Текст книги "Инженер Петра Великого 6 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Пункт третий. Пишущий прибор, – я перевел дух. Тело заныло с новой силой. – Простой щелкающий молоточек хорош, но крайне неудобен. У оператора должны быть стальные нервы, чтобы часами вслушиваться в эти щелчки. Мы сделаем лучше, заставив машину писать. Нам нужен принимающий аппарат, где электромагнит будет управлять маленьким рычагом с красящим колесиком. Под ним, с помощью простого часового механизма, будет протягиваться бумажная лента. Короткий импульс тока – рычаг касается ленты, оставляя точку. Длинный импульс – черту. На выходе мы получим готовый, задокументированный текст.

Отложив грифель, Алексей молча смотрел на меня, переваривая услышанное, а на его лице восторг от масштаба задачи боролся с легким испугом.

– Это… это целая мануфактура, барон. Не один механизм, а целое производство. Сюда нужны люди, ресурсы, деньги…

– Сюда нужна воля, ваше высочество. И четкое распределение задач, – я посмотрел на него с прищуром. – Ты хотел быть полезным. Ты хотел власти. Вот она. Не в праве кричать на мастеров, а в умении заставить сотни людей работать как единый механизм. С этого дня ты мой распорядитель работ по сему проекту. Твоя задача – координировать. Я даю идеи и чертежи; ты – превращаешь их в приказы, скрепляешь своей властью и следишь за исполнением. Твое слово, подкрепленное государевым указом, должно открывать любые двери и решать любые споры.

Он тут же выпрямился.

– Первые депеши полетят немедленно. Через курьеров Якова Вилимовича. Пиши. Первое – Андрею Нартову в Игнатовское. Техническое задание на постройку волочильного стана и прототипа пишущего прибора. Второе – Леонтию Магницкому. Задача теоретическая, как раз для его острого ума: разработать оптимальный код. Пусть проанализирует частотность букв в русском языке и присвоит самые короткие комбинации точек и тире самым частым буквам. Это сэкономит нам уйму времени. И третье…

Я сделал паузу, посмотрев на Алексея.

– Третье письмо – Анне Борисовне Морозовой. Ей предстоит решить самую деликатную задачу: тайно, не привлекая внимания людей светлейшего, организовать закупку и доставку в Игнатовское всего необходимого – шеллака, лучшего воска, льняных нитей и, главное, цинка. Это станет ее первым настоящим делом в рамках нашего нового союза. От тебя потребуется составить письмо так, чтобы она поняла всю важность и секретность, но без лишних деталей. Справишься?

Не отвечая, он просто взял чистый лист, обмакнул перо в чернильницу и, на мгновение задумавшись, начал писать.

Наша палата-лазарет превратилась в сердцевину невидимого работающего механизма. Прикованный к койке, я стал его мозгом, а Алексей – его нервной системой, воплощенной в скрипе пера и сургучных печатях. Кровью, питающей наш проект, стали депеши, что засновали между нами и Игнатовским на курьерах Брюса. Первые недели мы отлаживали это немыслимое для эпохи удаленное управление: я диктовал, а Алексей придавал моим техническим выкладкам форму четких, недвусмысленных распоряжений и отправлял их в дальний путь.

Нартов ответил на удивление быстро, принял мои чертежи волочильного стана и дерзко переработал их. В его сопроводительной записке был азарт инженера, ухватившего суть.

«Петр Алексеевич, – писал он, – ваша мысль о многократном протягивании через единый стан верна, однако привод от общей паровой машины создаст неравномерное усилие. Предлагаю иное: малый паровой двигатель на каждый волочильный барабан. Это даст нам возможность регулировать скорость и натяжение для проволоки разной толщины».

К письму прилагались эскизы, поражавшие своей простотой и изяществом.

– Он прав, чертяка, – пробормотал я, показывая чертежи Алексею. – Абсолютно прав. Я зациклился на идее одного большого двигателя, а он предлагает целую гирлянду малых. В постройке сложнее, зато в работе куда надежнее. Если один двигатель выйдет из строя, остальные продолжат тянуть.

– Значит, утверждаем? – деловито спросил Алексей, уже готовя бланк для ответа.

– Утверждаем, – кивнул я. – И добавь от себя, что за идею малых приводов Нартову будет особая премия из фондов нашей Компанейской Казны. Гениальные мысли должны поощряться, иначе они перестанут рождаться.

Этот обмен идеями на расстоянии в сотни верст захватил нас целиком. Каждого курьера мы ждали, как вестей с фронта, ведь Игнатовское стало нашей опытной лабораторией, а палата – ее удаленным командным пунктом. Работа кипела. Но, как и в любом сложном деле, первый же практический результат обернулся серьезным кризисом.

Ближе к новому 1707 году в палату вкатили обитый войлоком ящик, прибывший с особым нарочным. Внутри оказалась первая опытная партия изолированной проволоки – сто саженей, намотанных на деревянную катушку. Наш первый успех. Сгорая от нетерпения, Алексей схватил нож, срезал веревки и с трепетом откинул крышку.

Наше ликование длилось ровно пять секунд. Проволока, столь идеальная в отчетах Нартова, выглядела жалко. Хваленый лак из шеллака и воска по всей длине пошел паутиной мелких трещин, а местами и вовсе осыпался, обнажая льняную обмотку. Катастрофа.

– Но как… – растерянно пролепетал Алексей, проводя пальцем по хрупкому, ломкому покрытию. – Нартов же писал, что испытания прошли успешно.

– В Игнатовском – да, – процедил я. – В теплой мастерской. А потом ее везли сюда по морозу. Лак замерз, стал хрупким, как стекло, а на ухабах его попросту стрясло. Вся работа – насмарку.

Я откинулся на подушки, прикрыв глаза. В голове – пустота. Новые компоненты? Другая смола? На поиски уйдут месяцы, которых у нас нет. После недавнего триумфа с царевичем меня впервые за долгое время охватило острое, унизительное бессилие. Лекарства и боль туманили разум, притупляли мысль, не давая сосредоточиться. Решения не было.

Пока я сдавался, Алексей молча ходил по комнате. Я ждал чего угодно: упреков, отчаяния, очередной вспышки наследной апатии. Однако он остановился у стола, взял чистый лист и грифель.

– Лен, – произнес он тихо, скорее себе, чем мне. – Я помню, в Игнатовском, чтобы оглобли не трескались от мороза и сырости, их пропитывали горячим льняным маслом. Оно впитывается в дерево и делает его… гибким.

Я открыл глаза.

– Что, если… – он посмотрел на меня, приподняв бровь. – Что, если в лак добавить немного этого масла? Оно же сделает его более эластичным, не даст ему так сильно твердеть на холоде? А чтобы груз не трясло… его нужно везти в коробах, набитых сеном или шерстью. Создать ему мягкое ложе.

Алексей нащупал решение химической проблемы, просчитал, а затем устранил причину механического повреждения. Он мыслил как я. Из простого житейского опыта он вытянул самое очевидное и, скорее всего, единственно верное решение. Вот уж чего не ожидал от юноши.

– Пиши Нартову, – выговорил я. – Прямо сейчас. Пусть немедленно проведет опыт. И распорядись насчет утепленных коробов. Это… это гениально, ваше высочество.

Он не ответил, лишь склонился над бумагой. На его лице – сосредоточенность человека, который только что починил сломавшийся механизм. Эта первая самостоятельная инженерная победа, одержанная в тот момент, когда я, его наставник, был бессилен.

Пока Нартов колдовал в Игнатовском над новым составом лака, на другом, невидимом фронте разворачивалась своя война. Анна Морозова, получив от Алексея распоряжения, действовала с быстротой и хваткой хищника. Ее донесения, приходившие раз в неделю, читались как сводки с поля боя. Она закупала необходимые нам компоненты и выстраивала целую подпольную логистическую империю.

Однако вскоре ее донесения приобрели тревожный оттенок.

– «Под Тверью, – зачитывал мне Алексей очередную депешу от Анны, – наш обоз с цинком был остановлен людьми местного воеводы. Предлог – проверка подорожных грамот. Однако вместо проверки приказчик воеводы, некий господин Вяземский, предложил нашему доверенному лицу „содействие в дальнейшем пути“ и „охрану от лихих людей“. Цена содействия – десять копеек с каждого рубля от стоимости груза».

– Десять процентов за «охрану»… – хмыкнул я. – Аппетиты у людей светлейшего растут.

Кажется, Меншиков не пытался нас остановить, он стремился влезть в наше дело, стать незаменимым посредником и доказать Государю, что без его административной власти, без его «решальщиков» на местах, ни один наш проект не сдвинется с места. Он хотел возглавить.

– Что будем делать? – спросил Алексей, откладывая письмо. На его лице застыла холодная злость. – Жаловаться отцу?

– Не стоит, – покачал я головой.

Алексей в задумчивости заходил по комнате.

– Значит, нужно играть по его правилам. Но на своих условиях, – наконец произнес он. – Отказаться от его «услуг» повсеместно мы не можем – он просто перекроет нам все дороги. В то же время платить ему дань – значит потерять лицо и деньги.

– И что ты предлагаешь?

– Мы разделим потоки, – его палец лег на карту. – Второстепенные грузы – воск, лен, уголь – пустим через Тверь и официально согласимся на «содействие» господина Вяземского. Пусть думают, что мы приняли их условия. А вот самые ценные и компактные грузы – цинк, шеллак и прочее – пойдут в обход, вот этим путем. Дорога хуже, крюк в пятьдесят верст, зато мы наймем собственную охрану из отставных драгун. Выйдет дороже, но так мы сохраним контроль над главным. Мы усыпим их бдительность, заплатив малую цену, чтобы провести самое важное втайне.

Я едва сдерживал улыбку. Его план тянул на полноценную шпионскую операцию. Он учился на реальной войне, где вместо пуль – перехваченные обозы, а вместо крепостей – склады с дефицитным товаром, постигал науку управления, и цена каждого урока измерялась в реальном золоте и потраченном времени. И этот урок он, похоже, усваивал на отлично.

Пока Алексей, превратившись в теневого интенданта, вел свою первую логистическую войну, в нашу палату-штаб стали прибывать плоды интеллектуальных трудов. Первым откликнулся Магницкий. Его депеша оказалась настоящим научным трактатом, который привел меня в восторг. Старик не ограничился сухим исполнением задачи, а прислал целое исследование.

«По вашему указанию, Петр Алексеевич, – зачитывал Алексей, – я проанализировал частотность букв в русском языке на материале трех тысяч листов разного содержания: от Псалтыри до указов вашего батюшки и торговых росписей. Результаты сего анализа прилагаю».

На отдельных листах шли аккуратные таблицы, графики, выкладки. Чистая, незамутненная наука в лучшем ее проявлении.

«На основании сих данных, – продолжал Алексей, – я составил три варианта „азбуки для молниеносного письма“. Первый, „Скорописный“, присваивает кратчайшие знаки самым частым буквам. Он наиболее быстр в передаче, хотя сложен для запоминания и требует от писца высокой сноровки. Второй, „Просторечный“, группирует знаки по сходству букв – легок в изучении, но неэффективен по времени. Третий же, „Разумный“, является, по моему скромному мнению, золотой серединой…»

– Стоп, – прервал я его. – Давай-ка сюда.

Протянув мне листы, Алексей с азартом включился в игру. Я взял один грифель, он – другой.

– Давай так, – предложил я. – Я – передающая станция в Москве, ты – принимающая в Петербурге. Задача: передать фразу «Обоз с провиантом задерживается». Поехали. Используем «Скорописный» код.

Я начал отстукивать грифелем по столу точки и тире, а он – пытаться их записать. Через минуту царевич раздраженно бросил грифель.

– Не получается, барон! Для этого нужен человек с твоим умом или сноровкой Магницкого. А кто будет сидеть на приеме в полковом штабе? Простой писарь? Он спутает приказ «атаковать» с приказом «отступать», и мы потеряем тысячи людей из-за одной неверно понятой точки!

А он хорош! Царевич думал о цене ошибки, выраженной в человеческих жизнях.

– Верно, – согласился я, впечатленный ходом его мысли. – Значит, Магницкий прав: нам нужен «Разумный», компромиссный вариант. Однако и его нужно довести до ума. Смотри, знаки для букв «Б» и «В» слишком похожи. При быстрой передаче их немудрено спутать.

Несколько часов мы спорили, меняли комбинации, пробовали их «на слух», пока на листе не родилась финальная версия нашей азбуки – плод гения Магницкого, отточенный нашей совместной работой.

После нового года, когда армия Шереметева отправилась на юг (Петра отговорили вести армию, пока он официально не будет коронован императором, присоединится к ней позже) из Игнатовского прибыл самый долгожданный груз. Несколько тяжелых, окованных железом ящиков, доставленных под личной охраной преображенцев. Внутри, заботливо уложенные в стружку и паклю, лежали детали нашего будущего чуда. И здесь Нартов снова превзошел себя.

В одном из ящиков, помимо деталей основного, пишущего аппарата, обнаружился второй, куда более простой и грубый механизм. К нему прилагалась записка, написанная размашистым почерком:

«Петр Алексеевич, во исполнение указания царевича о работе в полевых условиях, мысль пришла. Для похода, где бумага может отсыреть, а чернила замерзнуть, пишущий прибор не годен. Собрал вот сие. Просто и громко. Ваш Андрей».

Механизм оказался примитивным зуммером – электромагнит с массивным молоточком, бьющим по небольшой медной пластине. Я посмотрел на Алексея: его идея, высказанная в депеше Нартову, обрела здесь плоть и медь.

– Вот же голова! – восхищенно выдохнул я. – Вы с ним – идеальная команда: ты ставишь задачу как стратег, он решает ее как инженер.

Сборка превратилась в священнодействие. Приподнявшись на подушках, я руководил процессом, а Алексей, с непривычной для него ловкостью, работал инструментами. Время, проведенное в мастерских, даром не прошли – он больше не был белоручкой-царевичем, уверенно держал отвертку и знал, как правильно затянуть гайку, не сорвав резьбу (да-да, мы в Игнатовском уже наладили выпуск болтов и гаек – скоро станет основной статьей доходов).

Сложнее всего оказалось добиться синхронизации. Чтобы точки и тире на бумажной ленте не сливались в сплошную линию, скорость ее протяжки должна была быть идеально ровной. Часовой механизм, созданный Нартовым, работал безупречно, но требовал тонкой регулировки. Наша первая попытка собрать регулятор из подручных средств провалилась – он работал с рывками. Пришлось отправлять Нартову эскизы, и вот теперь перед нами лежал присланный им готовый узел – маленькое чудо механики, идеально выточенное и сбалансированное.

– Теперь моя очередь, – сказал Алексей, беря в руки детали. – Я должен собрать его сам.

Он справился. Его пальцы, еще недавно не знавшие ничего тяжелее столового серебра, уверенно соединяли тяги и пружины. Он был уже не учеником и не распорядителем. Он был соавтором.

Когда последний винт был затянут, я посмотрел на наше творение. Оно было неуклюжим, собранным из разномастных деталей, но оно было живым. И оно было нашим.

– Теперь, – сказал я, откидываясь на подушки, – нужно сделать так, чтобы это чудо не украли. Ни саму идею, ни плоды, которые она принесет. Мы должны немедленно зарегистрировать наше детище. И сделать это правильно.

Под мою диктовку Алексей начал составлять заявку в «Палату привилегий»: «Прошение о даровании привилегии на 'Способ молниеносной передачи вестей посредством электрической силы»«. В графе 'Авторы изобретения» я велел ему вписать фамилии.

– Смирнов Петр Алексеевич, за общую идею и научное обоснование. Нартов Андрей Константинович, за конструкцию механических узлов. Магницкий Леонтий Филиппович, за создание математической основы для скорописного письма.

– Все верно, – кивнул Алексей, закончив писать.

– Не все, – остановил я его. – Допиши четвертого.

Он удивленно поднял на меня глаза.

– Романов Алексей Петрович, – произнес я. – Не как изобретатель, а как «попечитель и устроитель сего дела».

– Но я… я ведь только помогал…

– Это не лесть, ваше высочество. Это политика, – объяснил я. – Привилегия, скрепленная именем наследника престола, – государственный акт. Броня, которую никто, даже светлейший князь, не посмеет пробить. Ты своей властью защитишь наше общее дело. Ты его официальный покровитель.

Он понял. Он брал на себя куда более значимую роль, медленно, почти торжественно выводя свое имя.

– И последнее, – добавил я. – Привилегия эта будет принадлежать не нам лично, а нашей «Общей Компанейской Казне». Мы создали курицу, которая будет нести золотые яйца. Представь, что почувствуют Демидов и Морозовы, когда поймут, что их банк будет владеть монополией на самую быструю связь в мире? Что они смогут узнавать о ценах на пеньку в Архангельске или на меха в Сибири на неделю, а то и месяцы раньше конкурентов? Они вцепятся в этот проект мертвой хваткой и сами профинансируют постройку линий по всей стране. Мы даем им власть над информацией. А это дороже любых денег.

Алексей молча слушал, и в его сознании разрозненные части головоломки – технологии, финансы, политика, власть – наконец складывались в единую, ясную и грандиозную картину. Он начинал видеть мир моими глазами.

Наконец настал решающий час. Пятого января 1707 года, под покровом ночи люди Брюса, работая в полной тишине, проложили кабель. Два толстых, свитых вместе провода, облаченные в просмоленный брезентовый шланг, змеей проползли по чердакам и карнизам Адмиралтейства, соединяя нашу палату с кабинетом начальника тайной службы. На столе, источая слабый запах разогретого воска, стоял наш собранный и отлаженный пишущий аппарат. Рядом, как верный солдат, ждал своего часа зуммер Нартова.

– Ну, ваше высочество, – сказал я, кивнув на ключ передатчика. – Исторический момент. Вам и карты в руки.

Алексей подошел к столу. Я-то думал, он передаст нечто казенное, вроде «Проверка связи» или «Аппарат работает исправно». Однако он, на мгновение зажмурившись, положил руку на ключ. И начал выстукивать сообщение.

Он набирал медленно, тщательно, боясь ошибиться. Каждая точка, каждое тире отдавались в тишине комнаты сухим, четким щелчком. Я следил за его рукой, понимая: то, что он передает, бесконечно личное. Закончив, он отнял руку от ключа и замер, не дыша. Мы ждали.

Минута тянулась вечностью. Вдруг наш приемный аппарат ожил. С тихим жужжанием протянулась бумажная лента, и пишущее колесико заплясало, оставляя на ней знаки. С ленты считывался код Магницкого, ритм.

Из механизма медленно выползала лента. Алексей сорвал ее, поднес к свече, и я заметил, как слегка дрожат его руки.

– Что там? – спросил я.

Он молча протянул мне бумажку. На ней, выведенные фиолетовыми чернилами, стояли четыре слова, каждое весомее пушечного ядра:

ИМПЕРИЯ ГОРДИТСЯ. ПРОДОЛЖАЙТЕ. ПЕТР.

Он был там. Сам Государь. Значит, Брюс докладывал императору о ходе наших изысканий. И пригласил его к себе в кабинет. И Петр Великий ответил лично. Не как отец сыну, а как Император – своим государственным деятелям. Для Алексея это стало высшей формой признания, куда более ценной, чем любые объятия. Он заслужил право быть частью большого дела.

Поздно вечером, когда опиумная настойка приглушила боль, а город за окном погрузился в тишину, мы сидели вдвоем. Я – приподнявшись на подушках, он – рядом за столом. Между нами, как знамя общей победы, лежала та самая бумажная лента. Эйфория прошла, уступив место осознанию содеянного.

– Эта машина, барон… – вдруг произнес Алексей, нарушив молчание. Его взгляд был прикован к ленте, но видел он, без сомнения, нечто большее. – Это способ видеть всю страну разом. Узнать о цене на хлеб в Казани и о движении татар под Азовом в один день. Это… – он искал слово, – … словно кровь в теле.

Без моих подсказок он сам нашел самую точную и самую страшную в своей простоте метафору. Наследник империи увидел инструмент абсолютной власти.

– Именно, ваше высочество, – подхватил я его мысль. – Мы проложим телеграф вдоль наших будущих железных дорог, свив в один жгут два главных нерва Империи – транспорт и связь. Тот, кто контролирует этот узел, контролирует все: движение войск, цены на хлеб, сбор налогов, подавление смуты. Мы сможем управлять этой огромной, неуклюжей махиной, как капитан управляет кораблем, – чувствуя каждый скрип, каждую течь.

Я перевел взгляд на Алексея. В его глазах отражался свет свечи, и в этом свете я видел будущего правителя, который внимал главному уроку своей жизни.

– Мы создали кровеносную систему для Российской Империи, – произнес я, чеканя каждое слово. – Теперь ей нужен мозг и этим мозгом предстоит стать тебе.

Он посмотрел на меня. Путь от забитого царевича к наследнику Империи был пройден. Впереди лежал куда более трудный путь – от наследника к Государю. И, кажется, он был к нему готов.

Мы и впрямь создали чудо. Но потом мой взгляд упал на моток медной проволоки, сиротливо лежавший в углу, и инженер во мне тут же подкинул неприятный, отрезвляющий вопрос: а как защитить эти тонкие нити от грозы, от мороза, от обычного вора с топором, который решит, что на цветной металл можно выменять штоф водки? Создать нервную систему – полдела. Защитить ее от дурака и стихии – вот задача посложнее взятия Азова.

Глава 10

Двадцать первое января 1707 года. Морозный воздух над Игнатовским дрожал от низкого, неумолчного гула – так дышало сердце моей промышленной крепости. За каменными стенами и рвами кипела жизнь почти двухтысячного города, где в одном квартале лили сталь, в другом рождались станки, а в третьем колдовали над колбами и ретортами люди Магницкого. Я собрал в главном зале усадьбы всех, кого считал своими. На негласный совет, хотя столы и ломились от яств.

Медленно проходя по залу, я перекидывался ничего не значащими фразами с гостями. Рядом, отстав на полшага, ступала Анна Морозова. В своем платье из тяжелого темно-вишневого бархата она выглядела здесь явно не случайной гостьей – и этот посыл, без сомнения, считывался каждым.

– А что за гул доносится с той стороны, Петр Алексеевич? – кивком указав на окна, за которыми дымили трубы, спросила она. – Прежде такого не слыхала. На стук молотов не похоже.

Остановившись у камина, я ответил:

– Прокатный стан, Анна Борисовна. Будущее рельсовое железо для наших дорог. Работает круглые сутки, мы научились катать его дешево. Когда-нибудь по таким вся Россия поедет.

Она промолчала, в ее взгляде мелькнул интерес – а быстрый, цепкий расчет. Московские торговые дома уже прикидывали будущие барыши. По уговору с Демидовым он будет строить путь с Уральских заводов в Москву. Я же пока буду связывать Игнатовское с Питером, чтобы отрабатывать новшества, начиная от самой железной дороги, заканчивая паровозами.

Внезапно гомон смолк. В центре зала поднялся Никита Демидов. Грузный, могучий, он оперся кулаками о стол.

– Господа! – его голос, привыкший перекрывать заводской грохот, заставил пошатнуться пламя в камине. – Нынче день для нашего Отечества великий! Предлагаю кубки поднять за здравие их новокоронованных Императорских Величеств! За Государя нашего Петра Алексеевича и за Государыню Императрицу Екатерину Алексеевну! Пусть их слава гремит от моря и до моря, а враги трепещут!

– Виват! – грянуло в ответ.

Поднимая свой бокал, я встретился взглядом с Алексеем. Он был серьезным, пил со всеми, однако его коробила новая реальность, где рядом с отцом возвысилась эта женщина. Это все еще не укладывалась у него в голове. При этом он не выказывал явного неуважения к Марте Скавронской, скорее пытался понять своего отца. В последнее время Алексей любое непонятное для себя событие смотрел под разным ракурсом – я показал как это работает. И мне нравится, что он принял это за норму – быть объективным.

– Смелый шаг, – проговорила Анна, когда шум немного улегся и мы снова отошли в сторону. – Короновать бывшую прачку и в тот же день, не отпировав, умчаться на войну. Наш Государь не перестает удивлять. Жаль, светлейший князь не смог почтить нас своим присутствием. Уверен, его тост был бы еще пышнее.

Тонкая шпилька в адрес Меншикова. Она тоже вела свою игру.

– Он не короновал прачку, Анна Борисовна, – ответил я, наблюдая, как старый Морозов что-то недовольно ворчит Демидову. – Он узаконил статус боевой подруги, единственного человека, который способен его вынести. А на войну умчался, потому что титул Императора для него – новое, тяжелейшее бремя. И он поспешил взвалить его на плечи, пока оно не остыло.

Анна задумчиво кивнула, принимая мою логику.

– Вы говорите о нем так, словно его мысли читаете.

– С железом проще, Анна Борисовна. Оно хоть и гнется, но по понятным законам. А с людьми так не выходит, – мои губы тронула усмешка, но тут же угасла. – Я просто знаю, что любая система стремится к усложнению. Царство стало слишком тесным для его замыслов. Потребовалась Империя. Все закономерно.

Мои рассуждения о системах прервал запыхавшийся приказчик, подбежавший к Демидову с пакетом уральской почты. Не обращая внимания на пиршество, Демидов тут же взломал сургучную печать и, пробежав глазами депешу, коротко бросил стоящему рядом Ушакову:

– Проследи, чтобы на Невьянском с завтрашнего дня ввели двойную смену на откатку руды. Заказ горит.

Работа не останавливалась ни на минуту. А ведь сколько трудов мне стоило выцарапать Андрея Ушакова из лап Брюсова. Яков Вилимович ни в какую не хотел отпускать ценного кадра. А я знал что выйдет с Ушаковым, поэтому вцепился как клещ. В итоге я оказался прав, Андрей Ушаков стал незаменимым для Демидова, при этом получал ценнейший опыт административного управления. Пока он числился начальником безопасности уральских заводов Демидова, но насколько я знаю, Ушаков становился чуть ли не его правой рукой. Ценнейший кадр.

Жестом пригласив Анну, я повел ее от шумного центра зала к высокому окну, где можно было говорить не повышая голоса. Этим мимолетным касанием к моему рукаву она без слов приняла приглашение и дала понять, что правила игры ей известны.

– А вот, должно быть, и ваш чудо-механик, – сказала она, кивнув в сторону Андрея Нартова. Тот, забыв про еду и вино, что-то горячо доказывал хмурому уральскому мастеру из демидовской свиты, азартно чертя схему прямо на скатерти.

– В Москве о нем уже легенды ходят. Говорят, может из гвоздя и веревки собрать самодвижущуюся карету.

– Андрей Нартов, – ответил я, не скрывая гордости. – Он не строит, Анна Борисовна. Он чувствует металл. Даешь ему сырой чертеж, а в ответ получаешь работающий механизм и список из десяти улучшений, о которых сам и не помышлял. Он – мои руки. И, пожалуй, один из лучших моих учеников, который скоро заставит меня самого садиться за учебники.

– Вы щедры на похвалу. Редкое качество, – с легким удивлением заметила Анна. – В Москве начальники, напротив, предпочитают держать своих гениев в черном теле, чтобы, не дай Бог, не зазнавались.

Затем ее взгляд нашел сурового старика, уединившегося в кресле и с явным неодобрением разглядывавшего привезенный из Европы барометр.

– А этот старец, похожий на голландского пастора, готового начать проповедь о греховности предсказания погоды?

– Леонтий Магницкий. Моя совесть. И мой главный тормоз, – усмехнулся я. – Нартов – парус, что ловит ветер моих идей, а Магницкий – тяжелый киль, не дающий кораблю перевернуться. Именно он доказывает мне с помощью цифр, почему девять из десяти моих затей неминуемо поведут к катастрофе, если не учесть детали.

Тут же, словно в подтверждение, до нас донесся возмущенный голос самого Магницкого, обращенный к одному из молодых офицеров:

– Полноте, сударь! Вероятность попадания зависит не от удачи, а от правильного расчета параболы! Это же арифметика!

Анна тихо рассмеялась.

– Понимаю. Парус и киль. Мудрое устроение. Но кто же тогда ваш штурман, что прокладывает курс в этих опасных водах?

Ее взгляд, полный неприкрытого любопытства, остановился на Изабелле. Заметив наше внимание, та прервала разговор с отцом. На мгновение их глаза встретились – безмолвный поединок двух умов, мгновенная и точная оценка друг друга.

– Испанка… – с легким недовольством протянула Анна. – Красива. И, вижу, умна не по-женски. Опасный союзник, бригадир. Вы-то, с вашей проницательностью, наверняка ее уже раскусили?

– Изабелла – мой аналитик, – уклонился я от прямой оценки. – Она видит связи там, где другие видят лишь случайности. Ум ее остер, как толедская сталь ее батюшки.

Не успел я договорить, как сама Изабелла, словно в подтверждение анниных слов, подошла к нам.

– Петр Алексеевич, простите, что прерываю, – она стрельнула глазками на Анну. – Капитан де ла Серда просил уточнить, когда вы сможете взглянуть на новые списки караула. Он опасается, что люди светлейшего князя могут попытаться внедрить своих под видом простых гвардейцев.

Она говорила со мной, но посматривала на Анну. Вежливый деловой предлог, за которым легко читалось желание прервать наш разговор и оценить соперницу вблизи.

– Чуть позже, баронесса, – ответил я. – Передайте капитану, что я подойду, как только смогу.

Изабелла коротко кивнула и, одарив Анну последним долгим взглядом, вернулась к отцу. Не успела она отойти, как рядом несмело возникла Любава.

– Петр Алексеевич, может, еще горячего сбитня гостям? А то остывает…

Ее тихий голос прозвучал донельзя неуместно в этой атмосфере больших дел и тонких интриг. Отчаянная попытка напомнить о себе, остаться частью моего мира, из которого она стремительно выпадала.

– Спасибо, Любава. Не нужно, – мягко, но твердо ответил я. – Распорядись лучше, чтобы вина не жалели.

Она опустила глаза и молча пошла прочь. Я проводил ее взглядом.

– Вы окружили себя верными людьми, – задумчиво произнесла Анна, не упустившая, разумеется, ни одной детали. – Однако верность, бригадир, – самый хрупкий товар. Ее нужно постоянно подпитывать.

– Знаю, – коротко ответил я. – Доверием, общим делом и, чего уж греха таить, деньгами. Главное, чтобы люди верили в то, что мы строим.

Наш разговор с Анной прервало движение у камина. Отделившись от группы, царевич Алексей на мгновение задержался, глубоко вдохнув, и уверенно направился через зал – где уединились Никита Демидов и его новый начальник безопасности Андрей Ушаков, разбирая какие-то бумаги.

– А вот и ваш самый рискованный проект, бригадир, – негромко бросила Анна, провожая царевича цепким взглядом. – Выглядит… иначе. В Москве до сих пор судачат о той аварии, и не все в вашу пользу.

– Я лишь дал ему дело, Анна Борисовна. Остальное он сделал сам, – ответил я, наблюдая за каждым его движением. – Мальчик, которого можно было поучать, остался в прошлом. Теперь он – будущий хозяин всего этого. И, кажется, начинает это понимать.

– Понимать? – Анна с проницательной усмешкой посмотрела на меня. – Смотрите-ка, бригадир. Промышленники, инженеры, шпионы… не хватает только казначея и судьи, и можно собирать Малый совет при наследнике. Весьма предусмотрительно.

Скрытый вопрос в этих фразах меня напряг. Впрочем, отвечать и не пришлось: развернувшееся у стола действо говорило само за себя. Подойдя к промышленнику, Алексей выдержал выверенную паузу, заставив того поднять на него глаза.