Текст книги "Инженер Петра Великого 6 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

«Фатальная ошибка в силовой компоновке, – вывел я. – Схема с двумя независимыми двигателями порочна. Приводит к неминуемой рассинхронизации и каскадной потере мощности на сложном рельефе».

Как это исправить? Возвращаться к идее сложного дифференциала? Бесполезно. Наши шестерни превратятся в пыль. Значит, нужен компромисс.

«План для Федьки: забыть про красоту и простоту, вернуться к чертежам. Требуется редуктор. Грубый, чугунный, несокрушимый. Двухступенчатая коробка передач. Прямая – для марша по ровному. Понижающая – для боя, для штурма вот таких проклятых горок. Этот редуктор станет сердцем не только для „Бурлака“, но и для первых прокатных станов на Урале, для шахтных лебедок…»

Отложив перо, я посмотрел на исписанную страницу. На бумаге лежала программа работы на ближайшие полгода для двух конструкторских бюро. Авария, стоившая нам нескольких часов, обернулась бесценным опытом. Вместо досады пришло странное, холодное удовлетворение. Да, я ошибся. Но все же я нашел свою ошибку, препарировал ее и уже знал, как превратить провал в технологический прорыв. Это и есть работа инженера.

– Ну что, командир? – голос Орлова вырвал меня из глубин инженерной медитации. Справившись с канатом, он стоял рядом, протягивая мне флягу. – Придумал, как нам в следующий раз на такую стеклянную гору карабкаться? В лоб снова пойдем али хитрость какая будет?

– Почти, Василий, – ответил я, принимая флягу. Глоток «душевного спокойствия» обжег горло, прогоняя остатки холода. – Скорее, набросал инструкцию, как построить машину, которая на такие горки будет заезжать без всяких хитростей.

Протягивая ему журнал, я наблюдал за его лицом. Разумеется, в моих каракулях и диаграммах он не понял ровным счетом ничего, однако безошибочно уловил главное.

– Сталбыть, в этот раз пронесло, а в следующий поедем как баре, без лебедки? – с надеждой в голосе спросил он.

– Поедем, – хмыкнув, подтвердил я. – Но для этого моим ребятам в Игнатовском придется еще немало попотеть. А пока, Василь, наша задача – просто доехать. И постараться больше ничего не сломать.

Орлов хмыкнул, забрал флягу и посмотрел на заходящее солнце, окрасившее снега в багровые тона.

– Что ж, Петр Алексеич, дорога дальняя. Пора.

Мы двинулись дальше. Холодный ветер гнал по насту поземку, и она медленно заметала наш уродливый след на склоне, словно сама природа спешила скрыть от посторонних глаз эту маленькую, отчаянно важную победу.

К сожалению подобные склоны нам встречались по пути не раз. И это удручало. Ведь мы проложили путь кратчайшим путем, но не учли такие сложности. Выходить на открытый тракт не хотелось, привлекать к себе лишнее внимание (хотя трудно этого не делать) не хотелось. На очередном ледяном препятствии наш «Леший» вновь превратился в стационарную лебедку. Обвязавшись для страховки тяжелым игнатовским канатом, Орлов, как заправский верхолаз, взобрался на вершину ледяного склона и надежно закрепил его конец за валун.

Оставшись внизу, за рычагами, я подал команду. Паровая машина натужно взревела, барабан лебедки начал медленно, с мучительным скрипом, выбирать слабину. Канат натянулся, как струна, врезаясь в лед. Сантиметр за сантиметром многотонная махина поползла вверх, оставляя в ледяной корке две глубокие борозды. Решение было уродливым, неэффективным, но единственно верным. Полчаса спустя мы стояли на вершине.

– Если гора не идет к нам, – сказал я, вытирая со лба пот. – Мы притягиваем ее к себе.

Эйфория первых дней испарилась без следа, уступив место осторожной, вдумчивой работе. Теперь я вел «Лешего» с аккуратностью сапера, избегая резких маневров и тщательно выбирая путь с минимальной нагрузкой на двигатели. Орлов же, наученный горьким опытом, превратился в штатного штурмана: перед каждым серьезным препятствием он спешивался и лично инспектировал дорогу, простукивая лед и выискивая скрытые под снегом валуны.

Вечером, у костра, я выпустил на волю свое раздражение. Поводом послужила моя «случайная» вылазка в сторону от машины, во время которой я, разумеется, наткнулся на свежие следы подкованных лошадей, аккуратно присыпанные снегом. Вишенкой на торте стал «потерянный» кивер, висевший на ветке ели – явный и довольно топорный сигнал от де ла Серды. Прихватив трофей, я вернулся в лагерь и с самым серьезным видом положил его перед Орловым.

– Василий, – начал я с напускной озабоченностью. – У нас, похоже, проблемы. Я тут прошелся немного и наткнулся на странные следы. И вот на это.

Орлов покосился на кивер, затем перевел взгляд на меня. В его глазах не было и тени удивления – лишь легкое раздражение от того, что его втягивают в эту плохо срежиссированную игру.

– Хм, – протянул он, почесывая бороду. – Дела… Видать, разъезд какой-то тут проходил. Потеряли, бедолаги.

– Разъезд? – я картинно поднял бровь. – Посмотри на следы, Василий. Их там не десяток. Их не меньше сотни. Целый эскадрон прошел, причем совсем недавно. Идут параллельно нашему курсу. Что это, по-твоему, значит?

– Так может, это свои, Петр Алексеич? – с преувеличенной надеждой предположил Орлов. – От Государя, может, патруль какой?

– Может, и свои, – протянул я, подливая масла в огонь. – А может, и не свои. Вдруг это люди светлейшего князя решили нам «помочь» добраться до цели? Или беглые шведы короля Карла? Кто их разберет в этих глухих лесах… Однако самое любопытное не это.

Я выдержал театральную паузу, наслаждаясь каждым мгновением этой маленькой комедии.

– Понимаешь, Василий, я пришел к выводу, что кивер этот потерял не человек. Его обронил лось. Очень крупный, судя по следам. Рогатый, само собой. Он, видать, зацепился рогами за этот головной убор, где-то в Игнатовском, пробежал с ним, а потом тряхнул башкой и сбросил.

Орлов уставился на меня, и его непроницаемое лицо дрогнуло, а затем медленно расплылось в широченной улыбке. Дошло. Он наконец понял, что я откровенно над ним издеваюсь.

– Ваше благородие, – сказал он, с трудом сдерживая рвущийся наружу хохот. – До чего дошла природа в этих диких краях! Лоси в киверах скачут! Это ж уму непостижимо!

– Вот и я о том же, – подхватил я. – А это, Василий, верная примета. Если лось с кивером по лесу бегает – это к бурану. А от бурана, как известно, лучшее средство – согреться изнутри.

Орлов, больше не скрывая смеха, полез в свой бездонный рюкзак.

– Истинно так, Петр Алексеич! Против такой напасти у меня припасено лучшее лекарство!

На свет была извлечена заветная фляга. В этот момент обжигающая жидкость была более, чем кстати. Мы разлили ее по металлическим кружкам.

– Ну, – сказал я, поднимая свою. – За рогатых лосей! Чтобы мы им на пути не попадались.

– И за твой зоркий глаз, Петр Алексеич! – подхватил Орлов, и его глаза хитро блеснули в свете костра. – Чтобы мы их всегда вовремя замечали.

Мы выпили. В этой короткой, дурашливой сцене было больше настоящего взаимопонимания, чем в любых торжественных клятвах. Мы не одни в этом бескрайнем лесу. И наш невидимый эскорт, судя по всему, нужно будет потом проучить. Где это видано, потерять головной убор? Ох и достанется им. И лучше, наверное, если от меня – де ла Серда за такое и отлупить может незадачливую тетерю.

Глава 17

Победа над ледяным холмом оказалась пирровой: почти целый день пути и, что куда хуже, непростительный расход драгоценного древесного угля. Стремительно пустеющие мешки в грузовом отсеке были красноречивее любых приборов – мои первоначальные расчеты, сделанные в тепле игнатовского кабинета, летели ко всем чертям. Закладывая тройной запас, я ведь рассчитывал на укатанный зимний тракт, а не на эту полосу препятствий. Однако постоянные подъемы и глубокий рыхлый снег под тонкой коркой наста заставляли двигатели работать на пределе. Уголь сгорал с катастрофической скоростью, а недавний ремонт и штурм холма с помощью лебедки сожрали последние резервы.

Триумфальное путешествие выродилось в банальную борьбу за выживание. Мое чудо инженерной мысли, «Леший», оказался прожорливым и капризным зверем, заставив меня ввести режим строжайшей экономии. Каждый вечер – одно и то же: я гасил топки под тишину зимнего леса. Остывая и покрываясь инеем, «Леший» из грозного зверя превращался в груду мертвого железа. Ночное движение по такой местности – откровенная глупость, не говоря уже о том, что экспериментальный механизм требовал ежедневного осмотра. Каждое же утро начиналось с долгой, мучительной растопки, пожиравшей драгоценный на одно лишь пробуждение.

Наша скорость упала до черепашьей. Двадцать, в лучший день тридцать верст – вот и весь наш предел. Путь, который я планировал одолеть за две недели, теперь грозил растянуться на гораздо больший срок.

– Что-то приуныл ты, Петр Алексеич, – заметил Орлов как-то вечером, когда мы сидели у костра. – Неужто дьявольская твоя машина характер показывать стала?

– Характер-то ладно, – ответил я, помешивая в котелке нехитрую похлебку из зайчатины. – Аппетит у нее, Василь, больно хороший. Жрет уголь, как не в себя. Еще пара дней такой кормежки, и встанем намертво.

Орлов нахмурился.

– Так может, в деревне какой купим? Или в городке?

– В том-то и беда, что не купим, – покачал я головой. – Уголь древесный – товар для кузниц да для домен. В деревнях им не торгуют, там дровами топят, а на дровах наша машина едва сама себя тащит. Нам нужен город с кузнечным промыслом, но мы специально такой маршрут выбрали, чтобы от городов подальше держаться.

Над костром звенела тишина. Тупик. Возвращаться назад – позор и провал всей миссии. Идти вперед – риск замерзнуть в лесу рядом с остывшей грудой металла. Наши «невидимые» хранители, конечно, не дали бы нам погибнуть, но вытащить отсюда многотонную махину они бы не смогли.

Следующий день прошел в гнетущем молчании, каждый фунт угля был на вес золота. Орлов мрачно сидел на своем посту, вглядываясь в бесконечную череду заснеженных елей. В машине, половину пространства которой знимал уголь, стало и вовсе просторно.

К полудню топливо кончилось. В тендере оставалось угля ровно на одну растопку. Последний шанс, последний рывок. Я приберег его на всякий случай – мало ли.

– Ну что, Василий, – сказал я, заглушив двигатели. – Придется тебе сегодня снова на охоту идти. Только не за зайцами. Нужно выскочить к ближайшему городу и найти уголь. А там и на санях притащить топливо сюда.

Орлов вздохнул, проверил заряд в фузее и, натянув на уши шапку, скрылся в лесу. Я остался один на один с остывающей машиной и собственными мыслями. Я, человек, принесший в этот мир технологии будущего, оказался в положении первобытного охотника, у которого кончились стрелы. Вся моя гениальность оказалась бессильна перед простейшей нехваткой топлива. Горький, но полезный урок.

Час сменился другим. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая снег в холодные, синеватые тона. И вдруг тишину расколол далекий, едва различимый звук – мерный, ритмичный стук топора.

Я вскочил, пытаясь определить направление: северо-восток. Через несколько минут на просеке показалась фигура Орлова. Он шел быстрым, уверенным шагом.

– Есть! – выдохнул он, подбегая ко мне. – Верстах в трех отсюда. Дым видел, пошел на него. Поселение. Большое. И, судя по всему, богатое.

– Деревня?

– Не похоже, – Орлов покачал головой. – Скорее, скит какой-то. Крепкий, обнесен стеной, как крепость. И люди… странные. Бородатые, суровые.

– Староверы? – хмыкнул я. – Плохо дело. Эти с государевыми людьми и говорить не станут.

– А вот тут, Петр Алексеич, самое интересное, – в глазах Орлова блеснул азартный огонек. – Я ведь на рожон не полез. Засел в кустах, понаблюдал. Так вот, у ворот ихних стража стоит. Двое. С ружьями. И ружья эти… наши. Игнатовские. СМ-1. Я их хоть в темноте узнаю.

Я аж бровь приподнял. Мои винтовки. В руках у беглых раскольников, в глухом лесу. Это более чем странно.

– Заводи машину, Василий, – скомандовал я, и в голосе зазвенел металл. – Потратим последний уголь. Поедем к ним в гости. Только не как просители, а как хозяева, которые приехали проверить, как используется их добро.

Клацанье гусениц разорвало вечернюю тишину. Мы двинулись вперед, на звук топора, навстречу неизвестности. Впереди маячил шанс на спасение.

Последний уголь догорал в топках, когда мы выехали на широкую, расчищенную от снега поляну. Перед нами выросла стена частокола – добротный, рубленый из вековых сосен палисад в два человеческих роста, с массивными воротами и смотровой вышкой. За стеной виднелись крыши крепких изб и купол небольшой, ладно скроенной церквушки. Настоящая лесная крепость.

Взглянув на карту, я определил наше положение: примерно полпути к Торжку, моему «запасному аэродрому» – городу купцов и ремесленников, где я рассчитывал пополнить запасы угля. До него, однако, оставалось верст сто пятьдесят, а топлива в тендере – хорошо если на двадцать. Неожиданно возникший на пути скит был призрачной надеждой избежать унизительного возвращения или броска к Торжку налегке, оставив «Лешего» замерзать в лесу.

Когда наша машина выскочила к воротам, на стене тут же появились люди. Встречали нас с оружием наперевес. Заглушив двигатели, я погрузил поляну в тишину, которую тут же разорвал щелчок взводимых курков. Орлов за спиной напрягся.

– Спокойно, Василь, – сказал я. – Непрошеные гости – мы. Будем вежливы.

Из ворот нам навстречу вышел старик: высокий, сухой, с седой бородой до пояса. Голос властный.

– С чем пожаловали в нашу обитель, люди добрые?

– Идем по государеву делу, отец, да вот машина наша без угля встала, – ответил я, спрыгивая с платформы. – Ищем, где бы прикупить топлива.

Старик окинул меня долгим, изучающим взглядом.

– Государевы люди к нам редко захаживают. Не жалуем мы их, да и они нас. И машины такие диковинные у нас не в чести.

– А ружья-то, гляжу, в чести? – спокойно парировал я, кивнув на СМ-1 в руках стражника на стене. – Работа знатная. Игнатовская. Дорогая, поди. Не всякому по карману.

В глазах старика мелькнул острый интерес – такой осведомленности он явно не ожидал.

– Петр Алексеич, а может, ну их? – глухо пробасил Орлов за спиной.

Старик услышал. В его глазах мелькнуло узнавание.

– Вижу, человек ты сведущий, – произнес он уже другим тоном, внимательно глядя на меня. – Слыхали мы о тебе, барон… – На этом слове он сделал паузу, отслеживая мою реакцию.

Я молчал. И чего тут скажешь? Откуда в такой глуши обо мне известно – вот что по-настоящему странно.

– Доходили и до нас слухи, – продолжил Елисей. – Говорят, построил ты у себя свою вотчину, и ни царю, ни патриарху не кланяешься. Говорят, самого антихриста слуга.

– Много чего говорят, отец, – усмехнулся я. – Я человек дела. А ружье, что ж… в руках праведника – добро, в руках разбойника – зло. Само по себе оно – лишь кусок железа, который я, грешным делом, и выдумал.

Слова, похоже, попали на благодатную почву. Старик долго молчал, что-то взвешивая.

– Меня Елисеем кличут, – наконец представился он. – Я тут за старшего. Что ж, раз с миром пришли, не гоже гостей на морозе держать. Заходите. А шайтан-арбу свою тут оставьте.

Ворота распахнулись. Внутри поселение оказалось еще больше и богаче, чем казалось снаружи. Нас провели в просторную трапезную. Пока мы отогревались, Елисей наблюдал за нами, и это меньше всего походило на гостеприимство – скорее, на допрос.

– Ушли мы от мира, чтобы душу спасти, – ответил он на мой вопрос о причине их уединения.

– А торговать с миром, я смотрю, не грех? – я кивнул на яркий синий сарафан проходившей мимо женщины. Такой краситель, будто индиго, стоил целое состояние.

Елисей нахмурился.

– Честным трудом живем, барон. Бог дал нам ремесло, мы им и кормимся.

И тут в голове сошлись все шестеренки. Этот скит основали опальные купцы-староверы, принесшие сюда веру и капиталы с торговыми связями. Здесь, вдали от государева ока, они строили свою маленькую экономическую империю.

Что-то в обстановке, однако, не давало покоя, цепляло глаз знакомыми деталями. И тут до меня дошло. Я усмехнулся. Проныры. Уж больно характерные клейма на здешней утвари, ох, характерные. Ничего, в Игнатовском с кое с кем состоится очень толковый разговор.

– Труд-то честный, да товар знатный, – заметил я как бы невзначай. – Такую краску по хорошей цене только верные люди возьмут. Люди, что слово держат. Вроде Бориса Морозова. Как, кстати, поживает его приказчик, хромник Степан? Все так же на ногу припадает?

От этой детали, известной лишь узкому кругу, Елисей вздрогнул и впился в меня взглядом. Проверка пройдена. Теперь он знал, что перед ним не случайный путник.

– Откуда тебе, барон, такие тайны ведомы? – тихо спросил он.

– У нас с Морозовыми общее дело, отец Елисей, – ответил я так же тихо. – Мы с ними в одном промысле ходим. И теперь, похоже, наши пути пересеклись здесь, в вашем лесу.

Он долго молчал, переваривая услышанное. Затем его суровое лицо медленно разгладилось, и впервые за все время нашего разговора на нем появилась едва заметная улыбка.

– Что ж, – произнес он. – Раз так, разговор у нас пойдет другой. Добро пожаловать, Петр Алексеич. Гостем будешь.

Признание сработало ключом. Ледяная настороженность в глазах Елисея тут же сменилась сдержанным радушием хозяина, принимающего человека своего круга. Нас с Орловым проводили в горницу самого старейшины, где на столе вместо постной похлебки уже стояли печеная рыба, соленые грибы и ледяной квас. Почувствовав перемену, Орлов расслабился и с аппетитом налег на угощение. Я-то, однако, знал, что настоящие переговоры только начинаются.

– Уголь у нас есть, Петр Алексеевич, – начал Елисей, когда мы остались одни. – Выручим. Только и ты уважь старика. Покажи, как машина твоя устроена, какое оно.

Просьба была предсказуемой. Передо мной стоял промышленник, который увидел в «Лешем» инструмент. Приняв его правила игры, на следующее утро я уже устраивал экскурсию для Елисея и нескольких старцев. Я говорил на языке ремесла. Они осторожно трогали холодный металл, цокали языками, на их лицах читалось профессиональное уважение к мастерству. Прежде чем окончательно доверится мне, Елисей задал последний, ключевой вопрос:

– Скажи мне, барон. Ты вот машины строишь, железу душу даешь. А в Бога-то веруешь? Или для тебя, как для царя-антихриста, одна лишь польза на уме?

– Я верю, что Бог дал человеку разум не для праздности, а чтобы мир вокруг себя устраивать, – ответил я. – Моя машина – тот же плуг, только железный. А уж на доброе дело ее пустить или на злое – то воля человека.

Ответ его, видимо, устроил.

– Что ж, пойдем, мастер. Покажу тебе нашу сокровищницу, – удовлетворенно кивнул он.

Елисей повел меня на задний двор, к длинному строению, от которого исходил странный, кисловато-травяной запах. Внутри, в полумраке, стояли огромные деревянные чаны, наполненные мутной, пузырящейся жидкостью.

– Вот тут все и рождается, – произнес Елисей. – Трава «синиль». Деды наши, когда с персами торговали, вывезли оттуда и семена, и секрет. Долго бились, пока не научились ее в наших парниках растить. Теперь вот, сушим, толчем и сюда, в теплую воду.

Слушая его, я неотрывно смотрел на пузырьки, лениво поднимавшиеся со дна чана. Брожение. Ферментация. Это же чудо какое-то! На моих глазах вершилось биологическое производство. Эти люди, веками передавая секреты от отца к сыну, интуитивно, методом проб и ошибок, научились управлять целой колонией микроорганизмов. Они не знали слова «бактерия», но были, по сути, гениальными биотехнологами. Для своих невидимых работников они создали идеальные условия – тепло, влагу, питание, кислород, – заставляя их производить сложнейшее химическое соединение. Производство, основанное на управлении самой жизнью.

– А дальше – самое главное. Она должна «забродить», «перекиснуть», – Елисей пытался найти слова. – Неделю стоит. Главное, чтобы тепло было, да чтобы мешали почаще, воздухом питали.

Орлов, до этого молча разглядывавший чаны, хмыкнул.

– У нас в деревне так же брагу ставят, отец Елисей. Дело знакомое, – заметил он. – Только у вас на выходе краска, а у нас – душевное спокойствие.

Елисей строго посмотрел на него, но в глазах его блеснул смешливый огонек.

– И то, и другое дух крепит, служивый, – проворчал он.

Взгляд выхватил в углу несколько крепких дубовых бочек. На их боках было выжжено клеймо, которое я узнал бы из тысячи, – стилизованная буква «М».

– Хорошее ремесло, – сказал я, указывая на чаны. – Только, поди, требует не только травы, но и селитры доброй, да щелочи. А такой товар в лесу не сыщешь. Его из Москвы везти надо, от людей верных.

Елисей проследил за моим взглядом, остановившимся на бочках, и понимающе кивнул.

– Глаз у тебя острый, барон. Истинно. Борис Алексеевич – единственный из мирских, кто слово держит. Помогает нам и товар сбывать, и то, чего в лесу не сыщешь, доставлять.

Он показал мне весь процесс до конца. Глядя на этих суровых людей, на их идеально отлаженное производство, я испытывал глубокое уважение. Я, со всеми своими знаниями из будущего, пришел сюда как проситель. А они, отвергнутые миром, построили в глуши уникальное, высокотехнологичное по меркам эпохи производство.

Выходя из помещения, я заметил в приоткрытой двери нескольких девушек, которые что-то рисовали на всякого рода посуде. Я уже прошел мимо двери, как мозг начал считывать увиденное. Они делали контрафакт! На посуде была явно арабская или какая-то иная письменность, как арабская вязь. Неужели Морозов и такими вещами не гнушается? Ох и поговорим мы с ним по душам, когда я вернусь, ох поговорим.

– Спасибо, отец Елисей, – искренне сказал я. – Уважил. Показал настоящее чудо.

– То-то же, барон. Не только в твоем Игнатовском мастера живут.

Мы вернулись в его горницу. Условия сделки были просты: я покупал двадцать мешков лучшего угля по честной, купеческой цене. Перед самым уходом, пока Орлов грузил мешки, я попросил у Елисея чем можно чертить и на чем. Пергамента с грифелем не нашлось, но уголька с чистым куском кожи ему, однако, хватило.

– Что еще, Петр Алексеевич?

– Малая хитрость в благодарность за науку, – ответил я и быстро набросал простую схему. – Видел я, как люди твои спины ломают, веслами в чанах ворочая. А можно проще. Вот здесь, у ручья, ставите водяное колесо. От него – вал с приводом на мешалки в каждом чане. Будет мешать само, и днем, и ночью. И процесс ровнее пойдет, и людям облегчение.

Елисей долго изучал чертеж, его губы беззвучно шевелились. Потом он поднял на меня глаза, и в них читалось неподдельное восхищение.

– А голова у тебя, барон, и впрямь светлая. Спасибо. За уголь заплачено вдвойне. Придется дешевле его отдать.

Этот жест стоил дороже денег. Мы расставались как два мастера, признавшие ремесло друг друга.

Мы покинули скит на рассвете, оставив за спиной гостеприимных, но все же чужих нам людей. Двадцать мешков отборного угля тяжело оттягивали грузовую платформу «Лешего», даря твердую уверенность в пути. Пока Орлов, довольный сделкой, что-то весело насвистывал, я сидел за рычагами, но мыслями был уже далеко. Мой мозг, получив мощнейший импульс, работал на полных оборотах, лихорадочно перекраивая кустарный промысел староверов в контуры целой промышленной отрасли.

В голове снова и снова прокручивалась картина: огромные чаны, пузырящаяся жижа, монотонный скрип мешалок. Эти бородачи, сами того не ведая, приручили невидимую армию работников, трудившуюся на них денно и нощно. А я, со своим преклонением перед механикой, паром и железом, до сего дня слепо проходил мимо самой могущественной силы на этой планете – самой жизни. Силы, способной превращать одно вещество в другое без огня и давления, тихо, методично и с невероятной эффективностью.

Термин «биосинтез» был бы здесь неуместен. Мозг сам облек его в категории эпохи, в понятия, доступные Магницкому и Нартову: не биосинтез, а промышленное брожение. Винокуры веками делали спирт из зерна, пивовары – пиво из хмеля, процесс знакомый и понятный. Однако никому еще не пришло в голову поставить его на службу большой промышленности, заставить производить стратегическое сырье.

Добравшись до места ночевки, я первым делом достал путевой журнал. Орлов, привыкший к моим странностям, молча разводил костер. При свете разгорающегося пламени я начал выстраивать программу исследований, способную изменить экономику Империи.

На странице появилось пафосное, но точное название: «Проект „Живая Вода“».

«Направление первое: Топливо из ничего, – царапало перо. – Основа – гидролиз древесины. Задача: разработать технологию расщепления опилок (отходного материала лесопилок) на простые сахара с помощью слабой серной кислоты и температуры. Полученный сироп – идеальное сырье для сбраживания в этиловый спирт».

Мысль заработала с бешеной скоростью, открывая ошеломляющие перспективы: неисчерпаемый источник дешевого топлива для будущих двигателей внутреннего сгорания; промышленное производство «Дыхания Дьявола»; технический спирт буквально из мусора – из того, что сейчас просто сжигали или оставляли гнить.

«Направление второе: Промышленные кислоты. Староверы используют бактерии интуитивно. Мы должны делать это осознанно. Задача: выделить и культивировать штаммы бактерий для производства уксусной кислоты. Уксус – незаменимый реагент в металлургии, при травлении металла, в красильном деле».

В памяти всплыла вонь от чанов в скиту, и мысль сделала следующий скачок: а что, если приручить и других, еще более «злых» микробов? Тех, что живут в болотах и рудных жилах?

«Задача со звездочкой: Исследовать бактериальное выщелачивание бедных медных и железных руд. Если мы заставим „живых тварей“ вымывать металл из отвалов, которые сейчас бесполезны, производство удешевится в разы».

Настоящая фантастика, конечно, но я записал и ее. Иногда нужно ставить невыполнимые задачи, чтобы добиться возможного.

Отложив журнал, я посмотрел на исписанный лист. Передо мной был план, я бы даже сказал – схема революции. Не громкой, с пушками и знаменами, а тихой, невидимой, происходящей в чанах и ретортах. Такая революция способна дать Империи экономическую независимость, куда более важную, чем любая военная победа.

– Василий, – позвал я Орлова, уже дремавшего у костра. – Завтра на рассвете нужно будет найти твоих «рогатых лосей». Срочно. У меня для них депеша. Для самого Якова Вилимовича. И для Магницкого.

Орлов приоткрыл один глаз. Не знаю, что он уловил в моем тоне, но игру с охранением он не продолжил.

– Опять, ваше благородие, машину новую придумал?

– Хуже, Василий, – ответил я, глядя в огонь. – Кажется, я придумал, как делать золото из опилок. И боюсь, это опаснее любой машины.

Взяв чистый лист, я начал писать Магницкому. В письме я, разумеется, не стал излагать все детали – он счел бы меня безумцем. Я лишь поставил задачу, облекая ее в понятные ему термины.

«Леонтий Филиппович, – писал я. – Наблюдая за ремеслом здешних жителей, пришел к мысли прелюбопытной. Процесс брожения, коим добывают спирт, есть таинство великое. Посему указую: заложить при лаборатории нашей особую „опытную избу“, теплую и чистую. Задача твоя – изучить природу сих „живых самородящих тварей“, что в квасной гуще обитают. Попробуй кормить их разным: не только хлебным суслом, но и сиропом из опилок, что мы прежде получали. И смотри, что из того выйдет. Мне нужен не хмель, а сила, способная гореть. И еще. Собери мне все сведения, какие только сыщешь, о кислотах, что рождаются сами по себе, без огня и перегонки. Думаю, в этом деле скрыт ключ к великим промыслам».

Запечатав письмо, я отдал его Орлову. Завтра оно отправится в долгое путешествие в Игнатовское. А я, глядя на звезды, знал: эта случайная встреча в глухом лесу только что определила вектор развития всей моей промышленной империи на десятилетия вперед. Мы пришли сюда за углем, а уносили с собой огонь Прометея, «украденный» у простых бородатых мужиков, хранивших старую веру и великие секреты.

Глава 18

Согретые топками «Лешего», да и радостью от запаса угля, купленного у староверов, мы несколько дней уверенно наверстывали упущенное. Лес постепенно редел, уступая место открытым заснеженным пространствам, и во мне уже зарождалась обманчивая уверенность, что испытания остались позади. Как же я ошибался. Словно решив устроить нам последний экзамен, природа преградила путь там, где этого никто не ждал.

Прямо по курсу раскинулась река – не ручей, а серьезная водная артерия метров в тридцать шириной. Покрытая льдом, с первого взгляда она не внушала опасений. Однако, подойдя ближе, стало ясно, что угодили в ловушку. У берегов лед стоял крепко, но ближе к середине темнела широкая, зловещая полоса промоин и тонкой наледи.

– Ну что ж, Василь, – заглушив двигатели, сказал я. – Похоже, приехали. Дальше – разведка. Ты вверх по течению, я – вниз. Ищем брод, ледовую переправу, хоть черта лысого. Встречаемся здесь же на закате.

С учетом того, что у нас было охранение, я надеялся, что и они осмотрят округу, а заодно и присмотрят за «Лешим». Мы разделились. Несколько часов я брел вдоль берега, утопая в снегу и проклиная эту реку. Картина не менялась: все те же предательские промоины да топкие, заросшие камышом берега. К вечеру, вернувшись в лагерь, я застал там Орлова, уже разводившего костер. Его вид был красноречивее любых слов.

– Гиблое дело, Петр Алексеич, – доложил он, стряхивая с ушанки снег. – Верст на десять вверх прошел – река только шире становится, а берега – сплошные топи. Там не то что на машине, пешком не пройдешь.

Мысль позвать охрану мелькнула и тут же погасла. Какую к черту охрану? Я в отпуске. Хотел новых эмоций, пищи для ума? Вот, Смирнов, получай полной ложкой…

Молча я развернул на снегу свою лучшую карту, трофейную шведскую, и ткнул в нее пальцем.

– Карта говорит то же самое. Смотри: вниз по течению река впадает в огромное болото, а вверх – разливается на десятки рукавов. Ближайший надежный брод, судя по всему, вот, в сорока верстах. Но к нему нет дороги, один бурелом. Мы потратим на прокладку пути больше времени и угля, чем…

Я осекся. Единственная оставшаяся альтернатива была почти таким же безумием.

– … чем на постройку моста? – закончил за меня Орлов, скептически оглядывая лесок на нашем берегу.

– Будем пробовать, – упрямо ответил я. – Другого пути нет.

Весь следующий день ушел на адскую, изнурительную работу. Превратив «Лешего» в тягач и лесопилку, мы валили все, что имело ствол: тонкие осины, ольху, кривые березы. К вечеру из этого хлама удалось сколотить нечто, что мы с большой натяжкой назвали материалом для моста. Пришлось включить котлы, чтобы они не замерзли. Система теплоизоляции спасала, да и февраль на дворе не морозный, но я перестраховывался.