Текст книги "Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта)."

Автор книги: Виктор Боков

 
Земля моя!
Рябая, раненая,
В ямах фугасных —
Ужасно!
Копытами битая,
Траками давленная,
Ты еще под ворогом,
Ты еще не избавленная.
Шли по тебе пАхотники,
Шли по тебе лапотники,
Шли по тебе коробейники.
Шли по тебе корабельщики,
Ты их ютила,
Ты их любила,
Ты им квасу —
К доброму часу.
Ты им сухариков:
– Ешьте, сударики!..—
Где же скатерть
Твоя самобраная?
Нет ее,
Речь кругом басурманная:
– Хальт! Хальт!
– Битте! Битте! —
Правильно, правильно —
Будете биты.
Русь – не рабыня,
Русь – не колония,
Убирайтесь
С нашей земли,
       посторонние!
Молодой лейтенант
Досиня сжал ладонь.
Пора начинать.
– Огонь! Огонь! —
Земля заохала,
Земля застонала
От разрывов,
От аммоналов.
Так! Так!
Тук! Тук!
Вот они, фрицы,
Тут, тут.
Прости нас, белая рыбица,
Что лед на озере дыбится.
Эти
Вынужденные
Волнения
Ради тебя,
Твоего сохранения.
Прости нас, мрамор,
Что мы тебя крошим,
Расправляемся с нехорошим.
Прости, порода,
Что мы тебя портим,
Счеты сводим с коричневым чертом.
Вырвалась месть из каждого дула,
Заколебалась земелька от гула,
От сотрясенья, от мести и гнева.
– Бей его справа!
Бей его слева! —
И раскатилось:
– У-ра-а-а!
– У-ра-а-а! —
И покатилась назад немчура.
 

 
Стоймя стоял,
Горьмя горел
Народ,
Отечество спасая,
Кружила смерти
Тень косая,
Грозила:
– Всех сведу на нет! —
Но не свела —
Силенки нет!
 

 
Война пахала землю танками
И сеяла овес свинцовый,
И Вейнемейнен пел на кантеле
О том, что край исполосован.
 

 
Все было взрыто, искорежено,
Испепелёно в черный пепел.
И в нас из тайника таежного
Жестоко вражий снайпер метил.
 

 
Мы выжили. Нам не позволено,
Чтоб мы себя в полон сдавали.
Мы почву Севера подзольную
В слезах победы целовали.
 

 
Не отдали мы знамя Ленина,
Оно священно и народно.
И кантеле у Вейнемейнена
Поет: «Карелия свободна!»
 

 
Партизаны,
Народные мстители,
Нашей армии
Заместители,
Вы врагов
Нашей Родины-матери
Чем ни по́падя
Колошматили.
Били, мяли,
Рубили, месили
Именем Ленина
И России.
Вы партизанской
Своею дубиной
Искореняли
Их бины, ду бины!
Голову вражью
Снимаючи с плеч,
Вы вызволяли
Русскую речь.
Книгу великой
Войны перелистывая,
Убеждаешься каждый раз
В том, что ненависть
Ваша неистовая
К славной победе
Приблизила нас!
 

 
Хмель мой, хме́лина,
Молодо-зелено,
Росно и радостно —
Нет больше рабства.
Дали распахнуты,
Земли распаханы,
Всюду на ниве
Колосья в наливе.
Стали хватает
Нашим заводам,
Мы из-за моря
Ее не завозим.
Сами катаем,
Строгаем,
Привинчиваем,
Изобретаем —
Дело привычное!
 

 
Можно высечь из мрамора
Монумент на века.
Но не лучше ли – на́ море,
На волну, где упрямая
Лесная река?..
Монумент – дело лестное,
Слава в люди бежит.
Но не вам ли Онежское
Ближе к сердцу лежит?
Больше вы не встречаетесь
Поцелуями губ.
На Онежском качаетесь
В сизой продыми труб.
Там, где заводи ситцевы,
На борту парохода
Написали: «Лисицына»,
По желанью народа.
Там, где теплые летние
Зори в озере тонут,
Написали: «Мелентьева».
Значит, люди вас помнят!
На причалах, на пристанях,
Как звонок, ваше имя.
Вот бессмертье воистину
Подружило с двоими!
 

1955–1965

Китеж-град

Михаилу Львову

 
Китеж-град, затонувшее чудо,
Помнишь ты – то грабеж, то пожар.
Как тебе голубая посуда,
Под названием Светлояр?
 

 
Может быть, снарядить водолазов,
Чтоб тебя на поверхность извлечь?
Не страшись, Китеж-град, если сразу
Ты услышишь татарскую речь!
 

 
Пусть тебя, Китеж-град, не пугает
Молодой водолаз Абдулла.
Он теперь от души помогает
Делать наши большие дела!
 

 
Мы спускаемся под воду вместе,
Он в скафандре, на мне – скафандр.
Он заводит татарские песни,
Я – свои, вот какой кинокадр!
 

 
Дай мне руку, мой друг подводный.
– Больно жму? – Ничего. Пустяк.
Ты свободный, и я свободный,
Ты – татарин, а я – русак.
 

 
Обступила вода живая,
Отступила наземная тишь.
Постоянно вопрос задавая,
Мы идем: – Китеж-град, где ты спишь?
 

 
Где твои переулки, заборы,
Где безделье твое и дела?
Где таинственные соборы
И набатные колокола?
 

 
Под ногами мешает что-то.
Кто сюда это все приволок?
Замечательная работа,
Удивительный котелок.
 

 
Не из меди он, а из кости,
На затылке пролом и пробой.
Век лежать бы ему на погосте,
Он устроился под водой.
 

 
Чей ты череп? Татарский? Русский?
Сколько верст по земле прошагал?
Он упал и тяжелым хрустом
Рыбу донную распугал.
 

 
Глухо стелется каменным днищем
Малахитовая трава.
И кого-то во тьме этой ищет
Лошадиная голова.
 

 
Зубы выщерены, смеется,
Так и ждешь, что она заржет.
Впечатленье, что в битву несется,
Землю русскую стережет.
 

 
Из поддонного можжевеля
Саблю ханскую достаю.
Как она под водой проржавела,
А когда-то была в бою.
 

 
А за нами вода бормочет,
На поверхность бегут пузыри.
А вода рассказать что-то хочет,
Ну, немая, давай говори!
 

 
– Ты чего это остановился?
Что мешает тебе, Абдулла?
Ты чему это так удивился?
– Уцелевшим остаткам седла.
 

 
Посмотри! – Он дает седловину,
Что дошла к нам от древних времен.
Кто сидел в ней, словчился ли вынуть
Ногу воина из стремен?!
 

 
За корягою хитрая щука.
Тесно ей, изогнулась ужом.
– Абдулла! Дорогой мой, а ну-ка
Повоюй-ка подводным ружьем.
 

 
Он прицелился, загарпунил,
Взял за жабры: – В ней будет пуд! —
На боках ее отсвет лунный,
По спине у нее изумруд.
 

 
Чешуя у нее золотая,
Потрудился, видать, золотарь.
Луч глубинный, по щуке играя,
Превратил ее в царский алтарь.
 

 
Где ты, Китеж? Скажите, рыбы!
Не уху мы спустились варить!
Но воды многотонные глыбы
Не хотят ничего говорить.
 

 
Тьма подводная зеленеет,
Жмется к зарослям озера хвощ.
В Светлояре никто не умеет
Водолазам хоть чем-то помочь.
 

 
Где ты, Китеж? Ответь! Не мучай!
Золотые уста разомкни.
Но в подводности этой дремучей
Из историков – мы лишь одни.
 

 
Никого. Никакого града.
Ни надгробий и ни могил.
Нет, так нет, ой ты, лель, ой, дид-ладо,
Вот и час расставанья пробил.
 

 
Подымаемся с Абдуллою,
Как два света, мелькнувших в грозу.
Не гитара у нас под полою —
Щука хитрая с искрой в глазу.
 

 
Светит солнышко над Светлояром,
Пахнут дикой полынью стога.
Так уверенно, видно, недаром
Наступает на землю нога.
 

 
Провода разгуделись протяжно
От предчувствия скорой зимы.
Был ли Китеж? А это не важно.
Важно то, что реальность – мы.
 

 
Абдулла говорит: – Вот мой домик,
Дом хоронится в камыши.
Ты запомни: двадцатый номер,
Не забудь, из Москвы напиши!
 

 
Абдулла! Пусть не будет тайной,
По татарам давно я скучал,
В годы бедствий и тяжких скитаний
Миша Львов меня выручал.
 

 
Абдулла черноглазый, как вальдшнеп,
В скулах выражен весь Восток.
В нем ни хитрости нет, ни фальши,
Жизнь и молодость бьют, как ток.
 

 
Смотрит на воду дом его отчий.
Крыша падает прямо на дно.
И Союз теперь у нас общий,
И державное знамя одно.
 

 
Пей, татарин! Помянем Китеж!
Пробки хлопают, как из ружья.
Люди! Тихо, спокойно спите,
Если мы с Абдуллой друзья!
 

1969

Авдотья-рязаночка
(Поэма-былина)

 
Шел Батый Рязань-город жечь,
Полонить вольных русичей.
Как возгОворил он середи поля:
– Эй вы, ордынщики степные,
Конники удалые, помощники лихие,
Остры ли у вас кинжалы?
Полны ли у вас колчаны?
Наточены ль стрелы певучие,
Натянуты ль тетивы тягучие? —
Отвечала орда в один голос:
– Стрелы у нас не в бровь, а в глаз,
Тугие тетивы натянуты,
Вороные кони накормлены,
Прикажи, хан, во поход идти! —
От гика, от крика, от топанья
Закурилася дикая степь.
Не тучи над Рязанью затучились,
Не громы над рекой распрогромились,
Не с неба вода – из степей орда
Рязань идет резать, людей идет грабить.
Вот уж в крайней слободе пал палят,
Вот уж в средней слободе дёл делят,
Косарям, пахарям, вольным русским людям
Руки вяжут.
Застонали голуби под карнизами,
Заревели коровы под навесами,
Закудахтали куры под насестами,
Кони ржут под седлами подлыми, русичей топчут.
Не хватило силушки крестьянской
Выстоять против силы басурманской.
Горит Рязань, разгорается,
Сердце кровью обливается.
Муж Авдотьи-рязаночки в плен попал,
Брат Авдотьи-рязаночки пенькой связан,
Сынуленьку-живуленьку и того ведут,
Дитя неразумного и того куют.
Возговорил тогда Авдотьин муж:
– Нехристи-басурмане, мы – христиане,
Прежде чем смерть принять,
Дозвольте мне жену повидать.—
Рассмеялся на это ордынщик злой:
– Будет тебе жена глухая стена,
Будет тебе ласка земляная тачка! —
Возговорил тогда Авдотьин брат:
– Нехристи-басурмане, мы – христиане,
Прежде чем смерть принять,
Дозвольте мне сестру повидать.—
Рассмеялся на это ордынщик злой:
– Будет тебе сестра секира остра,
Рогожная постелька, надежная петелька! —
Восплакался тогда Авдотьин сын:
– Пустите меня до маменьки,
Пустите меня до родненькой,
Словечко сказать, назад прибежать! —
Рассмеялся на это ордынщик злой:
– Молодой, да плут, вся и сказка тут!
Будет тебе мама земляная яма,
Уложит тебя эта мать на земляную кровать! —
Не с закату солнце потусмянилось,
Не от ночи приблек лазорев цвет,
Потусмянилось солнце с горя горького
От беды поблек лазорев цвет.
Зори над Рязанью зарумянились,
Облака над зорями закудрявились,
Солнце встает, Рязани не узнает!
Ни златоверхих теремов,
Ни зазывных колоколов,
Ни крылец резных, ни ворот расписных,
Ни красных девушек, ни добрых молодцев,
Ни мужей удалых, ни коней вороных!
Пепел по ветру развевается,
Полынь слезой заливается:
– Охти, мое горюшко, охти, мое горькое,
Басурман меня конем стоптал,
До корней злодей кистенем пронял! —
А где же Авдотья? А где же рязаночка?
Авдотья-рязаночка на Оке-реке
Сено косит, у солнышка ведра просит.
В заливных лугах ветер-вольница,
Прямо под ноги трава клонится.
Во лузях трава шелковая,
Во людях совесть чистая,
У Авдотьюшки душа ясная.
Она мах махнет – трава падает,
Она шаг шагнет – коса поет:
– Я траву кошу для лошадушек,
Я стога мечу для коровушек,
Я сенцо сушу возле речушки
Для вас, мои овечушки.—
Красное солнце на подым пошло,
Росу с травы поубавило.
Разморил Авдотьюшку полуденный зной,
Искупайся иди, Авдотьюшка!
Холодна водица, хороша молодица,
Станом в березку, очами в темную ночку,
Русая коса – всему свету краса!
Разделась Авдотьюшка до самого стыда,
Ступила ногою до самого дна,
Плывет лебедушка, плещется,
Журчит вода по оплечьицам.
Студено, бодро Авдотьюшка себя чувствует,
Дал ей бог силу русскую.
Но, как ни кинь, как ни смерь,
Потехе – час, работе – день.
Плавала Авдотьюшка по воде,
Плывет Авдотьюшка по траве,
По травке-муравке, по травушке,
Ей не стать-занимать силы-славушки.
Изумруд к ногам расстилается,
На лугу стогов прибавляется.
Будет чем лошадушек потчевати,
Будет чем коровушек кармливати,
Будет овечушкам луговая гречушка.
Красное солнце на покат пошло,
Частые звездочки на часы встали,
Ясен сокол, светлый месяц по реке плывет,
Как батюшка родимый, Авдотью жалеет:
– Сосни, Авдотьюшка, крепким сном,
Отдохни, Авдотьюшка, от трудов праведных. —
Зарыла Авдотьюшка личико румяное
В луговое сено духмяное.
Лежит на стогу Авдотья, и так ей вольготно
Вмиг Авдотьюшку сон сморил,
Как силач какой наповал свалил.
Только бы Авдотье и спать-почивать,
Только бы Авдотьюшке и сил набирать,
Во сне-то Авдотьюшка всхлипнула,
Навскрик Авдотьюшка вскрикнула:
– Мало я спала, много видела,
Уж я видела черта-идола!
Борода – помело, рожу набок повело,
Он лез ко мне, словно муж к жене,
А я его, черта, навильником,
А я его, дьявола, чересседельником,
Не лезь, лиходей,
Не позорь честных людей!
Не иначе как дома беда сделалась,
Пойду-ка я поскорешенько,
Пока ночь-полуночь темнешенька.—
Шла она, шла, к рассвету пришла.
Пришла к рассвету, а Рязани-то и нету!
Подошла Авдотьюшка к своему двору,
А заместо двора стылая зола.
Прислонилась Авдотьюшка к яблоне,
Потянулись к ней ветви зяблые.
– Где твои, яблоня, яблоки?
– Яблоки мои орда сорвала.
– Где мои, яблоня, чада милые?
– Чада твои милые орда угнала.
– Где мои, яблоня, овечушки,
Где мои, яблоня, коровушки?
– Овечушки в басурманских котлах,
Коровушки на басурманских столах,
Порезаны, порушены,
Погаными иродами покушаны.
– Где мои, яблоня, лошадушки?
– Твои лошадушки в орду идут,
Своих людей в плен ведут.—
Пала Авдотьюшка белыми грудьми,
Залилась Авдотьюшка горькими слезьми:
– Была я хозяюшка своего двора,
Осталась, горемычная, кругом сирота.
Жалел меня, Авдотьюшку, муж-муженек,
Теперь пожалеет горелый пенек,
Жалел меня братец, сестрицей звал,
Теперь моего брата и след пропал,
Жалел меня, Авдотьюшку, единственный сын,
Теперь пожалеет горелый тын! —
Плачет Авдотьюшка, убивается,
Заря меж тем вечерняя занимается,
Звездочки на небе зажигаются,
Месяца светлого дожидаются.
А вот он и месяц, а вот он и светлый.
Лучами на Авдотьюшку светит.
Словами Авдотьюшку греет:
– Ты уж, Авдотьюшка, не убивайся,
Горю лютому не поддавайся!
Муж твой верный вживе,
Братец твой кровный в силе,
А милый сыночек, пшеничный снопочек,
Не взят огнем, не плачь о нем.
За горами, за долами,
За татарскими табунами
Во степи широкой,
Под стражей стоокой,
Под копьем мурзавецким,
В полону половецком
Чада твои страдают,
Каждый час тебя поминают.
– Государь ты мой месяц,
Государь ты мой светлый,
Окажи ты мне милость,
Сослужи ты мне службу,
Сотки ты мне, месяц,
Три белых рубахи,
Три белых, три тонких, три полотняных,
Мужа нарядить, в чужой земле схоронить,
Брата снарядить, рядом с мужем положить,
Сынуленьку-живуленьку в бел полотно одеть,
В ясные очи поглядеть,
Да и самой умереть.—
Возговорил месяц, возговорил светлый:
– Не буду я спать, всю ночь буду ткать,
Утром придешь, что просила – найдешь!
Нет у тебя избы, поспи у вербы!
– Спасибо тебе, месяц, спасибо тебе, светлый,
Буду за тебя молиться,
Добротою твоей всем хвалиться.—
Легла Авдотьюшка под вербой,
Устроилась под вечерней звездой.
Сердцу Авдотьину неутешно,
Телу белому неулежно,
Голове печальной неусыпно.
Говорит Авдотьюшке месяц,
Говорит Авдотьюшке светлый:
– Не можешь уснуть – трогайся в путь!
Вот тебе три рубахи,
Вот тебе три полотняных,
Но помни, молода, что ты хороша,
Молодушка при народе
Что горох при дороге,
Кто не едет, кто нейдет —
Обязательно щипнет.
Оденься, Авдотьюшка, в рубище,
Спрячься, болезная, в веретьище.
Вот тебе мой совет, другого у меня нет.—
Была Авдотьюшка молодушка,
Стала старая старушка,
Идет, на клюку упирается,
Сама себе удивляется.
Путь ее долгий, путь ее трудный.
Купала Авдотьюшку мать,
Не знала, что так ей страдать.
Встал перед Авдотыошкой не отеп родной,
Встал перед Авдотыошкой темный лес стеной.
Лапищи колючие выставил,
Волки-то по лесу рыскают.
Малый-то волчонок есть просит:
– Мне бы, папаня, человечины! —
Поднял старый волк щеть поперек:
– Человечина не волчий корм.
Обойдешься, сынок, и зайчатиной! —
Услышала Авдотья эти слова,
Идет по лесу ни жива и ни мертва,
Хворост под ней ломается,
Трава за ноги цепляется.
Так кругом дико, так кругом глухо,
Под музыку комариную
Кучи спят муравьиные.
 

 
Прошла она лес, прошла она темный.
Перед нею река бежит,
Широкая, глубокая, раздольная.
От росы ночной Авдотьюшка мокрехонька,
Вздохнула она тяжелехонько:
– Путь мой на этом и кончился.
– Рано, Авдотьюшка, запечалилась! —
Щука к берегу причалилась.
Спина у нее темней омута,
Бока у нее скатным жемчугом,
На хребте ее сивый мох растет,
Ох, давно она в реке живет.
Повернула щука своим хвостом,
Заговорила людским языком:
– Садись, Авдотьюшка, нА спину,
Повезу тебя на ту сторону.
Крепче, Авдотьюшка, сиди,
Дальше, Авдотьюшка, гляди.
Видишь, степь расстилается,
Там твой путь продолжается.—
Ступила Авдотьюшка на берег,
Пошла Авдотьюшка посуху.
В камыше лягушка квакает,
Над головой ворон каркает:
– Старая карга, кому ты нужна?
Дома сидела бы, за детьми глядела бы.
– Нет у меня детей, отступись, злодей!
– Для людей я не злодей,
Для людей мой брат злодей,
Кровь человеческую пьет, очи клюет,
А я от него отделен,
Бью только ворон!
А ты мне, старая, врешь,
Знаю, куда идешь!
Есть у тебя сын, да только ты не с ним,
Есть у тебя брат, да он в плен взят,
Люди твои простыя в застенках Батыя,
Ох, плачут, ох, томятся,
Но татар не боятся! —
С чего это степь закурилася?
С чего дорога запылилася?
Рыжим пчелиным роем
Облако движется со звериным воем.
Вылетели из облака злые татарове,
Загикали, загыгыкали,
С коней своих лихо спрыгнули,
Хвать Авдотьюшку за руки,
Рвут на Авдотьюшке рубище:
– Куда, старая, путь держишь?
– Путь мой в орду, к Батыю иду.—
Оскалился на это ордынщик злой:
– Эк чего, глупая, удумала,
Своих жен Батыю девать некуда,
А ты, старая глушня, туда же прешь!
– Кто над старухой издевается?
Кто над великим ханом насмехается? —
Откуль взялся хан Батый в степи,
Закричал с седла своего ханского:
– Будет собаке собачья смерть!
Пойдешь, сукин сын, на железный тын,
Будет твоя башка взамен горшка.—
Ох, остер у хана булатный меч,
Один замах – и голова с плеч
На траву покатилась,
На тыну объявилась.
Пала Авдотьюшка на колени,
Откуда взялась у нее смелость:
– Великий хан, не вели казнить,
Вели, великий, слово вымолвить.
Я в орду пришла по делу христианскому,
По обычаю крестьянскому.
Принесла я рубахи смерётные.
Первая рубаха – мужу,
Вторая рубаха – брату,
Третья рубашечка-незамарашечка
Для живуленьки-сынуленьки,
Будешь их казнить, будет в чем схоронить.—
Пожал хан плечами, сверкнул хан очами:
– Плохо ты обо мне подумала,
Плохо ты меня возвеличила!
Крови людской я навиделся,
Брани людской я наслышался,
Не каждый день мне людей губить,
Иной-то день и добро творить,
С умом-разумом совет держать.
Вот тебе, старая, лазорев цвет,
Сколько будет цвести, столько можешь искать,
Найдешь – уведешь, не найдешь – так пойдешь! —
Идет Авдотьюшка, поглядывает,
На клюку упирается, похрамывает.
А кто это глину месит?
А кто это глину носит?
А кто это плетень плетет?
Глину месит Авдотьин муж,
Глину носит Авдотьин брат,
Плетень плетет сын родной.
Плетет, плетет, отца просит:
– Тятенька, родненький, я есть хочу!
– Вот тебе полыночек, покушай, сыночек! —
Сердце у Авдотьюшки сжалось:
– Ох ты, горюшко, моя жалость!
Дала бы я тебе лучший кусок,
Если бы ты был дома, сынок,
Дома и солома едома,
То-то и оно-то, что не дома! —
Оскалился на это ордынщик злой,
Заругался на Авдотью караульщик косой:
– Иди, старая, дальше, болтай, глупая, меньше,
Так-то оно будет лучше,
Не то я тебя батогом,
Не то я тебя сапогом! —
Идет Авдотьюшка, плачет,
Света белого не видит.
Не все-то в орде были злые да подлые,
Были разумные и добрые.
Нашелся и здесь молодец.
– Куда тебе, мать, надо?
– Надо мне к великому хану.
– Сведу тебя к великому хану,
Только вот одежка старовата,
Только вот рубашка дыровата.
Вот тебе вода – умойся,
Вот тебе понева – нарядися! —
Была Авдотьюшка серее земли,
Стала Авдотьюшка краше зари.
Добрый молодец диву дается:
– Откуда красота такая берется?!
Проси у хана, чего хочешь,
Он твоей красоте не откажет.—
Предстала Авдотьюшка перед ханом
Стройным лебединым станом.
Узнал ее хан, засмеялся:
– Вот с какой старухой я встречался! —
Восточных красавиц Батый видел,
Но таких, как Авдотья, Батый не видел.
– Не поблек ли, Авдотьюшка, лазорев цвет?
– Лазорев цвет, великий хан, все такой же.
– Нашла ли, Авдотьюшка, мужа?
– Мой муж по твоей милости глину месит.
– Нашла ли, Авдотьюшка, брата?
– Мой брат по твоей милости глину носит.
– Нашла ли, Авдотьюшка, сына?
– Мой сын по твоей милости плетень плетет.
Глядит хан на лебедушку,
Поглаживает татарскую бородушку,
Глазами по Авдотьюшке гуляет,
Зубами, как сабелькой, сверкает:
– Я сегодня, Авдотьюшка, добрый,
Я тебе приготовил подарок,
А подарку этому и цены нет.
Хочешь – мужа бери, хочешь – брата,
Хочешь – сына, – любого не жалко! —
Сердце у Авдотьюшки сжалось,
Ох ты, горюшко, великая жалость!
Опустила Авдотьюшка ресницы,
На что теперь Авдотьюшке решиться?
Никого здесь нет, чтобы дать совет.
Побелела Авдотьюшка белей снега,
Почернела Авдотьюшка черней пашни:
– Бог мне судья, решилася я.—
Хан с места встал, спрашивать стал:
– На что ты решилась, объяви свою милость!
 

 
– Года мои, хан, небольшие,
Муж у меня еще будет,
Будет муж – будет сын.
Брата родного у меня не будет,
Жить без брата на Руси не зна́то,
Век тужить – без брата жить.—
Уронила Авдотья чело к земле.
Зовет хан Авдотью: – Подойди ко мне,
Встань прямей, не прячь бровей,
Твою мудрость женскую я пожалую,
Всех людей твоих помилую,
Всех бери, всех в Рязань веди! —
Закричал хан Батый на все стороны:
– Эй вы, ордынщики степные, конники лихие,
Сотоварищи удалые, что увидели – запомните,
Расскажите и внукам и правнукам
О мудрости женщины русской и моей милости ханской. —
Как сказал Батый, так и содеялось
Авдотья-рязаночка в Рязань ушла,
Своих людей за собой увела.
Начала Рязань снова строиться,
Наливаться силой русскою.
Гей вы, гусляры, ревнители старины,
Я уста замыкаю, место вам уступаю,
Берите свои гусли, настраивайте свои мысли,
Садитесь повыше, глядите подальше,
Играйте погромче, но не громче
Подвига предков наших, защитивших и отстоявших
Землю русскую для себя, для детей своих
И для вас с вами!
 

1970–1971

Троица
(Апокриф)

 
А дорога полна ромашек.
– А куда ты идешь, монашек?
Что ты делаешь у стогов?
– Я молюсь и малюю богов!
 

 
– Нешто боги идут по дороге?
Нешто нет им иного жилья?
Вон пророк-то, он прячется в тучи,
Он сегодня такой сверкучий,
В гневе нынче на что-то Илья!
 

 
Туча надвое раскололась.
Выбил пыль из дороги град.
Дрогнул на поле тонкий колос,
Баба крестится:
      – Свят! Свят! Свят!
 

 
А монашек накрылся рогожею.
Не в обиде он, что промок.
Он сияет и светится: – Дожили
Мы до дождичка. Дай-то бог!
 

 
Ловит ртом он косые дождинки,
Ливень моет ему лицо.
А в ладонях, как в теплой ложбинке,
Образуется озерцо.
 

 
А земля напилась и насытилась,
Дышит каждая борозда.
Стройно тянется в небо растительность,
В бочагах вьет воронки вода.
 

 
Вольно иноку дышится на поле,
Надо двигаться, надо вставать.
Вот и чибисы где-то заплакали,
Стали родичей опознавать.
 

 
В самый раз бы пойти за груздями,
Задарма тот лесной товар.
Во Владимире да и в Суздале
Гриб стоит как орда татар.
 

 
Ах, какой боровик под ельником!
Что ты колешься так, хвоя?!
Мать-земля, мы с тобою поделимся,
Гриб – мне в сумку, грибница – твоя!
 

 
Вот ходи себе да поискивай
Возле пня замечательный груздь.
А еще три березки ветвистые,
Три сестрицы, так вот она Русь!
 

 
Три березоньки, три белоствольные,
Свод небесный над ними чист.
Вот откуда оно, божество мое,
Вот откуда рублевская кисть.
 

 
«Я в бреду или в полном здравии?»
Так отчетливо видит он
То владимирское златоглавие,
То нежнейшую зелень крон.
 

 
Миг один, и ему откроются
Звуки, краски на древний лад,
Образ тихой, затрапезной «Троицы»,
Образ вечности: – Свят! Свят! Свят!
 

 
Тихо молится он под елью,
Где дымится горелая гать.
Он торопится: – В келью! В келью! —
Руки просятся: – Нам бы писать!
 

 
Вот и поле. Знакомая нива.
Каждый колос топорщит усы.
– Ты куда это так торопливо?! —
Окликают его с полосы.
 

 
У дороженьки три березоньки,
Три натруженные жнеи.
На снопы аккуратно положены
Три серпа, как три острых змеи.
 

 
Три кувшина платками повязаны,
Это мелочь, а в ней и любовь.
В самый раз караваи порезаны,
Сладок хлеб после долгих трудов.
 

 
Как скромна и красива их трапеза.
Три кувшина, и в каждом квасок.
Пуще кваса с окрошкою радует
Володимерский голосок:
 

 
– Ты куда это, инок, насмелился?
– А иду себе да брожу.
У меня каждый день – новосельице,
Где присел, там жилье нахожу.
 

 
Бог на помощь вам, черноглазые!
– Коли так, дай-то бог и тебе
В добром теле быть, в добром разуме,
Крепость сердцу и свет голове!
 

 
Смотрит инок на них, любуется,
Вот где святость и чистота,
Не беда, если в лапти обуется
Чудо-скромность и красота.
 

 
На почтительном расстоянии,
Чтобы тружениц не оскорбить,
Он воскликнул: – Над вами сияние! —
Стал в нем ангел тревогу трубить.
 

 
Очи застила тьма кромешная,
Кружит голову зной и полынь.
– Что с тобою, созданье безгрешное?
– Вижу! Вижу!.. – Кого?.. – Богинь!
 

 
Бабы крестятся. Страшновато.
– Бес ударил в монашье ребро! —
Три жнеи, как три смелых солдата,
Встали рядом, серпы на бедро!
 

 
– Не гляди так бесстыдно – изыди!
Жги очами, да только не нас! —
И по иноку огненной зыбью
Шарят шестеро вспуганных глаз.
 

 
– В келью! В келью! Туда, где краски,
Свет лампады молитвенно чист.
Есть ли что-нибудь выше страсти
Той, что шепчет: – Скорее за кисть!
 

 
Сердце все будто рана смертельная,
Он увидел! Нашел! Нашел!
А в душе синева беспредельная
И безбрежный цветущий дол.
 

 
А дорога пошла лугами.
А трава – в самый раз косить.
Кружит коршун большими кругами,
Хочет крови, разбойник, попить.
 

 
– Куры-дуры, скорей в подворотню,
Ты, задира-петух, убегай.
Нет на хищника укорота,
Зазеваешься, и прощай!
 

 
Ветер тихо шевелит сено
Уоколицы, у села,
Бьет крылом в монастырские стены
И позванивает в колокола.
 

 
Ветер выкрикнул с болью: – Татары! —
Ветер выплакнул: – Бей! Лови! —
Все бегут, а кругом пожары,
И крыльцо уже чье-то в крови.
 

 
Стонет баба, держась за череп:
– Как вы смели? Позор! Позор! —
По оврагу, над ним и через
Крик истошный: – Горит собор!
 

 
Ах вы, идолы! Ах, басурманы,
Волчья ненасыть, волчье вытье.
– Не топчи меня, конь буланый,
Я тяжелая, жду дите!
 

 
Да не лезь, некрещеный ирод! —
И плашмя по лицу вальком.
И татарин летит навылет,
В тын, как утка, ныряет нырком.
 

 
Мужики топорами секутся,
Кровь на всех проступила до пят…
В печках свежие хлебы пекутся,
Щи наваристые кипят.
 

 
А воинственные старухи,
Отлучившись от варки и щей,
То ухватом, то скалкою в ухо
Бьют наотмашь: – Отзынь ты, кощей!
 

 
Вот и дрогнули, побежали,
Говядарь монастырский кричит:
– Правду держите на кинжале,
А кинжал ей не очень личит!
 

 
Где татары? Они далече.
Значит, можно и отдыхать.
Ночь кладет свои руки на плечи,
Спи, мужик! Завтра поле пахать.
 

 
Звезды в небе полночными парами,
Для свиданий как раз и пора.
Отдыхают от битвы с татарами
Три наточенных топора.
 

 
Это явь или это затмение?!
Глянул инок, отпрянул назад.
Что за тройственное видение,
Мать небесная! Свят! Свят! Свят!
 

 
Кто со мной эти шутки пошучивает?
Три березоньки! Три топора!
Три жнеи! Словно плотник, засучивает
Он рабочие рукава.
 

 
В тесной келье свечи трепетание,
Инок молится с кистью в руках.
Что он сделает, будет тайною,
Неразгаданною в веках.
 

 
Ничего он сейчас не слышит:
Ни собак, ни монашьих шагов.
Кистью молится, кистью пишет,
Кистью борется против врагов.
 

 
О пречистая матерь божья,
Дай мне краски и колорит.
Уведи меня от бездорожья,
Пусть во мне только бог говорит!
 

 
Все уверенней возникают
Тон, подробность, детали, штрихи.
А на русской земле светает
И повсюду поют петухи.
 

1971