копытами в землю и бегал за ней, как собачонка, отгоняя от неё всех мужчин. Это было самое поразительное явление при дворе, и Селена, тронутая преданностью своего четвероногого обожателя, награждала его венками и кормила листиками свежей капусты, привозимой по заказу Клеопатры из Италии.

Просторная терраса, на которой собрались пирующие, была с двух сторон окаймлена тонкими колоннами, соединенными друг с другом изящными арками, увитыми гирляндами из роз.

Низкие ложа, покрытые коврами, со множеством подушек и пестрых восточных матрацев, одно подле другого, были расставлены дельтой, концы которой вытягивались к краю террасы, оставляя свободной середину – довольно широкое пространство для танцев.

Проходы позади лож были устланы белыми, желтыми, розовыми, красными лепестками роз; поверх лепестков была натянута шелковая сетка – все это напоминало пестрый мягкий ковер, источающий сладкий чарующий запах.

Длинные столики на коротких ножках были расставлены вдоль лож внутри дельты. Между ними на высоких держателях громоздились стеклянные шары, в которых горели масляные фитили. Поодаль курились сосуды с фимиамом. Светящиеся камни на колоннах изображали созвездия, дивно мерцающие.

Терраса заканчивалась невысоким парапетом. А дальше, через небольшой пролет, поднималась другая терраса, наподобие сцены, на которой должны выступать артисты. Над этой террасой нависала ещё одна, напоминающая балкон, там на скамьях уже сидели музыканты. Иногда раздавался звук какого-нибудь инструмента, то тонкий, как комариный писк, то густой, наподобие сигнальной трубы.

На небольшом возвышении позади пирующих стояли кадки с пальмами, акациями и розовыми кустами – все это напоминало чудесную оранжерею, ибо зелень растений, подсвеченная лампами, казалась неправдоподобно свежей и яркой.

Ложе Клеопатры, поражающее своей искусной отделкой и инкрустацией, находилось в середине и располагалось выше остальных лож.

Четыре эфиопа с громадными пышными опахалами из страусовых перьев заняли свое место позади царицы, чтобы отгонять мошкару.

Ирада взмахнула веткой мирта.

Раздался мелодичный удар гонга, возвещавший о начале пира.

17. БУДЕМ СОБЛЮДАТЬ ОБЫЧАЙ

Как только царица воссела на ложе, Мардоний, избранный главенствующим на пиру и выполняющий эту почетную обязанность на протяжении трех месяцев, обратился к ней со следующими словами.

– Позволь мне сообщить, прекраснейшая, что среди нас объявились новые лица. Может быть, не совсем новые, но они желали бы приобщиться к нашему союзу. И стать неподражаемыми. Разреши, я представлю тебе Диону, проговорил он и указал рукой на поднявшуюся хорошенькую женщину, вдову, родную сестру стратега Фиваиды, прибывшую ко двору Клеопатры по своему страстному желанию. – Я думаю, нет нужды знакомить Диону со всеми присутствующими. Диону знают многие, а те, которые видят впервые, узнают её ближе и убедятся, что она нам под стать и вполне разделяет с нами убеждения, высказанные мудрейшим Эпикуром.

– Хватит! Хватит! – закричало несколько голосов.

– Знаем Дионочку и ждем, когда она с нами отведает вина.

Тут раздался мужской голос из самой середины. То говорил Миний, горячий приверженец порядка.

– Не торопитесь, друзья мои. Пусть Диона, эта милая и приятная женщина, раскроет нам смысл какой-нибудь загадки или ответит на вопрос.

– Миний хочет, чтобы мы соблюдали обычай. Ну что ж. Я с ним вполне согласен. Будем соблюдать обычай, – сказал Мардоний. Он возвышался во весь свой высокий рост над столами и ложами, с венком на голове, в небрежно перекинутом через плечо легком коротком плащике, а рядом с ним стояла молоденькая женщина, смущенная и краснеющая от всеобщего внимания. – Мы зададим ей вопрос. Скажи, Диона, что ты считаешь прекрасным для самой себя? Только откровенно.

Наступила тишина. Женщина обвела взглядом собравшихся, куснула в смущении нижнюю губку и густо закраснела. Это заметили находившиеся поблизости мужчины и женщины, многие из них засмеялись и стали подбадривать её.

– Говори, Диона, – настаивал веселый Мардоний. – Здесь все свои и тебя поймут.

– Прекрасное… – повторила женщина робко и запнулась.

– Громче! – раздалось с лож.

– Прекрасное… я считаю… – женщина приумолкла, собираясь с духом, затем чарующе улыбнулась, сверкнув белыми зубами, и четко и ясно произнесла окрепшим голосом: – Думаю, каждая женщина со мной согласится. Что прекрасное – это когда любимый находится между ног.

Раздался громкий смех и дружные хлопки в ладоши. Мардоний заметил, смеясь вместе со всеми:

– Откровенное признание! Оно делает тебе честь, Диона. Итак, друзья мои, будем считать, что Диона принята… Пожелаем же ей найти среди нас любимого.

– Принята! Принята! – последовали радостные возгласы мужчин и женщин.

– Чашу приема! – потребовал Мардоний.

Мальчик-раб, завитой, белокурый, подобно отроку Амуру, подбежал с зеленой чашей в руке и протянул женщине. Мардоний собственноручно наполнил чашу красным вином.

Под громкие крики: "До дна! До дна!" – Диона выпила все, потом, перевернув чашу, показала, что она пуста.

К Мардонию подошла Хармион и что-то зашептала тому на ухо. Он покивал, соглашаясь, и объявил:

– Друзья мои, среди мужчин тоже есть новички. Я прошу вновь прибывших поднять руки.

Нофри приподнял правую руку. Дидим, возлежавший рядом на трехместном ложе, шепнул:

– Мне тоже поднимать? Право, не знаю, нужно ли? – И он, как бы играючи, нехотя приподнял свою ладонь, пошевелил пальцами и опустил, но, к его счастью, взгляды всех, особенно женщин, были обращены в другую сторону, на высоко поднятую руку на крайнем ложе под аркой. То был молодой черноволосый мужчина приятной наружности; он привлек к себе внимание и вызвал любопытство среди представительниц женской половины.

– А он ничего, этот новенький.

– Кто он такой?

– Подожди, видимо, его будет представлять Хармион.

– Значит, он приглашен царицей?

– Не торопись с выводом, Кассандра.

Мардоний, знавший Нофри, сказал о нем немного лестных слов и представил его как человека, любившего эллинское искусство и астрологию, а о Дидиме ничего не сказал, видимо, и впрямь не заметил его поднятой руки, чему тот обрадовался и посмеялся в кулак, как нашаливший ученик; о молодом незнакомом мужчине он сказал, что тот прекрасный скульптор, и закончил свое выступление словами:

– Сейчас Хармион представит нам его получше.

Хармион на виду у всех пересекла свободное пространство террасы и с очаровательной улыбкой большого рта подошла к ложу, на котором восседал смущенный от всеобщего внимания Филон.

Она протянула руку, и тот, взявшись за её пальцы, поднялся. На нем был нарядный желтый хитон, перехваченный пояском такого же цвета; на ногах светлой кожи сандалии с высокой шнуровкой. Одежда очень шла к его выразительному лицу, обрамленному черными до плеч волосами и короткой щегольской бородкой.

– Мардоний прав, – сказала женщина, смотря на молодого мужчину, когда назвал Филона прекрасным скульптором. В этом вы можете убедиться сами…

Раздался звон колокольчика.

Появились молоденькие рабыни. Каждая несла по небольшой терракотовой статуэтке. То были рыбак, державший большую рыбу; пьяная смешная старуха; гордый легионер; мальчик, вытаскивающий занозу из пятки; танцующий мим; раздевающаяся кокетливая куртизанка. Седьмая девушка несла в обеих руках нимфу у ручья, выточенную из слоновой кости.

Статуэтки пошли по рукам участников пира; со всех сторон слышались возгласы восхищения:

– Изумительное искусство!

– Какая точность изображения!

– Необыкновенное правдоподобие!

– Как же звать этого мастера, дорогая Хармион?

– Его зовут Филон, – громко произнесла женщина. – Но он не только хороший скульптор, но, я вполне уверена, обладает и другими нужными достоинствами, потому что имеет… имеет… – После этих слов она запустила руку под подол его хитона и нащупала то, что у того имелось между ног. Это получилось так неожиданно для Филона, что тот ойкнул и присел. А засмеявшаяся Хармион объявила на всю террасу:

– Живое и шевелится. Все равно как у Приапа.

Дружный веселый мужской и женский хохот потряс ночную тишину.

Клеопатра засмеялась вместе со всеми, проговорив негромко:

– Бесстыдница Хармион, совсем смутила мужчину. – И сказала уже громче, чтобы слышали на дальних ложах: – Нам понравилось твое искусство, Филон, и считаем, что ты достоин быть с нами.

После этого плавным движением руки указала Ишме, державшей амфору с вином:

– Девочка, налей в чашу приема самого лучшего медового вина.

Легко и свободно полураздетая девушка, сама как статуэтка – так безупречно она была сложена, – направилась к Филону, неся амфору с вином.

– И мне налей! – звали её.

– Налей сюда!

– И мне тоже!

Мужчины шутили с ней, восхищались её юностью, безупречными белыми зубами, распущенными длинными волосами. Один безбородый, в белом хитоне, небрежно шлепнул её по упругому заду; другой обвил рукой её стан и, пока она наливала ему вино в подставленный кубок, подсунул два пальца под завязку на её юбочке.

Следующий попытался усадить её на колени, но она ловко увернулась и, отскочив, выбила плечом поднос из рук мальчика-раба; фрукты, горой лежавшие на подносе, рассыпались и покатились под столы и ложа.

Помахивая пустой амфорой, вприпрыжку Ишма побежала назад, к ложу царицы.

Ей на смену появились юные девушки, одетые в короткие туники, с кувшинами и амфорами. Они принесли различные вина: пальмовое, тамарисковое, делосское, критское. Сладкие вина Италии чередовались с греческими, горьковатыми и терпкими на вкус, которые приходилось немного разбавлять водой. Каждый из гостей пробовал то вино, какое ему было по вкусу, но все до единого отведали ароматное вино из меда и роз, вино Клеопатры, славившееся далеко за пределами Египта.

Полуголые молодые рабы вереницей разносили на круглых подносах жареную рыбу, моллюсков в уксусе, вареных омаров, крабов и устриц. На столы, покрытые скатертями, лилась подливка с жареных кусков мяса. Копченых попугаев сменили блюда с фазанами, утками и лебедями, приготовленными каким-то особым способом, известным только одним поварам египетской царицы.

Целые поросячьи тушки были обсыпаны луком и сельдереем и залиты острым соусом. Были и бараньи окорока, и копченые языки, и бычьи сердца, и свиные печенки, овечьи легкие; различной величины вареные и копченые колбасы, начиненные телятиной и мясом дикобраза.

На столах лежали тяжелые круги желтого сыра, пироги, хлеб, лепешки. Мелкий красный перец и жидкая горчица, наподобие кашки, привлекли особое внимание привередливых гурманов. Миндаль, оливки с лангустами, смоквы, кислые лимоны, румяные яблоки, сливы, персики, фиги – все красиво и искусно разложено на металлических и керамических блюдах.

Новые кушанья доставляли горячими, остывшие тотчас же уносили. И только голые руки мелькали над столами да раскрывались рты, чтобы все проглотить.

Сизый дым от светильников бродил как туман. Ночные бабочки, привлеченные чарующей красотой огня, подлетев, сгорали, не оставив пепла.

В черном небе сияли звезды и луна – небесное светило во всем своем блеске улыбалось пирующим мужчинам и женщинам.

Когда хмель взбудоражил головы, сдержанный говор перерос в настоящий шум. Все громко говорили, хохотали, провозглашали тосты, и если это касалось царицы – все вокруг содрогалось от криков.

Клеопатра пригубила кубок под всеобщее одобрение. Вино было прозрачное, красноватого оттенка, пахнувшее орехом, кисло-сладкое на вкус. От одного глотка у неё защипало в горле. С беспечной улыбкой она надкусила яблоко, всматриваясь сквозь легкие слезы, омочившие ресницы, в пестроту красок: черные мантии выделялись среди пурпурных, зеленоватых, белых и желтых тонов; сверкали ожерелья, запястья, золотые бляхи, браслеты, кольца, бриллиантовые серьги в маленьких ушках красавиц отбрасывали крестообразное свечение.

Через какое-то время в голову Клеопатре ударила хмельная волна, да так сильно, что перед ней все поплыло.

Она прислушивалась к шуму пира, чувствуя, что её качает, будто на палубе галеры.