Текст книги "Записки наемника"

Автор книги: Виктор Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Пленник что-то бормочет, поток его слов прерывается резкими выкриками истязателя. Наконец, старший самообороны отталкивает душмана от себя и, ухмыляясь, поднимается на ноги. Пленник почему-то со слезами на глазах отползает к группке других пленников, садится на корточки, голова его склонилась на грудь, в глазах испуг, горе, отчаяние. Афганцы из кишлака смеются, они рады такому развлечению.

Старший самообороны замечает устремленный на него полный ненависти взгляд молодого пленного. Он подбегает к нему и с размаху ударяет по голове кулаком. Молодой душман валится на землю.

Я не выдерживаю и вскакиваю. Но чьи-то сильные, как клещи, руки сжимают мне плечи, пригибают к земле.

– Не твое это дело, парень. Ты привыкнешь…

И вот я снова в Афганистане, снова глотаю белую мелкую пыль, снова наши «вертушки» накрывают НУРСами кишлаки с мирными дехканами, а нас запускают их добивать, чтобы якобы не было лишних свидетелей. Я чувствую, что воздух здесь пропитался ненавистью, и теперь каждый афганец, который видит «шурави», прячет глаза, поскольку они наполнены невыразимой печалью и злобой. Теперь уже почти нет кишлаков, в которых остались отряды самообороны. Население уходит в Пакистан, а когда возвращается, то разве что с целью увести нескольких пленных советских солдат, за которых хозяева прилично заплатят. И вот теперь это полковник Бруцкий, который, подобно старшему лейтенанту Троекурову, не вмешивался в дела афганцев, способствовал жестокости, ожесточился сам до немыслимого предела, – и я вынужден буду поставить точку в его жизненной биографии.

Ну что ж, ради Бога! Мне нужен был свежий воздух, я не возражал.

Чем же могла быть интересна биография полковника Бруцкого? Думаю, ничем. Вначале Вьетнам, потом Ангола. Я там не был, но мне хватило первого года службы в Афганистане. Хватило с лихвой. Меня командировали из Афганистана за «выдающиеся заслуги» в Союз, в Рязанское высшее воздушно-десантное училище, чтобы подготовить из меня офицера для секретной службы ГРУ Генштаба СССР. Там из меня окончательно сделали человека, если это можно назвать человеком. А потом пошли спецзадания, одно за другим, и я понял, что это моя жизнь, что без этого я не могу, и что я есть элементарный профессиональный убийца.

Вот и теперь мне вручена жизнь полковника. Когда-нибудь я сойду с ума и начну бедокурить, сводить на своем языке счеты с жизнью. Найдется молодой специалист, которому так же, как и мне сейчас, поручат прервать течение моей жизни.

Я выбрал для своего задания двоих парней. Первый – невысокий, плотный Эзерин оказался, как и я, белорусом. Второй, по фамилии Перепелов, – русским, туляком. Был он высоким, длинношеим, и, видимо, все еще рос, потому что страдал чудовищным аппетитом. Оба знали, что должны попасть к «духам» в плен, чтобы сопровождать меня в спецзадании. Оба согласились на это после суточного размышления. Не знаю, что им посулило начальство. Парни были мастерами своего дела, прирожденными штурмовиками.

Вечером, в колонне боевых машин двинулись из военного городка. Я сижу на броне третьей машины рядом с Эзериным и Перепеловым. Колонна на окраине города встретилась с афганской ротой, и, растянувшись почти на километр, двинулись дальше уже вместе. У предгорья колонна остановилась. Боевые машины образовали круг. Была установлена небольшая палатка, от ближайшего бронетранспортера подали свет. Офицеры развернули карту и начали инструктаж.

План состоял в том, чтобы незаметно войти в кишлак, в котором дислоцировалась крупная банда, и дерзкими действиями принудить противника рассеяться.

Через некоторое время советские и афганские солдаты длинными цепями поднимались в горы. Впереди действовали группы разведчиков.

В кромешной тьме, соблюдая меры предосторожности, чтобы не наделать шума, начали подъем. Надо было карабкаться по узеньким звериным тропам, по которым мог пройти только проводник. Я со своими парнями шел вслед за разведчиками. Почти на середине подъема взводы один за другим начали уходить в разные стороны. Нам предстояло достичь постов противника, окружить их и по команде уничтожить.

Слышится только шуршание осыпи из-под ног да глухое частое дыхание. Я все время отпускаю впереди идущего человека подальше от себя, чтобы вовремя среагировать на сорвавшийся камень. Тем не менее стараюсь до мельчайших подробностей запоминать путь, которым следовал мой предшественник. Можно напороться на мину. Мои шаги мягки и вкрадчивы. Если будет минная растяжка – лишь случайно я сорву ее. Если вдруг из-под чьей-то ноги срывался камень, все замирали: не вылетит ли сейчас из ущелья душманская осветительная ракета, не ударит ли по нам пулемет?

Делая короткие передышки, вышли к намеченному рубежу. Сейчас предстояло самым тщательным образом замаскироваться. Рассвет вот-вот наступит. Это там, в долине, мрак и неизвестность, а здесь, на вершине, вскоре взойдет солнце.

Эзерин и Перепелов спрятались за камни, едва слышно готовят оружие к бою.

В воздухе чувствовалось приближение утра. В кишлаке можно было различить казавшиеся угрюмыми отдельные дома, которые походили на крепости. Из мрака начали прорисовываться отдельные деревья.

Неожиданно послышались крики, раздалось глухое буханье разрывов гранат. В бой пошли разведчики. Теперь сонная долина ожила. Всюду раздавались очереди автоматов и пулеметов, слышались непонятные крики. Разведгруппа, за которой следовал я со своими ребятами, уничтожила пост, и теперь можно было вести огонь по кишлаку.

Противник был хорошо вооружен и не жалел патронов. Прицельный и плотный огонь не давал возможности высунуть голову. В это время по дувалам начали работать минометы. Тогда я дал команду короткими перебежками, рывками прячась за камнями, приближаться к засевшему за толстыми глиняными стенами противнику. Раздавались все новые и новые взрывы. Через подорванные ворота в крепость устремились бойцы. Тучи пыли и черного дыма поднимались над крепостью и кишлаком. Разведчики опередили нас и исчезли в проломах дувалов. Неожиданно сзади ударил пулемет. Я развернулся и короткими прицельными автоматными очередями не давал пулеметчику высунуться.

– Эзерин, обходи справа, Перепелов – слева!

Мы по очереди вели огонь по засевшему душману, тем временем окружая его. Когда пулеметчик решил поменять позицию, я бы мог сразить его наповал, но мне нужно было вести свою игру. Во что бы то ни стало мне необходимо напороться на засаду и, непременно попасть в плен. Но при очередной перебежке пулеметчик ткнулся-таки лицом в камни. Кто-то из нас подстрелил его. Мы отошли назад, к крепости, в которой бой закончился, и пленных душманов выводили через подорванные ворота.

Неожиданно с гор ударили пулеметы. Послышался свистящий звук и ослепительный взрыв гранаты поджег бронетранспортер. Беспорядочно забегали афганские солдаты. Некоторые из них бросились в крепость, под защиту стен. Но колонна, остервенело отстреливаясь, двинулась по дороге прочь от крепости. Командир группы подыгрывал мне.

– За мной, – скомандовал я и устремился к крепости. Душманы «поливали» колонну из автоматов и пулеметов. Они успели уйти во время предпринятой атаки наших бойцов в горы и теперь были в более выгодном положении. Они могли вести огонь из укрытий, а колонна была как на ладони. Тактически грамотнее было бы засесть в крепости и вызвать подмогу. Но это не входило в наши планы. Колонна, теряя раненых афганских солдат, быстро отдалилась. Ее и не стали преследовать. Весь огонь теперь сконцентрировался на крепости.

В крепости был переполох. Лейтенант Бурлаков руководил обороной.

– Экономить патроны, бить только наверняка! – кричал он, разыскивая радиста.

Расставив бойцов, Бурлаков определил командный пункт и привел туда радиста, белесого паренька, который тщетно пытался связаться с ушедшей колонной. Я помогал Бурлакову, распределяя бойцов, указывая им секторы огня.

Душманы били из гранатометов по нашим огневым точкам. На нижних этажах крепости раздались взрывы и короткие автоматные очереди. Это из укрытий вышли душманы, которые спрятались во время первой атаки.

– Почему они ушли? – недоумевал Бурлаков, зубами разрывая индивидуальный перевязочный пакет: его задела пуля. Я перевязал его, наблюдая, как радист возится с радиостанцией. Мне следовало ее разбить. Эзерин и Перепелов не теряли меня из виду.

По крепости били со всех сторон. Среди оборонявшихся появились раненые и убитые. Душманы спустились с гор и были уже на ближних подступах. Их ручные гранаты чуть-чуть не долетали до наших позиций. Я стрелял короткими и прицельными очередями. На нижних этажах сложилась напряженная обстановка. Оттуда доносились яростные крики. Улучив момент, я кивком приказал Эзерину и Перепелову следовать вниз.

Теперь следовало разбить радиостанцию. Но сперва мне надо было убить радиста. Я не жалел белесого паренька, но убить его просто так мне казалось никчемным. Я прошел через два или три проема дверей, оглянулся, чтобы удостовериться, что меня никто не видит, короткой очередью полоснул по радиостанции. Паренек в мгновение ока сориентировался и, схватив автомат, пустил очередь в моем направлении. Теперь он знал, что враг находится и на втором этаже крепости. Если я сейчас выйду из укрытия, он наверняка заподозрит меня.

В это время в помещение вскочил лейтенант Бурлаков.

– Внизу заваруха, в рукопашную пошли… – кричал он. Я делал вид, что у меня заело автомат. Даже если я сейчас выйду к радисту вместе с лейтенантом, он все равно меня заподозрит. Неужели придется убить их двоих?

Оглушительный лязг раздался в стороне радиста. Бурлаков рванул туда. Выглянул и я. Белобрысый радист лежал, уткнувшись лицом в свою разбитую рацию.

– Крючков? Это с твоей стороны гранатомет бьет! – кричал Бурлаков.

– Я – вниз! – крикнул я лейтенанту и побежал искать своих парней.

Вскочив в пролом в стене, я прислушался. Справа и слева раздавались оглушительные в закрытом помещении автоматные выстрелы.

– Эзерин! – закричал я. Ответа не последовало, а выстрелы смолкли. Неужели образовался «пирог»? Рядом со мной, за непрочными стенами были душманы. На этаж вверх и на этаж вниз были наши. Вдруг послышалась возня, и не мешкая ни секунды, я рванулся к двери. В соседнем помещении на полу сражались двое. Длинный нож мелькал в воздухе. Конечно же, на полу лежал Перепелов, а верхом на нем восседал душман. Я приставил ствол автомата к уху душмана и снес ему полчерепа. Долговязый Перепелов взметнулся вверх, отряхивая с себя белые капли жирного мозга.

– За мной! – скомандовал я, отдавая бойцу свой автомат. В следующую комнату мы бросили гранату и ворвались туда. Добили корчившегося на полу душмана. Этаж был очищен. Спустились вниз. Эзерин и несколько бойцов отстреливались на лестнице от наседавших бандитов.

Сверху свалился лейтенант Бурлаков. Яркая кровь проступала через бинты на предплечье.

– Из крепости надо уходить! Они забросают нас гранатами…

– Много раненых?

– Вынесем, они с гор спустились, поэтому можно пройти по крыше крепости к перевалу и по нему уйти в горы. Должны же за нами придти! – В глазах у лейтенанта светилась растерянность, но до конца жизни он так и не поймет, почему их неожиданно бросили на растерзание душманам. Держись, лейтенант!

– Я буду прикрывать вас, идите! – сказал я Бурлакову, а он передал мне две гранаты.

Некоторое время атаки не возобновлялись. Противник перегруппировывался. Это было удобное время предпринять встречную атаку. Я расставил оставшихся бойцов, увлек Эзерина и Перепелова за собой на этаж ниже.

– Эзерин, ты остаешься. Скажешь, что видел, как нас убило. Вот тебе все наши патроны и гранаты. Будешь отходить вместе с бойцами. Когда выйдете на перевал, дашь красную ракету, вот она. Тогда придет помощь. Все ясно?

– Так точно, товарищ капитан, – пробормотал Эзерин. В глазах у него светилась тоска. Неужели он думал, что он менее способен, чем Перепелов, и поэтому его не берут с собой?

Вооруженные одними ножами, мы с Перепеловым скользнули вниз по лестнице. Мы были уже в подвале, разделенном на бесчисленное количество комнатушек. В каждой комнатушке могла прятаться смерть.

Мы затаились. Мы ждем, когда за нами придут. Вверху слышатся дикие крики, раздаются автоматные очереди. Снова крики. Оглушительно лопается граната. Их у Эзерина две штуки, одна израсходована. По коридорчику протопали люди. Они волокут раненого. Это душманы. В самый раз напасть на них. Но слишком много трупов озлобит врагов.

Взрывается еще одна граната, слышатся крики и стоны раненых. Чья это граната? Пошел ли Бурлаков со своими ребятами по крыше?

В крепости воцаряется тишина. В подстилке шуршат мыши. Слышится отдаленная стрельба. Примерно через час и она затихает. Неужели Эзерин погиб и не дал сигнал?

По коридорчику кто-то ходит, в проеме мечутся тени. Человек с факелом входит в нашу клетушку: в левой руке факел, в правой – автомат. Перепелов бросается на душмана с ножом. Я вижу злобное ощеренное лицо «духа», он бьет из автомата по ногам. Перепелов успевает достать врага, но сам беспомощно падает с перебитыми ногами. Душман корчится на подстилке с ножом, всаженным в глотку. Я добиваю душмана и, спокойно затоптав факел, принимаюсь перевязывать ноги Перепелова. Сверху на меня наваливается человек, еще один, еще несколько. Перепелов орет от боли. Меня бьют по шее, по затылку, по голове чем-то тупым. В глазах появляется красноватый диск солнца, вспыхивают разноцветные звезды, и сознание погружается во тьму.

Я очнулся в темноте. Голова раскалывалась. Ощупал руками лицо. Сухое, без насохшей крови. Это к лучшему. Подтянул ноги к животу: ничего не болит. Стиснув зубы от головной боли, попытался привстать. Можно и привстать, но вот шеей повернуть нет сил. Кажется, что она разбухла и горит. В ушах стоит постоянный звон. Где Перепелов? «Саша?» – шепчу в темноту. Слышу только шумное дыхание нескольких человек. Глаза начинают различать очертания стен. Свет идет откуда-то сверху, но сейчас ночь. Часов на руке нет. В карманах тоже ничего нет. Я в плену. Но где же Перепелов? Что это за люди вместе со мной?

Почувствовал, что начинает подташнивать. Сотрясение мозга. Где Перепелов? Хочется пить.

Ничего не остается, как дожидаться рассвета. Надо попытаться уснуть. Единственная польза от этого заточения – выспаться. Спать, спать. Расслабляюсь, насколько позволяет мучительная головная боль, которая раскалывает череп. Череп в тепле, в огне, ему приятно, ему хорошо, я медленно засыпаю. Мне снятся воробьи на цветущих ветках сирени. Лиловые соцветья сирени благоухают весенним ароматом. Я вижу зеркальную поверхность озера, в котором плескаются рыбы, и концентрические круги, которые расходятся от рыб, плывут по всему озеру, расширяются до бесконечности, и я плыву в этой бесконечности.

Громкий стук, хрипение и гортанные возгласы прерывают сон. Трещит факел, стены в помещении высокие. Душманы пинками поднимают афганских солдат. Подходят ко мне. Я не шевелюсь. Получаю резкий удар ногой в бок. Перед самым носом вижу ствол автомата. Мне приказывают подняться. Едва я поднимаюсь, как тут же начинают скручивать куском проволоки руки за спиной в локтевых суставах.

Одного за другим нас ведут по извилистым коридорам, выводят на свежий воздух. Едва брезжит рассвет. Афганских солдат ставят в один ряд у стены. Я остаюсь в стороне. Подходят еще какие-то люди. Слышится негромкая гортанная речь. В руках душмана электрический фонарик. Он по очереди подходит к каждому из солдат, светит прямо в лицо, задает отрывистые вопросы. Лица солдат белы от ужаса. Я с трудом удерживаю голову. Некоторых солдат выводят из строя. Звучит короткая команда. Глухо лязгают автоматные затворы. Вспышки выстрелов ослепляют меня, и когда глаза снова привыкают к полумраку, то вместо стоящих солдат вижу валяющиеся тела. Некоторые из солдат еще шевелятся, их добивают.

Меня и троих «отобранных» афганских солдат ведут по пустым улочкам кишлака. Ведут очень быстро, подгоняя ударами кулаков в затылок. Я берегу свой затылок, ему досталось и без того, поэтому все время наступаю на пятки впереди идущему невысокому душману. Он не выдержал, попытался со всего размаха дать мне оплеуху, я отпрянул, и в это время искры посыпались у меня из глаз: идущий сзади ткнулся головой мне в затылок.

Нас вывели из кишлака и повели по ущелью.

Потом мы долго петляли по узким гористым тропинкам, и, наконец, нас ввели в скрытую от посторонних глаз пещеру. Глаза увидали каменные своды. Пленных увели вниз, и мы очутились на каменном грязном полу. Много людей здесь побывало. В углу копошились фигуры. Был слышен негромкий разговор, но стоявшие в голове шум и звон мешали разобраться, на каком языке они говорят.

Я осторожно повернул голову направо: в темноте что-то шевелилось, вздыхало. Напрягая зрение, я долго всматривался в полумрак, прежде чем понял, что это пленные афганские солдаты.

«Выходит, – догадался я, – что я действительно в плену, но отправят ли меня в Пакистан?» Сильнейшее головокружение заставило меня застонать и бессильно опуститься на каменный пол. Боль была невыносима, и я скорее всего помянул черта. Когда боль отпустила, увидел, ко мне подползает человек. С каким ужасом я понял, что это тот самый белобрысый паренек, радиостанцию которого я раздолбал из собственного автомата.

– Ты русский? – услышал я шепот. Я молчал.

Радист подполз совсем близко, удостоверился, что я одет в форму советского десантника, потом заглянул мне в глаза. Гримаса боли исказила его лицо. Он поднял руки, чтобы вцепиться мне в горло, но я ногой отбросил радиста от себя. Сверху послышался шум, к нам спустился сторож с горящим факелом. Он удостоверился, что все в порядке, поднялся наверх. Вскоре прозвучала команда, сверху снова спустились люди, пинком подняли меня на ноги и повели наверх. Там же, в пещере, но при дневном свете, который падал неизвестно откуда, меня поставили перед душманом с чистой пышной бородой.

– Твое имя? – сразу спросил переводчик, безбородый, в остатках европейского платья.

Я молчал.

– Если ты будешь молчать, тебе будет плёхо-плёхо, – сказал переводчик.

– Крутиков Петр Вячеславович, – назвался я по легенде. Лицо человека в тюрбане несколько посветлело. Он смотрел как горилла – прямо в глаза, постепенно приближаясь. Я попытался отвернуться от еще ближе наклонившегося незнакомца, но боль в шее остановила меня.

Душман быстро заговорил, поглядывая то на меня, то на переводчика. Мысли мои смешались, расплылись в каком-то красном дыму, ноги подкосились. Я зашатался и упал. Двое душманов, зло переговариваясь, подняли и поставили меня на ноги. Я слышал слово «шурави», понимал, что речь идет обо мне, но у меня не было сил даже стоять. Затем меня вытолкали на свет. Через некоторое время из пещеры показались двое душманов, которые вели под руки радиста. Его водрузили на ишака, и все двинулись в путь.

Еще не совсем стемнело, и слева от себя я видел высоченную отвесную стену, справа – глубокую, уже покрытую черным покрывалом ночи, пропасть. Банда двинулась по узкой тропе, как бы врезанной в отвесную каменную стену. Головокружение мешало сосредоточиться. «Что делать с радистом?» – мучила меня мысль. «Может, столкнуть его вместе с ишаком в пропасть?»

Нас вели к перевалу. Огромная, белая, как бумага, луна освещала безжизненные, лишенные растительности горы. Я прикинул, сколько всего было людей в банде. Впереди двигалось человек сорок, идущих сзади было меньше. Всего человек пятьдесят-шестьдесят.

От прохладного воздуха стало легче. Проклятое головокружение! С головой не все в порядке. Мне нужна неподвижность, а тут надо трястись по горной дороге. Колонна перевалила хребет и не останавливаясь пошла дальше.

Судя по небу, было уже за полночь. Во рту пересохло. Рядом шли угрюмые охранники – двое молчаливых душманов. У них точно есть вода. Оглушить одного, столкнуть в пропасть другого – и напиться. Нельзя.

Идущие впереди остановились. Привал. Радиста сняли с ишака. Что с ним? Ранен в ноги?

Охранники достали из рюкзака длинный кусок веревки и крепко связали меня. Будут спать. Действительно, один из охранников прикорнул.

Вскоре банда опять двинулась в путь. Меня развязали, но идти было все равно тяжело. Начался спуск, а спускаться всегда тяжелее, чем двигаться в гору. Монотонная ходьба надоедала. Хотелось спать. К счастью, приближался рассвет. Возможно, днем душманы не рискнут продвигаться.

Постепенно местность выравнивалась, и мы оказались в долине. Шли сначала по сыпучей каменистой почве, затем вышли на дорогу, ведущую к невысоким деревьям. Здесь душманы расположились на отдых. Мне опять связали руки, и я прислонился к камню, желая уснуть. Не успели мысли мои спутаться, как неожиданно перед собой я скорее почувствовал, чем увидел или услышал, белобрысого радиста. В руках у него был огромный камень. Из ушей текла сукровица – он был контужен.

– Ах ты, гадюка! – вскрикнул радист и опустил камень мне на голову. Сознание у меня сразу померкло.

Очнулся я, когда меня грузили на ишака. Я вцепился в холку животного, иначе съехал бы на землю. Голова трещала, меня мутило. Экий патриот! Сообразил, что радиостанцию разбил я. Ну черт с тобой, но задание я выполню. Меня мучила страшная жажда. Я стонал, просил пить, но бесполезно. Когда ко мне приближался душман со злым лицом, я инстинктивно закрывал голову руками. Каков нынче я с виду: вся юность выпита из глаз, весь цвет сошел со щек, в гримасе боли сжатые бледные губы. При взгляде на мое лицо у человека пропадает желание Жить. Но это к лучшему. Я не хочу, чтобы мое лицо было таким же угрюмым, как у бредущих рядом афганцев, или пылало ненавистью, как у юного белобрысого радиста. У него в Союзе есть девушка, которой он пишет письма, а она, наверное, гуляет вечерами с каким-нибудь его товарищем, а потом они целуются, разговаривая о нелегкой службе.

Наконец-то мне дали попить. В жестяной кружке плескалась какая-то мутная жидкость. Подмешали наркотик? Но не умирать же от жажды! Я жадно выпиваю пойло, пытаясь распробовать вкус. Слегка приторно-сладкий. Не знаю, что это. Но сразу становится легче. И веселее. Голова не кружится. Душманы здесь хозяева, мы – гости. Они всегда будут хозяевами в своей стране, а мы гостями. Глупое наше правительство, зачем было вводить войска в Кабул, брать дворец Амина. Пусть войска ввели бы американцы, поставили свои ракеты и охраняли от этих же душманов. Эти же душманы были бы тогда пламенными патриотами и мы бы им помогали.

– Сволочь, сволочь, – слышится сзади шепот. Это радист. Он едва плетется. Чтобы он шел побыстрее, всякий раз его пинают кулаком под бок. Мне значительно лучше, поэтому я придумал уступить радисту ишака. Знаком показываю душману, что могу идти сам, а вот этого слабака, показывают на радиста, следует везти на животном. К моему удивлению, со мной соглашаются. Когда радиста грузят на ишака, он шепчет:

– Все равно сволочь…

Это еще что? Что такое? Грохот, шум, свист внезапно разорвал тишину. Я резко присел и оглянулся. Шум доносился спереди.

Неужели засада? Душманы, отстреливаясь, поворачивают. Охранники поторапливают меня, вынуждая бежать. Бедного радиста на ишаке немилосердно трясет.

Душманы оставили заслон, остальная часть колонны начала обходить место засады. Не снижая темпа передвижения, уходим все дальше и дальше от места боя, и вскоре автоматных очередей уже не слышно. Приближается утро. Но только тогда мы приближаемся к селению, когда становится полностью светло. В кишлаке пленных подводят к глинобитному сараю, радисту связывают руки, и всех нас запирают в этом сарае. Через большие щели в дощатой двери проникают яркие лучи солнца. Я приближаюсь к двери и начинаю наблюдать за двором. У двери ходит молодой охранник. Он с небольшими усиками и нечесаной бородой. Одет в безрукавку-кафтан зеленого цвета. Вооружен «Калашниковым». Через весь двор тянется дувал, в нем – большая калитка. Она открыта, а рядом закрытые деревянные, с большими металлическими заклепками ворота. У калитки вооруженная охрана – два человека. За калиткой кишлачная улица. По ней изредка проходят жители кишлака, что-то тащат на своих тощих спинах ишаки.

Через двор, прямо к двери сарая, идет душман.

В руках у него чайник и пиалы. Я откидываюсь на прежнее место. Душман входит. Он принес зеленый чай. Чувствую, что просто изнемогаю от жажды. Но опять питье с каким-то странным привкусом. Через некоторое время я впал в глубокое забытье: душманы наверняка подмешивали сильнодействующие наркотики.

Сознание мое начало проясняться в тот момент, когда я почувствовал, что меня ведут по узенькой улочке. Впереди себя я вижу худощавого молодого человека, очень аккуратно одетого. Он обвешан фотоаппаратурой. Еще только этого не хватало! Оглядываюсь – позади идет человек с телекамерой! Ясно, что иностранцы. Но кто? Французы, немцы, американцы? Может, они уже засняли войско полковника Бруцкого. Тогда мне нет смысла убивать его. Надо попытаться выяснить у них что-нибудь о полковнике.

Меня подводят к полуразрушенному строению. Кругом полно душманов. Вот они мажут лица себе и женщинам красной краской, принимают живописные позы среди развалин. Поджигается и разбрасывается пакля… Мне в руки суют разряженный автомат, оставляют одного. Репортер смотрит на меня. Его не устраивает выражение моего лица. Иностранец чистенький, видно, очень заботится о своей внешности. Его напарник телерепортер, напротив, неряха: форменные солдатские брюки смяты, забрызганы грязью и покрыты пятнами красной краски, которой он снабжал «артистов». На коленях – «мешки», пуговицы на куртке разнокалиберные, кожаные сумки с различными «прибамбасами» сильно потерты. Мне он симпатичен. Что же они пытаются такое заснять? Очередной «жареный» факт про зверства советских интервентов в Афганистане? Ай да Рейтер, ай да Франс-пресс! Я смеюсь открыто, показывая на лежащих и измазанных краской душманов, мирных жителей, которым, наверное, заплатили, или даже и не платили, а местный бай, может, главарь банды приказал участвовать в комбинированных съемках.

Иностранцам это не нравится. Через переводчика они бросают пару коротких фраз моим охранникам. Те с вытаращенными глазами и деланно злыми лицами подходят: один справа, другой слева. Может, врезать одному и другому? Пусть останется на пленке, пусть прокрутят по всему миру, как советский десантник сражается с афганскими моджахедами. Нельзя! Это ставит под угрозу выполнение задания. Душман подходит ко мне, другой стоит начеку. Голос у «духа» резкий, он что-то кричит мне в ухо, а руками берет голову и поворачивает в сторону. Я не должен смотреть в объектив. Черт с вами!

Потом снимают радиста. Зрачки его глаз широченны. Он находится в невменяемом состоянии. Его садят на груды обломков, а сзади нагромождают «кучу окровавленных тел». Боюсь, что после таких «кадров» нас вряд ли оставят в живых. Надо притворяться оглушенным наркотиком.

Когда мы возвращаемся назад, телерепортер старается заглянуть мне в лицо. Я подмигиваю ему. Он что-то шпарит переводчику. Это французы. Лучше бы американцы. С теми легче договориться.

После съемок с нами перестают церемониться. Срывают обмундирование, бросают грязные широкие шаровары, рубашку и безрукавку неопределенного цвета. Вместо нашей военной добротной обуви дают старые полуистлевшие ботинки. Я помогаю переодеться радисту. Он все еще в полузабытьи. Нас снова снимают. Я обращаюсь к репортерам на немецком языке. Они удивлены, но ничего не понимают. Переходим на английский. Они начинают выпытывать мое имя, обстоятельства пленения, расспрашивают, сколько мирных жителей я убил. Я говорю, что не являюсь коммунистом, что меня силой призвали в армию и заставили убивать душманов. От моих признаний репортеры теряют ко мне всякий интерес. «Бруцкий, Бруцкий», – повторяю фамилию полковника, но французы недоуменно пожимают плечами. Они угощают меня сигаретой и уходят.

И вот снова душманская колонна в пути. Теперь мои руки связаны, а конец веревки привязан к ишаку.

Томительно долго тянулась ночь. Я корил себя, что не поспал днем.

Остановились на первый привал. Меня отвязали от ишака, но рук не развязывали. Судя по звездам, идем на юг или юго-восток.

Спустя некоторое время движение возобновилось. Через несколько километров гора, чуть левее, как бы начала расти вверх, закрывая звезды. Вскоре тропа свернула к этой горе, и теперь огромная скальная стена была рядом с тропой. Справа потянулись многочисленные нагромождения камней, а среди них отчетливо слышалось журчание воды. Сразу же захотелось пить. Перед глазами стояла живительная, прохладная, свежая вода. Мне ничего не оставалось, как вообразить, что я зачерпываю полным котелком воду и пью, пью, пью. Жажда утихает. Горная речушка стала уходить правее, и шум ее вод становится все тише и тише.

Я вбираю веревку в руки и иду рядом с ишаком. Моим охранникам все равно. Радист трясется на ишаке и не спит. Сейчас я его достану. Прикинусь мотострелком. Известное дело: вражда между спецназом ГРУ, КГБ, МВД и регулярными частями.

– Ну что, выкормыш маршала Огаркова, попался «духам» на закуску? Сейчас завезут тебя в Пакистан, обрежут, примешь ислам и будешь рабом какому-нибудь душману…

Радист прореагировал только на мой голос. Разобрав смысл слов, он отворачивается.

– Что же ты отворачиваешься? Ты коммунист, комсомолец?

– Если бы у меня было оружие, я бы тебя расстрелял на месте! – шипит радист.

Я оглядываюсь. Охранники плетутся поодаль, их не интересует наша болтовня.

– Ах, ты расстрелял бы меня! Коммунисты всегда любили пострелять. Начиная с 17-го годика… Да не зря и 17-й полк в Афганистане сейчас действует…

– Контра недобитая, – слышу Я, но по тону чувствую, что пареньку тоже хочется поговорить, да и не верит он в то, что говорит. Малый все еще в шоке. Двадцатый год ему, а тут чужая страна, кровь, потеря товарищей.

– Неужели ты веришь в строительство коммунизма?

– Я верю в родную землю, в товарищей, а не в предателей вроде тебя…

– Постой, постой… – начинаю заводиться я. – Это здесь-то родные приволжские просторы, широкая русская равнина? Ты знаешь, что Афганистан – это кипящий котел с крепко закупоренной крышкой. Как ее ни закручивай, результат будет один – пар найдет выход. А когда давление в этом котле достигнет критических пределов – жди взрыва. Вот тогда не поможет и государственная граница. И не забывай, что Таджикистан, Узбекистан, Азербайджан, в конце концов, это мусульманские страны. Да, сегодня это часть великого и могучего СССР. Но ты не знаешь, какое идет разложение партийной верхушки! Ты не знаешь, что каждый день в Кабуле находят тела высших чинов ихнего КГБ? Так и у нас такое есть. В Тбилиси в республиканское КГБ мину подложили – тридцать кагебешников насмерть. Учения «Кавказ-85» знаешь как весело прошли. Все командование учениями село в самолет и не приземлилось. Парашюты забыли дать. И не похищали в той стране, которую ты защищал тут, министра финансов с требованием выкупа в десять миллионов? Нет, не похищали… И не воруют на заводах, на фабриках, из магазинов? Нет, все живут честно, по справедливости, ради которой умирали наши деды и отцы. Почему ты молчишь? Хочешь сказать, что мы здесь воюем не против конкретного противника, а против идеологии? Так идеологию нельзя победить оружием, браток…