Текст книги "Волшебные дни (статьи, очерки, интервью)"

Автор книги: Виктор Лихоносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Недавно совещались на тему «Каким быть городу». По плану мы «увидим воочию» достойные дела, коими будет отмечен 200–летний юбилей Краснодара. Задачи и обещания доЕедены до сведения граждан в таких выражениях: «…увеличение объемов…», «…необходимость максимального сноса, выработки оптимального варианта реконструкции и застройки…», «…должна решаться без промедления…», «…значительно увеличить сеть…», «…обогатит досуг горожан, позволит им активно…», «…важнейшая роль отводится архитектурно – планировочному управлению…», «…все это должно быть направлено на разработку…» и т. д. Много слов! И ни одного… о сохранении исторической памяти о городе. Так! Разрушению дан зеленый свет. Образ города целиком в руках архитекторов, а как на их чертежи посмотрят жители – это не важно, они дилетанты. Память? Это такой пустяк. Нами, мол, «намечено создать», а вам‑то какое дело? Заносить над старыми зданиями кувалду мы молодцы, а построить что‑нибудь художественное не в состоянии.

Давно уже известно: если люди сами ничего не могут сотворить достойного, они всеми силами стараются принизить мастеров, прекрасно работавших до них. Почему более полувека молчим мы о достославных зодчих Екатеринодара? На что ни кинь взгляд, о чем ни подумай – одни вопросы. Ну так ли уж был захудал чертеж Василия Андреевича Филиппова (автора здания епархиального училища, нынешнего медицинского института)? Немощен Иван Климентьевич Мальгерб (Екатерининский собор, Троицкая церковь, теперешнее здание крайкома ВЛКСМ)? Беден воображением Александр Петрович Косякин (б. Мариинский институт, ныне военное училище, почтамт)? Неприметен Александр Андреевич Козлов (водолечебница, «зеленый гастроном» и гостиница «Кубань»)? Или бездарны братья Черник (Александро – Невский собор)?

С достоинствами прошлого не надо бороться, их нужно превосходить. Если все только разрушать и ничего лучшего взамен не ставить, прошлое и своим разрушенным призраком мстит и упрекает. Чем похвалиться нынешним архитекторам? Им ли не понимать, что реконструкция еще не начиналась, а образ южного казачьего города уже смят?

4

Вечером прочитал Н. воспоминания О. С – вой супруге. Телевизионная программа «Время» с кадрами мировых событий, молнией блеснувших в течение дня, только усиливала впечатление от столетней глухомани, веявшей со страничек воспоминаний. Супруги так разговорились, что выключили телевизор, горевший в доме всегда до полуночи.

– А разве ты не помнишь? – сказала супруга удивленно. – Десять‑то лет назад, когда мы в отпуск приезжали, у Екатерины Ивановны гостила старушка. Она говорила, что ее бабушка печатала в «Кубанских областных ведомостях» статью о Екатеринодаре. И эту фамилию называла. Ну! Не помнишь?

– Что меня тогда интересовало? Я тоже думал, что никогда не умру и все успею.

Вскоре Н. раздобыл и прочитал обширное исследование «От века до века». Сочинение принадлежало двоюродному дяде жены. Н. захотелось пойти к нему, но примет ли? Родственник долгое время занимал в городе солидную должность и по этой ли, по другой причине как‑то намертво отделился от всего фамильного клана. Говорили, будто даже родного младшего брата, заезжавшего из станицы, он не пускал к себе на ночевку, звонил, чтобы тому отвели номер в гостинице. Н., может, и не пошел бы к нему, но в сочинении «От века до века» проскользнула фамилия О. С – вой, и надо было спросить кое о чем.

Сочинение было престранное! Начинал родственник непременными цитатами, а потом уж подцеплял составы своих периодов – вроде: «История неопровержимо свидетельствует, что народы играли большую роль в истории». Всемирно – исторический охват потребовал немало страниц на обследование матриархата, эпохи бронзы и железа. Побросав ранние орудия труда, нечаянный ученый долго скакал с бранными дружинами феодалов по степям и взгорьям, окапывался на месте хазарского поселения Таматархи (Тамани), строил храмы и монастыри, выращивал пшеницу и ловил рыбу. Около 1154 года он мимолетно познакомился с арабским географом (ал – Идриси) и попросил у него напрокат парочку цитат, после этого ловко поддерживал «постоянные политические связи с киевскими князьями» и, обычно никогда по занятости своей и по брезгливости не заглядывая в книги, умудрился ткнуться на минутку в летопись Нестора, потом измерил с князем Глебом Керченский пролив «по леду», ну и, лихо перемахнув через сведения в не найденных помощничками источниках и монографиях, спокойненько приплыл с верными гребцами (после Кючук – Кайнарджийского договора) к «народностям Прикубанья», чтобы вплотную вместе с князем Потемкиным приступить к заселению вольных степей запорожцами. В древности народы жили без кандидатов наук, все писали сами, писали как‑то устарело, и потому не у кого было позаимствовать письменную речь – повествование он вел на долдонском полурусском языке, зато с приближением к более грамотному XIX столетию и вполне грамотному XX «великий и могучий» зазвенел у него сочетаниями, недоступными, конечно, глуховатому к родному слову И. С. Тургеневу: «колоссальные материальные ценности…», «оборот оборачиваемых средств…», «в ходе социальных скачек истории…», «повышать отдачу культурного гектара» и т. п. Обращение к истокам помогало ему «лучше видеть и понимать величие настоящего». Истоки всегда приводят к устью, и в переводе на отточенный язык деловитости устье (это родственник знал еще в тот день, когда положением своим нанимал себе помощничков) будет величаться диссертацией. Среди этой кошмарной грамоты попалось все же нечто заурядное, но интересное и знакомое. Родственник, почему-то не стеснявшийся в иных местах снимать кавычки с чужих заключений, решил не таить, что две страницы о городе Екатеринодаре он забрал у О. С – вой.

Работал он теперь на должности пониже. В кабинете на длинной плите стола прижимались друг к дружке стопы брошюр, собранные с аккуратностью и, может, с любовью, тех важных, гремучих брошюр всяких кандидатов и докторов, которых никто не покупает в книжных магазинах, на белом листике – простынке покоилась тара со скрепками, по краю выстроились вазочка с остро заточенными карандашами, постаментик для черной казенной ручки с золотым пером, которую родственник после записи бросал в дырочку, как копье, шикарный ведомственный блокнот на гербовой бумаге с медной бляшечкой на конце алой ленты, затем раскладной календарь и прочая, прочая изящная мелочь, месяцами нетревожимая, но обрамлявшая деловой комфорт одного из «незаменимых» работников, раз двадцать во время беседы снимавшего телефонную трубку и то хмурившего брови («Мы считаем, что отоваривание полезно…»), то барственно шутившего («Ну, мы с тобой не через стол сидим…»), то наказывавшего кому‑то губернаторским голосом («А ты потребуй!..»). На виду был и приветственный адрес к 60–летию хозяина стола. В золоченые буквы перелились неизвестные нижестоящие, постоянно зависевшие от взглядов, служебных ужимок и подписей юбиляра. Слова в приветствии млели от восторга: «…вы стали составной частью культуры Кубани… воспитатель масс… маститый ученый, созидатель и сеятель разумного, вечного… желаем кавказского долголетия…»

М – да – а…

– Что вам известно об О. С – вой?

– О какой, позвольте, О. С – вой?

– Не знаю таковой, – не столько с удивлением, сколько с гордостью за свое незнание сказал родственник. – Имя это даже не приходило мне в голову. О Екатеринодаре? 1871 год? За сто лет много народу прошло через руки истории. Всех не упомнишь… Мы уже составляем план до 2000 года. А где вы ее нашли?

– О той, что написала воспоминания о Екатеринодаре 1871 года.

Н. не признался. Все ясно. В монографии этого мужа ссылки на архивные фонды сыпались на низ страницы, как воробьи на провод. Н. не поленился съездить на трамвае в госархив. Бывал ли автор сих ученых записок хотя бы на крылечке архива? Нет.

Ушел тогда Н. от «созидателя» и «части культуры Кубани» сердитый и оскорбленный. Он, знавший в армии

такие переплеты судьбы, волю строгости, необходимости всегда быть начеку, всегда за что‑то отвечать головой, диву давался, как это можно свое ничтожество превращать в нетленное достоинство. Откуда такая прыть? На фирменных гербовых листках календаря «воспитатель масс» записывал все «необходимое по работе»: «Эвелина Матвеевна, английская шерсть, фасон как у С.», «…прием в 19.00, отгрузить розы…», «…аэродром, два мешка раков…».

– Я понимаю теперь, – сказал Н. супруге, – почему он не желает знаться с родичами. Он со мной разговаривал так, будто я мальчик. Прощаемся, он: «Как там поживает моя племянница? Пусть позвонит мне». Но спохватился: «Ладно, я сам позвоню!» Перепугался: не дай бог ты позвонишь.

– Что с него взять, он к матери родной никогда не заедет…

5

Стал Н. ходить по учреждениям культуры, по библиотекам, музеям, выставкам, не пропускал лекционных вечеров, устраиваемых для слушателей вечных каких‑то «курсов повышения», звонил к старожилам, собиравшим книги, бумажки, открытки по истории Кубани, задавал всем вопросы, слушал доверительные жалобы (такие тихие – тихие, чтоб не услышало начальство), все записывал в общую тетрадь, копнул давнишние справочники, труды подвижников, читал и сравнивал старания прежних и нынешних. И вот жена вдруг заметила, что он «не в себе», сделался отчего‑то грустным, чаще капал в рюмочку лекарства, и те лекарства были «от нервов» – валерьянка, пустырник с ландышем, травки какие‑то. И даже она, женщина, больше всего в жизни направлявшая свои мысли на то, как вырастить троих детей, обстирать и накормить их, проверить школьные тетрадки, последить за здоровьем, поняла, в чем дело, отчего ее муж так занервничал на покое.

Патриотическому чувству незаметного кубанца приятно сознавать, что на великой этой земле есть люди, молодые и старые, которые чтят и берегут ее историю добродетельно, без всякого упования на, так сказать, окупаемость своей страсти. В свободное от основной работы время неутомимо собирают они реликвии прошлого – книги, фотографии, воспоминания, песни, предметы быта, перечитывают историков и в знаниях, в преклонении перед святынями и биографией края превосходят во сто крат многих специалистов, которые за «интерес к истории» получают зарплату. Но если даже смириться и простить некоторым официальным хранителям старины их незнание и черствость, то нельзя им простить высокомерия и злости, тупого мщения и проволочек, на которые они опускаются в желании огородить свою глухоту и лень от жаждущих ревнителей памяти. Дело доходит до дикости: именно те, кто в кресле своем должен бы любить и оберегать добровольных защитников кубанской истории, именно они больше всего ненавидят и третируют их.

Долголетняя отсталость и равнодушие поставили иных работников в неловкое положение, и вся их энергия тратится нынче на то, чтобы благополучно выпутаться из сетей непригодности, удержаться и проваландаться после пенсии еще лет пяток. Не впускать в свои палаты способную молодежь – главная их задача. Если их покритикуют в печати, они соединяются в дружную круговую стаю для отпора, хотя в формальной отписке по инстанциям «признают критику правильной». В некие дни кажется, что стая с биркой «круговая порука» слишком велика. Привыкли так жить и работать и всех убедили, что это единственная норма служения обществу.

Супруги Н. где только не жили: в Иркутске, Новосибирске, Свердловске, Одессе. Какой‑никакой, а воздух культуры в этих городах (очень разных причем) ощущался. И вот вернулись домой, в столицу обширного края, но тотчас с досадой и даже обидой заметили, что приехали в запущенную провинцию, где привыкли ко всякой скуке, но зато каждый пенек «гениален». Даже Анапа, Геленджик веселее. Новороссийск – просто богатырь. В Краснодаре вечером некуда пойти. Общественные просветительские связи разорваны. Выберешься на Красную, поныряешь в магазины – вот и вся прогулка. После культурных городов казалось, что, кроме магазинов, длинной трамвайной линии да коммунальных дворов, в центре ничего и нет. Привыкать к дому, оборачиваясь на что‑то лучшее в стороне, было трудно.

Всюду в культуре, а значит, и в историческом изучении края, которым увлекся Н., победила цифровая отчетность. Делаем только то, что спущено сверху в срочном порядке. На большее воображения нет. И самодовольство расперлось настолько, что нельзя было еще недавно сказать поперек и словечко. Везде совали ему эти цифры. Когда он спрашивал, почему у пас фактически нет краеведов, пишущих историков, клуба любителей старины, перед ним выкидывались опровержения с той поспешностью, с какой кое – где моют полы и чинят тротуары для московской комиссии: ведется большая научно – исследовательская работа; разрабатывается (слова‑то, слова какие!) от (цифры) и до (цифры) научных тем; опубликовано в различных журналах и газетах столько‑то статей; сделано на научно – практических конференциях несколько десятков докладов; проводится большая творческая работа по выявлению и сохранению того‑то; столько‑то человек «является соискателями ученой степени кандидата наук» и т. п. Но отчего же каждый любитель истории мучился от жуткой пустоты вокруг?! Куда же попрятались все эти научно – исторические завоевания? Почему при таком разовом усердии сберегать, охранять, выявлять погибло столько памятников и ничего толкового о прошлом края не написано? Книжечки, изданные скромненько, написаны совсем не теми, кто «соискал», «разрабатывал», «систематически выступал» и выпрашивал у ведомств представления на звание заслуженного работника культуры. Отчетная культура год от году отменяла культуру подлинную.

И опять та же сноровка: чтобы прошлые мастера не укоряли своим трудолюбием, ученостью, самосознанием, выгоднее их на свет не вытаскивать! Пусть коптят там, в своем замогильном веке.

21 декабря 1897 года состоялось в Екатеринодаре 1–е учредительное заседание Общества любителей изучения Кубанской области (ОЛИКО). Через два года общество подарило кубанцам первый выпуск своих трудов. «Все, кому дорого настоящее и будущее России, – писал В. М. Сысоев, – должны стремиться к просвещению и к изучению родины. В особенности в этом нуждается Кубанская область, которая имеет за собою далекое историческое прошлое и, по – видимому, будет иметь блестящее промышленное развитие вследствие необычайного обилия даров природы». Он же в «Очерках по истории Тмутараканского княжества» сказал: «Героя далеких времен Мстислава Владимировича и нашего национального героя Суворова одинаково придется упомянуть в истории Кубанского края». Благородство задачи– «…с честью послужить на пользу дорогой науке и дорогой нашей России…» – зижделось не на одном восклицании, а подкреплялось неутомимой работой. Обществу сочувствовали, помогали, а потом стали и его почетными членами российские академики Д. Н. Анучин, С. Ф. Ольденбург, А. Е. Ферсман, профессора Н. И. Веселовский, М. В. Клочков, а также ученые Кубани– члены – корреспонденты Петербургской академии наук Ф. А. Щербина, Л. Я. Апостолов, профессора Б. М. Городецкий (родной брат поэта Сергея Городецкого), Н. Ф. Мельников – Разведенков, С. В. Очаповский.

В 1906 году усилиями Е. Д. Фелицына началось учреждение Кубанского этнографического и естественно-исторического музея. Верный его помощник, совершенно ныне нами забытый К. Т. Живило, тотчас внес в маленький храм памяти свою коллекцию: полотенца с вышивками, музыкальные народные инструменты, портреты запорожцев.

«Прошлое не умерло, – читаем в циркуляре наказного атамана, – многое живет в нас, но многое из 'дорогой старины теряется и для новых людей становится как бы чужим. Задача казаков, горцев и новых поселенцев позаботиться (в назидание грядущим поколениям) и сберечь все то, что наглядно будет напоминать прошлую историческую жизнь и настоящее народное творчество».

В Шнуровые книги стали записывать пожертвования от казаков и горцев.

К 1909 году в библиотеке музея числилось 4782 тома, а пять витрин блестели браслетами, серьгами, драгоценностями из золота. Конское снаряжение (81 название), терракотовые и стеклянные изделия (71 название), минералы (113 предметов) и прочее выставлены были для обозрения в залах. Нумизматы не могли оторвать глаз от греческих, римских, пантикапейских, татарских, русских монет. Все 409 монет подарил некий К. Мазаев. Панорамой Эльбруса мечтали оживить уголок природы – с чучелами серого украинского быка, рогами тура, рыси, дикого кота, лисиц, волков, горностаев и убитого в Красном лесу оленя. Тот же Мазаев отдал музею серебряные ковши и кубки русских царей, часы царя Алексея Михайловича, булаву Богдана Хмельницкого, бокалы Лермонтова, люльку Тараса Шевченко, блюдо Михаила Федоровича Романова с подписью и др.

За пожертвования и труды по собиранию и сохранению старины выдавали «особо установленные благодарственные свидетельства», а К. Мазаев был награжден серебряной медалью с надписью «За усердие».

В марте 1916 года, в самый разгар неудачной войны с Германией, наказный атаман обращается «с глубочайшей просьбою» к неизвестной нам горянке Чебохань Джамботовне: прислать в дар кубанскому музею вещи и предметы племен и обществ, одеяния джигитов и прочее.

И даже после тяжелой гражданской войны, в 1927 году, не сочли лишним отправлять научные экспедиции по Кубани – записывать фольклор, предания Кавказской войны и др. Каждая группа составляла пространные отчеты: где, как и что собрано. И вот из всего этого богатства мне попались на глаза жалкие клочки! Все потеряно, а может, и выброшено. В станице Старотитаровской «многие отказывались говорить, относясь очень подозрительно к нашему желанию услышать что‑нибудь «про старовыну». Доходило до того, что нам решительно заявляли: ничего не скажут, забыли, не знают. 80–летний старик уже было согласился, проиграл нам несколько запорожских мелодий на сопилке, принялся рассказывать о войне с горцами, но тут вмешалась невестка, закричала, что он один мужик на три семьи, не вышло бы чего‑нибудь плохого, и он замолчал, замолчал, ссылаясь на то, что не хочет скандалить с бабой. Другой казак – Кирила Лоза лежал больной во дворе на подстилке, пищи не принимал третий день, но это был, на счастье, словоохотливый человек и рассказал нам о своей жизни в пластунах…

Вот как непросто было когда‑то!

На что, на кого жаловаться нынешним фольклористам и собирателям древностей?

На самих себя?

Задумаемся: не потеряли ли мы преемственность Ученого родства? Воспитали ли мы славную когорту кубанских краеведов, мастеров музейного дела?

Дремучий сон музеев выдается за «многогранную работу». Свалить в кучи раритеты, кое‑что развесить по Шаблонной схеме, напихать в сырые случайные подвалы города экспонаты этнографических экспедиций, выбрать для хвастовства из амбарной книги отзывов коллективные благодарности экскурсантов, перепутать все сроки восстановления «дома Кухаренко», создания этнографического музея «Кубанская станица» и всякий раз исхитряться в ответах на критику, придумывать «вескую» экономическую причину для безделья – в такую прорву безродности, очковтирательства, сытой лени упал патриотизм некоторых работников. Никогда ошибки не признаются ими конкретно, а лишь вообще: «…еще не все владеют совершенным мастерством…», «избавиться от негативных явлений…» Как избавиться от негативных явлений теперь, если в музее утрачены редкостные дореволюционные фотопластинки Е. Д. Фелицына (там же и фотография «домика Лермонтова», точнее – хаты Царицыхи) и даже потеряны некоторые инвентарные книги? От безродности задним числом не избавишься.

И кому обо всем сказать? Не только человек, но и земля родная ждет в какой‑то час сочувствия. Если кто-то в учреждениях и в отделах обо всем позабыл, то все знает и помнит сам город. Он помнит, где и что исчезло навсегда. Он помнит, кто бумажными играми убил в себе и в других искренние порывы. Он помнит архивариуса И. И. Кияшко и с болью, презрением смотрит на бухгалтерские реляции поздних архивариусов, зачастую и не слыхавших о бессребренных предшественниках. Он только не может сказать этого. У города свой язык: это язык его детей – патриотов. Он невидимо все передал им, он свою память вложил в их отзывчивую душу.

6

«Дорогой сынок, – писал майор Н. в далекую воинскую часть, – мы с мамой недавно читали в прошлогодней «Работнице» интересную заметку. Писатель С. А. Дангулов, автор романа «Дипломаты», подарил своему родному городу Армавиру личную коллекцию: 110 картин, объединенных темой «Материнство». К нему они попали от художников разных стран и народов. А Краснодару подарил собрание картин из своей галереи академик Л. Ф. Ильичев. Благородство! В России традиция благотворительности существует издавна: хоть перед смертью, но завещать что‑нибудь на общественную пользу. Да разве только перед смертью? Ссылаться на то, что это делали люди состоятельные, нет нужды. Не о том речь. Речь именно о душевных порывах, о том, что в человеке пробуждается маленький Третьяков, благотворитель, патриот.

Вот скоро Краснодару двести лет. Когда я иду по городу, то обязательно остановлюсь на минутку возле какого‑нибудь древнего дома, взгляну на окна. Там живут наши современники. Но окна, старые двери, медные ручки, чугунные порожки, ажурные козырьки над входом таинственно говорят мне: мы помним то, чего вы знать не могли; зато вы знали свое время, о нем и вспоминайте. И это так! Много событий протекло на наших глазах. Наш довоенный, военный, послевоенный Краснодар – кем вспомянут и как? Никем. Живем и ничего друг другу не рассказываем, а главное, не рассказываем младшим. Разве что иногда на кухне чья‑нибудь бабушка, отец – фронтовик разволнуются, тронут дорогие тени, а внук одернет: «Опять вы про свое?» А про что же? Ведь люди жили ради детей и внуков и все вынесли. И вот я хочу обратиться к жителям с призывом: давайте вспоминать! Городу, видевшему столько событий, славных, знатных и простых честных людей, есть что записать перед юбилеем на свои скрижали (это я уже в старых журналах словечко откопал)! Мало подвижников – краеведов среди молодежи, особенно в сельских углах. А я про тебя думаю, мой солдатик. Когда служба кончится, поступай‑ка в университет, на исторический факультет. История – занятие, достойное мужчины. Я буду собирать к юбилею материалы на тему воинской славы – от Черноморья до наших дней, а ты мне поможешь или свое заделье найдешь. Нет надежды на соискателей кандидатских степеней. Когда перестанут думать о жирном куске, который приносят диссертация и заведование кафедрой, появятся настоящие исторические труды. Мы с мамой долго разговаривали после статьи в «Работнице», она уже не перечит моим странным занятиям, скоросшиватели мне всякие купила для архивных бумажек. Не тюльпаны же разводить в парниках… Так что подумай хорошенько!..»

Март 1986