Текст книги "Инженер Петра Великого 6 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Конечно. Не надо изобретать колесо, Смирнов. Просто сделай его из дерева, а не из резины. У нас нет технологии для стальной пачки-клипсы. Но у нас есть жестяная коробка! Наша кассета. Принцип тот же.

– А если… – я поднял на него усталый взгляд. – Если вообще убрать пружину? И рычаги тоже к черту. Упростить до предела.

Я перечеркнул его сложный механизм и нарисовал свой прямоугольник над ствольной коробкой.

– Мы не будем толкать патроны снизу. Они будут падать сверху. Сами.

Нартов замер. Его мозг, освобожденный от необходимости решать проблему пружины, заработал с удвоенной скоростью.

– Своей тяжестью… – прошептал он. – Просто. Но тогда затвор должен быть другим. Он должен досылать, да еще и приподнимать патрон, ставить его на одну линию со стволом. И ход у него должен быть длиннее.

Схватив грифель, он рядом с моим неуклюжим наброском начал выводить четкие, выверенные линии нового затвора – более массивного, с дополнительным выступом-подавателем.

– И приемник для кассеты перекроет прицельную линию, – добавил он, не отрываясь от чертежа. – Придется мушку и целик смещать вбок. Уродливо получится.

– Пусть, – отрезал я, нащупав путь. – Мы жертвуем изяществом снайпера ради шквального огня отделения. Наше оружие – для грубой работы, а не для элегантных дуэлейэ

На рождающийся на наших глазах асимметричный, странный чертеж легла тень новой реальности. Мы решили первую проблему. Хотя я знал, что сейчас он спросит о других.

– Хорошо, – произнес наконец Нартов, откладывая грифель. Обведя наш уродливый эскиз, он посмотрел на меня в упор. – С подачей, допустим, разобрались. Но ты сам хочешь сделать лучше и проще. А как это сделать со старым кремневым замком? Он даст осечку на каждом третьем выстреле в сырую погоду. Для нашей системы это недопустимо.

Этого вопроса я ждал. Он был следующей логической стеной.

– Крепость нужно брать с другой стороны, Андрей. Мы не будем улучшать кремень. Вспомни наши старые опыты с гремучими солями.

На лице Нартова мгновенно отразилось презрение инженера к провальному проекту.

– Петр Алексеевич, брось. Мы же установили, почему это тупик. Да, оно воспламеняет. Один раз. Может быть, два. А на третий раз продукты горения той смеси – липкий, едкий шлак – забивают затравочное отверстие намертво. Для мушкета, который чистят после каждого выстрела, это еще можно было бы стерпеть. Но в нашей фузее, после одной кассеты, брандтрубка превратится в непробиваемую пробку! Это оружие для одного залпа, не более. Потому мы и забросили ту «дрянь», вернувшись к надежному кремню.

Его аргумент был убийственным. Он был прав. Старая технология капсюля была пригодна для одиночного выстрела, но абсолютно провальна для серии.

– Тогда это была «дрянь», потому что мы пытались зажечь один заряд, – парировал я, нащупав решение. – А теперь задача другая. Нам нужно зажечь восемь зарядов подряд. Быстро и без отказа. Твоя ошибка была в том, что ты видел проблему в механике. А она – в химии. Смотри.

Взяв медную пластинку, что лежала на верстаке, я с помощью плоскогубцев на глазах у обоих согнул из нее крошечный, неуклюжий колпачок.

– Мы не просто запечатаем эту «дрянь» сюда. Мы ее изменим. Мы добавим в нее то, что не даст ей засорять канал. Что-то, что сгорит без остатка или само прочистит путь для следующей вспышки. – Я повернулся к царевичу, который слушал нас с напряженным вниманием. – Ваше высочество, депеша Магницкому. Задача: создать состав для воспламенительного колпачка, который обеспечивает не менее десяти стабильных срабатываний подряд на одной брандтрубке без чистки. Пусть попробует «загрязнить» гремучую ртуть графитовым порошком или серой. Нам нужна не самая сильная вспышка, а самая чистая.

Нартов замер. Его мозг инженера тут же оценил смену парадигмы. Проблема переносилась из его епархии – механики – в епархию химиков.

– Чистая вспышка… – прошептал он. – Это меняет все. Если они смогут… Если колпачок не будет оставлять нагара… Тогда да. Тогда это сработает.

– Теперь дальше. Смотри. – Взяв медную пластинку, что лежала на верстаке, я с помощью плоскогубцев на глазах у обоих согнул из нее крошечный, неуклюжий колпачок. – Мы запечатаем эту «дрянь» сюда. Солдат не будет возиться с порохом на полке. Он просто наденет этот колпачок на специальную брандтрубку. Курок бьет по колпачку – и вспышка воспламеняет основной заряд.

Забыв про свои бумаги, Алексей подошел ближе, с любопытством разглядывая примитивный прообраз капсюля.

– Штамповать такие колпачки можно тысячами, – задумчиво протянул Нартов. – Однако сама смесь… Как ее укротить?

– Я тут думал… – я сделал вид, что размышляю. – Ваша ошибка с Магницким была в том, что вы гнались за чистотой состава. А что, если его, наоборот, «загрязнить»? Добавить что-то вязкое, что свяжет кристаллы? Вроде шеллачного лака. И что-то твердое, инертное, что не даст им тереться друг о друга? Скажем, толченое стекло. – Я повернулся к царевичу. – Ваше высочество, будьте добры, составьте депешу для Леонтия Филипповича. Передайте эту мысль. Пусть попробует. Это потребует много кропотливой и очень опасной работы, однако другого пути я не вижу.

Алексей молча кивнул, уже прикидывая в уме формулировки для приказа. Он становился частью процесса. Хотя по нему было видно, что он вообще ничего сейчас не понял.

– Хорошо, – произнес Нартов, принимая решение. – Допустим, люди Магницкого справятся. Но есть еще одно. Главное. – Подойдя к столу, где лежал затвор от СМ-1, прошедший тестовый отстрел, он перевернул его и высыпал на чистый лист пергамента горстку черной, маслянистой грязи. – Вот! Смотри! Это всего после пятидесяти выстрелов. А что будет после двухсот? После трех кассет твой прекрасный новый затвор просто заклинит. Его придется выбивать молотком.

Нартов вспыхнул. Его перфекционизм инженера восстал.

– Это не подход! Мы же можем найти способ, чтобы оружие работало без чистки! Мы можем улучшить бумагу, пропитать ее новым составом, изменить конструкцию затвора, чтобы он сам себя очищал!

Глядя на его упрямое, честное лицо, я с горечью ощутил укол недовольства к самому себе. Я, пришедший из будущего, чтобы нести прогресс, на деле собирался заменить инженерное изящество самой примитивной палочной дисциплиной.

– Андрей, – мой голос прозвучал устало. – Я бы сам хотел дать солдату идеальное оружие. Там – война. А у нас – месяцы, а не годы. Твой идеальный затвор будет готов к лету, а армия погибнет весной. Нам нужен не идеальный, а достаточно хороший механизм. И нужен он был еще вчера.

Он хотел возразить, но я поднял руку, останавливая его.

– Мы поставим костыль, – тихо сказал я. – И заставим солдата бежать на нем быстрее, чем враг ходит на здоровых ногах. – Я повернулся к Алексею. – Пиши, ваше высочество. Проект «Устава по боевому применению фузеи СМ-2». Пункт первый. Шомпол остается в комплекте, его назначение меняется. Отныне это не инструмент для заряжания, а инструмент для быстрой чистки. Пункт второй. После каждой третьей отстрелянной кассеты – обязательная чистка затвора и патронника банником! Неисполнение сего правила в бою карается как трусость перед лицом неприятеля!

Алексей, записывая, нахмурился. Он, как будущий полководец, тут же увидел слабое место.

– Но в пылу боя солдат может забыть или не успеть, барон.

– Значит, у него заклинит оружие, и его убьют. Это тоже дисциплинирует. Жестоко, но действенно, – отрезал я.

Нартов молчал. Ему не нравилось это решение, но как человек государственный, принимал его неизбежность.

Так, в спорах, в поиске компромиссов, мы провели остаток ночи и следующий день. Задачи были разделены. Запершись в мастерской, Андрей колдовал над механикой затвора и кассеты, пытаясь найти идеальный баланс между простотой и надежностью. Я же диктовал Алексею депеши химикам, ставя им почти невыполнимые задачи, и набрасывал главы будущего устава, пытаясь предугадать все, что может пойти не так в реальном бою. Странная, лихорадочная работа, в которой инженерная мысль переплеталась с военной тактикой, а химия – с психологией солдата.

Прошло несколько дней, стершихся в один сплошной, лихорадочный поток работы, споров и запаха горячего масла. Наша мастерская превратилась в осажденную крепость, где мы отбивались от нехватки времени, косности материала и собственных сомнений. Алексей дневал и ночевал здесь, превратившись в полноценного начальника штаба: вел переписку с Магницким, ругался с поставщиками, добиваясь нужной стали, и скрупулезно вел учет каждой детали, что рождалась под руками Нартова.

И вот, наконец, наступил момент. На большом листе ватмана, придавленном по углам чугунными гирьками, лежал итоговый, выстраданный, компромиссный чертеж фузеи СМ-2 «Шквал». Каждый узел и фаска были выверены и согласованы. Инженерная задача была решена. Мы победили. Наверное.

Осунувшийся, с красными от бессонницы глазами, Нартов не прикасался к чертежу – он почти гладил его взглядом. Провел рукой по чистому краю бумаги с нежностью, с какой отец касается своего новорожденного дитя.

– Работает… Будет работать, – выдохнул он, в голосе звучала тихая гордость творца, создавшего нечто, чего до него не было в этом мире.

Пьянящее тепло победы разливалось по телу, наконец отпуская напряжение, державшее меня в тисках все эти дни. Старая привычка, въевшаяся в подкорку еще в прошлой жизни, требовала немедленно подвести итог, облечь наш прорыв в сухой, неоспоримый язык цифр. Для Государя и Казны. Но в первую очередь – для себя. Увидеть масштаб содеянного.

– Алексей, – я повернулся к царевичу, который как раз разбирал донесения от Морозовых. – Оставь купцов. Есть дело поважнее. Пошли нарочного за Леонтием Филипповичем. Срочно. Скажи, что нам нужен его ум, необходимо просчитать боевую эффективность нового оружия для доклада твоему отцу.

Магницкий был в усадьбе, он недавно разобрался с делами в Канцелярии и решил наконец-то выбраться в Игнатовское. Пока гонец мчался, мы не выдержали. Инженерное любопытство, помноженное на нетерпение, взяло верх. Нужно было прикинуть хотя бы приблизительные цифры, чтобы не выглядеть глупцами перед старым математиком.

Я взял грифель. Расчет был прост. Я выводил на чистом листе знакомые, успокаивающие столбцы цифр. Скорострельность. Боекомплект. Расход на роту.

Скорострельность (1 солдат): 1 кассета (8 выстрелов) за 20 секунд.

Боекомплект: 10 кассет = 80 выстрелов.

Огневая производительность (1 рота, 120 чел.) за 5 минут боя: 120 солдат × (5 мин / 20 сек на кассету) × 8 выстрелов =…

Моя рука замерла. Я тупо уставился на формулу. Не может быть. Пересчитал еще раз, медленнее, шевеля губами. Потом еще. Нет, ошибки не было. Грифель с сухим треском сломался в моих пальцах, оставив на бумаге жирный, рваный след.

Четырнадцать тысяч четыреста выстрелов. За пять минут. Одна рота.

Эта цифра смотрела на меня. Холодная, бездушная, абсолютная. В ней не было ни славы, ни доблести, ни героизма, лишь ледяная, безупречная математика истребления. Тепло победы внутри меня сменилось могильным холодом. Я молча подвинул лист с расчетами Нартову.

Он пробежал глазами цифры, сначала с недоумением, потом его лицо медленно начало меняться. Восторг в его глазах потух, уступив место растерянности, а затем – чему-то другому, темному.

В этот момент в мастерскую вошел Магницкий, а за ним – Алексей. Старик был в благодушном настроении, предвкушая интересную математическую задачу.

– Звали, господа? – проговорил он, подходя к столу. – Что у вас тут за арифметика? Показывайте ваше чудо-орудие.

– Посчитай, Леонтий Филиппович, – глухо сказал я, не поднимая головы. – Посчитай и скажи нам, что это значит.

Магницкий надел очки, взял грифель и, хмыкнув, быстро проверил мои выкладки.

– Верно. Четырнадцать тысяч четыреста, – произнес он и поднял на нас удивленные глаза. – Весьма… внушительная плотность огня. Я бы даже сказал, теоретически недостижимая. Что за чудо-орудие вы тут измыслили?

Он смотрел на нас с восторгом ученого, я же видел лишь эту цифру. Гнетущую тишину расколол спокойный и пугающе прагматичный голос Алексея.

– Это, Леонтий Филиппович, цена величия Империи, – произнес он, подходя к столу и властным жестом накрывая ладонью лист с расчетами. – Барон и господин Нартов создали оружие, которое позволит одному нашему солдату стоить десятерых басурман. Оно спасет тысячи жизней наших солдат и позволит закончить эту войну не за годы, а за месяцы.

Услышав это, Магницкий перестал улыбаться. Он снова посмотрел на цифру, потом на гордое, стальное лицо Алексея, на наши с Нартовым бледные лица. Восторг сменился ужасом.

– Господи Иисусе… – прошептал он, и это была не фигура речи, а молитва. – Что же вы… сделали?

– Мы сделали то, что должны были! – возразил Алексей. – Мы дали Империи меч!

– Меч? – Магницкий поднял на него скорбный взгляд. – Дитя, меч – в руке воина, им можно защитить, а можно и убить невинного. А это… – он указал на чертеж, – … это не меч. Это коса. Коса, которой будут косить людей, как траву. Без разбора. Без чести. Без доблести. И это тот мир, который ты, наследник, собираешься строить? Мир, основанный на таких цифрах?

Старик говорил тихо. Он смотрел прямо на Алексея.

Алексей выдержал этот взгляд, но мускул на его щеке дрогнул. Его железобетонная уверенность в своей правоте впервые дала трещину. Он увидел цену величия, и эта цена ему не понравилась.

Нартов, не выдержав этого, медленно поднялся, отошел к стене и прислонился к ней лбом. Мой гениальный механик только что столкнулся с самой страшной правдой: любое великое творение несет в себе свет и тень. Странно, термобарический боеприпас произвел такое же впечатление на моих людей. Правда, не такое сильное, ведь Дыхание Дьявола не было настолько сильно заточено на такое подавление живой силы противника.

Я видел в его глазах тот же отблеск ужаса, что и у моих гренадеров после первого применения «Дыхания Дьявола». Но здесь все было иначе, глубже. То был удар стихии, громовая кара, ниспосланная специалистами издалека. А это… это была коса, которую мы только что создали, чтобы вручить каждому (каждому!) крестьянскому сыну, одетому в мундир. Мы изобрели новое оружие, изобретали нового солдата, для которого убийство превращается из ратного труда в механическую работу. И эта мысль была страшнее любого огненного вихря.

СМ-2 становилась проблемой и тайной, которую надо было хранить пуще всех тайн. Не дай Господь кому попадут наши наработки.

Магницкий перевел печальный взгляд на меня.

– А вы, Петр Алексеевич? Вы ведь знаете больше нашего. Уж вы понимаете к чему приведут такие… косы.

Я не мог ему ответить.

Он постоял еще с минуту в оглушительной тишине, молча повернулся и вышел, оставив на столе бумаги.

Дверь за ним тихо закрылась. А мы остались втроем, каждый наедине со своими мыслями.

– Он… он не понимает, – глухо произнес Алексей, скорее убеждая себя, чем нас.

Я посмотрел на царевича.

– Он прав, ваше высочество. И вы правы. – С трудом поднявшись, я оперся на палку. – Мы создали чудовище. И теперь наша общая задача – научиться держать его на цепи. Сделать так, чтобы оно служило Империи, а не сожрало ее вместе со всем миром. Потому что теперь, когда эта дверь открыта, закрыть ее уже не получится. Никогда.

Глава 13

Когда Нартов ушел, унеся с собой свою боль и гордость творца, я остался один посреди остывающей мастерской. Прежде благодатная тишина давила, полная беззвучных криков будущих жертв нашего изобретения. Рефлексия? Возможно. Суть ведь не в том, что я и так наизобретал много инструментов для уничтожения человеческой жизни. Дело в масштабе того, что я сейчас с Нартовым делаю.

Вообще, такое ощущение, будто в о мне сидит критик, или совесть. Либо мое внутреннее самокритичное я.

Подойдя к столу, я склонился над чертежом СМ-2 «Шквал»: уродливым, асимметричным, компромиссным… и абсолютно гениальным в своей простоте.

Стоило провести пальцем по контуру приемника для кассеты, как в голове тотчас зазвучал голос воображаемого критика, артиллерийского теоретика, не обремененного знанием наших реалий.

«Безумие! – сказал бы он. – Твои страдания из-за засорения брандтрубки смехотворны! Эта деталь в нормальном оружии одноразовая, она – часть патрона!»

Оставалось лишь горько усмехнуться. Конечно, мой воображаемый собеседник представлял бы себе унитарный патрон с металлической гильзой и капсюлем-воспламенителем, запрессованным в донце. Он бы рассуждал с вершины технологической горы, не имея ни малейшего понятия, как мы карабкаемся по ее отвесному склону.

В его мире брандтрубка – расходник. В моем, в мире Нартова, – это сердце затвора, стальной сосок, намертво ввинченный в казенник. От него требуется выдержать сотни, тысячи выстрелов. И если каждый второй капсюль будет забивать затравочное отверстие липким шлаком, наша фузея превратится в бесполезную железную палку после первой же кассеты. Вот почему мы просили Магницкого сделать капсюль, мы по сути умоляли его изобрести чистое пламя. Наши прежние опыты с гремучими солями проваливались, поскольку мы пытались приладить новую, грязную технологию к старой механике. Теперь же мы заставляли химию работать на новую механику.

Голос моего внутреннего скептика не унимался.

«Но сам процесс! – фыркнул бы он. – Дослать патрон, потом возиться с отдельным капсюлем! Это же так медленно, почти как с кремневым замком! Где здесь прорыв?»

Медленно? Я прикрыл глаза и перед глазами встало поле боя. Вот солдат с кремневым ружьем: откусывает край бумажного патрона, сыплет порох на полку, рискуя просыпать драгоценные крупицы, закрывает ее, засыпает остаток в ствол. Достает пулю, загоняет ее шомполом, взводит курок, целится… И если повезет с погодой и кремнем – выстрел. Минута, и то в лучшем случае.

А мой солдат? Вставил кассету. Щелчок затвора – патрон в стволе. Секундное движение пальцами – капсюль на брандтрубке. Выстрел. И снова: щелчок, капсюль, выстрел. Восемь раз, покуда тот бедолага ковыряется в своей забившейся затраве. Не суетливая возня у дула, а механический, хищный ритм смерти, задаваемый одной-единственной рукой. Ритм, умножающий скорострельность на порядок.

Выпрямившись, я уперся руками в стол. В голове прозвучал последний, самый очевидный упрек моего оппонента.

«Твой гравитационный магазин – уродливое недоразумение! Хочешь надежный магазин для нежных бумажных патронов – просто скопируй схему Мосина, но переверни ее! Подавай патроны сверху вниз, однако с нормальной пружиной!»

Я опустил взгляд на свои руки. Мог бы я начертить и мосинскую винтовку, и пулемет Максима? Мог бы. Но чертеж – лишь мечта, застывшая в грифеле. Мечту же нужно ковать из металла. А наш металл хрупок. Наша сталь не знает закалки, необходимой для упругой и надежной пружины. И Нартов был прав: любая наша пружина «сядет» после пары десятков циклов, превратив хваленый магазин в бесполезную коробку, набитую патронами.

Нет. Этот путь был для нас заказан. Поэтому мы не стали бороться с природой металла – мы ее обошли. Убрали пружину вовсе. Мы заставили саму гравитацию, самый непреложный закон этого мира, служить нам.

Подавать патроны. Просто. Надежно. Неизбежно. Как падает камень. Как падает на землю убитый враг.

Пусть наша фузея уродлива. Пусть она – клубок компромиссов. Но это совершенно новый механизм, где бумажный патрон, гравитационная подача и чистый капсюльный состав сплетены в единую, неразрывную систему. Убери одно звено – и всё рассыплется.

Это не оружие для элегантных дуэлей. Это коса.

Тишина давила. Я снова склонился над чертежом СМ-2 «Шквал».

Взгляд зацепился за узел курка и брандтрубки.

Наши старые опыты… В памяти тотчас всплыло лицо Андрея, когда он после очередного испытания вывинчивал из ствола забитую намертво брандтрубку.

«Дрянь, – цедил он тогда, выковыривая шилом черный, липкий шлак. – Эта дрянь хороша для одного выстрела. Для дуэльного пистолета, чтобы блеснуть перед дамами. Однако в бою она убьет своего же солдата, оставив его с бесполезной железякой в руках».

Андрей был прав. Старый капсюль – игрушка, пригодная лишь для оружия, которое чистят после каждого выстрела. Этот путь вел в тупик.

Наш же прорыв заключался не в одной идее, а в трех, сплетенных в неразрубаемый узел. Одно тянуло за собой другое, запуская чудовищную цепную реакцию.

Первое – механика. Жажда скорости заставила нас создать кассету, затвор, казнозарядность. И тут же мы уперлись в стену, возведенную нашим же изобретением: бешеная скорострельность требовала чистоты, которой старый капсюль дать не мог.

Отсюда родилась вторая задача: химия. Мы пытаемся создать принципиально новый – не самый мощный, а самый чистый состав, который позволит сделать не один, а десять, пятнадцать выстрелов подряд без прочистки затравочного канала. Наш «чистый огонь» стал ключом, без которого вся хитроумная механика оставалась бы грудой бесполезного металла.

Но даже этого было мало.

Мой взгляд упал на лежащий рядом лист пергамента с набросками к новому уставу. Вот оно, третье звено. Дисциплина. Создав несовершенное оружие из несовершенных материалов, мы столкнулись с неизбежным: после трех кассет нагар от бумажных гильз и пороха все равно грозил заклинить затвор. Не дожидаясь десятилетия, пока металлурги дадут нам идеальную сталь, а химики – идеальный порох, мы нашли решение в голове солдата.

Шомпол из инструмента заряжания превратился в инструмент обслуживания. Обязательная чистка в бою, под страхом трибунала, вошла в устав. Мы дали солдату новую винтовку и, главное, переписали его инстинкты. Теперь его жизнь зависела от аккуратности механика, от холодной, методичной дисциплины.

Вот она, наша революция. В системе: чистый состав, скоростной механизм и обученный солдат. Любой из этих элементов по отдельности был либо бесполезен, либо уже известен. Но вместе…

Вместе они и были той самой косой, о которой говорил Магницкий.

Отвернувшись от чертежа, я подошел к окну и прижался лбом к ледяному стеклу. За ним выла метель – белая, безликая стихия, равнодушная к нашим трудам и сомнениям. Мысль, от которой я тщетно отбивался все эти дни, билась в голове набатом, сталкивая лбами два моих творения – двух чудовищ, выпущенных мною в этот мир.

Первое – «Дыхание Дьявола», мой термобарический боеприпас. Когда гренадеры впервые увидели его в деле, как огненный купол слизывает все вокруг себя, они оцепенели от ужаса. Удар богов, молот, сокрушающий твердыни. Страшный, грандиозный в своей разрушительной мощи, он ломал камень и волю.

И все же самым страшным, что я принес в эту эпоху, было не это.

Мой взгляд вернулся к столу, к скромному чертежу фузеи СМ-2 «Шквал». Вот оно. Истинное чудовище. Могущественнее и грандиознее любого огненного вихря.

«Дыхание Дьявола» – редкий и страшный инструмент для немногих специалистов, его не дашь в руки каждому. Подобно тем гигантским пушкам из моей прошлой жизни, что обстреливали Париж с расстояния в сотню километров, он – чудо инженерной мысли, вызывающее панику, но не выигрывающее войну. Войну выигрывает не то, что стреляет дальше всех, а то, что стреляет чаще всех.

В истории человечества великие перемены на поле боя приносило не оружие элиты, а оружие масс.

Не закованные в латы рыцари решали исход Столетней войны, а тысячи безродных английских йоменов с длинными тисовыми луками. Простая деревянная палка с тетивой, поставленная на поток, сделала аристократическую конницу устаревшей – она вручила простолюдину силу, способную пробить герб и доспех.

Наша фузея делала то же самое, но в тысячекратном масштабе.

Я-то знал, что будет дальше. В моей памяти, в сотнях прочитанных книг и просмотренных фильмов, уже была запечатлена та война, что станет венцом индустриальной эпохи. Война грязи, окопов и колючей проволоки. И богом той войны стала не гигантская мортира «Большая Берта», не дирижабли, бомбящие города, а пулемет. Сын, или скорее внук, нашей СМ-2. Простое, утилитарное устройство, превратившее атаку в самоубийство, а доблесть – в бессмысленную статистику потерь.

«Дыхание Дьявола» меняет ландшафт. Сносит стену, корабль, оставляет воронку. Это яркая, ужасающая вспышка. Событие.

А СМ-2 меняет самого человека. Суть войны. Она превращает крестьянского сына, вчерашнего пахаря, в оператора машины для убийства. Ему больше не нужно мастерство фехтовальщика или сила богатыря. Нужна лишь методичность: умение быстро двигать затвором и надевать на брандтрубку маленький медный колпачок. Убийство перестает быть ратным трудом, оно становится механической работой.

В этом и есть ее истинная, леденящая душу мощь. «Дыхание Дьявола» – гнев небес, который можно обрушить на врага. Им можно бояться, им можно восхищаться. Но его производят в секретных лабораториях, а применяют избранные. Его можно контролировать.

А СМ-2… ее будут производить на заводах десятками тысяч. Вручат каждому. И эта идея – дешевого, массового, скорострельного убийства – гораздо заразительнее и опаснее любого огненного шторма. «Дыхание Дьявола» – это атомная бомба, хранящаяся в арсенале сверхдержавы. А СМ-2 – автомат Калашникова, который можно найти в любой точке мира. И что, в конечном счете, унесло больше жизней?

Я отошел от окна.

Мы создали новое оружие, открыли новую страницу в истории человечества. И я, знающий, что на ней будет написано, понимал, что кровью на этой странице будет залито всё.

Холод не отпускал.

Фундамент воплощения в жизнь рожденного проекта я уже заложил. Сердце нашей оружейной промышленности, завод, уже бился в лихорадочном ритме. Принципы, принесенные из будущего, – разделение труда, взаимозаменяемость деталей, строгая система допусков – были внедрены. Созданы первые эталонные калибры, а самые толковые мастера начали перестраивать работу своих артелей.

Однако все это – лишь один цех, одна опытная линия, работающая под моим неусыпным надзором. Лабораторный образец промышленной революции, не более. А армии требовались тысячи фузей. Не к следующему году – к весне. Теперь передо мной встала задача куда более тяжелая.

Взяв чистый лист пергамента, я задумался. Мысли начали выстраиваться в четкие, безжалостные потоки.

Все начиналось с железа. Система работала лишь до тех пор, пока я или Нартов держали руку на пульсе. Теперь нужно было заставить систему расти вширь с чудовищной скоростью. Нашей новой религией станет взаимозаменяемость, а ее иконами – калибры и лекала Нартова. Но иконы изнашиваются. Металл стирается, и вот уже сотый затвор не подойдет к сотой ствольной коробке – катастрофа, которая сведет на нет все усилия. Но и эту проблему я решил – отдельное, отапливаемое помещение с мастер-эталонами, где группа самых педантичных и неподкупных мастеров калибрует рабочие копии для цехов. Эти люди – наши технические инквизиторы, с властью большей, чем у любого начальника артели.

Но калибры – ничто без качественного металла. Опытная линия потребляла его ручьями; полномасштабное производство потребует реками. Демидов, при всем его могуществе, не даст стабильного качества. Одна партия стали будет мягче, другая – хрупче. Для нашего потока это тысячи загубленных стволов. Выход один: отправить на уральские заводы моих людей. Постоянную «приемочную комиссию», которая будет жить при заводах и тестировать каждую партию до ее отправки. Либо же можно набрать уральских умельцев в ученики – но это будет долго, быстрее на месте решать проблемы. Мы должны контролировать всю цепочку, начиная с руды.

И даже идеальный металл и точные калибры бессильны против главного врага – человека. Старые мастера меня недолюбливали. Новые рабочие, набранные из крестьян, были неумелы. Риск брака, умышленного или случайного, – огромен. Здесь нужна двойная система: с одной стороны – жесточайшая дисциплина, если что, в Сибирь за порчу инструмента. С другой – премии: каждая сотня деталей без нареканий – дополнительный рубль всей артели. Пусть алчность борется с ленью и саботажем.

Но даже если мы сотворим чудо и произведем десять тысяч фузей, без патронов, кассет и капсюлей они останутся бесполезными. Этот поток снабжения нужно было создавать с нуля. Производство гремучей ртути – игра со смертью. Взрывы неизбежны. Решение цинично и просто: закладывать не одну, а две идентичные капсюльные фабрики в разных местах. Сразу планировать потери. При взрыве на одной вторая должна запуститься в течение недели, а не месяцев. Резервирование – залог непрерывности.

А дальше – логистика. Мы можем сделать миллионы бумажных патронов, но как доставить их через сотни верст распутицы? Один промокший обоз – и целый полк безоружен. Нужна стандартная тара – герметичные, пропитанные воском короба. Нужны специальные «летучие парки» при армии, мобильные отряды, отвечающие только за подвоз боеприпасов. Вся цепочка, от фабрики до подсумка солдата, должна быть продумана. Вот и пригодились мои «коробки».

И все же, самым сложным потоком были не железо и не порох. А люди. Мы создали оружие для войны будущего, но вести ее должны были люди из прошлого. Генералы, воспитанные на линейной тактике, придут в ужас от нашего «неблагородного» оружия и сведут на нет все его преимущества. И это еще с учетом того, что я смог привить армии инженерные решения. Поэтому в Игнатовском будет создана «Высшая стрелковая школа» для всех командиров полков. Ох и «вони» будет от генералов.

Но ведь мне надо не обучать, а демонстрировать. Пусть их лучшие стрелки посоревнуются с нашими егерями. Пусть их полк попробует взять штурмом редут, который обороняет одна наша рота. Унижение – лучший учитель. Благо опыт таких игрищ уже есть. Да и охранный полк Де ла Серды регулярно практикуется «шутейскими» играми.

И последнее. Наша фузея проще в использовании, но сложнее в ремонте. Сломанный затвор в полковой кузне не починишь. Значит, из самых толковых моих подмастерьев, тех, кто уже впитал новую веру в стандарт, я сформирую первые «ремонтно-технические роты». Они станут нервной системой нашей новой армии, поддерживая оружие в рабочем состоянии.

Грифель лег на стол. Передо мной на пергаменте выстроился чудовищный по своему масштабу, циничный и жестокий план, требовавший сломать вековые устои, перекроить экономику, в очередной раз переписать военную доктрину и психологию целой нации. И все это – за несколько месяцев.

Это была гонка со временем, с самой природой этого мира. Взглянув в окно на завывающую метель, я увидел в ней символ того хаоса, который мне предстояло обуздать и направить в одно русло. Ужас испарился. Остались лишь тяжесть ответственности и уверенность в себе. Пора начинать.

Глава 14

Утро принесло апатию. Казалось, что вся эта математика истребления впиталась в дубовые панели кабинета и теперь давила, заставляя говорить вполголоса. За длинным столом собрался мой негласный совет директоров. Все ждали очередного «чуда», инженерного решения, которое, как по волшебству, разрешит все проблемы. Однако сегодня я собирался их разочаровать.