Текст книги "Русские песни и романсы"

Автор книги: Виктор Гусев

Дума беглеца на Байкале

 
Славное море – привольный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка…
Ну, баргузин, пошевеливай вал…
    Плыть молодцу недалечко.
 
 
Долго я звонкие цепи носил;
Худо мне было в норах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
    Ожил я, волю почуя.
 
 
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
    Пуля стрелка – миновала.
 
 
Шёл я и в ночь, и средь белого дня;
Близ городов я поглядывал зорко;
Хлебом кормили крестьянки меня,
    Парни снабжали махоркой.
 
 
Весело я на сосновом бревне
Вплавь чрез глубокие реки пускался;
Мелкие речки встречалися мне —
    Вброд через них пробирался.
 
 
У моря струсил немного беглец;
Берег обширен, а нет ни корыта;
Шёл я коргой и пришёл наконец
    К бочке, дресвою замытой.
 
 
Нечего думать – бог счастья послал:
В этой посудине бык не утонет;
Труса достанет и на судне вал —
    Смелого в бочке не тронет.
 
 
Тесно в ней было бы жить омулям;
Рыбки, утешьтесь моими словами:
Раз побывать в Акатуе бы вам —
    В бочку полезли бы сами!
 
 
Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый,
Добрая лодка попалася мне,
    Лишь на ходу мешковата.
 
 
Близко виднеются горы и лес,
Буду спокойно скрываться под тенью,
Можно и тут погулять бы, да бес
    Тянет к родному селенью.
 
 
Славное море – привольный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка…
Ну, баргузин, пошевеливай вал…
    Плыть молодцу недалечко!
 

(1858)

* * *

 
Долго нас помещики душили,
    Становые били,
И привыкли всякому злодею
    Подставлять мы шею.
В страхе нас квартальные держали,
    Немцы муштровали.
Что тут делать, долго ль до напасти —
    Покоримся власти!
Мироеды тем и пробавлялись —
    Над нами ломались,
Мы-де глупы, как овечье стадо, —
    Стричь и брить нас надо.
Про царей попы твердили миру —
    Спьяна или с жиру —
Сам-де бог помазал их елеем,
    Как же пикнуть смеем?
Суд Шемякин – до бога высоко,
    До царя далёко:
Царь сидит там, в Питере, не слышит,
    Знай указы пишет.
А указ как бисером нанизан,
    Не про нас лишь писан;
Так и этак ты его читаешь —
    Всё не понимаешь.
Каждый бутарь звал себя с нахальством
    Малыим начальством.
Знать, и этих, господи ты боже,
    Мазал маслом тоже.
Кто слыхал о двадцать пятом годе
    В крещеном народе?
Когда б мы тогда не глупы были,
    Давно б не тужили.
Поднялись в то время на злодеев:
    Кондратий Рылеев,
Да полковник Пестель, да иные
    Бояре честные.
Не сумели в те поры мы смело
    Отстоять их дело.
И сложили головы за братии
    Пестель да Кондратий,
Не найдется, что ль, у нас иного
    Друга Пугачёва,
Чтобы крепкой грудью встал он смело
    За святое дело!
 

(1861)

* * *

 
Крепко, дружно вас в объятья
Всех бы, братья, заключил
И надежды и проклятья
С вами, братья, разделил.
 
 
Но тупая сила злобы
Вон из братского кружка
Гонит в снежные сугробы,
В тьму и холод рудника.
 
 
Но и там, назло гоненью,
Веру лучшую мою
В молодое поколенье
Свято в сердце сохраню.
 
 
В безотрадной мгле изгнанья
Твёрдо буду света ждать
И души одно желанье,
Как молитву, повторять:
 
 
Будь борьба успешней ваша,
Встреть в бою победа вас,
И минуй вас эта чаша,
Отравляющая нас.
 

1861

* * *

 
Смело, друзья! Не теряйте
Бодрость в неравном бою,
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою!
Пусть нас по тюрьмам сажают,
Пусть нас пытают огнём,
Пусть в рудники посылают,
Пусть мы все казни пройдём!
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых, —
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых.
 
 
Стонет и тяжко вздыхает
Бедный забитый народ;
Руки он к нам простирает,
Нас он на помощь зовёт.
Час обновленья настанет —
Воли добьётся народ,
Добрым нас словом помянет,
К нам на могилу придет.
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых —
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых.
 

1861

* * *

 
Славься, свобода и честный наш труд!
Пусть нас за правду в темницу запрут,
Пусть нас пытают и жгут нас огнем —
Песню свободе и в пытке споем!
 
 
Славься же, славься, родимая Русь,
И пред царем и кнутами не трусь;
Встань, ополчися за правду на брань,
Встань же скорее, родимая, встань!
 

(1863)

(из поэмы «Повесть про купецкого сына Акима Скворцова и про боярскую дочь»)

 
Далеко, далеко
Степь за Волгу ушла,
В той степи широко,
Буйно воля жила,
 
 
Часто с горем вдвоём,
Но бедна да вольна,
С казаком, с бурлаком
Там водилась она.
 
 
Собирался толпой
К ней отвсюду народ.
Ради льготы одной
От лихих воевод,
 
 
От продажных дьяков,
От недобрых бояр,
От безбожных купцов,
Что от лютых татар.
 
 
Знать, в старинный тот век
Жизнь не в сладость была,
Что бежал человек
От родного села,
 
 
Отчий дом покидал,
Расставался с женой
И за Волгой искал
Только воли одной.
 
 
Только местью дыша,
И озлоблен и лют,
Уходил в чём душа,
Куда ноги снесут.
 
 
Уносил он с собой,
Что про чёрный про день
Сбереглось за душой, —
Только жизнь да кистень,
 
 
Что отнять не могло
Притеснение: нож,
Да одно ремесло —
Тёмной ночью грабеж.
 
 
И сходился он с ней,
С вольной волею, там;
И, что зверь, на людей
Набегал по ночам.
 
 
По лесам на реке
Не щадил никого
И с ножом в кулаке,
Поджидал одного:
 
 
Чтоб какой ни на есть
Стенька Разин пришёл,
На расплату, на месть
Их собрал и повёл.
 
 
И случалось порой,
Появлялся средь них,
Где-нибудь за рекой,
В буераках глухих,
 
 
Наставал удалец,
Словно божеский гнев,
Подымался, что жнец
На готовый посев.
 
 
… … …
 
 
Я видал этот край,
Край над Волгой-рекой,
Буйной вольницы рай
И притон вековой, —
 
 
Край, откуда орда
Русь давила ярмом,
Где в былые года
Жил казак с бурлаком;
 
 
Где с станицей стругов
Стенька Разин гулял,
Где с бояр да с купцов
Он оброки сбирал;
 
 
Где, не трогая сел,
По кострам городов
Божьей карой прошёл
Емельян Пугачёв.
 

(1864)

«Слу-шáй!»

 
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка черна…
Черней этой ночи встаёт из тумана
Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво;
В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
    – Слу-шáй!..
 
 
Хоть плотны высокие стены ограды,
Железные крепки замки,
Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды
И всюду сверкают штыки,
Хоть тихо внутри, но тюрьма – не кладбище,
И ты, часовой, не плошай:
Не верь тишине, берегися, дружище:
    – Слу-шáй!..
 
 
Вот узник вверху за решеткой железной
Стоит, прислонившись к окну,
И взор устремил он в глубь ночи беззвездной,
Весь словно впился в тишину.
Ни звука!.. Порой лишь собака зальется,
Да крикнет сова невзначай,
Да мерно внизу под окном раздаётся:
    – Слу-шáй!..
 
 
«Не дни и не месяцы – долгие годы
В тюрьме осужден я страдать,
А бедное сердце так жаждет свободы, —
Нет, дольше не в силах я ждать!..
Здесь штык или пуля – там воля святая…
Эх, чёрная ночь, выручай!
Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»
    – Слу-шáй!..
 
 
Чу!.. Шелест… Вот кто-то упал… приподнялся…
И два раза щёлкнул курок…
«Кто идёт?..» Тень мелькнула – и выстрел раздался,
И ожил мгновенно острог.
Огни замелькали, забегали люди…
«Прощай, жизнь, свобода, прощай!» —
Прорвалося стоном из раненой груди…
    – Слу-шáй!..
 
 
И снова всё тихо… На небе несмело
Луна показалась на миг.
И, словно сквозь слёзы, из туч поглядела
И скрыла заплаканный лик.
Внизу ж часовые шагают лениво;
В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздаётся протяжно, тоскливо:
    – Слу-шáй!..
 

(1864)

Утёс Стеньки Разина

 
Есть на Волге утёс, диким мохом оброс
    Он с боков от подножья до края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
    Ни нужды, ни заботы не зная.
 
 
На вершине его не растет ничего,
    Там лишь ветер свободный гуляет,
Да могучий орёл свой притон там завёл
    И на нём свои жертвы терзает.
 
 
Из людей лишь один на утёсе том был,
    Лишь один до вершины добрался,
И утёс человека того не забыл
    И с тех пор его именем звался.
 
 
И хотя каждый год по церквам на Руси
    Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нём песни поёт
    И с почётом его вспоминает.
 
 
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
    Он один на утёс тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
    Там всю ночь до зари оставался.
 
 
Много дум в голове родилось у него,
    Много дум он в ту ночь передумал,
И под говор волны, средь ночной тишины,
    Он великое дело задумал.
 
 
И, задумчив, угрюм от надуманных дум,
    Он наутро с утёса спустился
И задумал идти по другому пути —
    И идти на Москву он решился.
 
 
Но свершить не успел он того, что хотел,
    И не то ему пало на долю;
И расправой крутой да кровавой рекой
    Не помог он народному горю.
 
 
Не владыкою был он в Москву привезён,
    Не почётным пожаловал гостем,
И не ратным вождём, на коне и с мечом,
А в постыдном бою с мужиком-палачом
    Он сложил свои буйные кости.
 
 
И Степан будто знал, – никому не сказал,
    Никому своих дум не поведал.
Лишь утесу тому, где он был, одному
    Он те думы хранить заповедал.
 
 
И поныне стоит тот утес, и хранит
    Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
    Удалое житьё атамана.
 
 
Но зато, если есть на Руси хоть один,
    Кто с корыстью житейской не знался,
Кто неправдой не жил, бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
    И во имя её подвизался, —
 
 
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдёт
    И к нему чутким ухом приляжет,
И утёс-великан всё, что думал Степан,
    Всё тому смельчаку перескажет.
 

1864 (?)

Дубинушка

 
Много песен слыхал я в родной стороне,
Как их с горя, как с радости пели,
Но одна только песнь в память врезалась мне,
    Это – песня рабочей артели:
        «Ухни, дубинушка, ухни!
        Ухни, березова, ухни!
            Ух!..»
 
 
За работой толпа, не под силу ей труд,
Ноет грудь, ломит шею и спину…
Но вздохнут бедняки, пот с лица оботрут
    И, кряхтя, запевают дубину:
        «Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
 
 
Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,
Вымышлял за машиной машину;
Ухитрились и мы: чуть пришлось невмочь,
    Вспоминаем родную дубину:
        «Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
 
 
Да, дубинка, в тебя, видно, вера сильна,
Что творят по тебе так поминки,
Где работа дружней и усердней нужна,
    Там у нас, знать, нельзя без дубинки:
        «Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
 
 
Эта песня у нас уж сложилась давно;
Пётр с дубинкой ходил на работу,
Чтоб дружней прорубалось в Европу окно, —
    И гремело по финскому флоту:
        «Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
 
 
Прорубили окно… Да, могуч был напор
Бессознательной силы… Все стали
Эту силу ценить и бояться с тех пор.
    Наши ж деды одно напевали:
        «Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
 
 
И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям
Эта песня пошла по наследству,
Чуть на лад что нейдет, так к дубинушке там
    Прибегаем, как к верному средству:
        «Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
 
 
Эх, когда б эту песню допеть поскорей!
Без дубины чтоб спорилось дело
И при тяжком труде утомленных людей
    Монотонно б у нас не гудело:
        «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
 

(1865)

Requiem

 
Не плачьте над трупами павших борцов,
    Погибших с оружьем в руках,
Не пойте над ними надгробных стихов,
    Слезой не скверните их прах.
 
 
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам.
    Отдайте им лучший почёт:
Шагайте без страха по мертвым телам,
    Несите их знамя вперёд!
 
 
С врагом их, под знаменем тех же идей,
    Ведите их бой до конца!
Нет почести лучшей, нет тризны святей
    Для тени достойной борца!
 

(1865)

* * *

 
Если ты странствуешь, путник,
С целью благой и высокой,
Ты посети, между прочим,
    Край мой далёкий…
 
 
Там сквозь снега и морозы
Носятся мощные звуки;
Встретишь людей там, что терпят
    Муки за муки…
 
 
Нет там пустых истуканов,
Вздохов изнеженной груди…
Там только люди да цепи,
    Цепи да люди!
 

(1865)

* * *

 
Светает, товарищ!
Работать давай!
Работы усиленной
Требует край…
 
 
Работай руками,
Работай умом,
Работай без устали
Ночью и днём!
 
 
Не думай, что труд
Наш бесследно пройдёт;
Не бойся, что дум твоих
Мир не поймёт…
 
 
Работай лишь с пользой
На ниве людей
Да сей только честные
Мысли на ней;
 
 
А там уж что будет,
То будет пускай…
Так ну же работать мы
Дружно давай, —
 
 
Работать руками,
Работать умом,
Работать без устали
Ночью и днём!
 

(1867)

* * *

 
По пыльной дороге телега несётся,
В ней по бокам два жандарма сидят.
 
 
    Сбейте оковы,
    Дайте мне волю,
    Я научу вас свободу любить.
 
 
Юный изгнанник в телеге той мчится,
Скованы руки, как плети висят.
 
 
    Сбейте оковы… и т. д.
 
 
Дома оставил он мать беззащитную,
Будет она и любить и страдать.
 
 
    Сбейте оковы… и т. д.
 
 
Дома оставил он милую сердцу,
Будет она от тоски изнывать.
 
 
    Сбейте оковы… и т. д.
 
 
Вспомнил он, бедный, дело народное,
Вспомнил, за что он так долго страдал.
 
 
    Сбейте оковы… и т. д.
 
 
Вспомнил и молвил: «Дайте мне волю,
Я научу вас свободу любить».
 

1860-е или 1870-е годы

* * *

 
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
 
 
Идёт он густою тайгою,
Где пташки одни лишь поют,
Котёл его сбоку тревожит,
Сухие коты ноги бьют.
 
 
На нём рубашонка худая,
Со множеством разных заплат,
Шапчонка на нём арестанта
И серый тюремный халат.
 
 
Бежал из тюрьмы темной ночью,
В тюрьме он за правду страдал —
Идти дальше нет больше мочи,
Пред ним расстилался Байкал.
 
 
Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берёт
И грустную песню заводит —
Про родину что-то поёт:
 
 
«Оставил жену молодую
И малых оставил детей,
Теперь я иду наудачу,
Бог знает, увижусь ли с ней!»
 
 
Бродяга Байкал переехал,
Навстречу родимая мать.
«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,
Здоров ли отец, хочу знать?»
 
 
– «Отец твой давно уж в могиле,
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит.
 
 
Пойдём же, пойдём, мой сыночек,
Пойдём же в курень наш родной,
Жена там по мужу скучает
И плачут детишки гурьбой».
 

1880-е годы

* * *

 
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Дни и ночи часовые,
    Да э-эх!
Стерегут моё окно.
 
 
Как хотите стерегите,
Я и так не убегу,
Мне и хочется на волю,
    Да э-эх!
Цепь порвать я не могу.
 
 
Ах! вы цепи, мои цепи,
Вы железны сторожа!
Не сорвать мне, не порвать вас,
    Да э-эх!
Истомилась вся душа.
 
 
Солнца луч уж не заглянет,
Птиц не слышны голоса,
Как цветок и сердце вянет,
    Да э-эх!
Не глядели бы глаза!
 

(1880-е годы)

Байкал

 
Грозно и пенясь, катаются волны.
Сердится, гневом объятый, широкий Байкал.
Зги не видать. От сверкающей молньи
Бедный бродяга запрятался в страхе меж скал.
 
 
Чайки в смятенье и с криком несутся.
А ели как в страхе дрожат.
Грозно и пенясь катаются волны,
Сердится, гневом объятый, широкий Байкал.
 
 
Чудится в буре мне голос знакомый,
Будто мне что-то давнишнее хочет сказать.
Тень надвигается, бурей несомая,
Сколько уж лет он пощады не хочет мне дать!
 
 
Буря, несися! Бушуй, непогода!
Не вас я так крепко страшусь.
Тень надвигается, бурей несомая,
Гонится всюду за мной, лишь я не боюсь!
 

Вторая половина XIX века

* * *

 
Когда на Сибири займётся заря
И туман по тайге расстилается,
На этапном дворе слышен звон кандалов —
Это партия в путь собирается.
Каторжан всех считает фельдфебель седой,
По-военному ставит во взводы.
А с другой стороны собрались мужички
И котомки грузят на подводы.
Раздалось: «Марш вперёд!» – и опять поплелись
До вечерней зари каторжане.
Не видать им отрадных деньков впереди,
Кандалы грустно стонут в тумане.
 

Вторая половина XIX века

* * *

 
Глухой, неведомой тайгою,
Сибирской дальней стороной
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой.
 
 
Шумит, бушует непогода,
Далёк, далек бродяге путь.
Укрой тайга его глухая, —
Бродяга хочет отдохнуть.
 
 
Там далеко за тёмным бором
Оставил родину свою,
Оставил мать свою родную,
Детей, любимую жену.
 
 
«Умру, в чужой земле зароют,
Заплачет маменька моя,
Жена найдёт себе другого,
А мать сыночка никогда».
 

Вторая половина XIX века

Дума ткача

 
Мучит, терзает головушку бедную
    Грохот машинных колёс;
Свет застилается в оченьках крупными
    Каплями пота и слёз.
 
 
«Ах, да зачем же, зачем же вы льетеся,
    Горькие слёзы, из глаз?
Делу – помеха; основа попортится!
    Быть мне в ответе за вас!
 
 
Нитка порвалась в основе, канальская,
    Эка, канальская снасть!
Ну, жизнь бесталанная! Сколько-то на душу
    Примешь мучениев – страсть!
 
 
Кашель проклятый измаял всю грудь мою,
    Тоже болят и бока,
Спинушка, ноженьки ноют, сердечные,
    Стой целый день у станка!
 
 
Шибко измаялся нынче, – присел бы я,
    Кабы надсмотрщик ушёл.
Эх, разболелися бедные ноженьки,
    Словно вёрст сорок прошёл!..»
 
 
Взором туманным обводит от ткацкую,
    Нет ли надсмотрщика тут;
Сел бы, – торчит окаянный надсмотрщик —
    Вмиг оштрафует ведь плут!
 
 
Грохот машин, духота нестерпимая,
    В воздухе клочья хлопка,
Маслом прогорклым воняет удушливо:
    Да, жизнь ткача нелегка!
 
 
Стал он, бедняга, понуривши голову,
    Тупо глядеть на станок.
Мечется, режет глаза наболевшие
    Бешеный точно челнок.
 
 
«Как не завидовать главному мастеру,
    Вишь, на окошке сидит!
Чай попивает да гладит бородушку,
    Видно, душа не болит.
 
 
Ласков на вид, а взгляни-ка ты вечером;
    Станешь работу сдавать,
Он и работу бранит и ругается,
    Всё норовит браковать.
 
 
Так ведь и правит, чтоб меньше досталося
    Нашему брату ткачу.
Эх, главный мастер, хозяин, надсмотрщики,
    Жить ведь я тоже хочу!
 
 
Хвор становлюся; да что станешь делать-то,
    Нам без работы не жить —
Дома жена, старики да ребятушки,
    Подати надо платить.
 
 
Как-то жена нынче с домом справляется,
    Что нам землица-то даст?
Мало землицы; плоха она, матушка,
    Сущая, право, напасть!
 
 
Как сберегу, заработавши, денежки,
    Стану домой посылать…
Сколько за месяц-то нынче придётся мне
    Денег штрафных отдавать?
 
 
Эх, кабы меньше… О господи, господи!
    Наш ты всевышний творец!
Долго ли будет житьё горемычное,
    Скоро ль мученью конец?!»
 

Конец 1872 или начало 1873

Барка
(На голос «Дубинушки»)

 
Ой, ребята, плохо дело!
Наша барка на мель села —
    Ой, дубинушка, ухнем!
    Ой, зелёная, сама пойдёт!
 
 
Белый царь наш – кормщик пьяный,
Он завёл нас на мель прямо.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Шли теченью мы навстречу —
Понатёрли лямкой плечи.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Жгло нас солнцем полуденным,
Секло дождичком студёным.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Ой, сидела барка грузно,
И вести было натужно!
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Господа на ней сидели,
Веселились, песни пели.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Силы нашей не жалели,
Всё скорей велели.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Они били нас дубиной,
А кормили нас мякиной.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Нашей баркой заправляли,
Нам же пикнуть не давали.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
От такого управленья
Стала барка без движенья.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Из-за глупости дворянской
Не стоять барке крестьянской.
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Чтоб придать ей снова ходу —
Покидаем бар мы в воду!
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
Чтобы барка шла вернее —
Надо лоцмана в три шеи!
    Ой, дубинушка… и т. д.
 
 
И тогда охотно, смело
Снова примемся за дело!
    Ой, дубинушка, ухнем!
    Ой, зелёная, сама пойдёт!
 

(1873)

Доля

 
Эх ты, доля, моя доля,
Доля горькая моя,
Ах, зачем ты, злая доля,
До Сибири довела?
 
 
Не за пьянство, за буянство
И не за ночной разбой —
Стороны родной лишился
За крестьянский люд честной.
 
 
Год несчастный был, голодный,
Стали подати сбирать
И крестьянские пожитки
И скотину продавать.
 
 
Я от мира с челобитной
К самому царю пошёл,
Да схватили по дороге,
До царя я не дошёл.
 
 
И по царскому веленью
За прошенье мужиков
Его милости плательщик
Сподобился кандалов.
 
 
Далеко село родное,
А хотелось бы узнать,
Удалось ли односельцам
С шеи подати скачать?
 

(1973)

Новая песня

 
Отречёмся от старого мира!
Отряхнём его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры;
Ненавистен нам царский чертог!
Мы пойдём в ряды страждущих братии,
Мы к голодному люду пойдем;
С ним пошлём мы злодеям проклятья,
На борьбу мы его позовём:
 
 
Вставай, подымайся, рабочий народ!
    Вставай на врагов, брат голодный!
    Раздайся, крик мести народной!
        Вперёд!
 
 
Богачи, кулаки жадной сворой
Расхищают тяжёлый твой труд,
Твоим потом жиреют обжоры;
Твой последний кусок они рвут.
Голодай, чтоб они пировали!
Голодай, чтоб в игре биржевой
Они совесть и честь продавали,
Чтоб ругались они над тобой!
 
 
Вставай, подымайся, рабочий народ!
    Вставай на врагов, брат голодный! – и т. д.
 
 
Тебе отдых – одна лишь могила!
Каждый день – недоимку готовь;
Царь-вампир из тебя тянет жилы;
Царь-вампир пьёт народную кровь!
Ему нужны для войска солдаты:
Подавай же сюда сыновей!
Ему нужны пиры да палаты:
Подавай ему крови твоей!
 
 
Вставай, подымайся, рабочий народ!
    Вставай на врагов, брат голодный! – и т. д.
 
 
Не довольно ли вечного горя?
Встанем, братья, повсюду зараз!
От Днепра и до Белого моря,
И Поволжье, и Дальний Кавказ!
На воров, на собак – на богатых!
Да на злого вампира-царя!
Бей, губи их, злодеев проклятых!
Засветись, лучшей жизни заря!
 
 
Вставай, подымайся, рабочий народ!
    Вставай на врагов, брат голодный! – и т. д.
 
 
И взойдёт за кровавой зарёю
Солнце правды и братства людей.
Купим мир мы последней борьбою,
Купим кровью мы счастье детей.
И настанет година свободы,
Сгинет ложь, сгинет зло навсегда,
И сольются в едино народы
В вольном царстве святого труда…
 
 
Вставай, подымайся, рабочий народ!
    Вставай на врагов, брат голодный!
    Раздайся, крик мести народной!
        Вперёд!
 

1875