Текст книги "Русь. Строительство империи 4 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Кто о чем, а вшивый о бане, – хмыкаю я. – Контролируй стены, венгр. Потом поделим.

Он кивает и что-то напевая себе под нос, уходит к своим. Я смотрю на площадь —полоцкий народ высыпал, рожи растерянные, кто-то шепчется, кто-то в пыль кланяется.

Ну что же, раз уж собрались, то грех не воспользоваться моментом.

Созываю их на вече, прямо тут, у терема и встаю на крыльцо.

– Слушайте, люди Полоцка! – ору я, устанавливая тишину. – Рогволод ваш мертв, я его зарубил. Теперь я тут князь. Кто против – выходи, зарублю и тебя. Кто за – присягу давайте, и живите спокойно.

Толпа тихо шумит, им боязно. Какой-то бородатый мужик в драной шапке кричит:

– А ты кто такой, чтоб нами править?

– Я Антон, князь Березовки, Переяславца и Смоленска, – рычу я. – Хотите жить – принимайте меня как князя. Не хотите – вон ворота, никого не держу.

Мужик молчит, толпа шепчется. Потом местный авторитетный деятель, седой и с палкой, выходит вперед. Он кланяется.

– Присягаем, княже, – говорит он. – Лишь бы мир был.

– Будет мир, – уважительно киваю я. – Слово князя.

Народ расходится, а я стою, смотрю на них. То тут, то там я слышу обрывки разговоров и в который раз удивляюсь вывертам человеческой психики. Слух пошел, что я колдун, через стены перепрыгнул. Веслава смеется услышав это.

– Колдун, – шепчет она. – А я-то все думала как так получилось, что я тебе служу.

– Цыц, – бурчу я, но сам ухмыляюсь.

Полоцк мой, Веслава жива.

Теперь черед Новгорода.

Глава 22

Полоцк еще гудит после смерти Рогволода, а я уже на площади. Голова трещит с утра – недоспал. Вокруг народ шепчется: кто кланяется, кто косится, будто я им в котел с похлебкой плюнул. Вчера на вече меня князем утвердили. Хотя какое там «утвердили» – выбора у них не было, либо я, либо пустота. А сегодня ополчение сколачивать надо. Сфендослав в Новгороде засел и чем дольше я тяну, тем глубже он там корни пустит. Я решил местных потрясти по примеру Смоленска – мне нужно как можно больше арбалетчиков. Время поджимает.

Я стою на крыльце терема, ветер холодный в лицо бьет. Внизу толпа созванная на очередное вече. Я кричу им громко, чтобы до каждого дошло:

– Слушайте, полочане! Кто хочет Новгород со мной брать – шаг вперед! Сфендослав там засел, но мы его выкурим! Оружие дам, еды дам, добычей не обижу!

Толпа зашепталась, мужики переглядываются. Какой-то дед, тощий, с палкой, бурчит, голос скрипит, как телега старая:

– А чего нам в Новгород лезть? Нашего князя зарубил, теперь туда потянуло?

– Чтоб Сфендослав сюда не приперся, старый! – огрызаюсь я. – Он Русь под себя гнет, а я вас защищать буду. И нет у вас другого князя, кроме меня. Кто со мной – выходи, нечего сопли жевать!

Сначала никто не двинулся с места. Но веславские воины-лазутчики, переодетые под местных, выскочили вперед что-то приговаривая про богатую добычу с такого богатого города как Новгород. И тут сработал инстинкт.

Люди полезли вперед – сперва десяток, потом еще, и вот уже под пять сотен набралось. Много. Даже не ожидал столько. Не думал, что больше двух сотен вместе с наемниками получится. Молодняк в основном, глаза горят, руки чешутся до драки. Есть и постарше, с топорами, видать в деле бывали. Киваю Веславе:

– Считай их, чтоб не разбежались, как зайцы.

Она ухмыльнулась, пошла в толпу, на дощечке зарубки ставит. А я думаю: пять сотен рыл – это ж не войско еще, а сброд какой-то. Арбалеты им в руки сунуть надо, да так, чтоб не в ногу себе стреляли.

К полудню Добрыня с Ратибором подтянулись – оба хмурые. Добрыня щит на плечо закинул, топор точит. Объясняю им:

– Этих олухов учить будем. Арбалеты раздам, пусть стреляют, пока пальцы не сотрут. Добрыня, строй их, Ратибор – цель ставь, Веслава поможет.

– Мужики сырые, Антон, – Добрыня бороду теребит. – Половина самострел от вил не отличит.

– Отличит, когда я им болт в зад попадет, – смеюсь я. – Неделя у нас, потом на Новгород идем.

– Ну коли такими методами, таки – да, научим, – хмыкнул богатырь.

Он кивнул, пошел к ополченцам. Ратибор улыбается немудреной шутке.

Такшонь появляется скалясь:

– Чего, княже, крестьянское войско лепишь? Мои ребята такое в два счета порубят!

– Это мы еще посмотрим, – фыркаю я.

Он в ответ смеется, критически поглядывая на «воинов». Я смотрю на площадь – ополченцы в кучу сбились, Веслава орет на какого-то парня. Не хочется признавать, но венгр прав в том, что сейчас это не воины. Нужно вылепить из них арбалетчиков.

Надо торопиться, время – оно не резиновое.

К вечеру обоз от Степана приполз – болты, самострелы, кувшины для катапульт. Лошади в мыле, возницы матерятся, а я стою, считаю. Десяток самострелов, сотни болтов, кувшины в телегах громыхают. Мало, чтоб его, мало! Степану надо передать, что кузнецов пошустрее гонять. Обстоятельства ведь изменились. Армия теперь больше трех тысяч человек. К счастью, большая часть – моя, а не венгра. Теперь как-то полегче стало. Гонец ускакал, а я к ополченцам шагаю.

Тренировки начались – шум, гам, болты в небо летят, половина в землю втыкается. Один придурок себе чуть ногу не прострелил, Веслава его за ухо таскает, голосит:

– Ты куда целишься, баран? В цель бей, а не в облака!

Подхожу, беру арбалет, показываю. Тетива тугая, щелчок – болт в доску влетает, щепки в стороны. Мужики рты разинули, а я хмуро поясняю:

– Вот так! Учитесь, или Сфендослав вас на куски порубит, как свиней! Пока у вас есть самострелы с болтами и дружеское плечо собрата – вы можете быть силой. А если не научитесь ратному делу, то лучше бы не вызывались в войско.

Они кивают и лезут к самострелам. Добрыня их строит, Ратибор мишени поправляет. К ночи треть уже в доски попадает.

Я сижу у костра, точу топор и думаю: неделя – и идти надо. Сфендослав времени не даст, а Новгород – это не Полоцк, там стены каменные, не деревянные. Ополчение это в кулак сбить надо, чтоб не обделались, когда до дела дойдет.

Я распоряжаюсь кузнецов местных подтянуть, чтобы болты ковали.

Через неделю на заре мы выступили из Полоцка. Серое небо над головой висит, ветер в лицо плюет мелкой моросью.

Я стою впереди и смотрю, как мое войско топает – ноги в грязи тонут, обувь чавкает, а за спиной гул. Пять сотен вчерашних ополченцев за неделю не стали боевой единицей, но получилось сделать две важные вещи – научить дисциплине и совершать слитный залп.

Первая ночь прошла тихо. Костры трещали, а я у огня сидел, топор точил. А на вторую ночь началось – новгородские твари, подосланные Сфендославом, налетели. Они выскочили из темноты, двоих часовых у костра зарезали – те даже дернуться не успели, дремали, чтоб их.

Я вскочил, горло дерет от крика:

– К оружию! Рубите их!

Дружина зашевелилась, ополченцы в суматохе самострелы хватают, кто-то болт в небо пустил, кто-то себе чуть ногу не прострелил. А эти гады уже ускакали – только кровь на траве да следы копыт в грязи остались. Такшонь подлетает, рожа злая, глаза горят:

– Дай мне указ, я конников пущу вслед! Я их порубаю, как свиней на бойне!

– Да куда коней-то? В лес? В засаду полезешь, и конец твоим конникам. Усиль ночные дозоры, Такшонь.

Он плюется, бормочет что-то по-своему, но уходит. Весава с лазутчиками по следам пошла, вернулась к утру, усталая.

– Пусто, княже.

Хитер Сфендослав. Это не бой даже. Кусают мелко, крови попить хотят, а до кости не достают. И так две недели.

Каждую ночь одно и то же. То обоз подожгут – телега с горючкой вспыхнет. То коня уведут. То стрелу в шатер пустят – мне раз чуть плечо не пробило, просвистела над ухом, в бревно вонзилась, дрожит еще. Хорошо, мимо. Потери мелкие – по два-три человека за раз, но нервы рвут.

Психологическая обработка. Да, удалось устроить засады, переловить достаточное количество врагов, но свою работу они все равно сделали. В людях поселился страх. А это очень плохо.

Ополченцы вздрагивают от каждого шороха, ночью жмутся к кострам, шепчутся: «Не дойти нам до Новгорода». Дружина ворчит. Такшонь каждый день орет, что пора мстить, кулаком по щиту бьет, глаза бешеные:

– Княже, сколько терпеть будем? Дай мне их порубать!

Я в какой-то момент вспылил и предложил его людям взять на одну ночь охрану всего войска. Пусть проявит себя, а то только в грудь бьет. Разрешил делать все что угодно. По сути, он получил почти безграничную власть. На одну ночь. И все равно не помогло. Нескольких людей во сне перерезали, пока в одном месте подожгли сено для коней в другом – резали людей. Тех, кто умудрился уснуть.

Но после этого провала, Такшонь подутихомирился. А я теперь каждую ночовку лагерь укрепляю – частоколы вокруг, колья острые, часовых удвоил, самострелы наготове держим. Весава с лазутчиками по лесам шарит, но эти гады бьют и в темноту ныряют. Раз поймали одного – худой, с жидкой бороденкой, нож в руке, глаза мутные. Ратибор его допрашивал, кулаком в рожу тыкал, а тот лыбится:

– Сфендослав вас всех в землю загонит, князь херов. Жди его, скоро придет.

Веслава молча подошла, взяла топор у Раибора, подняла. Раз! И головешка пленника в траву покатилась, кровь фонтаном, хруст костей в ушах звенит. Плюнула на труп и ушла.

Во дикая бестия.

Но легче не стало – ночью опять налетели, телегу с болтами подпалили. Огонь трещит, дым глаза режет,

Одно я знаю точно: Сфендослав, знает, как нас достать. «Носитель» же. Не войско шлет, а крыс мелких, чтоб нервы вымотать, кровь по капле пить. Умный, ничего не скажешь.

К концу второй недели мы подходим к Новгороду. Войско измотанное, но злое, зубы скалят. Лес редеет, впереди виднеются высокие стены. Башни торчат. Ополченцы шепчутся, толкуют, что не взять такую крепость.

Ну мы это еще посмотрим!

Мы разбиваем лагерь в двух верстах от города. Лепим частокол, колья в землю вбиваем, катапульты ставим, дерево трещит, мужики пыхтят. Самострелы раздаем, болты в кучи складываем. Степан, молодец, еще обоз пригнал – болты, кувшины с горючкой, самострелы. Он даже скооперировался с Ярополком и перенес производство в Киев, чтобы быстрее получалось. Умница!

Две недели новгородец нас грыз мелкими укусами, кровь по капле тянул, но теперь я тут, и зубы у меня покрепче будут.

Ночь уже близко, а эти комары наверняка опять вылезут. Но теперь я готов – пусть сунутся. Окапываемся мы знатно. Даже вышки начали строить.

А Новгород я возьму. Сфендослав дождался меня. Скоро узнает, кто тут князь.

На закате ветер стих, небо потемнело. Ополченцы у костров шепчутся. Дружина молчит, щиты чистят, топоры точат – звенит железо, будто песня перед боем.

К удивлению, ночью нас никто не потревожил. Видать, поняли, что теперь будет не так легко. Это в походе, на марше, тяжело на новых местах хорошо подготовиться к обороне. А когда обстоятельно начинаешь окапываться, готовясь к штурму, тут уже не получится с наскока заскочить.

Утро под Новгородом – холодное. Туман стелется по земле. Стены города каменные, крепкие, не то что деревянный Полоцк, который топором да огнем в два счета взять можно.

Я стою у частокола и смотрю на них, пальцы по лезвию топора скользят, холодное железо нервы успокаивает.

Я решил штурм попробовать – не всерьез, так, для пробы, понять, что у него там за зубы. Катапульты подтянули, скрипят, дерево трещит, мужики пыхтят, кувшины с горючкой зарядили – воняет смолой и маслом. Ополченцы с самострелами в строй встали, глаза бегают, нужно их «обстрелять».

Дал приказ – бей!

Снаряды полетели, глухо ухнули, огонь рванул по деревянным навесам на стенах, задымилось все, черный столб в небо полез. Думал, сейчас у них начнется суматоха, побегут, как зайцы, но – нет.

Сфендослав – хитрость удумал. На стены мирных жителей выгнал – бабы в платках, дети сопливые, старики с палками, орут, руками машут, голоса тонкие, визгливые. Мои ополченцы замерли, болты опустили, один, бородатый, бурчит, голос дрожит:

– Княже, это ж не воины, как их бить-то?

– Твою мать! – вырвалось у меня.

Этот гад живым щитом их прикрылся.

Я остановил катапульты, рукой махнул – хватит, а Сфендослав, видать, на это и рассчитывал. Отступили, дым еще в горле першит, глаза режет, а я думаю – лбом эту крепость не взять. Надо иначе, хитрее.

К полудню вылазка пошла – новгородцы с ворот рванули, конники, человек сто, копья блестят, кони храпят. Не знаю на что они рассчитывали.

Такшонь своих венгров кинул навстречу, красный плащ трепыхается, орет, как бешеный. Зарубили половину, кровь на траве, кони ржут, падают, но остальные ускакали, растворились в лесу. А потом дым вдали встал – черный, густой.

Позже узнал – Сфендослав деревни окрестные поджег, все, что мог, спалил. А чтобы мы не отвлеклись на эти деревеньки – отвлек этой атакой. Обозы мои теперь пустеть начнут.

Он нас голодом взять хочет.

Решил держать полноценную осаду. Приказал дальше укреплять лагерь, рвы копать, колья острые вбивать, пути к городу перекрыть. Ополченцы ворчат, лопаты в руках таскают – еще с Березовки остались, пот по лбам течет, один бормочет про то, что копать – не мужское дело.

Ну ничего, моим людям придут новые откровения. Я тут устрою революцию в военном деле.

Подошла Весава.

– Антон, он не дурак. Надо внутри его подломить, иначе сгнием тут.

– Как? – щурюсь я. – Через стены не перелезешь, снизу не подкопаешь, а снаружи он нас грызет.

– Не знаю.

Я с интересом посмотрел на девушку. А ведь правда. Вот же идея, на поверхности.

– Бояре, – шепчу я. – В Новгороде их полно, жирные, жадные. И наверняка не все Сфендослава любят.

Бояре – крысы сытые, за шкуру свою трясутся, за кошель с серебром. Если их прижать или переманить, могут город сдать. Веслава заинтересованно слушает.

– Бери Алешу и лазутчиков всех. Идите. Обещай им прощение, защиту, земли, что угодно. Только тихо, чтоб Сфендослав не пронюхал.

Она кивает и уходит. Алеша за ней – здоровяк молчаливый, топор на поясе.

Снаряды от Степки коплю – еще обоз притащился, кувшины с горючкой, болты в связках, самострелы, пара щитов лишних. Считаю, пальцы по дереву бегают, ворчу – мало, всегда мало, но пока хватит.

Надо город изнутри грызть, как червь яблоко. Сфендослав хитрый, жесткий. Вылазки шлет, деревни жжет, людей на стены гонит – не гнушается ничем. Но я тоже не пальцем деланный.

Осада Новгорода тянется. Дни сливаются в одну серую кашу. Мои ребята копают рвы, таскают болты, жрут похлебку пожиже – крупа кончается. Приходится заниматься проблемами логистики. Конницу Такшоня отправляю на несколько дневных переходов, чтобы организовывать охрану обозов. Снаряды от Степана прибывают, хоть и с опозданием – кувшины с горючкой, самострелы, связки болтов, все коплю, как скупой купец золото в сундук.

Весава с Алешей ушли к боярам. Я жду вестей. Пока тихо.

К ночи лагерь затих – костры трещат, угли шипят, часовые топчутся, ополченцы храпят, как кабаны после браги. Уже который день удается малыми силами пресечь попытки проникновения в лагерь. Войско теперь отсыпается нормально. Моральный дух улучшается. Да и с обозами вопросы решаются. Всадники эффективно решают проблемы. Мобильность решила недостатки мгновенного ответа на укусы противника.

Я сижу в шатре, жду Весаву, топор рядом положил, углями греюсь – руки к огню тянутся, тепло в пальцы впивается. Тени от факела по стенам пляшут.

На грани восприятия слышу шорох. Вот и Веслава.

Дверной полог чуть дрогнул, качнулась ткань. Передо мной стоял высокий варяг. Тот о котором Драган рассказывал. Что, неужели решился?

А я уже заждался. Все хотел с поличным взять. Жаль только, что охрану перебил – иначе он не смог бы зайти в шатер. А варяг хорош, плечи широченные, нож в руке блестит. Шаги мягкие, крадется, как кошка к добыче. Я сижу боков ко входу, не шевелюсь, мышцы напрягаю, дыхание считаю. Он ближе – шаг, два, нож сбоку пошел, свет факела на лезвии играет.

Я рванул, как пружина.

Не топор схватил – времени нет, а просто наклоняю корпус в сторону и тяну врага за руку, которую он опускает на меня. Я стараюсь извернуться так, чтобы он попал в костер. Очень неудобно сидя вскакивать и подсечкой бросать врага. Но у меня получилось. Варяг оказывается в углях своей физиономией. Угли шипят, он орет, руками машет, нож бросает. Вонь паленой бороды, дым в горле дерет, крик его шатер глушит, как колокол треснувший. Я хватаю топор в руку, пока он слепой мечется и воет.

Бью. Лезвие в грудь входит, хруст костей, кровь хлещет, шипит на углях, пар горячий в лицо бьет. Варяг хрипит, его ноги подгибаются и он валится.

Я стою над ним, голова кружится от вони крови и адреналина, руки чуть подрагивают.

Смотрю на него – рожа обожженная, кожа пузырится, глаза мутные, но жив еще, дышит, хрипит, как собака подыхающая. Добиваю уже из жалости. Ратибор в шатер влетает, глаза бешеные, смотрит на труп, потом на меня, щурится:

– Это он? Тот варяг?

– Он, – бурчу я, топор вытирая о тряпку, кровь липкая, на пальцах остается. – Не удивлюсь, если Сфендослав его подослал, чтобы мне горло перерезать.

Ратибор кивает, сплевывает в угол.

– Собака шелудивая, – бормочет он.

Я криво ухмыляюсь. Сфендослав играет все грязнее, все подлее. Сначала жители на стенах, живым щитом, теперь нож в ночи, прямо в шатер ко мне. Что дальше? Отраву в похлебку подсыплет? Или Такшоня подкупит, чтоб венгры мне спину разрубили?

Глава 23

Утро под Новгородом выдалось сырым и холодным. Туман стелился по земле, цеплялся за частокол, будто паутина, а я стоял у шатра, щурясь на серую мглу. Руки сами тянулись к топору – точить его, что ли, от безделья? В лагере было шумно: ополченцы копошились у костров, варяги Такшоня чистили оружие, а где-то вдали фыркали лошади, перебирая копытами мокрую траву. Две недели осады вымотали всех, но я знал: Сфендослав не сдастся, пока его башка на плечах. Этот гад хитер, как лис, и зубаст, как волк. Ночью его выродки опять не сунулись – видать, почуяли, что мы теперь не просто добыча, а зверь с когтями. Частоколы, рвы, самострелы наготове – я превратил лагерь в крепость. Но все равно нервы звенели.

Из тумана вынырнули двое. Я напрягся, пальцы сжали рукоять топора, но тут же разглядел: Веслава, вся в дорожной грязи, шагала впереди, а за ней плелся какой-то тощий пацаненок с посохом в руке. Она подошла, глянула на меня своими глазищами и кивнула, дело есть. Пацан остановился поодаль, пялился в землю, будто там золото зарыто. Я выдохнул, отпустил топор и шагнул к ней.

– Ну что, Веслава? – буркнул я, голос еще хриплый со сна. – Бояре ноют, что Сфендослав им пятки щекотать будет?

Она ухмыльнулась.

– Не ноют, княже. Торгуются. Говорят, скинут Сфендослава с трона и тебе Новгород на блюде поднесут. Но хотят пять лет без дани и оброков. Чисто жить, как князья, пока ты там Русь под себя гнешь.

Я присвистнул, скрестил руки на груди. Пять лет без податей? Это ж не просто наглость, это мордой в грязь меня ткнуть решили. Новгород – жирный кусок, богатый, с купцами да мехами, а они хотят на халяву под моим крылом греться? Нет, братцы, так не пойдет. Я прищурился, глядя на Веславу, а в голове уже крутились мысли, как их прижать.

– Пять лет без дани и оброков? – переспросил я, растягивая слова, будто пробуя их на вкус. – Это они что, с головой посорились? Я им город от Сфендослава отобью, а они мне кукиш вместо серебра? Не-е, так дело не пойдет. Пусть подумают еще разок.

Она пожала плечами, будто ей все равно, но я видел, как уголок губ дрогнул.

– Они говорят, без этого не рискнут. Сфендослав их в узде держит, а ты пока только обещаешь.

– Обещаю? – я фыркнул. – Я не обещаю, я делаю. Полоцк взял, Переяславец взял, Киев под носом у Ярополка держу. А они мне тут торг устраивают, как на базаре? Ладно, вот мое слово: даю им пять лет, но подати и десятинный сбор не убираю, а режу вдвое. И то, смотри, какая щедрость – я ж не купец, чтоб милостыню раздавать.

Веслава кивнула, задумалась на миг, а потом повернулась к пацану, что топтался сзади.

– Слышал, малец? Скачи обратно, передай боярам: князь Антон дает пять лет с податями и десятиной пополам. Пусть решают быстро, а то князь ждать не любит.

Мальчишка дернулся, будто его пчела ужалила, кивнул и рванул в туман, только посох в руках мелькнул. Я проводил его взглядом, пока он не растворился в серости, и повернулся к Веславе. Она стояла, скрестив руки и смотрела на меня с каким-то странным прищуром – то ли одобряет, то ли выжидает, что дальше скажу. А я молчал, прикидывая в уме: если бояре клюнут, Новгород мой, а если нет – придется стены ломать. Но ломать их с Сфендославом внутри – это как медведя в берлоге голыми руками брать. Хитрость нужна, а не только топор.

– Думаешь, согласятся? – спросил я, наконец, глядя ей в глаза.

– Может, и да, – отозвалась она. – Они Сфендослава до дрожи боятся, а ты им хоть какой-то шанс даешь. Но торг этот – проверка. Хотят понять, гнешься ты или нет.

– Гнусь? – я усмехнулся, хлопнул себя по груди. – Это я-то? Да я скорее дуб сломаю, чем перед ними на колени встану. Пусть знают: князь Антон не кланяется, он берет. А они пусть решают, на чьей стороне им теплее будет.

Она хмыкнула, чуть улыбнулась, видать ей мой настрой по душе. Весава – она такая, любит, когда железо в голосе звенит. А смотрел, как редеет туман и чувствовал, как внутри что-то шевелится – предчувствие, что ли? Бояре, Сфендослав, Новгород – все это как котел кипящий, и мне туда руку сунуть надо, чтоб свой кусок вытащить. Но пока я ждал, как пацан до города доскачет, пока бояре там бороды свои чешут, решая, продать мне Сфендослава или самим с ним гореть. Время тянулось медленно.

Лагерь вокруг оживал. Ополченцы таскали дрова, кто-то точил болты, где-то Добрыня орал на какого-то растяпу, который болт не туда зарядил. Такшонь прошел мимо, глянул на меня, скалясь, как волк, но ничего не сказал – видать, по моей физиономии видно, что я не в настроении. А я все стоял, смотрел в сторону Новгорода, где стены едва проступали сквозь мглу. Сфендославу долго на троне не сидеть. Я должен это ему обеспечить.

Туман к полудню разошелся и Новгород проступил вдали – каменные стены и угрюмые башни.

Весава наконец отлепилась от частокола, шагнула ко мне.

– Есть у меня новости из города, не для чужих ушей.

Я кивнул, сунул топор за пояс и махнул ей в сторону шатра.

– Пошли, расскажешь. А то тут Такшонь пялится, будто я ему добычу должен с рук скормить.

Мы зашли внутрь, полог за нами упал, отрезав шум лагеря. В шатре было тепло – угли в очаге тлели, бросая красные отблески на стены. Я плюхнулся на скамью, Весава осталась стоять, скрестив руки. Она молчала с минуту, будто слова подбирала, а потом заговорила, без лишней воды.

– В Новгороде неспокойно, Антон. Сфендослава хотят скинуть, и не просто хотят – зубы об него точат. Бояре, купцы, даже часть дружины шепчутся, что он им горло пережал. Но вот беда: каждый раз, как заговор зреет, он его в корне рубит. Зачинщиков находят мертвыми – то в реке всплывут, то в тереме с ножом в спине. И никто понять не может, как он их вычисляет. Будто духи ему шепчут.

Я хмыкнул, почесал бороду. Духи? Нет, не духи. Это Вежа, система, которая и у меня в голове сидит. Сфендослав – носитель, как я, и, видать, не жалеет очков влияния, чтобы шпионов да предателей выкупать у нее. Умный гад, ничего не скажешь. Я глянул на Веславу, прищурился.

– Духи. Ну-ну, – протянул я, усмехнувшись. – А я-то знаю, откуда у него такие уши. Он не колдун, Веслава, он просто знает, где вести брать. И платит за это щедро, видать.

Она нахмурилась, шагнула ближе, голос ее стал резче.

– Ты про что, Антон? Думаешь, он может все занть? Как волхвы?

– Не думаю, знаю. Он знает, где нож точат, кто шепчется. Потому и жив до сих пор, что заговорщиков раньше времени вырезает. Умен, собака, и хитер.

Веслава замолчала, уставилась на меня. А я смотрел в угли. Сфендослав с Вежей – это не просто князь с дружиной, это зверь с двумя головами. Одну рубишь – вторая кусает. И если он так шустро заговоры давит, то бояре ему не просто не доверяют – они его до смерти боятся. А страх – штука скользкая: толкает и к бунту, и к покорности. Я глянул на Веславу, кивнул ей.

– Дальше. Что бояре думают? Почему мне Новгород сдают, если он их так прижал?

Она выдохнула, присела на край скамьи, пальцы ее забегали по колену – нервничала, хотя и не показывала.

– Они сдают, потому что надежды нет, – начала она тихо. – Сфендослав их душит: подати поднял, купцов обирает, дружину свою над ними поставил, как псов. Говорят, он недавно двоих бояр на пиру зарубил – прямо за столом, за то, что косо глянули. А потом их семьи в поруб кинул, чтоб другим неповадно было. Народ шепчется, но молчит – боится. А бояре… они верят, что ты их вытащишь. Но не верят, что заговор удастся. Слишком часто он их ловил.

Я кивнул, потер виски. Картина ясная: Сфендослав правит страхом, а страх – это цепи крепкие, но ржавеют они быстро, если хозяин зазевался. Бояре хотят бунта, но дрожат, что он их опять переиграет. И переиграет ведь – с Вежей-то в башке он как сокол над полем, видит все сверху. Я хмыкнул, представив, как он сидит в своем тереме, а система ему имена предателей на блюде подносит. Удобно, ничего не скажешь. Только вот я тоже не с пустыми руками – у меня своя Вежа, очки влияния, свои люди. И топор, который буйную головушку любому снесет, если до шеи добраться.

– Значит, не верят в успех, – протянул я, глядя на Веславу. – А мне его под нос суют. Чего ждут? Что я за них Сфендослава голыми руками удавлю?

– Ждут чуда, Антон, – она пожала плечами, голос стал суше. – Ты для них – чужак, но с силой. Полоцк взял, Переяславец держишь, Киев, Смоленск. Они думают, что ты сможешь то, чего они не могут. Но без толчка не рискнут. Слишком много голов на кольях видели.

Я усмехнулся, откинулся на скамье. Ну, чудо я им устрою, только не такое, как они думают. Сфендослав с Вежей силен, но и я не вчера из Берёзовки вылез. Он заговоры давит? Пусть попробует мой топор подавить, когда я до него доберусь. Я глянул на Веславу, кивнул.

– Ладно, понял. Они его боятся, он их режет, а я должен за всех отдуваться. Ну, ничего, я не гордый, повоюю. Только вот бояре эти – как змеи: шипят, а кусать не решаются. Надо их подтолкнуть, Веслава. И не просто подтолкнуть – в спину пнуть так, чтоб полетели.

Она кивнула, глаза ее блеснули. Сфендослав, гад, играет грязно, но я тоже не святой. Если он Вежу как сеть паучью раскинул, то я эту сеть порву. Осталось только придумать, как до него добраться, пока он меня не опередил.

В шатре было тихо. Угли в очаге догорали, бросая слабые отблески на стены шатра,

Я потер виски. Сдаваться я не привык, а Сфендослав, хоть и носитель системы, не бог, чтоб мне шею гнуть. Веслава молчала, ждала, пока я заговорю. Я выдохнул, хлопнув ладонью по скамье.

– Ладно, Веслава, слушай. Надо достать его. Пора кончать этого пса, пока он нас не перегрыз.

Она прищурилась.

– Достать Сфендослава? – спросила она. – Это как же? Через стены не перелезешь, мне чудом удалось. А в терем не вломишься – он там как в крепости сидит, с дружиной своей.

– Не вломимся, – я ухмыльнулся. – Мы его выжжем. Есть у нас кувшины с горючкой – те, что для катапульт. Несколько штук в город протащишь, тихо, с лазутчиками своими. Подберешься к нему поближе – в терем, на площадь, куда угодно, где он нос свой высовывает. Подожжешь, и пусть горит, как солома сухая. А потом отряд арбалетчиков – десяток, не больше – добьет всех, кто рядом окажется. Чтобы ни один гад не ушел. А чтобы все получилось, мы будем ежедневно устраивать ночные атаки на город, будет полыхать знатно. Как вытащит на стены горожан – прекратим. Пусть сами люди тоже думают о том, как на вилы взять негодяя. А ты попробуй с противоположной стороны города пробраться.

Веслава замолчала, уставилась на меня, будто я ей не план предложил, а медведя голыми руками завалить велел. Кувшины с горючей смесью – штука подлая, огонь от них рвется, как зверь из клетки, а самострелы потом довершат дело. Я знал, что Сфендослав хитер, но против огня и болтов в спину не каждый выкрутится, даже с Вежей. Девушка медленно кивнула, будто пробуя идею на вкус.

– Жестко, княже, – тихо произнесла она. – Выгорит – его конец. Только как я кувшины пронесу? Его люди каждый угол стерегут, а он сам чует, где беда близко.

– Чует, потому что ему шепчут на ухо, – я фыркнул. – Лазутчики твои – ребята шустрые, найдут щель. Ты ж сама их учила, Веслава, придумаешь. Главное – тихо, чтоб он не всполошился раньше времени.

Она хмыкнула, уголок губ дернулся – то ли улыбнулась, то ли сомнение прогнала. Я видел, что ей нравится замысел, хотя и риск в нем был. Но Веслава не из тех, кто от шороха в кустах шарахается – она из тех, кто туда с топором полезет. Я кивнул ей, решайся. А она вдруг голову склонила, задумалась.

– Допустим, сделаю, – начала она. – Огонь его возьмет, арбалеты добьют. А что народ скажет? Сфендослава ненавидят, но он их князь. Убить его так, подло, в огне да под стрелами – не взбунтуются ли? Новгородцы гордые, Антон, не любят, когда их вождя в грязи топчут.

Я прищурился. Народ, значит, беспокоит ее? Да плевать мне на их гордость, если честно. Но Веслава права – Новгородцы упрямые, как быки, и за своего, даже за такого гада, как Сфендослав, могут зубами вцепиться. Только вот я не собирался им песни петь про честь и поединки. Это война, а на войне топор не спрашивает, кто прав.

– А что народ говорил, когда Сфендослав их баб да детей на стены живым щитом гнал? Когда он деревни окрестные жег, чтобы нас голодом взять? Это не подлость, Веслава, это его игра. Он первый грязь развел, а я ее огнем выжгу. Пусть знают: кто мечом живет, тот от меча и сгинет. Или от болта в спину, мне без разницы.

Она замолчала, посмотрела на меня долгим взглядом, будто взвешивала каждое слово. А я знал, что прав. Сфендослав не князь, а зверь, что Русь грызет, и если его не прикончить, он до меня доберется. Веслава наконец кивнула.

– Хорошо, Антон. Сделаю. Кувшины протащу, огонь пущу, арбалетчиков поставлю. Только ты потом с народом сам разбирайся, если что.

– Разберусь, – я усмехнулся. – Не впервой. Главное – Сфендослава в могилу свести, а там хоть трава не расти. Иди, готовь своих, Весава. Время не ждет.

Она встала, кивнула еще раз и шагнула к выходу. Полог шатра качнулся, впустив холодный ветер. План был рисковый, но я чувствовал, что он сработает. Сфендослав думает, что он всех переиграл, но я ему покажу, что огонь горячее стали, а болт быстрее шепота системы.

Угли в очаге тлели, бросая слабый свет на стены. Лагерь снаружи гудел. Я потер руки, ощущая, как тепло в пальцы впивается, и ухмыльнулся сам себе. План с кувшинами и арбалетами был хорош. Но стоило Весаве скрыться в темноте, как в голове зашевелились неспокойные мысли.

Я откинулся на скамью, вытянул ноги к очагу и уставился в потолок шатра. Сфендослав с его Вежей – это беда. Слишком уж он ловко все крутит: заговоры давит, живым щитом стены прикрывает, деревни жжет, чтоб нас голодом взять. В раннем Средневековье так не воюют, это я точно знал. Здесь топором да мечом решают, в честном бою или в набеге быстром, а не выдумывают подлости, будто шахматы на доске двигают. Я хмыкнул, почесал бороду. Откуда у него такие замашки? Два варианта в голове крутились, и оба мне не нравились.