
Текст книги "Полюшко-поле"
Автор книги: Виктор Кондратенко
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
– Ну, как вы тут? – поднимаясь по лестнице, заглянул на чердак старшина.
– Держимся, – ответил Иван.
– Берегите, друзья, карманную артиллерию. План такой: дождаться темноты и гранатами пробить себе путь.
– До ночи еще далеко.
– Надо выстоять. – Старшина полез вниз.
– Если бы все это видела моя мама… – прошептала Нина.
– Ничего хорошего не принесет нам затишье.
– Давай не думать о том, что с нами станется.
– Что-то они затевают… Даже подлец староста молчит.
– Эх, Ваня, Ваня… Как хочется жить… Стоит твоя невеста у скорбной дороги… – Нина спохватилась. – Вот глупая, сама же просила не говорить о плохом.
Ее слова заглушил орудийный выстрел. Иван увидел вспышку. Молния распорола соломенную крышу, как тучу. Дорога, садики, луг – все земное потемнело и как будто отодвинулось. На ветру качалась одинокая, в черном оперении сосна. Он смотрел на нее и не мог понять, дерево это или нахохлившаяся птица.
– Нина, Иван, вы живы? – Пляшечник бросился к лестнице и отступил. На чердаке гудело пламя. Хата наполнилась удушливым серым туманом. Старшина задыхался. Глаза слезились. – Нина! Иван!
Ответа не было.
Пляшечник услышал свист снаряда и прильнул к земляному полу. Хата вздрогнула, закачалась, как детская люлька. Но осколки пролетели мимо. Он лежал возле печки и, когда попытался привстать, почувствовал, как под рукой отодвинулась какая-то железная заслонка.. Еще усилие – и заслонка пошла в сторону: тайник! Не раздумывая, старшина нырнул в люк.
В кромешной тьме Пляшечник нащупал деревянную лестницу и головой вниз спустился на дно ямы. Он вполз в какой-то подземный коридорчик, круто повернулся и, вскочив на ноги, задвинул железную заслонку.
Сидя в своем убежище, Пляшечник слышал, как бушевал пожар. С треском и грохотом обвалилось потолочное перекрытие. Но добротная каменная печь, подобно доту, прикрыла тайник.
Отдохнув на дне ямы, старшина принялся изучать подземное убежище. Чиркнув спичкой, Пляшечник, как опытный донбасский забойщик, убедился в том, что подземный ход оборудован по всем правилам шахтерского искусства, крепила его опытная рука.
«Здесь наш брат, шахтер, потрудился», – пробираясь вперед и освещая подземелье спичками, подумал он.
Старшина прополз метров пятьдесят и натолкнулся на деревянную лесенку. Поднявшись по ступенькам, он обнаружил над головой крышку люка.
…А время словно остановилось. Утомительно медленно ползли зеленоватые стрелки по светящемуся циферблату. Только через семь часов Пляшечник осторожно приподнял крышку люка. Звездное небо. Шумят кусты. За плетнем прохаживаются патрули. Он не видит их, но знает: это немцы – чеканный шаг.
Старшина бесшумно пополз вдоль плетня, потом по огородам. Белые пятна хат пропали в ночной темноте. Поле. Ветер. Погасло пламя походных костров, затихли марши губных гармоник. На болоте плачет какая-то птица.
Он все ползет и ползет, уходит на запад, туда, где под Млечным Путем темнеют горы.
Всю ночь он пробирался через старый торфяник и на рассвете, покрытый болотной тиной и грязью, вошел в приднепровский лес.
16
Гибель разведчиков глубоко опечалила комдива. Выслушав рапорт старшины Пляшечника, он потупил голову:
– Жаль.
– Верите, товарищ комдив, так и стоят они перед глазами. Лица их вижу… голоса слышу… Это герои!..
– Вы тоже герой.
– Ну, какой там герой… Я только к своим старался пробраться, хотел предупредить о проческе леса… Настоящие герои, товарищ комдив, погибли, они на себя основной удар приняли.
– Вы все вместе совершили подвиг. От всей души благодарю вас за выполнение боевого задания. Сейчас можете быть свободны. Отдыхайте, набирайтесь сил.
Старшина вышел из землянки. Мажирин посмотрел вдаль. На вечерней заре четко вырисовывались древние скифские могильники и крылья ветряных мельниц. Казалось, из пучины Днепра по кустарникам и верхушкам сосен поднималась холодная синева и наплывала на ярко-красный петушиный гребень солнца. Мажирин опустил брезентовый полог. В землянке сгустилась темень. Чтобы привыкнуть к ней, комдив зажмурил глаза. Когда же он открыл их, в полосе фонарного света увидел комиссара. Начальник штаба кончиком карандаша коснулся оперативной карты. Быстрые пальцы нажали на карандаш и резко его опустили. Послышался звук, похожий на пистолетный выстрел.
– Вот какая картина, – сказал Руднев. – Мы плотно окружены вражескими гарнизонами… В селах заслоны, дороги блокированы. По данным нашей разведки, в Переяславе, Трубайловке, Гречаниках, Ерковцах, Любарцах и Рогозове немцы сосредоточивают мотопехоту, артиллерию и танки. Как удалось установить разведывательной группе Пляшечника, седьмого октября гитлеровское командование с помощью местных полицаев собирается основательно прочесать приднепровские леса. Держать оборону с таким скудным запасом патронов бессмысленно. В этой обстановке необходимо упредить противника, пойти на прорыв. Только внезапность удара и решительность действий может спасти нас от гибели в котле.
– Приднепровские леса небольшие, в них трудно сманеврировать и оторваться от противника. – Комиссар Коновалов провел мизинцем по синей жилке Днепра: – А за спиной, как говорится, водная преграда. Нас прижмут к ней, и деваться-то некуда. Да-а… С боеприпасами туго, но и продовольствие на исходе. Мы сможем прокормить бойцов еще денька два, а там – подтягивай пояс.
– Я сейчас думаю только об одном, – шагнул к столику Мажирин. – Готова ли наша дивизия к прорыву вражеского кольца? Да, в любой час, и этот час наступил. Когда мы недавно проводили занятие с боевыми группами, открыто заявляли всем, что поход на восток назначен на восьмое октября. И вот, как видите, результат: немцы на день раньше решили прочесать лес. Это случайность? Нет! В наши ряды затесались фашистские лазутчики. Семерых шпионов мы поймали с поличным, допросили и расстреляли. Но кто-то из тайных врагов остался неразоблаченным и действует. Гитлеровцы знают, что наши разведчики заходят в села, и вот пошел слух: восьмого октября конец Советам в лесном краю. А карательные отряды нагрянут на наш лагерь, конечно, раньше. Если у комиссара нет возражений, я приказываю немедленно поднять дивизию по боевой тревоге. Короткий митинг – и поход на восток.
Под тусклой вечерней зарей на острове посреди Белого болота выстроилась четвертая дивизия НКВД с примкнувшими к ней арсенальскими отрядами народного ополчения, уровцами, саперами и матросами. От штыков, казалось, гуще стали камышовые заросли. Гигантская живая подкова качнулась и застыла. В тишине воины вынесли из блиндажа боевое знамя.
Под красным шелковым крылом на пенек поднялся Мажирин:
– Боевые друзья, товарищи по оружию! Ценою больших усилий и жертв наши разведчики вырвали у фашистов военную тайну. Командованию дивизии стал известен день вражеского наступления на наш последний оплот – лесной лагерь. В ближайших селах гитлеровцы стянули войска для генеральной прочески приднепровских урочищ. В этой обстановке командование дивизии приняло единственно верное решение: пойти на прорыв и соединиться с главными силами.
– Правильно!
– На восток!
– На прорыв! – одобрительно загудели голоса.
Комдив, немного выждав, обвел взглядом шеренги бойцов:
– Товарищи чекисты, мы наносим удар в направлении села Дивички, расположенного в пятнадцати километрах западнее Переяслава. Атакуем противника в трехкилометровой полосе тремя отдельными группами одновременно. После прорыва вся дивизия рассредоточивается на мелкие боевые группы. Эти небольшие подвижные отряды расходятся веером и действуют в тылу врага самостоятельно, в зависимости от обстановки. Командирам и комиссарам боевых групп указаны рубежи сосредоточения и укрытия, а также дальнейшие маршруты. Многие бойцы могут спросить, – повысил голос Мажирин, – почему после прорыва мы меняем тактику кулака на веер. После боя мы окажемся почти без патронов. Наши большие походные колонны фашистам легко заметить и окружить. А вот боевые группы… Они очень гибки и подвижны. Нам выгодно, друзья, выходить из окружения мелкими отрядами-невидимками. Тактика эта надежная. Сама обстановка требует такого решения. Шило маленькое, да удаленькое.
– Верно! – снова послышались одобрительные голоса.
Комдив продолжал:
– Путь на восток труден. Он потребует от нас напряжения всех сил, смелости и воли. Каждый боец должен знать, что в тылу наших боевых порядков нет ни санитаров, ни госпиталей. Он должен пробиться вперед штыком и гранатой, вырваться из когтей озлобленных извергов или умереть солдатом великой Родины! Боевые друзья, дорогие ребята, перед атакой и походом на восток я хочу поблагодарить вас за верную службу Советскому Союзу. На Припяти, на Тетереве, на Здвиже и под Киевом на Днепре вы не дали гитлеровцам захватить важнейшие коммуникации – мосты. Под Борисполем вы сожгли двадцать вражеских танков. Под Рогозовом и Старым разбили два фашистских полка и захватили их боевые знамена. Вы освободили из лагеря смерти пять тысяч военнопленных и не позволили фашистам ворваться в наш советский лесной край. После прорыва под руководством опытных командиров вы пойдете по тылам врага. Дорогие мои ребята, не унывайте, не падайте духом, сражайтесь с фашистами до последнего патрона – и вы победите! Я верю всем сердцем, надеюсь всей душой встретить вас за линией фронта и обнять как героев. Товарищи чекисты! За Родину, за партию вперед на врага!
В густых сумерках заходила под ногами зыбкая болотистая почва, зачавкала грязь, тихо затрещали облетевшие кусты, зашуршали камышовые заросли. Полки покинули остров, по гати вышли на луг и бесшумно втянулись в темный, молчаливо настороженный лес.
Опавшая сухая хвоя глушила шаги. По этому мягкому ковру бойцы на руках катили пушки. Комдив и комиссар шли вместе с курсантской ротой вслед за штурмовой группой старшего лейтенанта Максима Вольвака.
Командир штурмовой группы получил приказ без единого звука как можно ближе подобраться в ночной темноте к гитлеровцам и, забросав их гранатами, с криком «ура» ворваться в Дивички.
Село опоясывал глубокий канал. Здесь когда-то велись торфяные разработки, и ударная группа в первую очередь должна была захватить мост.
Мажирин посматривал на светящийся циферблат. До атаки осталось ровно пять минут. Напряжение нарастало. Слух обострился и, казалось, улавливал даже отдаленные шорохи.
В лесу гулко отозвались взрывы гранат. Долетело «ура». Послышался топот ног по мосту, лязг штыков, крики. И потом все заглушили автоматные очереди.
«Мост захвачен. Комбат ворвался в село», – мелькнула у Мажирина мысль, и он во главе курсантской роты бросился на помощь к Вольваку.
Успех штурмовой группы оказался совсем не таким значительным, как вначале предположил Мажирин. Внезапный налет помог комбату Максиму Вольваку только захватить мост. Ворваться в село ударному отряду не удалось: он встретил упорное сопротивление сильного вражеского заслона. На западной окраине Дивичек завязался тяжелый бой.
Курсантская рота подоспела в тот момент, когда гитлеровцы, подтянув из глубины села подкрепление, попытались овладеть мостом. Курсантские цепи молча бросились в атаку и смяли противника. В ночной тьме наткнувшись на дружные курсантские штыки, немцы отпрянули, откатились назад, и чекистам удалось зацепиться за крайние хаты.
На флангах тоже разгоралась напряженная схватка. Там вовсю заливались пулеметы, и в небо поднималось ярко-багровое зубчатое пламя пожаров.
Над большим разбросанным селом взлетали то желтые, то красные шары ракет. Из мрака выступали соломенные крыши белых мазанок, серые деревянные стены сараев и коричневые ребристые плетни.
Половина села перешла в руки наших бойцов. Фланговые отряды тоже продвинулись вперед. Но медленный темп атаки тревожил Мажирина. Дивизия не прорывала, а прогрызала вражескую оборону. Кривые песчаные улицы села казались бесконечными. Немцы вели сильный минометный огонь, а наша артиллерия по-прежнему молчала. На каждое орудие приходилось всего лишь по семь снарядов. Комдив строго-настрого приказал артиллеристам экономить боеприпасы и действовать только по его команде: он берег силы для основного удара.
Уже не раз обращались к нему командиры штурмовых групп с просьбой поддержать их артиллерийским огоньком, но комдив неизменно отвечал:
– Займите центральную площадь, и я окажу вам поддержку.
Наступающие роты пробились к сельской площади и залегли под вражеским пулеметным огнем. Комдив понял: наступила минута, когда надо вводить в бой главный резерв – артиллерию. По команде Мажирина артиллеристы выдвинулись в боевые порядки пехоты и прямой наводкой ударили по гитлеровцам.
Пулеметы немцев захлебнулись. В пробитую артиллерией брешь устремилась штурмовая группа Вагина и под разрывы гранат первой вырвалась из вражеского кольца. Следом за ней двинулась курсантская рота с артиллерией, и затем в расширенную дыру прорыва хлынули остальные подразделения.
Огненные Дивички остались в низине. Впереди лежал Переяславский шлях. После двух часов боя дивизия наконец вышла на оперативный простор.
Комдив с комиссаром находились в арьергарде. Артиллерия и курсантская рота прикрывали отход. Теперь все штурмовые отряды разбились на мелкие группы и веером уходили в ночь.
Артиллерия дала по врагу последний, устрашающий залп. Одиннадцать пушек взметнули пламя и смолкли. Но далеко в низине сверкнули красноватые вспышки, и отозвался грохот разрывов. В наступившей тишине командиры орудий сняли замки.
Рота курсантов, возглавляемая комдивом, пересекла Переяславский шлях и вошла в густые неубранные хлеба. Бой затих на всех участках прорыва. Темная ночь скрыла Дивички.
Мажирин вел бойцов по компасу к болотистому и лесистому Трубежу. В походе он первым делом уточнил силы своего отряда. Налицо оказалось семьдесят пять штыков, но с боеприпасами было совсем скверно: после прорыва за поясом у бойцов осталось по гранате, в подсумках – по две-три обоймы и на два станковых пулемета – по одной запасной патронной ленте.
Мажирин приказал курсантам беречь патроны и открывать огонь только в крайнем случае, и то по команде взводных.
С каждым шагом на восток над шелестящими колосьями медленно поднимался темный курган. Комдив узнал древний могильник – Великую Мазинку. Среди хлебов она служила хорошим ориентиром.
А в небе – облака, облака, тяжелые и пенистые – предвестники грозы. Хлынул бы ливень! Но пока не видно даже далеких сполохов. Луна выглянет из разорванной облачной пены и, к счастью отряда, опять надолго скроется.
Лунный свет не тревожит комдива. Его мысли заняты сейчас дорогой. Мягкая от пыли полевка вьется в густых хлебах. Мажирин часто посматривает то на зеленую стрелку компаса, то на светящийся циферблат часов.
«Перевалило за полночь. Скоро начнет светать. Если утренняя заря застанет отряд в поле, немцы нас обнаружат. А до Трубежа еще шагать и шагать», – возвращался Мажирин к одной и той же мысли.
Комиссар тоже поглядывает на часы и тихо роняет:
– Слишком затянулся бой в Дивичках, и причина одна…
Коновалов не договаривает, но Мажирин понимает его с полуслова. Разве легко бросаться на пулеметную точку и знать: если ужалит тебя пуля – все, уже не вырваться из вражеского кольца на волю. Закон для окруженцев один: ранило – отползай, покидай поле боя, может быть, найдутся добрые люди, укроют от немцев… Сколько беззаветно храбрых воинов осталось в Дивичках!.. Живы ли они, как сложится их судьба? На этот вопрос Мажирин не мог найти ответа.
А в хлебах бесшумно скользят боевые дозоры. Всем пригодилась армейская выучка, у многих она пограничная. По тылам врага идут воины, привыкшие к большим и стремительным броскам. Два старых пограничника – комдив и комиссар – подают пример. Они шагают быстро, но тихо-тихо. Порой под ногами что-то испуганно метнется, взлетит задремавшая птица или юркнет в нору зазевавшийся зверек.
Комдив знает: справа, в селе Демьянцах, стоит сильный немецкий гарнизон. Слева, в Харьковцах, – тоже. Вот в Демьянцах взлетела зеленоватая мертвенно-бледная ракета и такая же – в Харьковцах.
«Неужели заметили?» – с этой мыслью Мажирин толкает в спину идущего впереди бойца. Условный сигнал моментально передается дальше. Он означает: остановись!
Над хлебами дрожит свет ракет. Немцы усиленно освещают местность.
«Стерегут… Все вражеские гарнизоны предупреждены о нашем прорыве», – подумал про себя Мажирин и прошептал:
– Павел, долго лежать нельзя. Надо уходить. До Трубежа еще далеко, а рассвет близится.
– Риск – благородное дело, – роняет Коновалов свою любимую поговорку.
Но высокие хлеба кончились, впереди – открытая местность.
– По-пластунски! – тихо подает команду Мажирин.
Прильнув к земле, курсанты ползут за комдивом. В невысокой траве они похожи на пловцов. Спасительным берегом кажется тень. Еще одно усилие – и можно будет слиться с ночным мраком, уйти за бугры.
Комдив слышит свист ракеты над головой. Он искоса смотрит на бойцов. Они еще плотней прильнули к земле, застыли.
Ракета рассыпается над отрядом. Зеленые искры сверкают звериными глазами. Мажирин сжался в комок. Сейчас ударит немецкий пулемет, и сталь патронной ленты крикнет вороном: «Кр-р… Кр-р…» И, впиваясь в землю, начнут сухим хворостом потрескивать вокруг разрывные пули.
Но немцы не заметили отряда. Когда вспыхнула ракета, ни один курсант не сделал перебежки и даже не пошевелился.
Благополучно перевалив за бугры, бойцы ускоренным маршем двинулись к Трубежу.
Небо на востоке чуть-чуть посветлело. В тучах появилось бледно-синеватое пятнышко, оно неудержимо ширилось, растекалось. Все понимали: последний стремительный бросок к лесам, болотам, и – свобода! Но рассвет… Впервые в жизни люди не радовались рассвету. Шагая вперед, они с опаской посматривали на пламенеющий горизонт.
В поле предутренней дымкой тумана затянуты только небольшие балки. Но ветер продувает низины, и спасительная дымка редеет, рассеивается.
Над буграми, увенчанными лиловыми коронами чертополоха, разливается заря. Красным, ярким пламенем вспыхивает восток. Всходит огромное степное солнце, а в балке курсанты валятся с ног от усталости.
– Пять минут, ребята, на перекур и на отдых. – Комдив, медленно поднимаясь на пригорок, в бинокль осматривает местность.
Нет, не видно лесной синевы… Но зато слева, на окраине села, чернеют пятнадцать стальных бугров.
– Ох ты, черт!..
– Что там такое? – Поравнявшись с комдивом, комиссар подносит к глазам бинокль.
Ему хорошо видно, как с дальнего бугра быстро спускается немецкий часовой. Вот он что-то крикнул и с разгону влетел в хату.
Комиссар на миг оглянулся. В отряде заметили немецкие танки.
Все пришло в движение. Курсанты поспешно принялись готовиться к обороне.
Но что может сделать с батальоном стальных машин курсантская рота без пушек, вооруженная считанными гранатами и патронами?! Комиссар смотрит по сторонам: поле, открытое поле. Занять оборону можно… Только долго ли продержишься?
– Что делать, Федор?
– Подожди, Павел… Сейчас что-нибудь придумаем… – Комдив бежит вперед и вперед, всматриваясь в местность.
Следом спешит комиссар.
– Вон три домика на отшибе… Давай, Федор, займем их…
Комдив не отвечает. Он бежит все дальше и дальше. Комиссар едва поспевает за ним.
– Федор, остановись! Пока не поздно, давай займем домики…
– Есть, Павел, выход. Мы спасены! Поднимайся сюда, быстрей! – кричит с бугра комдив.
Коновалов сначала с недоверием посматривает на Мажирина. «Где там спасенье!» Но потом одним прыжком взбирается на пригорок.
– Озеро, Федор, озеро! Нет, это не мираж…
А комдив машет рукой. Он зовет курсантскую роту. В низине в сизых камышовых зарослях на добрую тысячу метров тянется широкое, розовое от зари озеро. За ним, всего в каких-нибудь двух-трех километрах, сверкает узкой полоской Трубеж и до самого горизонта растекается синее пятно леса.
– За мной, ребята, вперед! – командует комдив и на ходу ободряет курсантов: – Сама природа пришла нам на выручку. Видите, какой топкий луг. Близко к озеру танки не подойдут.
А в селе немцы поспешно заводят моторы. Слышно, как нарастает гул. Фашистские танки разворачиваются, они принимают линейный боевой порядок. Черные приземистые машины с грозным рокотом ползут к озеру.
– Бегом! – звучит команда комдива.
Тяжело дышат курсанты. Под ногами зыбкая, болотистая почва. Приходится прыгать по кочкам. Липкая грязь попадает за голенища. Трудно вытащить сапог из топи. Но комдив доволен, он рад.
– Это то, что нам нужно, ребята, – повторяет Мажирин и, когда рота приближается к высоким камышовым зарослям, громко приказывает: – Занять круговую оборону. Первый взвод – справа, второй – слева, третий – с тыла и фронта. Пулеметы в центре. Открывать огонь по моей команде. По местам!
Он первым входит в прозрачную воду. Набегает волна. Ледяная влага проникает в сапоги, и ему приходится стиснуть зубы. От холода ноги сводит судорога. Но за спиной лязгают гусеницы. Мажирину становится жарко, когда над его головой пулеметные очереди срезают пушистые кисточки камышей.
Следом за комдивом цепью идут курсанты. Булькает вода, со дна поднимается ил. Кое-где у берега на волнах качаются одинокие белые лилии. Их сморщенные желто-серые круглые листья напоминают Мажирину лица зловещих утопленниц. Вода по колено, по пояс, по грудь.
Он чувствует топкое дно. Ему трудно передвигать ноги, но еще одно усилие – и можно дотянуться рукой до темно-коричневого островка, покрытого болотным мхом.
На шаткий островок приходится взбираться, как на льдину. Это гнилой камыш. Он много лет пролежал в озере, и время, спрессовав его, превратило в плавучие островки. И каждый островок – надежный плот. Он не тонет. На нем может удержаться отделение и даже станковый пулемет.
Немецкие танкисты обрушивают на камышовые заросли шквал огня. Бешеный обстрел нарастает. Патронов башенные стрелки не жалеют. Длинные пулеметные очереди – это своеобразный ультиматум: всех уничтожим, сдавайтесь!
Но пока обстрел не приносит никакого вреда. Мажирин видит: пули ложатся вдали от плавучих островков, они почти посреди озера поднимают брызги и пенят воду.
Притаились на топком берегу, залегли в звонких камышах, прильнули к жесткой болотной траве боевые дозоры.
Рыжкин, Синокип и Силкин следят за противником. По горло в воде приходится пробираться на КП связным. Немногословны устные донесения:
– Товарищ комдив, тридцать танков T-III обстреливают озеро.
– Товарищ комиссар, танки остановились в ста метрах от берега. Дальше они не пойдут, топь.
Связь с боевыми дозорами поддерживает адъютант комдива Коровкин. Он бродит по озеру, словно длинноногий аист. Хорошо великану – в самых глубоких местах вода ему по пояс. Да вот только одна беда: пулеметным очередям чаще кланяться надо. И уже адъютант без нарядной фуражки. То ли потерял в камышах, то ли пуля сбила.
Комиссар дышит на озябшие руки и переползает на новое место. Там, где он лежал, гнилой камыш прогнулся и выступила жижа.
– Ты слышишь, Федор, я засек время… Семьдесят пять минут обстреливают нас танки… И моторы работают на полную мощность…
– Мотор тоже оружие, на психику действует…
Ответ комдива звучит так громко, что даже на соседних островках оглядываются курсанты. У самого берега Коровкин прижимает к уху ладонь, словно спрашивает: «Что-что?» Мажирин подает ему знак: «Иди вперед. Все в порядке». И сам невольно усмехается. Над озером тишина, а он гремит, как гром.
– Немцы что-то задумали, Федор… Давай воспользуемся затишьем и уйдем за Трубеж в болотистые леса, – предлагает Коновалов.
– Заманчиво отцепиться от такого дьявола. Но за нами следят. Если мы выйдем из озера, нас нагонят и гусеницами раздавят.
– Надо до вечера держаться за каждую камышинку, – советует Руднев.
– Только так, – соглашается комдив. – Наша крепость – болото.
– Коровкин спешит к нам. Что-то дозоры заметили, – приподнимается на локтях комиссар.
Тишина. Задорными петушками бегут волны к плавучим островкам. Поскрипывают на ветру переломленные пулями камыши.
– Товарищ комдив, из села вышла пехота. К озеру приближаются цепи немецких автоматчиков численностью до батальона, – приносит новую тревожную весть Коровкин.
– У фашистов налаживается взаимодействие, – замечает комдив. Он становится на колени и прижимает к глазам бинокль.
Цепи автоматчиков поравнялись с танками. Пехотинцы топчутся возле машин, курят, а их командиры разговаривают с танкистами, показывают руками на озеро, стараются выяснить боевую обстановку. Минут через десять по команде какого-то пехотного начальника цепи выстраиваются. С каждым шагом автоматчики пригибаются все ниже и ниже: идут они так, словно в лицо им бьет ураганный ветер.
– Это опасно, – шепчет Мажирин Коновалову и громко обращается к настороженным курсантам: – Приготовиться. Ребята, патроны беречь. Бить только в упор, наверняка.
– Ого, много их высыпало на луг. – Комиссар старательно дышит на озябшие руки.
Из-за копны сена показывается в черном плаще немецкий офицер и, к удивлению комдива, на чистом русском языке кричит в рупор:
– Полковник Мажирин! Мы уважаем храбрых солдат. Германское командование предлагает вам капитулировать на весьма почетных условиях: сложите оружие – и вы получите свободу, всех отпустим домой. Даем пять минут на размышление. Сдавайтесь! Иначе смерть в болоте.
– Кончай балаган, фашистская морда! – хором гремит на левом фланге второй взвод.
Черный плащ реет на ветру, приближается к озеру. Немец кричит уже охрипшим голосом:
– Храбрые русские солдаты, вы обмануты полковником Мажириным и красными комиссарами. Штык в землю!
– У нас земли нет, ослеп, собака, что ли! – хором гремит в центре первый взвод.
– Я тебе покажу «штык в землю»… Товарищ комдив, разрешите снять черного ворона, – просит Пляшечник.
– Разрешаю. Давай, старшина, ставь точку.
Пляшечник старательно прицеливается и дает короткую пулеметную очередь. Фашистский агитатор падает в осоку. На рыжей траве чернеет пятно.
Тридцать танковых пушек и шестьдесят пулеметов выплевывают пламя. Немецкая пехота, строча из автоматов, быстрым шагом приближается к озеру.
Пулеметчики посматривают на комдива.
– Пора?!
Все понятно без слов. Взмах руки – огонь!
Короткими очередями бьют два станковых пулемета. Курсанты встречают серо-зеленые цепи залповым огнем. За камышами, на болотистом лугу, крики, стоны, шум. Немецкие автоматчики топчутся на месте. Звучат резкие команды. Но серо-зеленые цепи дрогнули, они откатываются к танкам. Автоматчики прячутся за броню.
Из люков выглядывают черные шлемы. Теперь танкисты, о чем-то расспрашивая пехотинцев, показывают флажками на озеро.
«Надо менять позицию», – следя за жестами немцев, решает комдив.
Курсантам неохота покидать насиженные места. Они с таким трудом устроились на плавучих островках, строго соблюдая равновесие, приспособились к ним, и вот снова приходится лезть по горло в студеную воду. Но что поделаешь? Хочешь жить – быстрей вперед. Приказ комдива: прижаться к берегу, уйти в камышовые заросли.
Последними снялись с плавучих островков пулеметные расчеты. И вовремя! Только они подтянули станкачи к берегу, как на всех островках зелеными светляками замелькали трассирующие пули и черными стружками посыпался в воду гнилой камыш.
После залпа танковых пушек над лугом взвились ракеты. По ветру потянулась серая паутина дыма, и в камышовых зарослях, сверкнув зелеными волчьими глазами, рассыпались и пропали искры.
Каким-то отголоском дальнего грома кажется Мажирину прерывистый рокот моторов. Он возникает на краю неба, там, где сгущаются дождевые тучи. Звук быстро приближается. Небо звенит. Над лугом, над озером сухой металлический гул.
– «Юнкерсы»!
– Они заходят на бомбежку… Заходят…
К озеру тянется пепельно-желтая цепь стонущих от тяжелого груза бомбардировщиков. И в эту минуту на выручку окруженным приходит ветер. Он меняет направление, дует с юга на север. Сильный воздушный поток подхватывает над верхушками горящих стогов плотные облака дыма, на топком лугу превращает их в серые отары и гонит в камыши, на отмели, на плавучие островки.
Резкий свист рассекает воздух. От бомбового удара тяжело дышит трясина. Слышно, как выворачивается болотное нутро: «Чуф-чуф-чуф…»
Но многие бомбы не разрываются. Смертоносные заряды засасываются илом. А когда в трясине раздается взрыв, из ее глубин выпрыгивает черно-бурый разъяренный бык и подставляет зазубренным осколкам свои косматые бока. И стальные осколки теряют силу.
«Юнкерсы» сбрасывают гигантские сигары. Мажирин видит, как в дымном воздухе сигары медленно переворачиваются и с воем падают в озеро. Взлетают высокие фонтаны воды. Все озеро усеяно косяками глушеной плотвы, будто облетели лепестки каких-то диковинных цветов. Серебристые рыбешки плавают на боку, бессильно шевеля красноватыми плавниками.
Сбросив сотню бомб, «юнкерсы» берут курс на запад, а на смену им появляются воздушные охотники «мессершмитты». Низко посвистывая над лугом, четыре истребителя вихрем заходят на штурмовку. Зеленые, красные трассы пуль, рой светляков в камышах.
Сколько минут может длиться штурмовка? Пять, десять? А комдиву кажется, что прошла целая вечность. Тело сжато в комок, нервы напряжены. Ему даже не верится, что «мессершмитты» рванулись вверх и ушли. В ушах все еще стоит свист, а перед глазами роятся трассирующие пули. Мажирин, выбираясь из болотной грязищи, ползет на локтях к берегу.
– Комиссар, ты жив?
– Водяным пристроился под корягой.
– Не ранен?
– Нет, Федор, целехонек, а вот Рудневу перевязал руку.
– Коровкин!
– Я здесь, товарищ комдив!
– Надо выяснить наши потери.
Дорого обошлась курсантской роте штурмовка «мессеров» – двадцать пять убитых, десять раненых. Павших в бою положили в бомбовые воронки. Минутой молчания почтили память погибших товарищей, а потом бесшумно заработали саперные лопатки.
– Русский зольдат, здафайся! – горланят на весь луг немецкие танкисты и машут над башнями танков белыми флажками. – Жить будешь, кушать будешь.
Камыши молчат.
Из-за танков вначале очень робко, а потом все смелей и смелей начинают выходить немецкие пехотинцы и подбирать на лугу раненых, складывать в кучу убитых.
– Огня не открывать! – передает по цепи Коровкин приказ комдива.
Пляшечник колдует и дрожит над пулеметной лентой: осталось тридцать патронов. У стрелков дела еще хуже. Они утопили в магазинных коробках последние обоймы.
Мажирин с надеждой посматривает на темнеющий горизонт. Тучи, тучи и тучи. Туман затягивает землю и небо. В мучительном ожидании вечера нужна выдержка. Комдив чувствует по себе, как тяжело курсантам. Его долго пронизывала дрожь, а теперь бьет лихорадка, да так, что зуб на зуб не попадает. От липкой грязи и студеной воды совершенно окоченели ноги и так сильно хватает за руки судорога, что порой невозможно нажать пальцем на спусковой крючок. Но что это? Обман слуха или действительно собачий лай? Как назло, расшумелись волны, хлюпают, пенятся у берега. Но все-таки ветер доносит отдаленный собачий лай. Овчарки! Последняя генеральная проческа камышей. «Все к бою!» – хочет подать команду Мажирин. Но из горла вырывается какой-то хриплый звук. Сильный озноб проходит по всему телу.