Текст книги "Полюшко-поле"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

18

Верховный Главнокомандующий поднялся на Мавзолей. Дул резкий северо-восточный ветер. На Красной площади играла поземка. Взлетал и вихрился легкий сухой снег. Иней покрыл древние кремлевские стены, и на его серебристом фоне ярче проступила зелень молодых сибирских сосен. Над рубиновыми звездами, куполами и флагами плыли зимние тучи.

Сталин посматривал на застывшие шеренги войск, и душа наполнялась каким-то неповторимым чувством суровой торжественности. Стоят не первые и не последние воины. Еще будут парады на Красной площади… Но этот! Ни с чем не сравнимый! Великий город коммунистического братства на осадном положении. Бронетанковые полчища новых ордынцев стоят у ворот Москвы. Берлинское радио трубит: «Москва вступила в фазу уничтожения. Кремль и почти все вокзалы разрушены. Красной площади не существует».

Но на радость всему советскому народу его армия стоит на Красной площади и готовится к церемониальному маршу. Вот-вот пробьют кремлевские куранты – и голос Москвы зазвучит на всей планете.

Тяжело осажденной столице. Он знает: более ста тысяч зажигательных бомб сбросили фашистские асы на крыши Москвы, и самоотверженные женщины, подростки и старики в разных концах города потушили две тысячи пожаров.

Москва опоясана укреплениями. Отрыты окопы, траншеи. Замаскированы блиндажи, дзоты и доты. Все дороги перерезаны противотанковыми рвами.

Трудовой народ создал можайскую линию, укрепил волоколамский рубеж и подступы к Малоярославцу. Этот великий подвиг совершила необученная шестисоттысячная землекопная рать, вооруженная простыми лопатами, кирками и тачками.

Тяжелые оборонительные бои под Москвой продолжались. Выстоять. Сдержать натиск противника. Выиграть драгоценное время и на рубеже Вытегра – Рыбинск – Горький – Саратов – Сталинград – Астрахань закончить формирование девяти резервных армий. Верховный окидывал взглядом войска и думал о том, что надо незамедлительно помочь Ленинграду. Там назревала опасность полной блокады героической невской твердыни. Он опасался прорыва врага на Кавказ. На трех основных направлениях Генеральный штаб Красной Армии должен был перехватить у вермахта стратегическую инициативу, взять ее твердо в свои руки и создать на фронтах коренной перелом.

Для защиты столицы принимались все меры. Подтягивались войска, создавались резервы. Было решено создать несколько резервных армий, чтобы не только остановить врага, а и разгромить его.

По приказу Ставки с берегов Тихого океана, с Амура и Уссури застучали колесами воинские эшелоны. В пути гремела старая и вечно молодая песня «Славное море, священный Байкал».

В колоннах крепкие, надежные парни. Охотники, рыбаки, мореплаватели, с детства закаленные суровой дальневосточной природой, привыкшие к проливным приморским дождям и таежным буранам, пришли на защиту родной столицы. Они стоят в центре Москвы, у Мавзолея Ленина, и к ним после боя курантов обращается он с речью. Над площадью звучит негромкий медлительный голос:

– Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая.

Под музыку сводного оркестра на Красную площадь вступила пехота, одетая в полушубки и валенки, в новенькие серые ушанки. Прошли в белых халатах батальоны лыжников. В теплых ватниках, меховушках-телогрейках.

«Все как надо, по-зимнему», – подумал Сталин.

Процокала конница. Показались зачехленные «катюши».

Взметая снег, прогрохотали тридцатьчетверки.

От тяжелой поступи стальных машин дрожала площадь. Прямо с парада войска уходили в бой.

Ночью в Кремле Сталин слушал по радио иностранные сообщения. Эхо московского парада разнеслось по всему земному шару. Голоса дикторов усиливались: «В осажденной Москве парад!» «Величие этого акта не имеет равных в истории!» И только в Берлине зловещее молчание…

В поздний час, как обычно прохаживаясь по кабинету, Сталин обдумывал планы будущих операций. Ставка накапливала резервы в московской зоне обороны. Верховный Главнокомандующий, изучая с членами Государственного Комитета Обороны рубежи развертывания резервных дивизий, заметил:

– Они нужны нам для прыжка вперед. Пусть Генштаб подумает о контрнаступлении.

В строжайшей секретности подтягивались резервы. И в ходе жестоких оборонительных боев с учетом обстановки и предложений военных советов фронтов рождались первые контуры грандиозных ответных ударов.

Сталин и Василевский склонялись над оперативной картой.

– Где бить? – негромким, как всегда, голосом спросил Верховный и развел руками. – Бить еще рано… У противника нет кризисного состояния. Его надо ждать.

Василевский предложил:

– Немцы всегда вбивают в нашу оборону танковые клинья. Надо подготовить для них клещи и зажать. Атаку вести неожиданно с разных сторон: с севера, с востока и юга.

– Гитлеровцы охватывают наш Западный фронт. Они хотят сомкнуть кольцо окружения к востоку от Москвы. Не так ли? А что, если мы этот двусторонний охват превратим в ловушку?.. В два оперативных мешка?

– С подходом свежих сил такой план реален. И мы его осуществим, но только с большой осторожностью. – Василевский задержал взгляд на флажках с нумерацией немецких дивизий и добавил: – Фашистские захватчики даже не должны подозревать, что оба их клина попадают в подготовленную для них западню.

Ранним утром пятнадцатого ноября ВЧ принесло в кабинет начальника Оперативного управления Генштаба тревогу. Выслушав чрезвычайное сообщение, Василевский сейчас же связался со Ставкой и доложил о новой возникшей опасности:

– Противник наступает яростно. В бой брошены массы пехоты и боевой техники. С каждой атакой обстановка накаляется. Уже можно сделать вывод: в секторе Московского моря фон Бок стремится потеснить наши войска и обеспечить свой левый фланг.

Весь день телефонные звонки и телеграммы приносили неутешительные вести. Танки, окрашенные в белый цвет, с десантами автоматчиков на броне вклинивались в нашу оборону.

Защитники Москвы бросались в контратаки. На фронте шли необыкновенно яростные, похожие на вспышки молний встречные бои…

…В полночь пятого декабря по приказу Ставки Верховного Главнокомандования армии правого крыла Западного и Калининского фронтов заняли исходные позиции, войска генералов Жукова и Конева приготовились к наступлению. В Подмосковье стоял жгучий двадцатиградусный мороз. Глубокие сугробы покрыли мерзлую землю. В серебряных лесах вспыхивали ракеты, и каждая снежинка искрилась и сверкала то красным, то желтым огнем. Но часто вспыхивал угнетающий, мертвенно-зеленоватый дрожащий свет. В каскаде разноцветных огней атакующие роты перешли по льду Волгу и захватили передовые немецкие траншеи. Бои за Волгой ожесточились.

Через день пришло в движение левое крыло Западного фронта. Задолго до скупой зимней зари сибирские ударные отряды Тридцатой армии бесшумно и незаметно в белых маскировочных халатах подобрались к немецким окопам и без криков «ура», без артиллерийской подготовки бросились в атаку. «Белые призраки» появились внезапно и ошеломили гитлеровских гренадеров. Сибиряки пробили в немецкой обороне пятикилометровую брешь.

Впервые за всю войну, склоняясь над картой, повеселел и улыбнулся Василевский. Он заметил, как сразу оживились операторы. С какой радостью штабные офицеры направляли теперь красные стрелы на запад. Как молодо, звонко звучали голоса:

– Наши войска заняли Рогачев.

– Взяли город Яхрому.

– Вступили в Солнечногорск.

По ночным московским улицам машина Василевского спешила в Ставку. Город, погруженный в темень, был безлюден и тих, лишь свет синих фар падал на заснеженную мостовую.

«Москва проснется счастливой». От этой мысли Александру Михайловичу теплей становилось в дороге. «Москва спасена! В ее успешной обороне блестит щит Киева и сверкает меч Смоленска, неприступным редутом высится оружейная Тула. Миф о непобедимости немецкой армии развеян. Воспрянут духом все оккупированные области, страны, и порабощенные народы поднимутся на борьбу с фашистской тиранией. Нас ждет Европа. Велика наша освободительная миссия. – Темной громадой выплыли из мрака Боровицкие ворота. – Через три часа – «Буря!» – снова поднимутся в атаку наши войска».

19

За три дня до начала русского контрнаступления министр пропаганды доктор Геббельс приказал редакциям газет оставить в очередном номере пустые места для помещения экстренного сообщения о взятии Москвы. По Берлину поползли слухи о капитуляции красной столицы. Многие воинственно настроенные немцы не выключали радиоприемники. Но германское информбюро молчало.

Начальник немецкого генштаба генерал-полковник Гальдер сделал очередную запись в своем дневнике:

«Сопротивление противника достигло своей кульминационной точки. В его распоряжении нет больше никаких новых сил».

Браухич не покидал генерального штаба. Он уже несколько недель ломал голову над одним и тем же вечным вопросом: есть у красных резервы или нет? Уроки под Ростовом и Тихвином наталкивали все на одну и ту же неприятную мысль: «Есть! Тогда скоротечный поход на Восток – мыльный пузырь, крах блицкрига. Надо готовиться к затяжной войне и объявить тотальную мобилизацию, как советовал Рундштедт. Поражение под Ростовом подорвало блистательную карьеру старейшего фельдмаршала и навлекло на него гнев фюрера. А что ждет верхушку вермахта, если русские разобьют вас под Москвой?» – На этом он обрывал свои мысли и не хотел строить никаких предположений.

После длительных телефонных переговоров с фон Боком показывался просвет в тучах.

Командующий группой армий «Центр» уверял:

– Господин фельдмаршал, положение на Восточном фронте сложилось точно такое же, как когда-то на реке Марна. Последний батальон, который можно бросить в бой, решит исход битвы.

И вдруг совершенно надломленный, дрожащий голос фон Бока:

– Господин фельдмаршал, русские атакуют в районе Калинина и западнее. Близится час, когда силы наших войск иссякнут.

Браухич вел беспрерывные телефонные переговоры с Леебом и Клейстом. Ему надоела взаимная грызня в лагере фельдмаршалов и генералов. Каждый из них настаивал признать его направление главным, решающим судьбу всего Восточного фронта. Браухичу опротивела изворотливость фон Бока, его совершенно дьявольское умение склонить фюрера на свою сторону, поживиться за счет других фронтовых объединений, урвать для своей группы как можно больше маршевых батальонов, техники и боеприпасов. Такое наблюдалось впервые. Что-то подтачивало германскую армию.

«Боевое товарищество брошено в мусорную яму. Сыгранного оркестра нет. Каждый барабан в отдельности дрожит под ударами за свою шкуру», – приходил к неутешительному сравнению командующий сухопутными войсками.

На севере ценой отступления на целых двадцать километров едва удалось заштопать прорыв. На юге пришлось ввести в бой весь армейский резерв. Фюрер запретил отход на линию Таганрог – река Миус – река Бахмутка. Но войска попятились, они уже оглядывались на этот запретный рубеж.

«Москва, Москва… – повторял про себя Браухич. – Что же случилось? Где русские взяли такие силы?» – И снова бесконечные телефонные переговоры.

На проводе Гудериан:

– Господин фельдмаршал, Вторая танковая армия выдохлась.

К разговору подключился фон Бок:

– Группа армий ни на одном участке фронта не в состоянии сдержать крупное наступление войск Жукова и Конева.

– Вот к чему привело ваше легкомыслие! – Браухич бросил трубку. Он почувствовал, что теряет самообладание, и принялся пальцами разминать виски. – Что же делать? Как поступить? – И вопросительно взглянул на Гальдера.

– Наше спасение я вижу в планомерном отводе войск. Будем прикрываться сильными арьергардами, занимать выгодные оборонительные рубежи. И пусть русские истекут кровью.

– Наша тактика на Востоке определилась: планомерный отход и создание тыловых рубежей. Однако нужна дымовая завеса – какая-то директива… Необходимо скрыть от войск совершенно кризисную обстановку и найти иную причину столь неожиданного перехода к стратегической обороне.

– Я уже подумал, господин командующий. Все легко объясняется преждевременным наступлением холодной зимы на Восточном фронте и затруднениями в подвозе снабжения.

– Это подходит!

…Фюрер недавно прилетел из группы армий «Юг» и по случаю своего благополучного возвращения с фронта пригласил Браухича с Гальдером на чаепитие.

«Неужели верховный не имеет никакого представления о состоянии наших войск и живет в безвоздушном пространстве?» – подъезжая к дому Гитлера, негодовал Браухич.

Затемненный четырехэтажный «Haus Elephant» внутри сиял светом. У фюрера собралось довольно многочисленное общество министров, генералов, чиновников, промышленников, журналистов и разряженных дам. В большом холле, устланном широкими зелено-коричневыми ковровыми дорожками, за столиками с белоснежными скатертями пестрели широкополые и островерхие модные шляпки. Они все время вертелись и мешали фельдмаршалу следить за лицом Гитлера.

Браухичу хотелось рявкнуть:

– Снять головные уборы!

«Боже мой, нервы шалят, все нервы», – старался взять себя в руки фельдмаршал.

Во время чаепития фюрер выступил с речью и окончательно сбил с толку и удивил Браухича. Даже после начала ошеломляющего контрнаступления русских Гитлер оптимистически оценил обстановку и оставлял в силе ранее поставленные войскам задачи. Браухич легенько толкнул Гальдера, когда верховный, впадая в экстаз, сказал:

– Вермахт по-прежнему имеет под Москвой превосходство над противником.

Возвратившись в генштаб, фельдмаршал немедленно связался с фон Боком. Разговор показался Браухичу ужасающим и постыдным. Фюрер, обходя командующего сухопутными войсками, давал группам армий свои указания.

– Страшно то, что верховный не понимает состояния наших войск и занимается «делением заплат», – глотая успокаивающие таблетки, твердил Браухич Гальдеру.

Командующий сухопутными войсками был вызван в имперскую канцелярию к тринадцати ноль-ноль. Едва Браухич переступил порог рабочего кабинета Гитлера, как тот, даже не ответив на приветствие, осыпал фельдмаршала упреками и бранью.

Браухич сносил оскорбления молча. В присутствии Геринга и Геббельса фюрер продолжал унижать недавнего фаворита, называя тактику тыловых рубежей глупой иллюзией, а планомерное отступление – самым тупоумным приказом, нарушающим принципиальное требование: не отходить ни шагу назад с завоеванной земли.

У киноаппарата застыли механики с коробками лент, доставленных с фронта на самолете. И тут только Браухич заметил, что на старинный гобелен натянуто белое полотнище. Оно скрыло вооруженных копьями древнегерманских воинов, и только внизу видны зубы дракона.

Геббельс подал знак. Электрические светильники погасли. Вспыхнул белый луч, и сухо зашелестела кинопленка.

По ветру летят клубы дыма. Горят деревянные избы, немецкие автоматчики гонят по глубокому снегу русских подростков, женщин, стариков. Привычным движением гренадеры вскидывают автоматы, и вот уже снежная буря заносит расстрелянных.

Что-то одобрительно бормочет фюрер.

Словно из-под земли вырываются стремительные огненные стрелы. Они рассекают небо. За ними тянется струистый дым.

– Играют русские «катюши», – шипит Геринг.

Возникают заснеженные леса, перелески. Немецкие солдаты ищут дорогу. Снег по колени, по пояс. Буксуют колесные машины. Танк берет на буксир грузовики.

Взрывы. Взрывы. Взрывы. Штопором ввинчивается в тучи сбитый «мессершмитт». Черные кусты дыма вырастают на брустверах окопов. Гренадеры покидают траншеи, выскакивают из блиндажей, бегут, теряют оружие, падают…

В кабинете фюрера молчание. Только сухо потрескивает кинопленка.

…По дорогам бредут какие-то сгорбленные фигурки. Это солдаты фюрера, лишенные четкого шага и военной выправки.

– Во что они превратились… – роняет растерянно Геббельс.

По оврагам, по перелескам медленно ползет какая-то грязная змея и шелестит лохмотьями мундиров. Идут солдаты, одетые в летнее обмундирование, обвязанные платками, кутаются в одеяла, в крестьянские свитки и женские шубки.

Браухич подавлен. Он слишком хорошо знает военную историю. Так бежали из России остатки наполеоновской армии.

Путь отступления усеян подбитыми танками, брошенными грузовиками, искалеченными пушками. В кюветах чернеют круглыми черепахами стальные плиты минометов.

Браухич зажмурил глаза и, когда их открыл, увидел генерал-полковника Гепнера. Тот опрометью вылетел из какой-то избы, на ходу застегивает шинель, бежит к танку.

– Мерзавец! Отдал самовольный приказ об отходе. Разжаловать Гепнера, судить! – выкрикнул Гитлер.

Разворачиваются танки, выстраиваются в колонны, ползут против дорожных стрелок с надписью «Марш на Москву!»

– Это конец блицкрига. Довольно, остановить! – бешено загремел Гитлер. Вспыхнул свет. – Армию остановить! – Глаза фюрера блуждали. – Генералы и все офицеры своим личным примером должны заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции. Я требую не обращать внимания на противника, прорывающегося в тыл наших войск. Стоять! Не отступать больше ни на шаг! Оборонять каждый рубеж до последнего солдата! Мы должны выиграть время и перебросить с Запада сорок дивизий, о чем мною уже отдан приказ. – И, скрестив на груди руки, ледяным тоном Гитлер добавил: – Я прошу вас, господин генерал-фельдмаршал фон Браухич, принять отставку.

– Я принимаю. – Короткий поклон и поворот на каблуках.

Шагая по коридору, бывший командующий сухопутными войсками думал: «Парадоксальный случай: ефрейтор сместил с поста генерал-фельдмаршала. Теперь он сам будет вести войну. А в этом вопросе мой нос стоит всего его лица с чарличаплинскими усиками».

ЭПИЛОГ

На пути к Северному Донцу Мажирин попал в снежный буран. Под колесами попутки вскипали черные лужи. От натуги мотор выл, полуторка вздрагивала, медленно ползла и наконец, словно выбившись из сил, забуксовала. Полковнику пришлось пешком добираться до ближайшей станции. Пассажирские поезда вышли из графика и ходили нерегулярно. С пересадками и долгими ожиданиями Мажирин – то на открытых платформах, то в теплушках – медленно продвигался к Воронежу, где находился штаб Юго-Западного фронта.

В разбитых варварской бомбардировкой Лисках, пока железнодорожники формировали товарный эшелон, Мажирин зашел на почту.

«Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» – Эти стихи по «солдатскому телеграфу» – из уст в уста уже облетели позиции и фронтовые дороги. Он вспомнил, что в кармане лежала совершенно поблекшая от болотной воды, покрытая коричневыми пятнами пятидесятирублевка. Рука дрожала, и телеграмму жене пришлось переписать дважды.

«Вышел из окружения. Подробности письмом. Крепко целую тебя и дочурку. Федор».

Он старательно вывел последнее слово и подал телеграфистке пять червонцев.

Из окошка выглянула удивленная девушка:

– Товарищ военный, где вы взяли эти деньги?

– Где взял?.. Милая девушка, я в болоте с отрядом по горло в воде сидел. Нас окружили немцы…

Она поднесла к глазам билет Государственного банка и глянула на свет.

– Вот это водяные знаки! Возьмите деньги назад.

– А других у меня нет…

Девушка вышла из-за перегородки, держа на ладони пятидесятирублевку.

– Сохраните ее на память. С этой вам расставаться нельзя. А телеграмму я отправлю. Не беспокойтесь, «Молния» немедленно будет в Саратове.

– Спасибо, родная.

Морозным утром Мажирин прибыл в Воронеж и в штабе пограничных войск встретился с комиссаром Коноваловым. Они обнялись.

– Так ты, Федор, ледяной Трубеж переплыл?

– С трудом форсировал…

– Мне повезло. Я тогда взял с бойцами немного правей и случайно на мост попал. Танки бросились нас преследовать, но мы ушли. Ночь спасла. Укрылся с бойцами в большом стоге сена. А чуть свет погоня нагрянула. Выследили нас каратели. Вижу: в черном плаще офицер на коне гарцует. Подает он команды, а эсэсовцы стог – наше убежище – окружают. Немецкого офицера я автоматной очередью срезал. В ответ зашикали зажигательные пули, запылало сено. Выскочили мы из горящего стога и забросали серо-зеленые цепи последними гранатами. Не ждали такого отпора фашисты, дрогнули они. Я летел в атаку и даже не почувствовал, что за моей спиной полыхает пламя. И только когда в лесу припекло шею, я оглянулся и ахнул… Ты знаешь, Федор, добрая половина плащ-палатки уже сгорела.

– Меня лихорадит, Павел… Сильно знобит… Не пойму, то ли от волнения, то ли от простуды.

– Видно, болото и Трубеж не прошли даром. Крепись, Федор. А пока давай представимся начальству, доложим. Наши штабисты подсчитали: дивизия истребила свыше девяти тысяч гитлеровцев. Ее четыре полка на разных участках фронта сожгли и подбили пятьдесят семь танков и бронемашин, уничтожили пятьдесят три орудия.

В заснеженный Воронеж стекались вооруженные группы Четвертой дивизии НКВД. Все преодолели они: засады полицаев, погони и облавы эсэсовцев. Верных присяге воинов не сломил в степи голод. В лесах не остановили их ни дожди, ни морозы. С оружием в руках прошли по тылам врага боевые группы батальонного комиссара Слуцкого, капитанов Рыжкина и Мызникова. Стало известно, что некоторые боевые группы и одиночные бойцы присоединились к партизанским отрядам Ковпака и Федорова.

Пришел в штаб пограничных войск Руднев, а за ним – Шор. Появился Пляшечник. Старшина приложил руку к старой, видавшей виды ушанке:

– Товарищ комдив, на двух самодельных костылях старшина Пляшечник догнал фронт. Вышел! Вырвался из чертова пекла!

Капитан Судаков привел на воронежский вокзал бронепоезд номер пятьдесят пять. Прибыл командир бронепоезда номер пятьдесят шесть старший лейтенант Ищенко и доложил:

– В степи под Мироновкой бронепоезд вел ожесточенный бой с танками Клейста. Наши ремонтные бригады восстановили поврежденные бомбежкой рельсы и помогли отправить в тыл санитарные поезда, эшелоны с хлебом и цветными металлами. Команда бронированного богатыря вместе с канонерскими лодками «Верный», «Передовой» и монитором «Жемчужин» до последней возможности защищала Каневский железнодорожный мост и паромные переправы.

Но многие воины не вернулись, не стали в строй. Вблизи Переяславского шляха пропал без вести командир полка Вагин. В селе Дивички командир полка Алтуфьев захватил с бойцами немецкое орудие, поставил его на прямую наводку и поджег бронемашину. Двумя меткими выстрелами разбил он немецкое орудие и три броневика с черными крестами обратил в бегство.

С полковым Знаменем в руках повел Алтуфьев своих бойцов на прорыв. Повернулся он к бойцам, хотел что-то крикнуть и не успел. В двух шагах от него разорвался вражеский снаряд.

…В день, когда радио принесло весть о разгроме немцев под Москвой, генерал Баграмян вызвал Мажирина с Коноваловым и поручил им формировать Восьмую мотодивизию.

– У вас будут два полка артиллерии, батальон танков и отличные бойцы, все бывшие пограничники, – сказал генерал.

После встречи Нового года мотодивизия выступила на фронт. Она ушла под Обоянь. Мажирин буквально в последний день получил другое назначение. Он стал командиром дивизии, находившейся теперь на далеком берегу Волги.

Поезд уходил в синий снежный простор. На перроне лейтенант Синокип, одетый в новую летную форму, махал на прощание рукой. Мажирин стоял у окна и думал: «Когда же снова увижу фронт?» Он рвался навстречу войне и в эту минуту не знал, что она скоро нагонит его и опалит огнем Сталинградской битвы.