Текст книги "Записки наемника"

Автор книги: Виктор Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Мальчик весь трясся. Некоторое время силился спустить курок, но не смог. Выронил автомат и зарыдал. А Палач тем временем спокойно повернулся и, сильно хромая, пошел к лестничному пролету, на ходу снимая с плеча альпинистскую веревку.

Говорю ему:

– Стой, ведь есть еще я. Он мне:

– А чего ты до сих пор не выстрелил, раз ты мент. Только ты не выстрелишь, потому что купленный!

Так и сказал. И ушел.

…Рассказ Чегодаева огорошил меня. Мы понуро бредем по гористой местности. Два серба-минометчика идут впереди меня с Чегодаевым и распевают песни. Что за безалаберный народ! Вокруг враги, боснийцы бродят по лесу в поисках жертв, а эти знай себе горланят песни. Правда, у них уже пустые фляжки, куда вечером была налита ракия.

Неожиданно гулко звучит выстрел. Один из сербов спотыкается и падает. Другой вскидывает автомат и стреляет по невидимому нам с Чегодаевым. Еще один выстрел. Серб лихорадочно передергивает затвор, словно забыв, что больше патронов у него нет. И вот он хватается за горло и падает на колени. Из шеи торчит нож. Я выдергиваю его. Это узкий и длинный кинжал. На его лезвии все та же загадочная надпись «bors».

– Это Палач, – шепчет Чегодаев и оглядывается. Словно из-под земли, перед нами вырос высокий крепкий человек в черной, насунутой на лицо шапочке. Через прорези видны только глаза. Неужели это и есть легендарный Джелалия? Из-за него показывается еще один человек. Это Джанко. Он улыбается, хохочет, кричит:

– Джелалия, у них нет патронов, я знаю! У вас нет ни одного патрона! Мы перережем вас, как куропаток…

– Нет! – вскрикивает Чегодаев, и, вскинув автомат, бьет последним патроном в обезумевшего от крови боснийца, дважды предавшего людей.

Выстрел оглушает окрестности, Джанко хватается за левый глаз и, как сноп, падает лицом вниз, разбивая губы о камни. Но ему теперь все равно. Он уже мертв. Но и у Чегодаева из горла торчит нож. Нет сомнения, что и у этого ножа на лезвии есть загадочное слово. Федор хрипит, падает на колени.

Теперь моя очередь. Мне не совладать с таким специалистом, который так мастерски владеет метательными ножами. Джелалия стоит неподвижно. В руках у него нет оружия. Автомат – за спиной, а ножи – за поясом. Он не шевелится, застыл, как статуя.

Федор Чегодаев качается на коленях, истекая кровью и хрипит:

– Это Палач, я знал, что это Палач…

У меня перед глазами мелькает в страшно сжатом виде вся моя жизнь, начиная с детства. Боже, неужели это смерть? Джелалия медленно поднимает правую руку и сдирает с головы дурацкую черную шапочку с прорезями для глаз. И я вижу… абхазца Фарида.

– Ты? – вскрикиваю я.

– Это ты?

– Да! – слышу в ответ.

– Почему ты здесь?

– А почему ты здесь?

– Я больше ничего не умею делать, – говорю я.

– Тебе, наверное, нравится убивать мусульман? – спрашивает Фарид.

– Где Светлана? – спрашиваю я.

– Почему ты пошел в ОМОН? – спрашивает Фарид.

– Почему ты убил Чегодаева? – спрашиваю я.

– Почему ты не уберег мне моих детей? – спрашивает Фарид.

Я не знаю, что ответить. Я молчу.

– Нам никогда в жизни не надо больше встречаться, – говорит Фарид. – Ты можешь идти.

Фарид исчез за стволами сосен. Он растворился в лесу, оставив меня одного, раздавленного и униженного. Лучше бы он убил меня.

И тогда я решил завязать. Бросить все и вернуться к нормальной жизни.

Но мне не удалось. Мне не удастся это никогда.

Тетрадь четвертая
ЧЕЧНЯ

Мне стало совершенно ясно, что я больше не гожусь для своей профессии. После Боснии я – профнепригоден. И по идейным соображениям, и потому, что просто не могу видеть оружия. Даже обычный нож вызывает у меня неприятные, а порой и мучительные ассоциации. Любым ножом: кухонным, перочинным можно запросто убить человека.

Мне кажется, что я уже никогда не смогу убить. Хорошо, если мне удастся жить по-новому. Я решил все бросить, порвать со всеми прежними связями и добывать хлеб каким-нибудь другим занятием. Главное – попытаться приспособиться к новой жизни, найти свою нишу.

Я обосновался в столице СНГ городе-герое Минске. Меня взяли на работу коммерческим директором одной полуполитической организации. Мой начальник, плотненький рыженький человек, по фамилии Гершенович, польстился отнюдь не на мои деловые качества. Просто мой начальник в меру трусоват. Его карманы набиты различными приспособлениями для защиты собственной персоны. Тут и электрошокер, и баллончики с паралитическим газом, а в кейсе лежит газовый пистолет. Гершенович вечно суется туда, где его не ждут и куда его не просят. Причем часто это происходит, как мне кажется, помимо его воли, случайно. Такая у него судьба. У каждого она своя… Тем не менее, слишком во многих местах моему начальнику обещали набить морду. Поэтому, прослышав о моем прошлом, оценив взглядом мой возраст, рост и бицепсы, он взял меня на работу.

Собственно, он мне никакой не начальник. Я сам по себе, он сам по себе. Зарплата у меня мизерная, лишь для отвода глаз. Но я не в накладе. Я предоставлен самому себе, пользуюсь счетом фирмы, а имея даже три извилины в голове, можно, пользуясь инфляцией и полной неразберихой в экономике молодой республики, каждый день зарабатывать на хлеб. На большее пока мне не надо.

Гершеновича зовут Франц, и он занимается «крупным бизнесом». Вначале он торговал нефтью. Но он даже ее не понюхал. Потом – лесом. С таким же успехом. Потом толкал вагоны мебели в Казахстан, но введение в этой республике своей валюты – теньге – чуть не разорили его. Тогда Гершенович организовал совместное предприятие с немцами по реализации нитей. Немцы оборудовали Гершеновичу офис, подарили дребезжащий на ходу «Мерседес», но ни одной крупной партии нитей Гершенович так и не смог реализовать. Потом были еще цемент, овощные консервы, обувь. Везде незадачливый бизнесмен прогорал. Ему хватает только на солярку для старенького «Мерседеса» и на подружек. С женой мой начальник в разводе, а в женщинах неразборчив.

Единственное ко мне требование со стороны начальника – сопровождать его в дальних поездках и пить водку за компанию, когда к нему приходят очень крутые ребята разбираться.

Все остальное свободное время я занят самим собой и хлопотами о том, как заработать денег.

Делается это просто. Меня тут подучил Гершенович. Я занимаюсь посредничеством в обналичивании. У меня немецкий дисковый телефон из запасов гэдээровского «абвера». Каждый день мне звонят по этому телефону и просят обналичить ту или иную небольшую сумму. И я веду переговоры. Если клиента устраивают мои проценты, он приезжает ко мне, и мы составляем фиктивный договор. Договор о том, чтобы я оказал клиенту услуги в ремонте автомобиля, или ремонте помещения, или произвел рекламу его продукции. На счет моей фирмы приходит сумма за якобы оказанные услуги. Я перевожу деньги следующему клиенту, который тоже обналичивает, но берет за обналичку меньший процент. Разница в процентах и есть моя прибыль. Раньше эта прибыль была почти фантастической. Теперь – всего два, три, пять процентов. С тысячи долларов это тридцать, сорок долларов. Если б даже такие, тысячные, сделки удавались каждый день, мне хватало бы за глаза. Но ко мне приходят бизнесменчики, которые работают сотнями долларов. Это вчерашние «челноки», то есть обыкновенные мешочники. Каждую сделку норовят обмыть, с одной выпитой бутылки заводятся и приглашают в ресторан, тянут домой, чтобы показать обстановку квартиры, красавицу-жену и детку, для которой нанята студентка преподавать белорусский и английский языки. Это вчерашние советские инженеришки, журналисты, преподаватели ВУЗов. Настоящие акулы бизнеса, которые в прошлом были связаны с торговлей, со мной не водятся. Это я у них покупаю за безналичку доллары тысячами, копя на счету неделями крупную сумму. Тем временем инфляция съедает деньги. Получается замкнутый круг. Так я и влачу свое существование.

Живу я у своего родственника – двоюродного деда Матея. Он отец моего дяди. Его все зовут Матейко. Он и в городе Матейко. Дед прозябает на своей пенсии, и когда я принес с первого своего барыша гроздь бананов и бутылку «Амаретто», он почему-то подумал, что я рэкетир. В разумении деда такие люди, как я, должны стоять у станка, осваивать целину или, в крайнем случае, защищать честь державы на ринге или помосте.

– Ты лучше эти деньги, что потратил на заморские присмаки, подарил бы мне. Я бы знаешь сколько картошки купил?

– Сколько тебе, Матейко, на картошку надо? Дед подозрительно смотрит на меня. Не говорит ничего, а утыкается носом в телевизор – единственное занятие пенсионера. Летом он выезжает по грибы, собирает ягоды, а глубокой осенью ему нет занятия.

По телевизору тем временем Останкино показывает министра обороны России генерала армии Павла Грачева.

– Разве это генерал? – спрашивает Матейко. – Генерал должен быть во! – дед выпячивает грудь. – Как ты!

– А Суворов? – спрашиваю я.

– Суворова не трожь! Суворов Альпы перешел, а Грачев? Белый дом расстрелял? – кипятится дед. – Вот Грачев категорически опроверг версию об организованном участии российской армии в боевых действиях в Чечении (дед именно так называет эту страну). «Бредом» назвал, что наши войска там.

– Не наши, а российские, – уточняю я.

– Какая разница, Россия, Беларусь… – злится дед. – Белорусы освоили Карелию, Сибирь, Дальний Восток… Наши предки даже Кремль и Петербург строили… Так что, теперь от всего отказаться?

– Ну ладно, только в Чечне действительно идет, в принципе, междоусобная борьба, борьба за власть. Хотя я реже смотрю телевизор, и могу быть не в курсе, но ты, дед, знай, что пока они, чеченцы, друг с другом цапаются, Россия не полезет. А если полезет, то они все бросят и будут воевать против русских.

– Да, будут, – кряхтит дед Матейко, – там с каждой стороны – и со стороны Дудаева, и на стороне оппозиции – воюет большое количество наемников. Со стороны Дудаева даже воюют наемники из Афганистана, понимаешь? Есть наемники из прибалтийских государств, есть и из других. В том числе и русские. Почему не воевать, если хорошо платят? Если бы там были регулярные войска, то… Знаешь, что Грачев сказал? Что, во-первых, он бы никогда не допустил, чтобы танки вошли в город. Это безграмотность дикая. А во-вторых, если б воевала армия, то по крайней мере одним парашютно-десантным полком можно было бы в течение двух часов решить все! Понимаешь?

– Думаешь, у Дудаева нет пушек и танков? – подливаю я масла в огонь. – И думаешь, Дудаев академий не оканчивал, и учился хуже Грачева?

Дед умолкает. Ему нечего сказать.

…Когда я прихожу на работу, то вижу, что Гершенович в очередной раз ночевал в кабинете, спал в кресле прямо в одежде. Однажды я застал его даже спящим на столе, и он быстро прыгнул на пол, грузно присел. Ему всегда тяжело от похмелья. Вот и теперь он трясущейся рукой достает деньги. В мои обязанности не входит обслуживать патрона, но я жалею человека, который перепил и его всего колотит.

– Понимаешь, вчера такую сделку обмыли, на пятьдесят миллионов, – кряхтит Гершенович.

Похмелившись, он дает зарок не мешать водку и шампанское. В таких количествах.

– Слушай, Юрий, где ты встречаешь Новый год? Я пожимаю плечами.

– Я тебе достану пригласительный билет в «Фиолетовый лимон», пойдешь?

Приходится соглашаться. В клуб «Фиолетовый лимон» вхожи только те, у которых есть на счетах около миллиона. Разумеется, долларов. Такой суммы у Гершеновича никогда не было, но он вхож в любую дырку.

…И вот приходит долгожданный для миллионов граждан день. Слякотный декабрь в середине месяца превратился в настоящий зимний месяц. Ударил-таки мороз, выпал снег, на борьбу с которым в Минске тут же выпустили снегоуборочные машины. Но прошло всего несколько дней, и мороз нехотя начал отступать, словно обидевшись на людей за то, что они не видят никакой красоты в блестящем инее, который повис на проводах, на обрубленных ветках придорожных лип.

К концу месяца ртутные столбики термометров взметнулись вверх, и вместо зимы наступило непонятно что. Перед Новым годом по улицам города уже бежали грязные ручейки, а прохожие месили ногами скользкую кашицу.

Впрочем, мало кто из них обращал на это внимание, поскольку все были заняты предпраздничной суетой. Все куда-то торопились, одни несли наполненные продуктами авоськи, другие тащили домой свежевырубленные елки.

И только одному мне, казалось, не было никакого дела до этой суеты, да и до приближающегося праздника тоже. Я уже минут двадцать неторопливо шел по проспекту, не обращая внимание на то, что рядом один за другим проносились переполненные троллейбусы. Я все никак не мог прийти в себя. У меня капала из носа кровь, саднили разбитое ухо и губа. Случилось же следующее.

Мне надо было поменять пятьдесят долларов на белорусские рубли, чтобы в карманах были деньги на расходы. Я засиделся на телефоне до вечера, бросился к обменным пунктам. Они уже позакрывались. Все-таки праздник.

Пришлось бежать на Комаровку – громадный центральный рынок столицы. Валютчики сбили цену и давали за доллар смехотворную сумму.

Я направился в торговые ряды, чтобы обменять доллары у торговцев. Картонная табличка «куплю» торчала почти возле каждого. Милиция пресекала торговлю валютой, поэтому слово «куплю» было формой компромисса.

И угораздило меня попасть на этих чучмеков! Они человек десять – сидели на мешках, обедали, разрывая куски жирной курицы руками, и отчаянно спорили о чем-то. Разговор их был явно политическим.

– Кому требуется сорок восемь часов на размышление? Кому, нам, или Ельцину? – кричал один парень, полный и круглоголовый.

Другой отвечал:

– Месяц назад Ельцин обратился к участникам конфликта в Чечне. Ну и что? «Надежда на самостоятельное разрешение внутричеченского конфликта полностью исчерпана», – передразнил чеченец российского президента. – И выдвинул ультиматум: в течение 48 часов с момента обращения, – чеченец опять начал кривляться, – «прекратить огонь, сложить оружие, распустить вооруженные формирования, освободить всех захваченных и насильственно удерживаемых граждан». Если же в установленный срок эти требования окажутся невыполненными, на территории Чечни будет введено чрезвычайное положение. А фиг ему!.. А этот меланхолик, Павел Грачев, – чеченец начал подделывать голос Грачева, – «не очень я интересуюсь, что там происходит», чтобы требовать «восстановления в Чеченской республике конституционной законности, правопорядка и мира» в течение двух суток. Правильно тогда Муса Мержуев заявил «Интерфаксу», что обращение Бориса Ельцина к чеченцам приведет лишь к объединению всех чеченцев, неизбежно выведет из стана оппозиции тех людей, которые слепо шли за ней. Я, вот лично я уже оппозиции не верю. Нахапали денег от Москвы – и все!

В разговор вмешался еще один парень:

– Любопытно, как бы отреагировал Кремль в ночь с третьего на четвертое октября девяносто третьего года на категорическое требование, скажем, Билла Клинтона к Борису Ельцину, с одной стороны, и к Александру Руцкому, с другой, немедленно разоружить своих «участников вооруженного конфликта» и отправиться спать. Неужели эта российская свинья, Ельцин, думает, что Чечня – часть России?

– Значит, думает, раз можно без церемоний, сурово, но по-свойски, – парировал его ответ плотный парень.

– Но, Руслан, в течение трех последних лет Москва словно забывала о нас. Москали фактически признавали независимость чеченского государства. И теперь, что там ни говори, введение войск – это вооруженная российская интервенция.

– Я тоже думал, – мрачно сказал тот, кого назвали Русланом, – что бикфордов шнур ультиматума сгорит за сорок восемь часов и… будет погашен, скорее всего, созданием какого-нибудь координационно-согласительного совета, центра, штаба. Потому что и там, и тут понимали: введение ЧП в Чечне – это начало большой войны, способной воспламенить весь Северный Кавказ, втянуть в смертельный круг десятки народов и народностей…

Мне пришлось перебить их трепотню, до лампочки были мне их политические дрязги, мне требовались деньги.

– Доллары возьмете?

– Сколько?

– Пятьдесят…

– Даю по десять тысяч за доллар…

– Хорошо!

Толстый, приземистый кавказец вытер руки о мешок и полез в карман. Он на глазах у меня отсчитал ровно двадцать пять двадцатитысячных купюр белорусских рублей.

– На, – сказал он и взял двумя пальцами протянутую мной пятидесятидолларовую бумажку.

Я взял деньги и пошел, на ходу пересчитывая купюры. Их оказалось не двадцать пять, как должно было быть, а двадцать четыре.

«Вот наглец!» – мысленно воскликнул я и возвратился.

– Дорогой! – сказал я. – Ты мне все деньги не отдал.

– Покажи! – ухмыльнулся толстый, молодой и наглый кавказец и взял протянутые мной деньги. Он опять на глазах у меня пересчитал купюры.

– Действительно, одной не хватает… – хмыкнул он и извлек из кармана еще одну двадцатитысячную.

Я сгреб деньги, сунул их в карман и ушел восвояси. Когда же я вышел почти на проспект, что-то подсказало мне пересчитать деньги. К моему глубочайшему изумлению, не хватало уже трех купюр.

Вначале я перетряс все карманы. Медленно пошел назад, думая, что я потерял деньги по дороге. Но у меня все больше и больше росла уверенность, что я оказался жертвой обыкновенного шулера-заломщика.

«Ну и мастак! – думал я. – У меня же глаза снайпера, и я не мог такого заметить…» Смутно мне припомнилось, что когда парень добавлял одну купюру к моим деньгам, он сунул руку с деньгами в один карман, а из другого вытащил уже заранее приготовленную заломку.

«Не на того нарвались!» – меня бесило, что я так просто попался на удочку.

Кавказцы сидели на старом месте, у ног их стояла початая бутылка водки.

– Дорогой, – спокойно сказал я заломщику, – верни ты лучше мои доллары, а свои деньги забирай, и ищи простачков.

– Что ты? – прикинулся парень. – Ты уже ушел, забрал деньги, чего ты хочешь?..

Тем временем его глаза начали наливаться кровью, а ноздри нервно зашевелились.

Остальные кавказцы спешно вытирали руки и губы от куриного жира.

Я положил деньги на прилавок и произнес:

– Слушай, давай без шума, а?

Но без шума с восточными людьми нельзя обойтись. Заломщик неожиданно громко, на весь базар, заорал:

– Ты чего от меня хочешь? Какой наглый! Взял деньги и еще требует… Вам всем тут плати… Приходят одни – плати, приходят другие – плати… Я тебе все отдал, что надо…

Я положил руки на прилавок, перепрыгнул через него и очутился рядом с наглецом. Тот отпрянул назад, уже на ходу хватаясь за «кидуху», которая лежала на мешке и которой резали хлеб и курицу.

Носком ботинка я успел выбить нож из руки парня и тот затряс ушибленной кистью. Кавказцы заорали благим матом, привлекая всеобщее внимание, и гурьбой набросились на меня. Одного я остановил ударом локтя, второй напоролся на прямой встречный удар, а вот третий с тыла нанес мне по уху боковой удар, от которого посыпались из глаз звезды, а в ухе зазвенело мощное крещендо. В это время шулер сгруппировался и ногой ударил меня в пах. Я поймал его за ногу, сбил своей ногой его с места, повалил на землю и так заломал ему руку, что кавказец заревел диким голосом. Я сунул руку ему в карман. Сверху на меня свалился человек, который дубасил меня кулаками по голове, другой лупил ногой в грудь, а третий, вцепившись руками в балку крыши над прилавком, ударами двумя ног пытался свалить меня с шулера.

Если б мне надо было прикончить негодяя, я давно бы сделал это. Но в мои расчеты входило только забрать свои деньги и проучить наглеца. Покуда на меня обрушивался град ударов, я успел вытрясти карманы у поверженного парня, ухватить кипу денег, дать коленкой одному из парней в пах и перемахнуть через прилавок в проход.

К месту драки уже бежала в неуклюжих форменных бушлатах милиция. В мои расчеты не входило в этот предновогодний вечер общество молодых сержантов. Я более тяготел к цивильному женскому полу.

– Ну, свинья! – орал заломщик. – Ты сюда больше не покажешься. Я тебя из-под земли выкопаю! Ты подохнешь!

Я выбежал на улицу и чуть ли не побежал к проспекту, стараясь затеряться среди редких прохожих. Возле самого проспекта стояли двое милиционеров, один из них переговаривался по рации. Я свернул в первый попавшийся переулок.

Когда я выбрался на проспект и осмотрел себя, то впал в уныние. Весь мой праздничный наряд был испачкан следами обуви наглых торговцев. Из носа капала кровь. Ухо тоже было разбито. Показываться в таком виде на празднике, тем более среди престижного общества, было негоже.

Вот поэтому я и брел без настроения по проспекту, не зная, что предпринять.

Наконец, я все-таки опомнился, посмотрел на часы. «Черт побери, – выругался про себя, – первый раз на елке в этом городе, приглашен и опоздал! В конце концов, можно ведь и почиститься, и лицо вымыть». Однако выражение недовольства, едва появившись на моем лице, тут же исчезло. Я даже не ускорил шаг. Я опять с головой ушел в свои мысли, которые были далеко от Минска, от Нового года. Все чаще и чаще мне вспоминается Афганистан, Абхазия, Босния. На что потратил я свою жизнь?

…Праздник, действительно, был уже в полном разгаре. Куда ни глянь, везде хорошо знакомые благодаря телевидению да газетам лица – известных политиков, членов правительства, артистов, бизнесменов. Что они делают в этом фешенебельном заведении? Или они тоже имеют по миллиону долларов. Скорее всего, «Фиолетовый лимон» – шикарное местечко.

Впрочем, было полно и незнакомых: чьих-то жен, которые смотрели вокруг себя с вызовом, втайне ревниво прицениваясь к обновкам своих знакомых; чьих-то любовниц, которые, понимая всю двусмысленность своего положения, были чересчур стеснительными; чьих-то просто подруг, которые вели себя непринужденно, весело болтали, не обращая ни на кого особого внимания.

Я немного потолкался среди приглашенных, тщетно пытаясь встретить здесь кого-либо из своих знакомых, и направился к бару. Вид у меня был нормальным. Я сдал в гардероб пальто, а в туалетной комнате почистился и привел в порядок лицо. Красное ухо и слегка разбитая губа придавали моему лицу более мужественное выражение. В баре я заказал шампанское, хотя настроение ухудшилось настолько, что теперь мне больше подошла бы водка.

И в этот момент вдруг появилось единственное знакомое в круговерти лицо – Франц Гершенович.

– Юрий, ты? А я думаю, почему не пришел? – с ходу засыпал вопросами Гершенович. – Ну, как тебе здесь? Шикарно, да? А почему один?

– Да так… – я поморщился.

– Ничего, здесь невесты на любой вкус. Только не плошай. А что это у тебя с ухом?

– Да немножко прижали… А ты сам почему один?

– Если бы, дружище! Моя баба где-то там, с подругами болтает. Давно не виделись – со вчерашнего дня. Давай выпьем, что ли?

– Давай.

– Что у тебя, шампанское?

– Как видишь.

– А я, пожалуй, коньячку. А может и ты, а? По стопочке.

– Да нет, после шампанского…

– Ну и что – после шампанского? Пока как следует не выпьешь, ты здесь ничего хорошего не увидишь, – тараторил Гершенович.

– Ладно, давай.

– Мы заказали по сто граммов «Наполеона».

– Ну, как? Краски стали ярче? – улыбнулся Гершенович, двумя глотками отправив жидкость внутрь.

Я промолчал, но тоже улыбнулся.

– Не дрейфь, смотри сколько вокруг девиц, – Гершенович тяжело вздохнул. – Я тебя пока оставлю, извини. Кажется, кое-кто уже созрел для делового разговора. Смотри, какое у него сейчас милое, доброе выражение лица.

Но я не повернулся в ту сторону, куда показывал Франц. А он только положил руку мне на плечо и подмигнул:

– Давай-давай, действуй!

Гершенович испарился. Я прислушался к разговорам. Рядом двое солидных людей говорили о Чечне. О том, что воздушные атаки на Грозный усилились. Русские бомбят днем и ночью. Основные объекты бомбежек – аэродром и аэропорт, места дислокации сторонников Дудаева. Но перепадает и мирному населению.

– Ельцин им всыплет, – говорил один из мужчин, закусывая водку бутербродом с бужениной, – он еще с начала декабря там давал им прикурить. Даже мирному населению. Помнишь, первого декабря в старопромысловском районе Грозного осколками одной из ракет штурмовика был уничтожен автобус, в котором ехали пассажиры?

– А-а! Это тогда, когда хотели раздолбать дом Дудаева? – ответил первому второй мужчина, мощными челюстями перемалывая закуску. – Они разнесли чуть ли не весь квартал, в котором находится дом Дудаева.

– Ты знаешь, – сказал первый, – Дудаев утверждает, что знал о готовящемся налете. Вся семья находилась дома и, по его словам, никак не хотела прятаться в подвале. Ему с трудом удалось затолкнуть ее туда. Самолеты заходили с четырех сторон, и бомбы попадали в соседние дома. И в доказательство случившегося Дудаев привез с собой осколок бомбы, обнаруженный возле своего дома.

– Они же тогда чуть делегацию депутатов Госдумы не накрыли! Однако последние самолеты покинули небо над Грозным за полчаса до въезда туда российских парламентариев… Мы водку еще пить будем? – поинтересовался первый мужчина.

– Ну давай еще по стопочке, – согласился напарник и продолжил разговор о Чечне: – Кто у них там министром МИДа, Юсеф какой-то? Он и вице-президент Яндарбиев встречались с этими шавками из Госдумы и встреча «носила обоюдно полезный характер». Сейчас как долбанут по Грозному, чеченцы костей не соберут. Разве военные простят, что двадцать одного русского пленного Юшенкову, этой падали, показали?

– Да-да, давай тогда еще по стопочке. За старый год… – предложил первый мужчина. Он видел, что я стою, скучая, один. Поэтому смерил меня взглядом с ног до головы и предложил:

– Вы к нам не присоединитесь?

Мы сели за пустой столик, водрузили бутылку с коньяком в центр стола.

– В случае чего вы, молодой человек, займетесь нашими женами, – шутливо сказал один из мужчин, плеснув в рюмки коньяку. – А мы тут поболтаем.

– А вы, случайно, не военный? – спросил у меня второй мужчина.

– Да, – ответил я. – Военный. Бывший…

– Мы вот тоже бывшие… Не у дел… Вот он, – мужчина кивнул на своего напарника, – дивизией командовал, а я – полком. И в расцвете сил, пожалуйста – под сокращение. Да дайте мне десяток танков, вертолетную бригаду, и я бы этого Дудаева в бараний рог скрутил бы… А то хорохорится, подавай ему в посредники Ландсбергиса, тьфу!

– Такой ты горячий, – сказал тот, кто командовал дивизией, – прямо-таки и согнешь. Там весь Кавказ встанет за Дудаева. Помянешь мое слово.

– По поводу своих соседей по Кавказу, знаешь, что Дудаев сказал? – парировал слова товарища мужчина. – Что мол, все эти народы остаются трусливыми, опасаясь возмездия со стороны России. Поэтому на помощь Конфедерации народов Кавказа он особо не рассчитывает, больше полагаясь на помощь Всевышнего.

– Аллаха? – хмыкнул бывший комдив. – Не забывай, что к Дудаеву в Чечню стекаются исламские силы. Тем более, что он призвал кавказские народы «перенести беды на российскую территорию». Его прогноз развития событий, знаешь, каков? Что Россия не откажется от агрессии, поскольку на губах «ястребов кровавая пена».

Я пил коньяк маленькими глотками и молчал. Я из-за принципа не читал газет, не слушал радио, а телевизор смотрел только тогда, когда мой дед Матейко насильно усаживал меня перед экраном. Оказывается, я многое пропустил за это время, и в Чечне, похоже, началась настоящая заварушка.

– Так что? – спросил я после того, как у меня потеплело на сердце. – Уже и пленных чеченцы набрали?

Отставники переглянулись и уставились на меня: откуда, мол, ты свалился? Старший налил коньяку мне, потом товарищу, потом себе.

– Молодой человек, а знаете ли вы, что чеченцы на митинге решили за каждый налет на Грозный вешать по одному пленному российскому офицеру? Хочется надеяться, что не митингу все-таки решать их судьбы… За это и выпьем…

Но выпить мы не успели. Неожиданно к бару подошли две разодетые женщины. Мои генералы, или, по крайней мере, полковники неожиданно резво вскочили и понеслись к дамам. Дамы подошли к бару, покрутили носами, и, повернувшись, отошли от бара, забирая с собой мужей. Шли женщины гордо, как непотопляемые авианосцы.

Я с сожалением посмотрел собутыльникам вслед. Я ухмыльнулся – не хотелось бы иметь такой конвой в этот прекрасный Праздничный вечер. И вдруг взгляд мой замер. По залу по направлению к бару неторопливо шла молодая красивая женщина с длинными, немного вьющимися волосами. Белое дымчатое платье почти полностью скрывало ее длинные ноги, выгодно подчеркивая ее великолепную фигуру.

Женщина шла прямо на меня, хотя, кажется, и не замечала меня, все время глядя по сторонам, словно кого-то искала. За несколько шагов от меня она остановилась и, чуть наклонившись к невысокому роста юноше, сказала, одарив его холодной улыбкой:

– Прошу прощения, у вас спички есть? Юноша был навеселе, и губы его тут же расползлись в стороны.

– А, по-моему, вы просто хотите со мной познакомиться, верно? Может, потанцуем, а?

Женщина, все так же улыбаясь, наклонилась к нему еще больше и произнесла довольно громко:

– Подрасти сначала, детка.

Юноша тут же густо покраснел, рассердился и спрятал зажигалку обратно, которую уже было достал из кармана и протягивал женщине. Ничего не сказав, он, покачиваясь, пошел прочь.

Женщина вплотную приблизилась ко мне. Она уже собиралась задать тот же вопрос, но я опередил ее:

– Извините, но я не курю.

Я забыл о своем малинового цвета ухе и разбитой губе. Коньяк действовал, в голове лихорадочно разрабатывался план, как познакомиться с этой женщиной.

– Вот как? Что за мужики пошли нынче… – слегка улыбнувшись, сказала женщина, высматривая в баре кого-либо из курящих.

– Простите, а что вы такое сказали этому парню, почему он бросился от вас как ошпаренный?

– Да так. А что?

– Просто хочу знать, какие вопросы не следует задавать таким красивым женщинам.

Может, комплимент задержит красавицу хоть на лишнюю секунду возле меня.

– А что вы хотите у меня спросить?

– Ну, например… – я загадочно улыбнулся. – Например, вы танцуете?

– О, Господи, и вы тоже один из них, да?

– Один из кого?

– Один из этих лицемеров, которые здесь собрались.

Я решил быть наглым. Иначе не заинтересую ее.

– Я не лицемер, я меряю не лица, а сразу все, всего человека…

– А-а. Сейчас вы скажите, что я вам нравлюсь… А потом предложите уехать, правда? – сказала женщина. Она не уходила, ее пальцы мяли тонкую сигарету. Ее тянет курить, и если она сейчас не закурит, то уйдет в поисках огонька. Я метнулся к бармену, попросил огоньку и услужливо щелкнул зажигалкой перед красавицей.

– Вы мне не нравитесь, – я покачал головой, не в силах скрыть удивления, вызванного последними словами женщины.

– Это как же? – она затянулась сигаретным дымом и стояла, покачивая бедрами между кресел, где недавно восседали отставники. В ее голосе чувствовалось легкое раздражение и даже нетерпение. Конечно, она привыкла покорять походя.