Текст книги "Инженер Петра Великого 6 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

На моем лице расползлась улыбка.

На следующий день, на экстренном совете «Казны», созванном по моей инициативе, тон снова задал царевич Алексей.

– Господа, сегодня мы должны утвердить смету на первый участок железной дороги «Игнатовское – Петербург». Однако, как доложил мне бригадир Смирнов, все расчеты по рельсам и шпалам бессмысленны, пока мы не решим вопрос с пересечением рек и оврагов. Бригадир, вам слово.

Не дожидаясь приглашения, я развернул на столе большой лист ватмана. На нем – эскиз легкой, ажурной, почти невесомой конструкции из сотен перекрещивающихся балок.

– Вот решение, господа. Ферменный мост. Секрет в геометрии, а не в массе. Эта стальная паутина, скрепленная заклепками, будет втрое легче и впятеро прочнее любой каменной или чугунной громадины. Она работает на растяжение и сжатие, а не на губительный изгиб. Это – будущее.

Вместо ожидавшихся мною вопросов я наткнулся на глухую стену сопротивления со стороны двух главных людей моей команды. К моему удивлению, первым выступил Нартов.

– Петр Алексеевич, идея, как всегда, гениальна, – мне кажется, говорил он без привычного энтузиазма. – Но позвольте спросить: как сие собирать? Не здесь, в теплом цеху, а там, на Урале, в грязи и на морозе. Мы можем изготовить по эталонам тысячи одинаковых заклепок и балок, тут спору нет. Однако как заставить простых мужиков соединить сотни этих деталей с точностью до полушки? Здесь ведь малейший перекос, одна неверно просверленная дыра – и вся эта паутина сложится, похоронив под собой и первый поезд, и нашу с вами репутацию. Я не уверен в надежности сборки.

Нартов, практик до мозга костей, увидел чудовищную сложность воплощения. Окончательно же пригвоздил меня к месту Магницкий. Сняв очки и протерев их, старик посмотрел на мой чертеж с выражением глубочайшей скорби.

– А я, Петр Алексеевич, со своей стороны не могу одобрить сию авантюру с точки зрения науки, – произнес он своим тихим, профессорским тоном. – Все мои знания бессильны перед этой… конструкцией. Я могу рассчитать прочность одной балки, но как распределяется нагрузка в этой сотне переплетений – неведомо. Вкладывать в это сотни тысяч денег – все равно что ставить их на кон в кости.

Неожиданно. Мой проект торпедировали с двух флангов, и молчавшие до этого приказчик Демидова и Борис Морозов теперь смотрели на меня с явным недоверием. Их деньги могли оказаться «закопанными в овраге», и это им категорически не нравилось.

Впервые моего авторитета не хватило, чтобы продавить решение. Тупик. Но почему вдруг? Может я чего-то не знаю? Или их смущает огромная сумма проекта? Ну да, это тебе не за хлебушком сходить, вложение на века ведь.

– Ваше высочество, господа, – обратился я к окружающим, понимая, что остался лишь один путь. – Раз теория бессильна, пусть говорит практика. Прошу выделить из бюджета малую толику – тысячу рублей – на постройку и испытание опытного образца. Если он выдержит – мы утверждаем всю смету. Если нет – я признаю свою ошибку, и мы ищем другое решение.

Все взгляды обратились к Алексею. Он оказался между моим рискованным предложением и прагматичным скепсисом остальных. Для него это стало первым по-настоящему самостоятельным и тяжелым решением.

– Хорошо, – после долгой паузы произнес он. – Расходы на испытания я утверждаю. Я верю в своего наставника.

В отличие от некоторых – словно бы не договорил царевич.

А ведь хорош мой ученик. А вот дуэт недоверия Магницкий-Нартов меня удивил, нужно будет потом уделить этому время. Или я дую на холодну. Воду?

На следующий же день по моему приказу за литейным цехом развернулась работа. Я организовал нечто, что про себя окрестил «лабораторией разрушений», – мы перешли от чистой математики к физическому эксперименту. Нартов и Федька, отложив все дела, с азартом включились в новую игру. Используя деревянные планки, они собирали масштабные модели различных ферменных конструкций. Затем мы ставили эти хлипкие на вид мостики на опоры и начинали их нагружать – чугунными чушками, мешками с песком, всем, что попадалось под руку.

Магницкий поначалу относился к этой «детской забаве» с иронией, однако постепенно втянулся. На его глазах математика впервые обретала плоть. С блокнотом и грифелем в руках он скрупулезно записывал: «Ферма типа „А“, угол 45 градусов. Разрушающая нагрузка – восемь пудов, четыре фунта. Разрушение узла в точке Б…» В этом хаосе он начал различать закономерность. Так чистый математик превращался в первого в России инженера-испытателя.

Кульминацией наших опытов стало главное испытание. По чертежам собрали одну полноразмерную, но короткую, всего в шесть метров, секцию будущего моста из настоящей стали. Ее установили над оврагом на территории завода. На это зрелище я созвал всех: Алексея, Морозовых, приказчика Демидова. Акционеры должны были видеть, на что потрачена их тысяча рублей.

На стальную ферму, медленно, с помощью лебедки, начали закатывать платформу с пушками. Конструкция чуть прогнулась. Одна пушка. Две. Три. Когда на мосту стояли четыре трехфунтовые пушки общим весом под двести пудов, приказчик Демидова не выдержал и перекрестился. Нагрузка уже многократно превышала ту, что выдержала бы сплошная чугунная балка того же веса.

– Хватит! – скомандовал я.

Ферма выдержала. В наступившей тишине Магницкий, не отрывая взгляда от моста, тихо произнес:

– Теперь… теперь я, кажется, понимаю.

То-то же, Фома неверующая. Я спрятал ухмылку.

Этот триумф переломил все. Вооруженный реальными данными, Магницкий заперся в кабинете и через три дня выдал первую в России эмпирическую формулу расчета прочности. Он все еще не мог объяснить, почему это работает, но теперь мог с высокой точностью предсказать, сколько выдержит конструкция. Я, усмехнувшись, назвал это «коэффициентом запаса прочности», а в разговоре с Нартовым – «поправкой на русского дурака». Мы решили, что реальные мосты должны строиться с трехкратным запасом от расчетной нагрузки.

На основе этих расчетов и опыта Нартова я продиктовал Алексею первый в истории России документ, который в будущем наверняка назовут строительным стандартом: «Устав о строении железных мостов и правилах их приемки». В нем было прописано все: вид стали, диаметр и шаг заклепок, а главное – технология сборки в полевых условиях с использованием временных деревянных шаблонов и лекал, решавшая ту самую проблему точности, о которой говорил Нартов.

Технологический тупик был пройден. На следующем совете «Казны» Алексей, уже без тени сомнения, поставил на голосование вопрос о выделении полной сметы на строительство мостов. Возражений не последовало. Путь для проекта был открыт.

Триумф после успешного испытания моста бодрил. За успехом, как водится, пришла рутина. Каждый день мой кабинет напоминал приемную: Федька прибегал согласовывать допуск на заклепки, Алексей приносил на визу кипы счетов от Морозовых, даже Нартов, мой гений, являлся с вопросами о марке стали (а мы пришли уже к тому, что стали маркировать сталь) для нового резца.

Механически решая их проблемы, ставя подписи и отдавая указания, я ловил себя на страшной мысли о том, что я превращался в самого эффективного в Империи бюрократа – того, кто не создает новое, а лишь администрирует созданное. Эта мысль разъедала изнутри. С другой стороны, я ведь именно этого добивался – создать систему и встать над ней.

Мозг, привыкший штурмовать невозможное, задыхался в тисках повседневности. День за днем повторялось одно и то же. Я входил в какой-то «день сурка».

И вот, в один из промозглых февральских вечеров, глядя, как рабочие волокут по глубокому снегу тяжелую балку на широких деревянных полозьях, я решил. Кажется я понял причину своей хандры.

На следующий день я собрал свой «внутренний круг». Они ждали новых задач, но мои слова упали в тишину, а затем грянул шторм.

– Господа, – начал я без предисловий, – созданная нами система работает. И теперь ей предстоит сдать главный экзамен – на прочность. Я на время отхожу от дел.

Лица моих товарищей надо было видеть.

Первым взорвался Нартов.

– Петр Алексеич, как же так⁈ – он вскочил, едва не опрокинув чернильницу. – У нас «Шквал» еще сырой! «Бурлак» требует переделки! Без тебя мы увязнем! Это… это побег!

– Твой уход в разгар войны будет воспринят как раскол в верхах, – холодно вторил ему де ла Серда, который всегда молчал, а здесь встрепенулся. – Меншиков и его свора тут же воспользуются этим, чтобы сожрать «Казну» с потрохами.

Даже Алексей, в глазах которого на миг вспыхнул азарт от предвкушения власти, тут же испуганно его потушил.

– Отец не поймет… – растерянно пробормотал он. – Нас обвинят в бездействии, если что-то пойдет не так без тебя.

Их доводы я отражал с улыбкой, каждому по отдельности.

– Андрей, – я посмотрел на Нартова, – пока я здесь, ты всегда будешь моим лучшим исполнителем, но никогда не станешь главным конструктором. Ты должен научиться принимать решения сам, а не бегать ко мне за одобрением. – Затем я повернулся к Алексею: – А вы, ваше высочество, должны стать настоящим главой этого дела, а не моим адъютантом быть. Учитесь отражать удары Меншикова сами. – Я обвел их всех взглядом. – Пора перерезать эту пуповину. Я хочу, чтобы вы научились нести полную ответственность.

Они замолчали. Моя логика им была понятна, хотя и не принималась.

– И куда же вы намерены отправиться, бригадир? – сухо спросил де ла Серда.

– Проветрить голову. А заодно проведать Государя. Отвезу ему последние чертежи и отчеты «Казны». Думаю, ему будет интересно узнать, как его сын управляется с делами.

Все покосились на растерявшегося Алексея.

Для своего «отпуска» я забрал то, что стало причиной стольких бед и одновременно – нашего с Алексеем союза: прототип «Бурлака». Только это был уже не тот неуклюжий тягач. За последнюю неделю, запершись с Нартовым в мастерской, мы его переродили. Глядя на рабочих с их полозьями, у меня родилась интересная идея. Вместо колес мы дали ему «бесконечный полоз». Из самой вязкой стали выковали десятки траков – широких металлических пластин с мощными грунтозацепами, – соединив их выточенными вручную закаленными пальцами в две гусеничные ленты. Настоящим произведением искусства Нартова стали ведущие колеса-звездочки и хитроумная система натяжения с винтовым механизмом, не дававшая гусенице соскочить на поворотах. «Бурлак» стал чуть длиннее. Мы превратили неуклюжий тягач в первого в мире зверя, способного идти туда, где отступала любая конница. Мой козырь, который я собирался лично предъявить Императору.

Это решение спровоцировало контратаку де ла Серды.

– Одиночное путешествие? Через сотни верст заснеженных лесов? Безумие! – гремел он. – Я настаиваю на эскорте. Сотня моих лучших драгун из «Охранного полка».

– Капитан, какой же это отпуск в окружении целого полка? – отрезал я. – Я еду отдохнуть. И потом, на этом, – я кивнул на стоявшего во дворе монстра, – меня вряд ли кто догонит.

Тупик, в который зашел наш спор, разрешила Изабелла. Поздно вечером она скользнула в мой кабинет.

– Петр Алексеевич, простите… Я проанализировала донесения наших людей. В лесах по вашему маршруту действуют разбойники. Отец принял меры, но я считаю, что этого недостаточно. Вот, – она развернула карту, – я отметила наиболее опасные участки и возможные пути обхода.

Она действовала как мой начальник штаба. Неплохо.

– Благодарю, Изабелла, – искренне сказал я. – Но твой отец все равно что-то удумал, я прав?

Она опустила глаза.

– Он отправит сотню всадников вперед. За два дня до вашего отъезда. Их задача – пройти по всему маршруту и зачистить его от «неприятностей». А в хвосте, на расстоянии дневного перехода, пойдет еще десяток драгун как вспомогательный отряд. Прошу, не гневайтесь на него. Он отвечает за вашу безопасность своей головой.

Гнева не было. Скорее, упрямая отеческая забота старого вояки меня тронула. Он нашел идеальный компромисс.

– Что ж, – сказал я Изабелле. – Передайте капитану мою благодарность. По крайней мере, его люди не будут мельтешить у меня перед глазами, и иллюзия одиночного путешествия будет сохранена.

В морозное и ясное утро отъезда скупое солнце слепило глаза, отражаясь от бескрайнего снежного покрова. Тяжело дыша паром, посреди заводского двора стоял мой гусеничный монстр, которого мы с Нартовым в шутку окрестили «Лешим» за его способность идти там, где нет дорог. Провожать меня к нему вышел весь мой негласный совет.

Прощались как-то скомканно. Первыми подошли Нартов и Магницкий.

– Вот, Петр Алексеевич, – Андрей протянул мне тяжелый ящик с инструментами и самыми ходовыми запчастями. – Прокладки, клапаны, несколько звеньев для гусеницы. На всякий случай. Да хранит вас Господь.

– И не полагайтесь на машину больше, чем на разум, – добавил Магницкий, вручая мне толстую тетрадь с баллистическими таблицами для «Шквала». – Помните, что даже самый точный механизм бессилен перед человеческой глупостью.

Следом подошла молодежь – Федька с Гришкой.

– КБ «Бурлак» готово к самостоятельной работе, – отрапортовал Федька. – План работ до весны составлен. Не подведем.

Гришка же, смущаясь, протянул мне небольшой, грубо собранный механизм из шестеренок и медной пластины.

– Еще не воет, Петр Алексеич, но уже жужжит, – виновато пробормотал он. – Я тут понял, как зубья подогнать, чтобы звук чистый шел. Через неделю выть заставлю.

– Главное – начало положено, – я ободряюще хлопнул его по плечу. – Возвращайся в свою вотчину, творец. И знай: жду к весне остальные прототипы, возьмешь чертежи у Андрея.

Нартов кивнул.

Подошли Де ла Серда с дочерью. Старый испанец молча приобнял и постучал по плечу, а Изабелла протянула запечатанный пакет.

– Здесь последние донесения от наших людей с юга. Возможно, пригодятся. Будьте осторожны.

Последней ко мне подошла Анна Морозова. Одетая в дорожную шубку, отороченную соболем, она выглядела так, словно сама собралась в дальний путь.

– Берегите себя, Петр Алексеевич, – тихо сказала она. – Вы нужны не только Империи, но и… вашим партнерам.

С этими словами она шагнула ближе, словно для того, чтобы поправить воротник моего тулупа, и быстро, почти невесомо коснулась губами моей щеки.

– Чтобы дорога была удачной, – прошептала она и, не давая мне опомниться, резко развернулась и пошла прочь, оставив меня в полном недоумении, с легким ароматом дорогих духов на морозном воздухе.

Официальная версия моего отъезда – срочная доставка Государю чертежей и секретных депеш – была безупречна, однако истинная цель путешествия крылась в другом. В тяжелом, обитом железом ящике, надежно притороченном к платформе «Лешего», я вез опытный образец СМ-2 «Шквал» и три ящика кассет к нему. Я собирался доложить Петру о новом оружии и продемонстрировать его в деле.

Команду для этого рискованного предприятия я подобрал под стать задаче. Она состояла из одного человека.

– Василий, – обратился я к Орлову, который уже устраивался на платформе. – Ты в этой поездке – мои глаза, уши и, если понадобится, кулаки.

– Не извольте беспокоиться, Петр Алексеевич! – гаркнул он, его лицо расплылось в счастливой мальчишеской улыбке. – Прорвемся!

Его оптимизм подкреплялся внушительным походным рюкзаком, подозрительно тяжело и мелодично звякнувшим при каждом движении.

– Что там у тебя, сокровища? – хмыкнул я.

– Почти, ваше благородие, почти, – подмигнул он. – Душевное спокойствие в жидком виде. Для долгих зимних вечеров.

Перед самым отъездом подошел Алексей. Молча протянул мне тяжелый, запечатанный сургучом пакет.

– Здесь полный отчет по делам «Казны» для отца, – сказал он. – И… вот.

Затем он сунул мне в руку небольшой увесистый кожаный кошель.

– Это из моих личных. На непредвиденные расходы. Мало ли что.

Я хотел было отказаться, но, встретив его серьезный, взрослый взгляд, понял, что этот жест не про деньги. А мальчишка растет. Меня даже гордость берет за него.

– Спасибо, – коротко сказал я. – Справитесь же тут без меня?

– Справимся, – твердо ответил он. – Не изволь беспокоиться, наставник.

Я забрался на свое место, сел за рычаги. Мощные паровые двигатели взревели, гусеницы с лязгом вгрызлись в наст. Орлов, уже вскочив на платформу, победно вскинул руку, прощаясь с оставшимися. «Леший», оставляя за собой две глубокие, невиданные доселе колеи, двинулся к воротам.

Середина февраля 1707 года. Впереди – сотни километров заснеженных просторов, путь к армии, к Императору. Мой первый отпуск в этом мире.

От автора: ставьте ❤️ если есть желание читать продолжение этой истории в 7 томе. Автору нужно понимать, надо ли это Читателям)))

Глава 16

Когда ворота Игнатовского окончательно растворились в снежной пелене, я впервые за много недель полной грудью вдохнул воздух свободы. Не той эфемерной, что дарует власть или чины, а настоящей, инженерной – свободы творца, оставшегося один на один со своим детищем. Под моими ладонями вибрировали холодные рычаги, в унисон им тяжело дышали два паровых сердца, а гусеницы с хищным лязгом вгрызались в плотный, искрящийся наст. Многотонная махина, прозванная нами с Нартовым «Лешим», послушно ползла вперед, оставляя за собой две глубокие, невиданные в этих краях колеи. Пожалуй, это и был мой первый настоящий отпуск в принципе.

Морозный воздух, пропитанный запахом раскаленного металла и горьковатым дымом древесного угля, пьянил посильнее любого вина. Каждый толчок и вибрация стальной палубы отзывались в теле знакомой, почти родной дрожью – сейчас я не был бригадиром или наставником наследника, а был просто водителем, человеком, заставившим мертвое железо подчиниться своей воле. Первые дни пути обернулись сплошным, непрерывным триумфом. Наш «Леший» шел по заснеженному тракту, играючи преодолевая сугробы и овраги, в которых любой конный обоз увяз бы намертво. Он не ехал – он несокрушимо плыл над этим белым безмолвием, и его мощь казалась абсолютной.

Рядом на платформе, закутанный в тулуп до самого носа, Василий Орлов походил на мальчишку, которому подарили самую невероятную игрушку на свете. Он, как заведенный, то свешивался с края, со щенячьим восторгом пялясь на работу гусениц, то подбегал ко мне, силясь перекричать клацанье гусениц.

– Петр Алексеич, а ведь он, чертяка, прет! – орал он мне в ухо, и его раскрасневшееся от мороза и азарта лицо сияло. – Да на такой телеге мы до самого Царьграда доедем, и султан нам ключи от города на блюде вынесет!

С наступлением сумерек наш «Леший» затихал, и мы разбивали лагерь прямо у тракта. Пока я, поглощенный своим механическим божеством, проверял натяжение цепей и уровень воды в котлах, Орлов брал на себя роль заправского интенданта. Из его, казалось, бездонного походного рюкзака на свет появлялись копченое сало, краюха ржаного хлеба и заветная фляга с мутноватой жидкостью, гордо именуемой «душевным спокойствием». За ужином, под бездонным зимним небом, мы вели неспешные беседы. Увлекшись, я чертил ему на снегу палкой баллистические схемы, на пальцах объясняя параболу полета пули. Он же, в свою очередь, делился премудростями выживания в зимнем лесу: как по треску веток определить приближение зверя или как разжечь сырые дрова с помощью трута и кресала. В эти часы стирались все чины и звания.

Представление, как я и рассчитывал, началось на второй день. Утром, осушив кружку с взваром, Орлов поднялся с нарочито деловым видом.

– Ваше благородие, дозвольте отлучиться, – произнес он, поправляя на плече фузею. – Надо бы вперед пройтись, дорогу разведать, нет ли где бурелома или волчьих ям. Да и местность уточнить не мешало бы.

На моем лице не дрогнул ни один мускул. Старый вояка де ла Серда, разумеется, не отпустил меня в одиночное плавание, это и Изабелла подтвердила. Где-то там, в лесной чаще, параллельным курсом двигался его «летучий отряд», и мой верный спутник отлучался на самый настоящий координационный совет. Он, как заместитель капитана, был в курсе всего плана от и до.

– Иди, Василий, – кивнул я. – Дело нужное. Только будь осторожен. Лес, видишь, какой густой. Смотри, не наткнись на какого-нибудь случайного путника. Мало ли кто тут бродит.

– Понял, Петр Алексеич, – Орлов встретил мой взгляд, и в его глазах мелькнула хитрая искорка. – Буду глядеть в оба.

С этими словами он растворился между заснеженными елями. Спектакль начался.

Вернулся он часа через два, когда низкое солнце уже начало золотить верхушки деревьев. Из леса вышел спокойный, рассудительный, с видом человека, выполнившего неприятную, но необходимую работу.

– Ну что, разведчик, – поинтересовался я, делая вид, что по уши занят смазкой подшипников. – Как там дорога?

– Дорога как дорога, ваше благородие, – ответил он, отряхивая с тулупа снег. – Версты на три вперед чистая, а дальше – один леший разберет. Лес густой, тишина, аж в ушах звенит. Ни души.

Он мастерски выдержал паузу, а затем добавил с напускной досадой в голосе:

– Разве что дятел один попался. Стучал, зараза, так гулко, прямо как копыта по мерзлой земле. Всю дичь распугал.

Уголки губ сами собой поползли вверх. Каков хитрец! Не просто отчитался – подал сигнал. «Дятел», вот ведь придумщик.

– Жаль, – протянул я, вытирая руки ветошью. – Стало быть, снова солониной ужинать будем. А ты, Василь, впредь осторожнее. В другой раз и впрямь наткнешься на что-нибудь. Неровен час, лоси тут бегают с киверами на рогах.

Киверы, кстати, были отличительной чертой именно моего «Охранного полка», в армии он еще не был введен.

Орлов крякнул в густую бороду, пряча усмешку.

– Ежели и бегают, Петр Алексеич, так я их не увижу. Слепой я стал, видать, на один глаз, да и на ухо туговат. От рева нашей машины, должно быть.

– Ясно, – заключил я, отворачиваясь. – Что ж, Василий, береги себя. А то с такими зрением и слухом тебе не в разведке служить, а в обозе картошку чистить.

– Ваша правда, ваше благородие, – со вздохом согласился он, и я готов был поклясться, что в его голосе проскочил смешок. – Совсем я никудышный стал.

Так и закончился этот маленький спектакль. Де ла Серда мог спать спокойно: его лучший человек будет стеречь меня как зеницу ока, делая вид, что просто идет рядом. А я, в свою очередь, буду мастерски изображать, будто верю в наше полное и героическое одиночество. В конце концов, у каждого должны быть свои секреты. Главное – не то, что меня опекают, а то, что я не один. И осознание того, что меня окружают верные люди, каждый из которых по-своему, как умеет, оберегает наше общее дело, грело в пути посильнее любого костра и любой фляги с «душевным спокойствием» Орлова.

Всего два дня пути, и благодушная эйфория от всемогущества нашей машины испарилась, сменившись суровой прозой жизни. Зимний тракт начал петлять, забираясь все выше в холмистую местность. Наконец он вывел нас к подножию затяжного, крутого подъема, который любая конная повозка предусмотрительно объехала бы за версту. Укатанный ветрами до зеркального блеска, склон сверкал на солнце ледяной броней – и этот бастион стал для «Лешего» первым настоящим экзаменом.

– Ну что, Петр Алексеич, осилим? – с явным сомнением протянул Орлов, задрав голову к вершине холма.

– Должны, – ответил я, хотя где-то под ребрами неприятно засосало от дурного предчувствия. – Для того и строили.

Щелкнув рычагами, я направил машину в ледяной лоб подъема. Первые метры «Леший» прошел на удивление уверенно: мощные грунтозацепы скрежетали по склону, вгрызаясь в наст и находя сцепление с мерзлой землей. Под натужное пыхтение двигателей, изрыгая клубы пара, махина упрямо ползла вверх, метр за метром отвоевывая высоту. Я уже почти позволил себе выдохнуть, как вдруг ход машины сделался рваным, а ровный, мощный гул сменился прерывистым, надрывным свистом. Под палубой механизм пошел вразнос – это было ясно и без приборов.

Черт, я же сам это спроектировал! Правый двигатель захлебывается от перегрузки, а левый молотит впустую! Без дифференциала или хотя бы единой трансмиссии эта схема лажала на любом серьезном рельефе. Я поставил два сердца, но не соединил их в единую кровеносную систему!

Но было уже поздно. Раздался сухой треск, похожий на пушечный выстрел. Машину резко дернуло влево, развернуло поперек склона, и она, беспомощно, как подбитый жук, заскользила вниз. Пока она неслась к подножию, я едва успел перекрыть пар, чтобы котлы не пошли вразнос. Через несколько секунд «Леший» с глухим ударом уткнулся в сугроб и замер. Все стихло. Лишь пар с обреченным шипением вырывался из предохранительных клапанов.

– Приехали, – глухо констатировал Орлов, поднимаясь на ноги.

Молча спрыгнув на снег и обойдя машину, я тут же уперся взглядом в причину катастрофы. Левая гусеничная лента безвольно провисла. Одно из звеньев, не выдержав чудовищного напряжения, лопнуло, разорвав стальную цепь. Широкий, массивный трак валялся на склоне, словно выбитый зуб великана. Это был плод моего же просчета, прямое следствие моих же решений. Сталь для траков ковали по «упрощенной» технологии, в спешке, чтобы быстрее рвануть на юг. Я сам одобрил эту спешку, и вот расплата – уродливый обрывок стали на белоснежном склоне.

Орлов подошел и присвистнул, оценив масштаб разрушений.

– Крепко его… Что ж теперь, ваше благородие? Назад в Игнатовское пешим ходом потопаем?

В его голосе не было легкое разочарование.

– Нет, Василий, пешком мы не пойдем, – тихо буркнулл я. – Сначала починимся. А потом возьмем эту чертову горку.

Соединить два конца тяжеленной гусеничной цепи, выбить остатки сломанного пальца и вставить новый… и все это на лютом морозе, имея в распоряжении лишь кувалду, зубило да пару ломов – задача казалась невыполнимой. Наши усилия быстро превратились в пытку. Промерзший до самого сердца металл не поддавался. Спустя час такой борьбы мы выбились из сил.

– Проклятый, – выдохнул Орлов, опуская кувалду. – Сидит, как поп на приходе. Не сдвинуть.

Обессиленно опустившись на снег, я тяжело дышал. Мышцы гудели, было очевидно, что мы зашли в тупик.

– Знаешь, Василь, как старые кузнецы кольцо с пальца снимают, когда оно намертво впилось? – спросил я, и в этот самый миг шестеренки в голове наконец сцепились как надо. – Его греют. Металл от жара становится податливее. Нам нужно раскалить докрасна проушину, в которой засел этот проклятый палец. Пусть она расширится, а сам шкворень мы будем резко охлаждать снегом. От перепада температур его должно выбить.

– Мысль благая! – тут же откликнулся Орлов, его практическая смекалка заработала мгновенно. – А давай мы вокруг него из камней малую печурку сложим, вроде горна, чтобы жар зря не расходился, а бил точно в цель!

Вот что значит постоянное нахождение возле технических новшеств, нет-нет, да начинаешь сам соображать не хуже некоторых мастеров.

Под моим руководством мы развели рядом с поврежденным узлом небольшой костер, закинули угли, а вокруг него Орлов соорудил из плоских камней настоящий миниатюрный горн. Минут через двадцать, когда проушина раскалилась до вишневого свечения, я скомандовал:

– Бей!

Орлов, ухватив кувалду, ударил. Раз. Второй. И на третий удар, с противным скрежетом, остатки пальца вылетели наружу и с шипением утонули в сугробе.

– Вышел, ирод! – выдохнул Орлов, не веря своим глазам.

Дальнейшее было уже делом техники. Пока металл не остыл, мы сноровисто завели концы гусеницы, вставили новый трак и загнали в него запасной палец. Машина снова была на ходу.

Однако починка машины не решала проблемы самого подъема. Пытаться штурмовать его снова в лоб было бы глупо. Наверное.

– Василий, тащи наш игнатовский канат, – скомандовал я. – Тот, что Андрей для морских дел плел. Обычная пенька тут лопнет, как гнилая нитка. Не зря у нас всякого скарба нагружено, как чувствовал Нартов, что пригодится.

Орлов молча полез в инструментальный ящик и извлек оттуда туго смотанную бухту. С виду – обычный, толстый и просмоленный канат. Но на солнце в его прядях тускло поблескивали сотни тончайших металлических жил. Одно из тех дьявольских ухищрений, превращавших привычную вещь в нечто несокрушимое.

Используя паровую машину как лебедку, мы забросили конец композитного каната на вершину холма. Там Орлов, взобравшись наверх, надежно закрепил его за ствол вековой сосны. Медленно, с натужным скрипом лебедки и ревом двигателя, «Леший» пополз вверх, буквально втаскивая сам себя на проклятый склон.

Полчаса спустя мы стояли на вершине. Уставшие, перемазанные сажей, зато – победители. Мой взгляд скользил по дороге внизу, по следу, прочерченному на ледяном склоне.

– Вот так, Василий, – сказал я, вытирая со лба пот. – Мы его взяли. Но повторять такой фокус на каждом холме – разоримся на угле. Нужно менять что-то в самой машине. Кардинально.

Мы стояли на вершине проклятого холма, и под нами расстилался белый, безмолвный мир. Победа. Однако она горчила. Пока Орлов, отдуваясь, сматывал наш спасительный игнатовский канат, я отстранился и опустился на ствол поваленного дерева неподалеку. Адреналин отступил. Уродливый шрам, который мы пропахали на склоне, был напоминанием об отсрочке. Мы не решили проблему – мы ее обошли, истратив на этот трюк полдня и гору драгоценного угля. Так не воюют.

Из-за пазухи я извлек пухлый кожаный журнал – мой походный мозг, портативное хранилище идей, расчетов и наблюдений. Обмакнув в походную чернильницу кончик пера, я склонился над чистой страницей (и чего я грифель не взял, не понятно). Эта авария – жестокий, но безупречно честный эксперимент, поставленный самой реальностью, его результаты требовали немедленной фиксации. Перо заскрипело по бумаге, выводя сухие, деловитые строки: «Ходовые испытания. День третий. Авария при штурме обледенелого подъема. Выводы».

Первый гвоздь в гроб этого прототипа – металл. Хлипкий, как осенний ледок.

«Сталь для траков, выкованная по „упрощенной технологии“, показала полную непригодность к работе при низких температурах. Потеря вязкости, хрупкое разрушение под пиковой нагрузкой».

Диагноз был очевиден, но просто констатировать факт – удел приказчика, а не инженера. Моя задача – найти решение.

«Задача для КБ Нартова: немедленно запустить проект „Ледокол“. Цель – разработка новой марки стали с повышенной вязкостью при отрицательных температурах. Провести серию опытных плавок с добавлением марганца и, если найдем, никеля. Каждый образец – на мороз, в ледник, а потом под паровой молот. Нам нужна сталь, которая будет тянуться, а не лопаться. И эта сталь пойдет не только на траки. Она пойдет на броню для кораблей, на стволы для осадных мортир… На все, что должно выдерживать удар в лютый мороз».

Однако вторая причина была куда глубже и неприятнее. Она крылась в самой концепции – в моем собственном инженерном просчете.