Текст книги "История одного преступления"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

VIII
Разгон Собрания

В семь часов утра мост Согласия еще не был занят войсками, большие решетчатые ворота Национального собрания были закрыты; сквозь решетку виднелись ступени подъезда, того самого подъезда, откуда 4 мая 1848 года была провозглашена республика; теперь там стояли солдаты, ружья были составлены в козлы на площадке за высокими колоннами, где во времена Учредительного собрания после 15 мая и 23 июня прятались легкие гаубицы, заряженные и наведенные на площадь.

У калитки возле главных ворот стоял швейцар с красным воротником – в ливрее Национального собрания. Каждую минуту прибывали депутаты. Швейцар спрашивал их: «Господа, вы депутаты?» – и открывал калитку. Иногда он спрашивал фамилию.

К Дюпену входили беспрепятственно. В большой галерее, в столовой, в парадной гостиной квартиры председателя стояли ливрейные лакеи, как обычно, безмолвно отворявшие двери.

На рассвете, сразу после ареста квесторов База и Лефло, де Пана, единственный квестор, оставшийся на свободе (его пощадили как легитимиста или пренебрегли им на том же основании), разбудил Дюпена и предложил ему немедленно послать за депутатами на квартиры. Дюпен дал невероятный ответ. Он сказал: «Я не вижу в этом необходимости».

Почти одновременно с де Пана явился депутат Жером Бонапарт. Он требовал от Дюпена, чтобы тот стал во главе Собрания. Дюпен ответил: «Я не могу, я нахожусь под стражей». Жером Бонапарт расхохотался. И в самом деле, у дверей Дюпена даже не поставили часового. Знали, что его стережет его собственная низость.

Только позже, около полудня, над ним сжалились. Почувствовали, что презрение к нему выражалось слишком явно, и дали ему двух часовых.

В половине восьмого в гостиной Дюпена собрались пятнадцать или двадцать депутатов, среди них Эжен Сю, Жоре, де Рессегье и де Талуэ. Они тоже старались уговорить председателя, и с тем же успехом. В оконной нише остроумный член большинства глуховатый Демуссо де Живре, совершенно взбешенный, крайне резко говорил с таким же, как и он, депутатом правой, которого он ошибочно подозревал в сочувствии перевороту.

В стороне от группы депутатов Дюпен, весь в черном, заложив руки за спину, опустив голову, расхаживал взад и вперед перед камином, где пылал яркий огонь. Все громко говорили о нем при нем, у него дома, но он как будто ничего не слышал.

Пришли два члена левой, Бенуа (от Роны) и Кретен. Кретен вошел в гостиную, направился прямо к Дюпену и сказал ему:

– Господин председатель, знаете ли вы, что происходит? Чем объяснить, что Собрание до сих пор еще не созвано?

Дюпен остановился и ответил, по своему обыкновению передернув плечами:

– Ничего нельзя сделать.

И он снова стал расхаживать по комнате.

– Это уж чересчур, – сказал де Рессегье.

– Это уж слишком, – сказал Эжен Сю.

Тем временем на мосту Согласия сосредоточивались войска. Генерал Васт-Виме, тощий старичок с прямыми, зализанными на висках седыми волосами, в парадной форме, с расшитой треуголкой на голове, в больших эполетах, с непомерно длинной, волочившейся по земле перевязью (не депутата, а генерала), пеший бегал по мосту и, обращаясь к солдатам, нечленораздельно выкрикивал восторженные фразы, выражавшие восхищение империей и переворотом. Такие фигуры можно было видеть в 1814 году. Только тогда вместо большой трехцветной кокарды они щеголяли большими белыми кокардами. В сущности то же самое явление: старики, кричащие: «Да здравствует прошлое!» Почти в ту же минуту де Ларошжаклен переходил площадь Согласия; за ним молчаливо, словно любопытствуя, шли около сотни блузников. На главной аллее Елисейских Полей были выстроены несколько кавалерийских полков.

В восемь часов крупные вооруженные силы окружили дворец Национального собрания. Все подъезды к нему охранялись, все ворота были закрыты. Однако нескольким депутатам еще удалось проникнуть во дворец, но не через Председательский подъезд, с площади Инвалидов, как потом ошибочно утверждали, а через маленькую дверь, выходящую на Бургундскую улицу, так называемую Черную дверь. 2 декабря эту дверь, по забывчивости или намеренно, не запирали почти до полудня. Тем временем Бургундская улица заполнилась войсками. На Университетской улице кое-где стояли отдельные взводы, не препятствовавшие движению редких прохожих.

Депутаты, прибывавшие с Бургундской улицы, направлялись в Конференц-зал и там присоединялись к своим товарищам, вышедшим от Дюпена.

Скоро в зале образовалась довольно многочисленная группа из членов всех фракций Собрания, среди которых были: Эжен Сю, Ришарде, Фейоль, Жоре, Марк Дюфрес, Бенуа (от Роны), Кане, Гамбон, д'Адельсвард, Крепю, Репелен, Тейяр-Латерис, Рантьон, генерал Лейде, Полен Дюррье, Шане, Брийе, Кола (от Жиронды), Моне, Гастон, Фавро и Альбер де Рессегье.

Каждый вновь пришедший спрашивал де Пана:

– Где заместители председателя?

– В тюрьме.

– А два других квестора?

– Тоже. И я прошу вас верить, господа, – добавлял де Пана, – что я неповинен в том оскорблении, которое мне нанесли, оставив меня на свободе.

Возмущение достигло предела; все различия убеждений исчезли в общем чувстве презрения и гнева; де Рессегье проявил не меньше энергии, чем Эжен Сю. Впервые казалось, что у всего Собрания одно сердце и один голос. Каждый высказывал, наконец, свое истинное мнение о человеке из Елисейского дворца, и теперь обнаружилось, хотя раньше никто не отдавал себе в этом отчета, что Луи Бонапарт давно уже создал в Собрании полное единодушие, единодушие презрения.

Кола (от Жиронды) рассказывал что-то, оживленно жестикулируя. Он только что был в министерстве внутренних дел, он видел де Морни, он говорил с ним, он, Кола, был возмущен преступлением Бонапарта. Впоследствии это преступление сделало его членом Государственного совета.

Де Пана переходил от одной группы к другой, объявляя депутатам, что он назначил экстренное заседание на час дня. Но мы не могли ждать. События развивались стремительно. В Бурбонском дворце, так же как и на собрании на улице Бланш, все сознавали, что каждый лишний час довершает переворот, все терзались своим молчанием и своим бездействием, железное кольцо сжималось, поток солдат все прибывал и безмолвно наводнял дворец; то и дело у какой-нибудь двери, где только что проход был свободен, появлялся часовой. Однако на группу депутатов, собравшихся в зале заседаний, никто еще не посягал. Нужно было действовать, говорить, заседать, бороться, не теряя ни минуты.

Гамбон сказал: «Попробуем еще уговорить Дюпена; он официальное лицо, он нам нужен». За ним послали. Его не нашли. Его не было, он исчез, отсутствовал, спрятался, притаился, забился в какую-нибудь щель, зарылся, застыл, провалился сквозь землю. Где он был? Никто не знал. У трусости есть неведомые норы.

Вдруг в зал вошел человек – человек, не имевший никакого отношения к Собранию, в мундире с погонами старшего офицера, со шпагой на боку. Это был один из батальонных командиров 42-го полка; он потребовал, чтобы депутаты оставили здание, где находились по праву. Все, и роялисты и республиканцы, набросились на него, по выражению одного возмущенного очевидца. Генерал Лейде обратился к нему с такими словами, которые хлещут не слух, а щеки.

– Я исполняю свои обязанности, я повинуюсь приказу, – пробормотал офицер.

– Если вы думаете, что исполняете свои обязанности, – значит, вы глупец, – крикнул ему Лейде, – а если вы сознаете, что совершаете преступление, то вы негодяй! Понимаете ли вы, что я говорю? Рассердитесь, если смеете.

Офицер счел за лучшее не сердиться и продолжал:

– Итак, господа, вы не желаете разойтись?

– Нет.

– Я пойду за солдатами.

– Идите.

Он вышел и отправился за приказаниями в министерство внутренних дел.

Депутаты ожидали, охваченные тем неописуемым волнением, которое можно назвать агонией права, задыхающегося в борьбе с насилием.

Вскоре один из них, вышедший из Конференц-зала, поспешно вернулся и сообщил, что прибыли две роты подвижной жандармерии с ружьями у плеча.

Марк Дюфрес воскликнул:

– Пусть же они нарушат закон до конца! Пусть переворот застанет нас на наших местах! Пойдем в зал заседаний! – Он добавил: – Раз уж дело дошло до этого, насладимся живым, подлинным зрелищем Восемнадцатого брюмера.

Все пошли в зал заседаний. Проход был свободен. Зал Казимира Перье еще не был занят войсками.

Депутатов было около шестидесяти. Многие надели свои перевязи. Входя в зал, все хранили сосредоточенное молчание.

Де Рессегье, желая создать впечатление единства, без всякой задней мысли стал настаивать на том, чтобы все сели с правой стороны.

– Нет, – возразил Марк Дюфрес, – все по своим скамьям.

Депутаты рассеялись по залу и заняли свои обычные места.

Моне, сидевший на одной из нижних скамей левого центра, держал в руках печатный экземпляр конституции.

Прошло несколько минут. Все молчали. Это было безмолвное ожидание, предшествующее решительным действиям и завершающим схваткам, молчание, во время которого каждый, казалось, благоговейно прислушивался к последним советам своей совести.

Вдруг в дверях показались солдаты подвижной жандармерии; впереди шел капитан с саблей наголо. Неприкосновенность зала заседаний была нарушена. Депутаты все разом встали со скамей с возгласом: «Да здравствует республика!», затем они снова заняли свои места.

Не сел только депутат Моне; громким и негодующим голосом, словно трубный звук раздавшимся в полупустом зале, он приказал солдатам остановиться.

Солдаты остановились, с растерянным видом глядя на депутатов.

Они еще не дошли до трибуны и заполняли только левый проход.

Тогда депутат Моне прочел 36-ю, 37-ю и 68-ю статьи конституции.

Статьи 36 и 37 утверждали неприкосновенность депутатов. Статья 68 гласила, что в случае измены президент должен быть отрешен от должности.

Это была торжественная минута. Солдаты слушали безмолвно.

Когда статьи были прочитаны, депутат д'Адельсвард, сидевший на первой нижней скамье с левой стороны, ближе всех к солдатам, повернулся к ним и сказал:

– Солдаты, вы видите, президент изменник, он хочет и вас сделать изменниками. Вы врываетесь в священный зал народного представительства; именем конституции, именем закона мы приказываем вам удалиться!

Пока д'Адельсвард говорил, вошел командир батальона подвижной жандармерии.

– Господа, – сказал он, – я получил приказ предложить вам разойтись, а если вы откажетесь, удалить вас силой.

– Приказ удалить нас! – воскликнул д'Адельсвард; и все депутаты закричали:

– От кого исходит этот приказ? Покажите нам приказ! Кто подписал приказ?

Командир вынул бумагу и развернул ее, но тотчас сделал быстрое движение, чтобы положить ее обратно в карман; генерал Лейде бросился к нему и схватил его за руку. Несколько депутатов заглянули через плечо батальонного командира и прочли приказ о разгоне Собрания, подписанный Фортулем, министром флота.

Марк Дюфрес повернулся к жандармам и крикнул:

– Солдаты! Одно ваше присутствие здесь уже государственное преступление. Вон отсюда!

Солдаты, казалось, не знали, на что решиться. Но вдруг через дверь справа вошла другая колонна, и по знаку командира капитан скомандовал:

– Вперед! Гоните их вон!

И тут началась неслыханная рукопашная схватка между жандармами и законодателями. Солдаты с ружьями наперевес заполняли проходы между скамьями сената. Репелена, Шане и Рантьона силой стащили с их мест. Двое жандармов набросились на Марка Дюфреса, двое на Гамбона. Оба депутата долго отбивались на первой скамье справа, на том месте, где обычно сидели Одилон Барро и Аббатуччи. Полен Дюррье насилию противопоставил силу; понадобились три жандарма, чтобы оторвать его от скамьи. Моне повалили на скамью комиссаров. Д'Адельсварда схватили за горло и вышвырнули из зала. Ришарде, калеку, свалили с ног и избили. Некоторых поранили штыками; почти у всех была разорвана одежда.

Командир кричал солдатам: «Очищайте зал!»

Так государственный переворот выбросил за шиворот из Собрания шестьдесят депутатов народа. Измена завершилась насилием. Исполнение было достойно замысла.

Последними вышли Фейоль, Тейяр-Латерис и Полен Дюррье.

Их пропустили через главные ворота, и они очутились на Бургундской площади.

Бургундская площадь была занята 42-м линейным полком под командой полковника Гардеренса.

Против главных ворот, между дворцом и статуей Республики, занимавшей центр площади, стояла пушка, наведенная на Собрание.

Рядом с этой пушкой венсенские стрелки заряжали ружья и рвали патроны.

Полковник Гардеренс был верхом, он находился возле группы солдат, привлекшей внимание Тейяр-Латериса, Фейоля и Полена Дюррье.

В центре этой группы отчаянно отбивались три человека; они кричали: «Да здравствует конституция! Да здравствует республика!»

Фейоль, Полен Дюррье и Тейяр-Латерис подошли ближе и узнали в арестованных трех членов большинства, депутатов Тупе де Виня, Радуб-Лафоса и Арбе.

Арбе энергично протестовал. Когда он повысил голос, полковник Гардеренс прервал его следующими словами, достойными того, чтобы привести их полностью:

– Замолчите! Еще одно слово, и я велю избить вас прикладами!

Трое депутатов левой, возмущенные, потребовали, чтобы полковник отпустил их коллег.

– Полковник, – сказал Фейоль, – вы трижды нарушаете закон.

– Я нарушу его шесть раз, – ответил полковник; и он приказал арестовать Фейоля, Полена Дюррье и Тейяр-Латериса.

Солдаты получили приказ отвести их на полицейский пост при строившемся здании министерства иностранных дел.

По дороге шестеро пленников, шагавших между двумя рядами штыков, встретили трех своих коллег-депутатов – Эжена Сю, Шане и Бенуа (от Роны).

Эжен Сю преградил путь офицеру, командовавшему; отрядом, и сказал ему:

– Мы требуем, чтобы вы освободили наших коллег.

– Не могу, – ответил офицер.

– В таком случае завершайте ваше преступление, – оказал Эжен Сю, – мы требуем, чтобы вы арестовали и нас.

Офицер арестовал их.

Депутатов повели на пост при недостроенном здании министерства иностранных дел, а потом в казарму на набережной Орсе. Только к ночи за ними прислали две роты линейных войск, чтобы отвести их в эти казармы.

Приказав поставить их между двумя рядами солдат, офицер, командовавший отрядом, поклонился чуть ли не до земли и вежливо сказал:

– Господа, ружья моих солдат заряжены.

Как мы говорили, депутатов выгоняли из зала без всякого порядка, солдаты просто выталкивали их изо всех дверей.

Некоторые депутаты, в том числе те, о которых мы только что упомянули, вышли на Бургундскую улицу; других вывели через зал ожидания к воротам напротив моста Согласия. [1]1
  Эти ворота, запертые со 2 декабря, были открыты только 12 марта для Луи Бонапарта, приехавшего осмотреть постройку зала Законодательного корпуса.


[Закрыть]

Перед залом ожидания есть передняя, нечто вроде перекрестка, куда выходит лестница верхних трибун и несколько дверей, среди них большая застекленная дверь галереи, ведущей в квартиру председателя Собрания.

Доведя депутатов до этой передней, смежной с маленьким круглым залом, куда выходит боковая дверь дворца, солдаты отпустили их.

Здесь быстро образовалась группа; депутаты Кане и Фавро взяли слово. Кто-то крикнул: «Пойдем за Дюпеном, притащим его сюда, если он будет упираться!»

Открыли застекленную дверь и бросились в галерею. На этот раз Дюпен был дома. Узнав, что жандармы очистили зал, он вышел из своего тайника. Теперь, когда Собрание было повержено, Дюпен мог выпрямиться. Как только закон оказался в плену, этот человек почувствовал себя на свободе.

Группа депутатов с Кане и Фавро во главе вошла к нему в кабинет.

Там завязался разговор. Депутаты требовали от председателя, чтобы он, олицетворение Собрания, возглавил их, олицетворявших нацию, и вернулся вместе с ними в зал.

Дюпен отказался наотрез, был непреклонен, проявил большую твердость и героически цеплялся за свое ничтожество.

– Что вы от меня хотите? – говорил он, приплетая к своим сумбурным возражениям множество юридических формул и латинских цитат: инстинкт говорящих птиц, которые, испугавшись, выкладывают весь свой репертуар. – Что вы от меня хотите? Кто я такой? Что я могу? Я ничто. Все мы теперь ничто. Ubi nihil, nihil. [2]2
  Где нет ничего, там нет ничего (лат.).


[Закрыть]Мы должны подчиниться силе. Там, где действует сила, народ теряет свои права. Novus nascitur ordo. [3]3
  Рождается новый порядок (лат.).


[Закрыть]Надо с этим считаться. Что до меня, я должен покориться. Dura lex, sed lex. [4]4
  Жестокий закон, но закон (лат.).


[Закрыть]Закон, порожденный необходимостью, само собой разумеется, а не правом. Но что поделаешь? Оставьте меня в покое. Я ничего не могу сделать, я делаю то, что могу. У меня нет недостатка в доброй воле. Если бы у меня были четыре солдата с капралом, я пожертвовал бы их жизнью.

– Этот человек признает только силу, – сказали депутаты, – ну что же, придется применить силу.

Как он ни отбивался, ему накинули на шею перевязь, словно веревку, и потащили его в зал, а он сопротивлялся, требовал «свободы», жаловался, упирался, – я бы сказал, боролся, если бы это слово не было благородным.

Спустя несколько минут после разгона Собрания через тот же зал ожидания, по которому жандармы волокли депутатов, депутаты волокли Дюпена.

Но далеко идти не пришлось. Большую двустворчатую зеленую дверь охраняли солдаты. Прибежал полковник Эспинас, прибежал командир жандармов. Из карманов командира торчали рукоятки двух пистолетов.

Полковник был бледен, майор был бледен, Дюпен весь побелел. Обе стороны были охвачены страхом. Дюпен боялся полковника; полковник, конечно, не боялся Дюпена, но за этой смешной и жалкой фигурой ему виделось нечто ужасное, его собственное преступление; и он дрожал. У Гомера есть сцена, в которой за спиной Терсита появляется Немезида.

Несколько мгновений Дюпен, отупев и утратив дар речи, не знал, на что решиться.

Депутат Гамбон крикнул ему:

– Говорите же, господин Дюпен, левые вас не прерывают.

Тогда, подхлестываемый словами депутатов, видя прямо перед собой штыки солдат, несчастный заговорил. То, что вышло тогда из его уст, то, что председатель Верховного собрания Франции бормотал перед жандармами в эту торжественную минуту, невозможно даже воспроизвести.

Те, кто слышал этот жалкий лепет агонизирующей подлости, постарались поскорее очистить свой слух от этой скверны. Он, кажется, сказал, заикаясь, нечто вроде следующего:

– Вы сила, у вас штыки, я взываю к праву и ухожу. Честь имею кланяться.

Он ушел.

Его не удерживали. Выходя, он обернулся и проронил еще несколько слов. Мы не станем подбирать их. У Истории нет мусорной корзины.

IX
Конец, худший, чем смерть

С этим чeлoвeкoм, три года носившим высокое звание председателя Народного собрания Франции и умевшим только прислуживать большинству, нам хотелось бы покончить сейчас же, чтобы никогда больше о нем не говорить. В последний час он умудрился пасть еще ниже, чем можно было ожидать даже от него. Его карьера в Собрании была карьерой слуги, конец его был концом лакея. Неслыханное поведение Дюпена перед жандармами, когда он выдавил из себя свое подобие протеста, показалось даже подозрительным. Гамбон воскликнул:

– Он сопротивляется, как сообщник! Ему все было известно.

Мы считаем эти подозрения несправедливыми. Дюпен ничего не знал. Кому из зачинщиков переворота нужно было его согласие? Соблазнить Дюпена! Возможно ли это? Да и к чему? Платить ему? Зачем? Это были бы выброшенные деньги; достаточно его напугать. Заранее было известно, что он согласится на все. Трусость издавна ладила с подлостью. Пролитую кровь закона вытереть недолго. Вслед за убийцей с кинжалом всегда приходит трус с губкой.

Дюпен убежал в свой кабинет. Депутаты пошли за ним следом.

– Боже мой! – воскликнул он. – Я хочу, чтобы меня оставили в покое! Неужели никто этого не понимает?

И в самом деле, его мучили с самого утра, стараясь извлечь из него невозможное: искорку мужества.

– Вы терзаете меня хуже жандармов, – говорил он.

Депутаты расположились у него в кабинете, заняли его стол пока он ворчал и охал в своем кресле, и составили протокол о том, что произошло, так как хотели, чтобы в архивах сохранилось официальное описание совершенного преступления.

Когда протокол был составлен, депутат Кане прочел его председателю и подал ему перо.

– Зачем оно мне? – спросил он.

– Вы председатель, – ответил Кане, – это наше последнее заседание. Ваш долг – подписать протокол.

Этот человек отказался.

X
Черная дверь

Дюпен – это позор беспримерный.

Впоследствии он получил мзду. Кажется, его сделали чем-то вроде главного прокурора кассационного суда.

Дюпен оказал Луи Бонапарту услугу, став вместо него последним из людей.

Продолжим эту мрачную повесть.

Многие из депутатов правой, растерявшись от неожиданности, в начале событий, побежали к Дарю, который был вице-председателем Собрания и одновременно одним из председателей Союза Пирамид. Этот Союз всегда поддерживал политику Елисейского дворца. Дарю жил на Лилльской улице в доме № 75.

К десяти часам утра у Дарю собралось около сотни депутатов правой. Они решили проникнуть в зал заседаний Национального собрания. Лилльская улица выходит на Бургундскую почти напротив небольшой двери, ведущей во дворец; ее называют Черной дверью.

Депутаты во главе с Дарю направились к этой двери. Они шли, держа друг друга под руку. Некоторые опоясались своими перевязями. Потом они их сняли.

Черная дверь, как всегда приотворенная, охранялась только двумя часовыми.

Некоторые из наиболее возмущенных депутатов правой, среди них де Кердрель, бросились к этой двери и пытались войти.

Но ее резко захлопнули, и тогда между депутатами и сбежавшимися полицейскими произошло нечто вроде потасовки, во время которой одному из депутатов вывихнули кисть руки.

В это время построенный в линию на Бургундской площади батальон беглым шагом направился к группе депутатов.

Дарю с большим достоинством и твердостью знаком приказал командиру остановить солдат. Батальон остановился, и Дарю, как вице-председатель Собрания, именем конституции обратился к солдатам с требованием опустить оружие и дать дорогу представителям верховной власти народа.

Командир батальона ответил приказанием немедленно очистить улицу, заявив, что Собрания больше не существует, а лично он не знает, кто такие депутаты народа; если же люди, стоящие перед ним, не уйдут по доброй воле, он прогонит их силой.

– Мы уступим только силе, – сказал Дарю.

– Вы совершаете государственное преступление, – добавил де Кердрель.

Офицер дал сигнал к атаке.

Роты двинулись сомкнутым строем.

Наступило минутное замешательство; еще немного, и произошло бы столкновение. Грубо оттесненные, депутаты отхлынули на Лилльскую улицу. Некоторые упали. Многих членов правой солдаты опрокинули в грязь. Одного из них, Этьена, ударили прикладом в плечо. Добавим тут же, что неделю спустя Этьен стал членом так называемой совещательной комиссии. Переворот пришелся ему по вкусу, включая и удар прикладом.

Вернулись к Дарю; по дороге рассеянная группа собралась снова; к ней присоединились и еще несколько запоздавших.

– Господа, – сказал Дарю, – председателя у нас нет, зал для нас закрыт. Я вице-председатель, мой дом будет дворцом Собрания.

Он приказал открыть большую гостиную, и депутаты правой расположились там. Вначале совещались довольно беспорядочно. Затем Дарю напомнил, что дорога каждая минута, и воцарилась тишина.

Прежде всего нужно было в силу 68-й статьи конституции объявить о низложении президента республики. Несколько депутатов, из тех, кого с моей легкой руки прозвали «бургграфами», сели за стол и составили акт об отрешении.

Когда они собирались прочесть его, в дверях гостиной появился вновь пришедший депутат; он объявил Собранию, что войска занимают Лилльскую улицу и особняк окружен.

Нельзя было терять ни минуты.

Бенуа д'Ази предложил:

– Господа, пойдем в мэрию Десятого округа, мы сможем совещаться там под охраной Десятого легиона, которым командует наш коллега, генерал Лористон.

По черному ходу особняка Дарю можно было пройти к маленькой калитке в глубине сада. Многие депутаты вышли через нее.

Дарю собирался последовать за ними. В гостиной оставались только он, Одилон Барро и еще двое или трое, как вдруг дверь отворилась. Вошел какой-то капитан; он обратился к Дарю:

– Господин граф, я вас арестую.

– Куда вы намерены вести меня?

– Мне приказано держать вас под домашним арестом.

И действительно, особняк был занят солдатами. Так Дарю помешали присутствовать на заседании в мэрии X округа.

Одилону Барро офицер позволил уйти.