Текст книги "Дочь Птолемея"

Автор книги: Виктор Кудинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

4. С КЕМ ТЫ?

Как тени следовали за ними черные рабы с опахалами и служанки с колокольчиками. Вскоре они её стали раздражать своим немым присутствием, и она отослала их назад. Лишь два рослых эфиопа остались. Царица повелела им отправиться за остальными, но те, точно глухие, в смущении топтались на месте.

Клеопатра пристально поглядела на рабов; голубенькая венка забилась на виске, свидетельствуя о раздражении.

Предчувствуя беду, эфиопы рухнули, будто срубленные дубы, и поцеловали землю между своих рук, являя полную покорность.

Царица отвернулась, беззлобно проговорив: "Дурни!" И тотчас объяснила, что с ней однажды произошел обморок вследствие солнечного удара и управляющий дворца запретил им отходить от нее.

Рабы, мерно взмахивая черно-белыми опахалами из страусовых перьев на длинных палках, нагоняли прохладный ветерок.

Клеопатра поглядывала то себе под ноги, то на лицо Нофри, бритое и чистое, вытянутое, как у аскета.

Племянник великого жреца возмужал и вырос. Жаркое солнце обожгло его кожу; он точно высох – до того был худ; ввалившимися щеками и заостренным большим носом он напоминал Цезаря. "Собственно, зачем он прибыл? Уговорить встретиться с Антонием?" – подумала она, а когда попыталась выведать причину его возвращения, он откровенно признался:

– Пусть царица не обижается на меня, но перед приездом Деллия, у которого к тебе особый разговор, я должен подготовить соответствующую обстановку. Словом, всячески способствовать тому, чтобы легату был оказан благожелательный прием.

– Вижу: Антоний стал осторожен.

– На тебя он возлагает большие надежды и хотел бы, чтобы ты стала ему союзницей.

– М-да. Насчет союза я ещё подумаю. А если откровенно – мне не хотелось бы встревать между им и Октавианом. Они постоянно ссорятся и затевают друг с другом распри. Я желаю одного, чтобы и тот и другой оставили Египет в покое.

– Это самое лучшее, что можно пожелать. Однако рано или поздно тебе, царица, придется решать, с кем ты? С Антонием или Октавианом? В конце концов кто-то из них станет победителем. А как победитель отнесется к Египту, известно одному лишь богу. Не лучше ли заранее определиться тебе самой?

– Вот это меня и беспокоит. Хотелось, чтобы они занялись чем-нибудь другим. Ну хотя бы Парфией.

Они шли вдоль парапета рукотворного круглого водоема. Журчали фонтаны из приподнятых львиных морд. Под водой небесного цвета плавали узкоспинные рыбы. Иногда какая-нибудь с блестящей чешуей застывала, затем, внезапно двинув раздвоенным хвостом, стремительно отплывала, подняв с неглубокого дна струйку песка.

В это время один из эфиопов споткнулся и растянулся на земле. Падая, он коснулся царицы перьями своего опахала. Клеопатра резко повернулась, брови её гневно сошлись над переносицей, но, увидев раба распростертым и перепуганным, снисходительно улыбнулась.

Другой раб помог ему подняться. Упавший отряхнул пыль с опахала, с левого колена медленно сползал ручеек темной крови.

– Возвращайтесь! Вы мне больше не нужны, – это было сказано таким тоном, что они не посмели ослушаться.

Присев на парапет, Клеопатра опустила руку в воду. Стайка мелких рыбешек шарахнулась в сторону; по поверхности водоема побежали слабые круги.

В это время она напомнила ему девочку, которую он целовал когда-то у куста розмарина. Мог ли он тогда подумать, что она станет такой обаятельной женщиной. С той поры произошло много событий: погиб в ромейской войне Птолемей XIII, первый муж и брат Клеопатры; убит Цезарь; внезапно умер другой брат Клеопатры, совсем мальчик, Птолемей XIV, и теперь, согласно династическому обычаю, Клеопатра правила Египтом совместно со своим малолетним сыном Птолемеем XV, по прозвищу Цезарион. Народ, сановники и жрецы хотели, чтобы страной Кемет, как они называли Египет, управлял настоящий царь, полноценный мужчина, сильный и твердый, а не слабая и властолюбивая женщина.

Клеопатра задала Нофри вопрос, над которым думала в течение последних дней.

– Что ты можешь сказать про Октавиана? Когда я жила в Риме, этот молодой человек только дважды посетил меня. Один раз его приняла. Он молча просидел в кресле и ушел, кажется, очень смущенный. Явился в другой раз, но встреча у нас не состоялась: у меня разболелась голова. Он злопамятен, этот Октавиан?

Взгляд Нофри невольно задержался на её вздымающейся и опускающейся груди. Клеопатра улыбнулась, определив направление его взора. Она пьянела от сознания, что нравится мужчинам не как царица, а как женщина, что мужчины замечают, как она безукоризненно сложена. Она поднялась, стряхивая с пальцев капли. Улыбка совершенно преобразила её лицо: оно стало обворожительным.

– Мне кажется, что Октавиан помнит все.

– Я слышала, что он очень целеустремлен и настойчив. Кого он ставит себе за образец?

– Гая Юлия.

– Это похвально. Если он так же честолюбив, как Цезарь, – она усмехнулась, – берегись, Клеопатра! Кстати, там же, в Риме, гаруспик нашептал, что мне следует опасаться некоего молодого человека. О нем только и сказал, что тот не пьет вина и уклоняется от развлечений. Не знаешь, пьет ли Октавиан?

– До выпивки Октавиан не большой охотник. Для него главное – дело, а потом развлечения, к которым он, в сущности, равнодушен. Не то что наш добрый Антоний. Тот, кажется, всю жизнь бы провел в забавах и пирах.

– Октавиан – мой злой гений, – заключила Клеопатра с горькой усмешкой. – Ну что ж, и злые гении бывают покладисты, если к ним умеючи подойти.

"Только не Октавиан!" – хотел было сказать Нофри, но промолчал.

От водоема они пошли по длинной прямой аллее из финиковых пальм и сикомор, которая привела их к широкой белой лестнице, ведушей во дворец.

Просторные полукруглые площадки, одна выше другой, прерывали её в трех местах. На каждой из них, на парапетах, громоздились спящие, в натуральную величину, каменные львы с вытянутыми вперед толстыми лапами.

Многоэтажное здание дворца, построенное из нубийского мрамора и гранита, было гордостью Птолемеев. Восточная пышность удачно сочеталась с греческим изяществом и македонской строгостью. Дворец возводился на протяжении столетий лучшими архитекторами и строителями. Все, начиная от портала и фронтона и кончая ничтожной деталью фриза или карниза, было отделано с подкупающей красотой и удивительным мастерством. Голубым светился кирпич бесчисленных террас. Роскошные порталы украшали глазурованные плитки и изразцы. Нижние окна, как принято, – в решетках, верхние зияли пустотой; на капителях колонн сверкала позолота. Арки выгибались дугой, точно согнутые ивовые прутья. На плоских кровлях, окаймленных балюстрадой, в деревянных кадках, пропитанных смолой, росли деревца, возносившие свои кудрявые кроны на тонких стволах и оживлявшие веселой зеленью мертвый камень. И над всем этим великолепием, точно белые лоскутья, стаями летали голуби, которых у неё было множество.

В стороне от дворца, возле высоких наружных стен, подымались шестиэтажные пилоны, сложенные из кирпича-сырца, широкие у основания, сужающиеся к вершине. Их стены покрывала красная обмазка, изобиловавшая рельефами, изображавшими зверей: лев терзал быка, волк валил оленя, сокол падал на лебедей, змеи обвивали задыхающихся ланей, крокодилы пожирали ягнят – всюду сильный побеждал слабого.

Царица поднималась по ступенькам, чуть наклонившись вперед и поддерживая пальцами подол хитона.

Два жреца, изможденных постами, с накидками через плечо, склонились перед ней; их лысины блеснули на солнце.

Нофри следовал двумя ступеньками ниже, не сводя глаз с её стройных бедер; в талии она уже была не тонка, как прежде, но полные груди, плечи и выгиб спины были изумительны.

Остановившись на последней площадке, Клеопатра пригласила его на пир, который должен состояться в ближайшие три дня.

Нофри в знак признательности прижал правую ладонь к сердцу и сказал, что он не против забав и благодарен царице за приглашение.

– А мне казалось, что ты ничего не хочешь знать, кроме своих рукописей. И пиршественную террасу Клеопатры поменяешь на просторный зал Мусея.

Племянник верховного жреца ответил:

– Нельзя же все время думать о делах, нужно и расслабиться когда-то. Кажется, Амазис сказал, что постоянно натянутая тетива в конце концов обрывается?

– Хорошо, если так. – Она вздохнула и поглядела на небо. – Какое солнце! И как хорошо дышится! Мне не хочется в такой день думать о чем-то серьезном. Ты прав: надо когда-то и расслабиться. Все эти заботы утомляют. Хочется, чтобы их было поменьше, – сказала она, развернулась и пошла в распахнутые настежь двухстворчатые двери дворца, то попадая в тень от колонн и перекрытий, то на освещенные солнцем места.

В коридорах повис мелодичный звон. Он слышался долго. И все это время, Нофри знал, она шла неторопливой походкой, подняв свою небольшую изящную голову в уборе древних цариц.

5. КИНЖАЛ, ЯД, КАМЕНЬ

Клеопатра ступила на террасу, под широкую тень велариума, растянутого на высоте в два человеческих роста между семью шестами.

С террасы открывался прекрасный вид на море и парк. Свежий морской ветерок лениво колыхал голубую ткань.

Посреди стояло роскошное ложе, подле него – столик из красного дерева; на серебряных блюдах горой лежали фрукты, в плетеных корзиночках – сладости и печенье.

Две молодые женщины, Ирада и Хармион, – самые верные её служанки, одетые в легкие шелковые туники, одна в розовую, другая в желтую, хлопотали над приготовлением завтрака.

На ковре, поджав под себя ноги, сидела юная девушка, Ишма, любимица царицы. Черноволосая, смуглолицая, она была очень похожа, по мнению служанок, на четырнадцатилетнюю Клеопатру. Сходство на самом деле было немалое, и царице порой казалось, что Ишма – это она сама, пришедшая из юности. Девушку одевали так же, как и её когда-то, и так же на ней было множество бус, монист, колец, браслетов – и все это блестело, сверкало, а при движении издавало мелодичный тихий звон.

Ирада хлопнула в ладоши. Появились рабыни с подносами, на которых стояли тарелочки с различными кушаньями. Клеопатра возлегла на ложе. Она спросила о здоровье своего сына. Ей ответили, что он ещё спит – у мальчика по утрам сон был очень крепок.

Хармион показывала царице яства; та молча морщила нос; тарелочки ставили на поднос, и рабыня бесшумно удалялась. Так исчезла первая, вторая, третья. Четвертую задержали.

Без всякого желания Клеопатра отведала кусочек от жареной ножки гуся, испачкала пальцы в соусе. С неохотой отпила из чаши красного вина, вкус которого ей совершенно не понравился, хотя это было её любимое фалернское, привезенное из Неаполя.

– Что с тобой, госпожа царица? – забеспокоилась Хармион. – Ты совсем ничего не скушала.

– Ах, оставь меня, Хармион, – проговорила Клеопатра, простонав: она почувствовала, что у неё опять начинает портиться настроение.

– Так я и знала! – воскликнула Ирада. – Говорила тебе, – обратилась она к Хармион, – что на ней лица нет?! А утром, казалось, все было хорошо. Что царица моя выздоровела.

– Это от племянника верховного жреца. Кто его сюда пустил?

– Перестань, Хармион! Я так хотела сама, – сказала Клеопатра. – Ишма, иди искупайся! И не дуй губы! Иди, иди!

Ишма почти без усилия поднялась на ноги – стройная, гибкая, как лоза. И пошла, позванивая монистами.

Все смотрели, как она спускается по лестнице; все ниже, ниже, точно уходит под землю. Вот стали видны голова и плечи, ещё мгновение – и она исчезла.

– Господи, у неё даже походка как у тебя, царица моя. Что за прелесть девочка!

Клеопатра откинулась на подушки и простонала, закусив согнутый палец. Она смотрела, как колыхается, подобно морской волне, велариум. И это почему-то её раздражало.

Служанки бросились к ней; она рукой отстранила их.

– Не подходите ко мне!

– Да скажи ты нам, царица госпожа, ради Исиды, что с тобой? Кого нам звать – врача, знахаря или жрецов?

Клеопатра заметалась на подушках.

– Не знаю кого… Ничего не знаю…

– Ее сглазили! – решила Ирада.

– Магов надо, – определила Хармион.

Клеопатра резко села и тяжело выдохнула, точно больная: она спустила ноги с ложа, но не коснулась ими ковра, лежавшего на мраморном полу, так как было высоко. Туфля с правой ноги её упала со стуком. Глядя на служанок из-под полуопущенных ресниц, она проговорила низким голосом:

– Все от нее! От сестры моей, Арсинои.

– Да что случилось-то?

– Об этом всем известно, кроме вас, – проговорила царица недовольно. В Эфесе она, в храме Артемиды!

Ирада в изумлении поднесла худую руку к румяной щеке.

– Стало быть, ромеи её отпустили!

– Отпустили, – с раздражением подтвердила Клеопатра и с дерзким вызовом поглядела на своих несколько опешивших служанок. – А почему, почему, я вас спрашиваю?

Ирада и Хармион переглянулись, пожимая плечами. Клеопатра отвела от них свой взор и посмотрела в морскую даль, где мелькало два острых белых паруса, и тихо, но внятно произнесла:

– Растолкуй мне, Ирада, зачем, зачем ромеи отпустили мою сестру? Тем более в Эфес? Разве нет другого места, где бы она могла поселиться? Сицилия, Киринаика, Крит, наконец. Или храм Афродиты в Коринфе – самое подходящее для неё место!

– Не знаю, госпожа.

– Да потому, что она приманка… приманка для Антония. Ибо он находится в Киликии, от которой до Эфеса рукой подать.

Служанки ничего не понимали, глядели на госпожу свою и как бы спрашивали, при чем здесь Киликия, Эфес, Антоний?

– А все потому, что ромеям нужно мое царство! Октавиан и Антоний поделили между собой завоевания Цезаря. И лишь Египет остался неподеленным. Но Октавиан хитер: он привык загребать жар чужими руками. Он решил выждать. Антонию делать в Азии нечего – либо на Парфию идти, либо на Египет…

– Теперь я понимаю, госпожа моя. Все понимаю, – проговорила Ирада и вдруг воскликнула, качая головой: – Господь бог наш Серапис! Госпожа богиня наша Исида! Защитите рабов своих!

– Пусть он лучше отправляется на Парфию! – пожелала Хармион, хмурясь.

Клеопатра молвила уже спокойно, со вздохом сожаления:

– Не пойдет на Парфию, Хармион. Для этого нужны легионы. А чтобы их иметь, надо золото.

– Я понимаю, что Антонию нужно золото, но при чем здесь Арсиноя, госпожа моя?

– О Исида! – простонала Клеопатра, будто от зубной боли, – Ирада, объясни ей. Скажи, кто такая моя сестра. Как она пыталась отобрать у меня царство. И что тут вытворяла в Александрии шесть лет назад. Сначала вместе с Ахиллой, а потом с евнухом своим, этим отвратительным колдуном Ганимедом.

– Это я и сама знаю, царица, – ответила Хармион, скромно потупившись. – Но зачем Арсиноя Антонию, хоть убей, не пойму!

Ирада топнула в раздражении ногой и гневно сверкнула глазами, непонятливость подруги возмутила её.

– Хармион, ты меня удивляешь! С каких это пор ты разучилась соображать? – Она постучала пальцами, сложенными в щепотку, себе по лбу. Или ты совсем поглупела?

– Уж не глупее тебя, Ирада!

– То-то и видно, подруга моя дорогая! Скажи, что будет делать здоровый мужчина, к тому же гуляка, пьяница, обжора, бабник, который имеет целую армию вонючих головорезов, когда возле него окажется красивая бабенка царского рода да ещё потрясет титьками?

Хармион небрежно ответила, пожав плечами:

– Конечно же прельстится!

– Еще бы ему не прельститься! Хотя она и стерва порядочная, наша Арсиноя, но девка не из последних. Все у неё на месте и мордашка соблазнительная. Да ещё знает, как напустить порчу и сглаз и одурманить своими чарами. Так что Антоний, который без женщин, наверное, и заснуть-то не может, полетит в этот дурной Эфес, как пчела на сладкое. А когда этот герой размякнет, как они все размякают, стоит им показать голую коленку, он захочет её попробовать… А потом, сама знаешь – она внушит ему, что её надо восстановить на царство…

– Ну и что? – не поняла Хармион, к чему Ирада говорит ей такую простую истину.

– А то, что в Риме находится завещание нашего царя, где сказано, что Клеопатра должна править царством совместно с братом своим, Птолемеем. И госпожа наша так бы с ним и царствовала, если бы бог Тот не призвал его в страну сплошного мрака, в страну Запада. А раз Антоний возведет Арсиною, моли бога, чтобы этого не случилось никогда! – то Октавиан будет иметь повод вступить в Египет, – как бы для того, чтобы восстановить справедливость, а на самом деле прибрать его к рукам и уничтожить Антония, который, дескать, нарушил завещание царя. Вот что может произойти, непонятливая моя Хармион.

– Умница, Ирада! – похвалила Клеопатра свою служанку за сообразительность, слезая с ложа и оправляя задравшийся подол. – Так оно и будет, если пожелают боги.

Хармион задумалась, ибо рассуждения Ирады глубоко задели её самолюбие, она не хотела уступать и мучительно искала слабую сторону в её высказывании.

– Я согласна, что любой дурак так бы и поступил, но Антоний, мне кажется, совсем не тот человек, за которого его Ирада принимает. И пусть Арсиноя ведьма, ей все-таки не удастся очаровать его настолько, чтобы он не видел, в чем его настоящая выгода. Зачем же в таком случае он шлет нам сердитые письма? Зачем приехал этот непутевый Нофри? Да еще, говорят, какой-то легат пожалует следом.

– А ты бы как поступила? – съехидничала Ирада.

– Я-то?

– Да, ты, душа моя! Представь себе, что ты тот самый Марк Антоний и есть.

Хармион посмотрела сначала на свою торжествующую подругу, потом на успокоившуюся и как бы скучающую Клеопатру, стоявшую у ложа.

– Можно мне сказать правду, госпожа моя?

– Говори, Хармион, – последовало высочайшее разрешение.

– Будь я мужчиной да будь у меня та же власть, что у Антония, да такие же сорвиголовы, я бы – слышат боги! – я бы постаралась привлечь внимание прежде всего Клеопатры, госпожи нашей, потому что она законная царица Египта и ещё потому, что она благородная, прелестная женщина, которую не любить нельзя. Вот что бы я сделала, Ирада, будь я мужчиной. А этой Арсиноей я бы совсем не прельстилась. Ну и что из того, что она красива и может напустить порчу? Таких бабенок повсюду – хоть в Ниле топи!

Ирада дерзко рассмеялась и опять постучала себя по лбу сложенными в щепотку пальцами.

– Совсем ты, Хармион, не разбираешься в мужчинах! Да как он может обратиться, любезная моя, к царице с подобными пожеланиями? К ней, бывшей жене Цезаря, у которого этот Антоний был всего лишь начальником всадников. Он, да будет тебе известно, дальше атриума дворца в Риме, в котором мы проживали, и не ступал, все старался попасться на глаза госпоже нашей царице, вызвать её улыбку какой-нибудь глупостью. Но госпожа наша одному лишь Цезарю улыбалась. Помню, приехал к нам противный, бритый старик Цицерон попросить какую-то книгу и встретил этого Антония, так он спросил, зачем мы пускаем в дом этого распутника и кутилу, с которым в Риме уважающие себя люди и здороваться-то не хотят. Вот какого о нем мнения были порядочные люди. И будь уверена, в нашем доме он знал свое место. А с Клеопатрой, царицей нашей, иначе как вежливо, с улыбкой, тихим голосом да с поклоном, подобострастно, униженно и говорить не мог. "О моя прекрасная роза!" – как-то он сказал про царицу. А я ему ответила: "Прекрасная роза, да не твоя!" Вот.

Хармион, не зная, чем возразить Ираде, стояла с опущенной головой; она совершенно была сражена уверенными доводами своей подруги.

– Хватит вам, – с болью в голосе, явно страдая от безысходности и тоски, произнесла Клеопатра, снова падая навзничь на ложе. – Что же мне делать? Что мне делать с сестрой моей Арсиноей?

– Зачем ты терзаешься так, золотце наше?! Вся извелась, измучилась, запричитала Ирада.

И тут Хармион сказала, решительно махнув рукой:

– Да чтоб ей камень упал на голову, козе блудливой, или крыша рухнула! А ещё лучше, чтоб она утонула в водоеме!

– Вечно ты плетешь несуразное, – промолвила слабым голосом Клеопатра, поворачивая к ней голову.

– Чтоб её съел крокодил или укусила змея! – не успокаивалась Хармион.

– Змея? Да откуда в храме Артемиды змеи? – простонала Клеопатра.

– Если нет змей, – поддержала Ирада подругу, – надо принести!

– А ещё лучше – послать верного человека с ножичком или ядом.

– Что ты! Что ты, Хармион, бог с тобой! – замахала на неё Клеопатра, испугавшись.

– Бог-то со мной! – продолжала говорить Хармион, подходя к ложу с правой стороны. – Только кинжал, яд, камень могут нас избавить от Арсинои.

– Она права, – вторила ей Ирада, приближаясь к царице с другой стороны.

– А если она соблазнит посланного человека, если он не сможет противостоять её колдовству? Не полетит ли камень тогда в меня?

– Я знаю мужчин, которые ради тебя, царица, готовы пойти даже на смерть. И они не побоятся никакой ворожбы. А если этого человека привязать к себе, да ещё вверить ему талисман заговоренный…

Клеопатра перевернулась на живот, подбородком оперлась на два своих кулачка и, поразмышляв немного, спросила Ираду:

– Хотя одного ты могла бы назвать?

– Могла. И не только одного. Но один из них непременно самый надежный!

И она, покосившись на Хармион, попыталась шепнуть в её прелестное покрасневшее ушко кое-какие подробности о новом поклоннике. Клеопатра отмахнулась, как от назойливой мухи, поморщилась и капризно повела плечом.

– Перестань, Ирада! Сколько раз я тебя просила, не шепчи на ухо!

– Прости, царица. Я хотела сказать, что его звать Филон. Он хороший скульптор и отчаянный мужчина. И за тебя готов ринуться хоть в самый Аид. Так что никакие демоны и ведьмы ему не страшны. Он сделает ради тебя все, о чем ты его ни попросишь.