Текст книги "Записки наемника"

Автор книги: Виктор Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Мы попали в Грозный, не дождавшись темноты. Простреливался город уже будь здоров. Мне повезло: я со своими «дикими гусями» из Литвы присоединился к группе ополченцев, поехал на передовую, чтобы там узнать, где Яраги и мои ребята из первой группы. Мне удалось поговорить с ополченцами. Я встретился с людьми, которым оставалось жить час, может быть, сутки. Потому что тот район потом был взят федеральными войсками. Там были не только чеченцы, но и много людей других национальностей.

Опять я видел большое количество трупов. Откуда только берутся? И погибают все молодые… В холодные глаза погибших русских ребят я смотрел двое суток. Это были не те парни, которые погибли в минувших боях. Эти погибли за последние двое-трое суток. Я их насчитал в Грозном больше двухсот.

Такой кровищи я, кажется, еще не видел. Я прекрасно помню, с каким дикарским наслаждением в Москве снарядами точно так же расстреливали людей. Это был всем хорошо известный российский гуманизм. Цена ему – грош. Шла настоящая гражданская война. Никто не считает отрезанные головы и руки солдат, не считает снаряды, которые летят на мирных жителей. Неужели есть люди, которые считают, что ради сохранения единства России нужны трупы? Но предъявить претензии к войне – это не в моих правилах.

Яраги не узнать. Он зарос, почернел еще больше. Глаза лихорадочно блестят. Он отводит меня в сторону и без обиняков предлагает:

– Тебе задание – убить Ису Далгаева. Он командует Шалинским танковым полком.

Я соглашаюсь.

В эти дни Грозный напоминает город, разрушенный в годы минувшей войны. Так говорят ветераны, избежавшие в сорок пятом фашистской пули на той войне и чудом не попавшие пятьдесят лет спустя под российские бомбы на этой.

Мне дают проводников. Мы едем на двух старых «Жигулях». Ополченцы родом из Пригородного района в Ингушетии.

– Мы уже попробовали русского свинца. Мы знаем, что такое российские танки – два года назад, в Пригородном районе… Все повторяется: там тоже были «незаконные вооруженные формирования», – говорит наш водитель Муса, депортированный из Пригородного района. – Все повторяется… Ельцин хуже Сталина. Ведь Чечено-Ингушетия отдала Борису Николаевичу на выборах в президенты девяносто шесть процентов голосов. Мы сами выбрали свою гибель.

Многие ингуши, воевавшие в Пригородном районе, едут сражаться в Грозный.

Дороги забиты беженцами. Здесь, в Ингушетии, только-только сумели разобраться со своими семьюдесятью тысячами из Пригородного района. И вот новые тысячи чеченских мирных жителей.

По мусульманским обычаям, покойный должен быть захоронен в день смерти. Поэтому убитых ополченцев и тех, кто погиб в ходе российских бомбардировок в столице Чечни, быстро увозят родственники. Россия потеряла уже более тысячи военных. Некий местный инспектор ГАИ на трассе, ведущей в Назрань, якобы сумел приоткрыть брезентовый тент армейского грузовика, остановившегося на одном из постов. В кузове инспектор увидел тела военных в форме, плотно уложенные на полу.

Я видел не один грузовик, а три КамАЗа. Причем точно известно, что в каждом КамАЗе можно разместить более пятидесяти тел российских военнослужащих.

Оружия у нас нет. Мы приехали в Нальчик, а потом пристроились за колонной российской бронетехники из тридцати пяти БТРов, которая двигалась по старой дороге из станицы Слепцовская в Грозный. Так нам удобнее попасть в Шали. Навстречу нам ехала колонна беженцев из Чечни. Неожиданно со стороны беженцев раздалась автоматная очередь. Несколько русских солдат свалились с брони. Тогда четыре БТРа выехали из колонны и обстреляли автобусы и машины. Боже, что творилось! Мои проводники скрежетали зубами. Когда люди побежали, солдаты стали добивать их из автоматического оружия. Убитые валялись прямо на дороге. Те, кто успел упасть в кюветы, спаслись.

Мы отстали от колонны бронетранспортеров и заехали в одно из селений. Всех нас одиннадцать человек – я, как командир, и десять моих подчиненных, включая проводников.

Все бойцы переоделись в маскировочные комбинезоны грязно-зеленого цвета, за плечами – вещмешки, в руках – автоматы. Оружие и амуницию проводники достали у местных жителей.

Быстро вытянувшись в одну шеренгу, отряд спешно скрылся в небольшом лесу.

Пройдя около километра в северном направлении, я остановил отряд, достал карту и, внимательно разглядев ее, сказал:

– Если все правильно, через два километра должен быть бывший военный полигон, переоборудованный под небольшой аэродром, куда садятся самолеты с оружием и наркотиками. Это хозяйство оппозиции. Его надо уничтожить. Всем быть предельно внимательными и осторожными.

И отряд опять двинулся вперед.

Через пятнадцать минут деревья неожиданно расступились, и впереди действительно показался аэродром. Правда, если его так можно назвать, поскольку единственными признаками этого были лишь небольшое взлетное поле да одинокий АН-2 на его краю.

Несколько человек, военных, на деревянных ящиках у домика, напоминавшего русскую баню, играли в карты. Рядом лежали автоматы.

– Ратомкин? – едва слышно прошептал я, и один из парней моей команды осторожно развязал вещмешок, достал из него сверток, немного повозился с ним и так же неслышно прошептал:

– Готово.

– Иванаускас, Горулев – прикрытие. Ратомкин – вместе с Пузыней, – снова приказал я.

Четыре человека, прячась за деревьями, осторожно начали обходить аэродром, чтобы подобраться к самолету с той стороны, с которой их вряд ли смогут обнаружить охранники.

Остальные бесшумно, словно змеи, поползли поближе к кромке поля.

Время для меня, казалось, остановилось. Я вслушивался в тишину, боясь нарушить ее даже вздохом, готовый в любую секунду нажать на курок и всадить целый магазин в любого из охранников, который попытается нарушить мои планы.

Прошла минута, две.

Пот выступил на лбу, но я не вытирал его, боясь пошевелиться. Хорошо быть предоставленным самому себе, отвечать только за себя. Но если ты командир, ты в ответе за жизни других. От этого появляется напряжение.

Прошло пять минут. Десять. Наконец, вернулись Пузыня и Ратомкин, за ними – Иванаускас и Горулев.

Уже по их лицам легко было догадаться, что все прошло хорошо.

– Все ко мне! – приказал я и, выждав, когда все соберутся, нажал на кнопку пульта дистанционного управления.

Раздался мощный взрыв. Самолет мгновенно взорвался, его части разлетались далеко в стороны. Охранники, сидевшие метрах в тридцати от самолета, даже не успели сообразить, что случилось – сотни горячих осколков мгновенно пронзили их тела.

– Уходим! – я впервые здесь, на этом задании, отдал приказание громко, ничего не боясь.

Теперь мне предстояло убрать Далгаева. Однако приехал гонец от Яраги, который отозвал группу с задания. Ситуация изменилась. Яраги остался доволен даже частью выполненного задания. Как я понял, были убраны конкуренты в торговле наркотиками.

– Знаешь, – сказал Яраги, когда я с ним увиделся, – предатели чувствуют себя здесь хозяевами. Так я пришел к тебе, чтобы сказать, что завтра после обеда в Знаменском состоится встреча представителей российского Министерства обороны с Автурхановым и ему подобными.

– Откуда тебе это известно? – спросил я.

– Московская птичка рассказала, – хитро улыбнулся Яраги. – Так вот, тебе надо наделать там шума. Я не могу приказать кого-нибудь убить, охрана там будет, что надо. Но пошуметь со своими «дикими гусями» нужно. Ты пошуми.

– Да. Настоящая гражданская война. Не правда ли?

– Не мы эту войну развязали! – неожиданно со злобой сказал чеченец. Потом отвернулся, уставился в окно с выбитыми стеклами.

– Я пойду, если ты не против?

Яраги ничего не ответил. Он стоял возле окна и молча смотрел в черные глаза ночи. И ничего не видел там.

В эту ночь авиация нанесла удар ракетами и бомбами по Урус-Мартану, где сосредоточено сорок пять тысяч жителей и пятнадцать тысяч беженцев. Там многие друзья Яраги. Этой же ночью Грозный пережил шесть ракетно-бомбовых ударов. Рано утром ракетами разрушены дом для сирот и жилой дом рядом. Дети находились в подвале и не пострадали. В пятнадцать часов нанесен ракетный удар по микрорайону «Минутка». Бойня! Это была настоящая бойня!

Во время бомбардировок мы отсиживаемся в подвалах, а в остальное время пытаемся вырваться из Грозного. Потом необходимо совершить налет на указанную цель.

Обстановка ежедневно меняется, что усложняет выполнение задания. Судя по всему дудаевская цитадель в Грозном – президентский дворец, или, как его еще называют здесь, Белый дом Чечни – Ичкерии, доживает последние часы. Вместе с теми, кто в нем находится. Пока у нас нет возможности выбраться из Грозного. Мы нужны здесь. На российских солдат ведется настоящая охота. Нам эта охота удается более удачно, чем самим чеченцам.

Едва темнеет, мы выбираемся наверх из подвала и идем по развалинам. С нами всегда кто-нибудь из ополченцев. Для того, чтобы мы не напоролись на самих же чеченцев. Сегодня в сопровождении идет сам Яраги. У него в руках автомат. У нас – у каждого вещмешки с минами-ловушками, которые мы должны установить на улицах, в кварталах домов, заминировать трупы. Яраги ведет нас по известному только ему маршруту. Иногда его окликают по-чеченски, он отвечает.

Непрерывные бомбежки заставили нас укрыться в подвале. По центру города бьют гаубицы, на головы сыплются мины. Это настоящий Сталинград. Я установил свою рацию и слушаю в радиоэфире боевиков. Из разговора между «Пантерой» и «Циклоном» (позывные боевиков) было ясно, что дело идет к концу. Кровавая развязка действительно близка. «Пантера» сообщала «Циклону», что самолеты добивают здание, раз за разом нанося по нему ракетные удары. «Снаряды прошивают нас сверху до самого подвала. Спастись невозможно». Им в ответ: «Уточните, есть ли попадания в те отсеки, где находятся пленные». Трудно понять, занялся ли кто-нибудь уточнением.

Впечатление такое, что осажденным не до пленников. Они не просили о подмоге, а готовились к отходу. Подкрепления, кстати, им не обещали. Яраги мне рассказал, что последняя группа, которая должна была заступить на смену, отказалась идти во дворец. Пятеро «отказников» расстреляны.

– Кто расстреливал? – спрашиваю я.

– Дудаевцы, кто же еще, – отвечает Яраги. Он хоть и защищает город, но подчиняется командованию, которое поддерживает Дудаева. Однако я заметил, что особых симпатий к генералу он не испытывает.

С наступлением темноты, говорилось в донесении «Циклона», всем нужно было выбираться из дворца и уйти за Сунжу. Для тех, кто не сможет перебраться на правый берег, местом встречи назначалась площадь «Минутка».

Мы сидим в подвале недалеко от президентского дворца. Если он падет, то русские будут прочесывать местность и обязательно найдут нас. Рядом, в соседнем здании Совмина, внутри которого уже почти две недели идут непрерывные бои за этажи, а точнее, за то, что от них осталось – обрушенные пролеты, куски бетона на искореженной арматуре, – полегли сотни солдат и морских пехотинцев. Чеченцы справляются с этим делом не хуже, чем авиация. Особенно удачно они охотятся по ночам на армейские похоронные команды, выносящие раненых. Мы на такую охоту не ходим. Пока мы здесь. Нам трудно выбраться из Грозного. Чтобы выполнить намеченное задание, появляемся на этажах со снайперскими винтовками. Мы шагаем по трупам российских солдат, засыпанными обломками. Да, Грозный постигла участь Карфагена. Вот чеченцы тащат пленного военврача. Они взяли его в аэропорту. Я останавливаю знакомых ополченцев и расспрашиваю пленника. Оказывается, что только с утра до полудня в районе дворца дудаевцы «набили» шестьдесят человек… Случайно или нет, но брать дудаевский дворец будут солдаты тридцать третьего мотострелкового полка, того самого, в котором пятьдесят лет назад служили знаменитые Егоров и Кантария.

Мне все это начинает не нравиться. Я знаю, что со взятием президентского дворца территориальный раскол города резко изменится. Возможна паника, анархия. Трудно будет управлять своей «десяткой».

Однако мои предположения оказались неточными. Даже неверными. Дворец разбомблен, ополченцы ушли оттуда, но город почти полностью под их контролем.

Перед началом штурма я слышал, как авиация дала команду всем «сухопутчикам» залечь в укрытия по возможности глубже и не высовываться. Су-25 били по дворцу. Один из моих парней, знающий на слух все виды фугаса, говорил, что не может понять, чем стреляют бомбардировщики.

Полностью блокированный центр, казалось, не давал возможности осажденным выбраться из него. Но, когда закончилась бомбардировка и пошла пехота, во дворце никого уже не было. Мы вместе с дудаевцами покинули его ночью, уйдя за Сунжу, а потом выбрались в северо-западный район, протянувшийся узкой полосой на десятки километров.

Ополченцы изощряются в тактике ведения боев. Минометы, установленные на «КамАЗах», дав один залп, моментально перемещаются в другой район. А вчера русская установка «Град» накрыла свою же разведроту в районе аэропорта, куда подступают горы и леса.

Когда мы уходили, вместе с нами шли и другие наемники – «джентльмены удачи», основу которых действительно составляют отнюдь не афганские моджахеды и арабы, а русские. Один из «диких» или «серых гусей», бывший спецназовец рассказал мне, как он набирал «на свои кровные» ребят из Свердловска. Надоело беззаконие. Все воруют: и вчерашние партийцы, и нынешние «новые русские». Его молодые ребята согласились ехать в Чечню за «лимон». Показал контракт, по которому лично он за три месяцы получит всего тысячу двести долларов. В контракте, по словам спецназовца, указан его домашний адрес, родственники, жена и дети. Если оставит позиции раньше срока, все поименно указанные в списке будут убиты. Таково условие. Разговоры о «больших деньгах», о тысяче долларах за сутки и за каждого убитого солдата я теперь считаю выдумкой официальной пропаганды. Оказывается, мне еще «повезло» с Тимуром, он снабдил меня достаточным количеством денег. Правда, эти деньги «грязные», полученные от продажи наркотиков.

Сами чеченцы мне говорили, что боевики не испытывают недостатка в вооружении и боеприпасах, которые поступают к ним с юго-запада в количествах, не меньших, чем получает российская армия. Остается загадкой, откуда это оружие?

Российские войска применяют уже испытанную тактику – прочесывание боевыми группами. Снайперы уничтожаются артиллерией. Так погиб один из моих литовцев – Чепайтис. Если бы я засиделся с ним еще полминуты – был бы и мне каюк. Но я вовремя ушел.

Иногда я слушаю в радиоэфире голоса командиров российских подразделений. Из их разговоров становится понятным, что каждый из них потерял за неполные три недели почти всех своих соратников. Обещают замену в конце января, но мало кто из них верит, что обещание – уже третье по счету – будет выполнено.

В их интонациях чувствуются злость, раздражение и какой-то страшный азарт. Желание «разобраться с чеченцами», добить их, кажется, преобладает над здравым рассудком.

«От целого взвода я остался один, – говорит среди шипящего шума некий „Орел“. – Теперь не уйду отсюда, пока не отомщу за своих парней. С ними я жил в одном доме… А если я потом в Волгограде, где живу, увижу чурбана – руками разорву!».

…В конце концов, нам удалось вырваться из осажденного города, и мы пробираемся на юг на двух автомобилях. Правда, не все. Часть парней-наемников еще осталась, воюет там. Ратомкин, Горулев…

Вяло течет разговор.

– Юрий! – сказал мне литовец Иванаускас, – мы сегодня видели мощную гаубицу, которую полтора часа тому назад ополченцы захватили в качестве трофея у русских вместе с запасом снарядов, и видели боевую машину пехоты. С нашей точки зрения, русские разучились воевать! Как вы думаете?

– Русские очухаются. Очухаются быстро. Тогда нам не сдобровать. Впечатление такое, что в России нужно было сделать кровопускание, и Ельцин его сделал. Сначала передал Дудаеву оружие, а теперь это оружие изымает. Дебилизм какой-то!

– Это чеченцам не сдобровать, а мы-то что? У нас контракт, – резонно ответил Иванаускас. – Мы тут разговаривали с пленным одним. Совсем еще мальчик, четверо суток провел, будучи засыпанным в подвале, оказалось, он – солдат Майкопской бригады. Когда Дудаеву, как вы говорите, передавалось оружие, этому мальчику было всего четырнадцать лет. А сегодня он вынужден решать проблемы, которые были заложены взрослыми людьми с высокими званиями…

– Конечно, отвечают за кровь мальчишки, которые отношения к этой войне не имели. Зато другие рядятся в тогу благодетелей, очень благородных людей. Особенно стараются некоторые продажные журналисты. Они ведь говорят, что тут дети погибли, а, еще хуже, сочиняют, что наемники вроде нас, заскочив в один из детских садов, изнасиловали всех детей, воспитателей и поварих. А женщину, которая им об этом якобы рассказывала, воспитательницу из детского сада, они не смогут поставить перед телекамерой, поскольку она, видишь ли, боится за жизнь своих детей и свою собственную.

Я похлопал ладонью по пухлому саквояжу, который мне вручил Яраги, и добавил:

– Ребята, зачем нам политика, когда у него есть консервы?

– И выпить найдется, а?

– Да, вода здесь плохая, – я сделал вид, что ничего не понял.

– Ой, хитрец! «Вода плохая»! Ой, хитрец! – добродушно захохотал один из бойцов, минчанин Шуляковский, и я тоже не выдержал и рассмеялся.

Через несколько минут нас обогнал мотоциклист. Черный шлем почти полностью скрывал его лицо, но я успел рассмотреть глаза мотоциклиста – успел потому, что тот тоже внимательно посмотрел на меня. Они были холодные, злые. Мотоциклист обогнал нашу машину, потом обогнал машину, идущую впереди и, еще прибавив скорости, растворился в дорожной пыли.

– Мне не понравились его глаза, – наклонившись к Шуляковскому, произнес я. – Как бы мы не вляпались в дерьмо! Один чеченец приказал убить другого чеченца. Может, нас предали а? Нутром чую какую-то мерзость…

– Да брось ты! – сказал Шуляковский. Он положил мне руку на плечо и добавил:

– У всех у них здесь такие глаза.

– Глаза глазами, но, бывает, что таких гусаков, как мы, пускают под нож, чтобы не кормить. Ты так не думаешь? – недобрые предчувствия зашевелились во мне.

С левой стороны дороги простиралась равнина. С правой – подступали горы. Дорога огибала их, делая крутой поворот. Передняя машина шла почти не сбавляя скорости, и я покачал головой:

– Куда он так несется?!

– Молодой, резвый – сказал Шуляковский. – Я тоже в юности был автолюбителем, лихачил будь здо…

Шуляковский не успел договорить. Машина круто повернула вправо и тут же резко затормозила.

Я еще успел увидеть несколько больших камней, которые перегородили дорогу, увидел стоявшую около них машину с охраной. Тут же раздался взрыв, передняя машина загорелась. А потом все слилось перед глазами, все звуки смешались в один грозный нескончаемый грохот. Вот оно и сбылось, недоброе предчувствие!

– Поворачивай, поворачивай! – закричал я водителю, хотя тот и так изо всех сил крутил руль влево.

Шуляковский выхватил автомат и начал стрелять почти наугад, потому что люди, открывшие по нам огонь, прятались за обочиной, во рву.

Впрочем, беспорядочная стрельба вначале немного, но помогла сидящим в машинах – пули проносились мимо нас, хоть и рядом; не причиняя особого вреда, рвались заряды гранатометов. Но я понимал, что ненадолго… Ведь достанут, все равно достанут…

Силы были слишком неравными, как и положение, в котором оказались стороны.

Вот загорелась вторая, наша машина. Из первой выскочил и тут же был расстрелян автоматной очередью ее водитель – чеченец.

Сидящие на заднем сиденьи мои бойцы не успели сделать и этого – один из них был убит шальной пулей, а второй скончался от осколков гранаты.

Автомобиль, в котором сидел я, наконец, развернулся, но в это мгновение ему наперерез по склону побежали несколько человек и открыли по машине огонь. Водитель вскрикнул, дернулся и затих. Литовец Иванаускас, сидевший рядом с ним, схватился за грудь, и по его пальцам потекли темные струйки крови. Одной рукой он схватился за ручку в дверце, она повернулась, и он вывалился на дорогу.

– Стреляй, Коля, стреляй! – закричал я Шуляковскому, сам посылая очереди, одну за другой в противника.

Когда те, на дороге, стрелявшие по нам, сами упали замертво, я быстро перебрался на переднее сиденье, освободил водительское сиденье от трупа шофера, нажал на газ, и машина рванула вперед.

Позади слышались автоматные очереди, несколько пуль просвистели рядом, но я только немного пригнулся и, как завороженный, смотрел вперед и давил, давил на газ, уносясь из этого страшного места.

Проехав так километра три, я, наконец, почти отпустил педаль акселератора и устало выдохнул:

– Кажется, все… Вырвались! Слышь, Коля?

Шуляковский молчал. Я резко повернулся и увидел, что он лежит, запрокинув голову, а изо рта у него сочится кровь.

Я ударил по тормозам. Машина резко остановилась.

Я вышел из нее, осторожно открыл заднюю дверцу и взял соратника за запястье руки, нащупывая пульс.

Шуляковский был мертв. Что поделаешь? Пришлось и его тело оставить на обочине шоссе. Потом я опять сел за руль.

Как можно быстрее нужно было добраться до штаба чеченской оппозиции, чтобы сообщить о предательстве. В том, что это предательство, я не сомневался. Но я поехал самой длинной, пустынной дорогой. Тянул время. Впервые в жизни я не выполнил задания. Не потому, что это было невозможно, а потому, что не хотел этого. Мне надоели трупы. У меня перед глазами стояло озеро с плещущимися в нем утками, я видел перед собой Лену, которая гладила белье, и даже запах горячего утюга был таким заманчивым…

…Яраги встретил меня недружелюбно.

– Узнай, кто это делает, – сказал он, выслушав мой краткий рассказ о предательстве. Парень явно не отдавал себе отчета в своих действиях. Он уже перестал правильно ориентироваться.

– Хорошо. Только как я это сделаю?

– Если среди нас есть предатель, то это, конечно, чеченец. Единственный, кто знал о готовящейся операции – Тимур. Тебе этого мало?

– Нет… Так мне Тимура проверять?

– Почему ты настолько спокоен, когда говоришь о Тимуре? Тебе недостаточно того, что он спит с Леной?

– Просто я не стал делать из этого трагедии, – у меня внутри медленно накапливалась злость.

– К твоему сведению, у Тимура есть разные паспорта… Он может смыться в любое государство Европы, у него открыты счета… Он давно замечен в том, что нечист на руку. Тебе следует поехать в Минск и разобраться с ним. Через него пропущены огромные деньги, а он снарядил, с твоей помощью, разумеется, только две группы снайперов! Дудаев… – Яраги показал пальцем вверх, – не очень-то и доволен Тимуром. Кроме того, все выплаты «серым» или «диким гусям» отменяются, посколько они мертвы. Спрашивается, куда деваются деньги? А теперь этот прокол с Автурхановым? А?

– Так, значит, мне следует проверить Тимура?

– Да. Благодаря решительным действиям наших сотрудников удалось обнаружить его банковские счета не только в российских банках, но и за границей – на Кипре, в Германии, Швейцарии… Вот так, Тимур!.. Я понимаю… Он отмывал наши грязные деньги. Отмывал в беспрецедентном масштабе. Это миллионы долларов…

Яраги сжал кулаки и зло прошептал:

– Он ворует наши деньги! Я их заработал, мои братья их заработали, а он ворует их у меня! Кто-то должен ответить за это! Кто-то обязательно ответит за это! Клянусь, ответит! Я хочу, чтобы эта собака больше не считала себя хозяином положения, а нас недоносками!

– Красивые слова!

– Да, красивые! Как и сама идея нашей независимости, которую хотят растоптать!

– Независимость, которая достигается за счет нефти и наркотиков?

– Пусть и так! Все средства хороши, особенно, когда выбирать не из чего. Но я тебя не затем позвал, чтобы спорить с тобой или… – глаза его зло блеснули.

– Хорошо. Ты хочешь, чтобы эта, как ты говоришь, собака не считала себя хозяином. Слушай, а если это все-таки рука Москвы, рука Кремля? – уже спокойнее произнес я.

– Вот таким ты мне больше нравишься! – заулыбался Яраги. – Если это Москва, то мы найдем способ, как ей отомстить.

– Какой способ?

– Мне надо подумать. Может быть, ты скоро поедешь в Минск. Или позже… Неважно… Я скажу, когда… Я тебе сейчас дам отличную прослушивающую аппаратуру. Куплена в Германии…

И Яраги направился к выходу.

Я спускаюсь в подвал. Стонут русские пленные. Среди них много раненых. Смотрю, возле раненых бродит женщина. Приглядываюсь – и вижу журналистку Светлану. Она смотрит на меня, но не узнает. Ее взгляд отрешенный, безучастный. Она смотрит словно сквозь меня.

– Светлана! – зову я. – Чередниченко! Девушка вяло улыбается. Глаза ее, наконец, проясняются:

– И ты здесь?

Я пытаюсь вывести девушку наверх, прочь от пленных, но озлобленный ополченец, который присматривает за ними, не отпускает ее.

– Она – враг! – кричит ополченец. – Она наводила на нас русскую артиллерию! Она должна умереть…

– Но она только журналистка!

– Она проститутка… Ее захватили в плен, когда трахалась с офицером…

Светлана мрачнеет. Лицо ее в саже. Руки в крови раненых. Она устало опускается на груду кирпичей. Я ставлю автомат между ног и сажусь рядом.

– Хочешь вырваться отсюда?

Девушка молчит, взгляд у нее потухший. Неожиданно она всхлипывает:

– После того, что я увидела здесь, я не хочу жить…

…С помощью Яраги мне удалось освободить журналистку. Теперь она в моей группе. Когда мы выберемся из Грозного, она может катиться ко всем чертям! Мое же задание состоит в том, чтобы попытаться «пощипать» оппозицию, предателей.

Мы сидим и слушаем по радиоприемнику выступления министра обороны Российской Федерации. Восторг, с которым Павел Грачев живописал по телевидению смерть восемнадцатилетних солдат, погибающих в Грозном «с улыбкой на устах за Россию», мне непонятен.

– Боже, – шепчет Светлана, – какая ложь, какое лицемерие! В Грозном я видела совсем другое. Еще до штурма президентского дворца встретила одного пленного раненого офицера из разбитой в новогоднюю ночь сто тридцать первой Майкопской бригады. Фамилии он не назвал, как и многие из тех, с кем мне приходилось встречаться, но, проклиная «тупых генералов» и всех, кто заварил эту «чеченскую кашу», отрешенно сказал: «Да и вы, журналисты, не пишете правду. Все – вранье!». Что ж, за правдой надо ехать только на передовую. Кстати, желающим попасть туда препятствий никто не чинит. Если нашел место в вертолете, а затем и на попутке, считай, что ты у цели.

– И ради чего ты все это делаешь? – спросил я. – Почему тебе не сидится в Москве?

– Люди должны знать, что в мире творится. В Боснии, в Сомали… В этом грозненском аду… Знаешь, Юра, здесь на выездных дорогах везде стоят обгоревшие щиты «добро пожаловать». Там, наверху – ад, а вот здесь подвал кажется потерянным и обретенным раем. Только забившись в подвал, не сомневаешься, что еще имеешь отношение к роду человеческому и что ты не на том, а на этом свете. Юра! Я законченная атеистка, но истово крестила свой лоб в темном чреве БТРа, который подобрал меня у аэропорта, перед тем, как я попала в плен…

Залпы орудий, если и не слились в протяжный вой, то гремят без умолку, и невозможно понять, кто по кому стреляет. Подвал напоминает Ноев ковчег, где на небольшом пространстве расположился пункт управления дудаевскими частями. Здесь встретишь и беженцев, и заплаканных солдатских матерей, и «думцев» – в основном, жириновцев и выбороссов. Вся активная жизнь протекает в подземелье. Наверху находиться опасно – из глазниц окружающих зданий бьют российские снайперы. Взятие президентского дворца не стало поворотным этапом. В центре города и прилегающих к нему кварталах по-прежнему идут бои.

…Наконец, мы, наемники, – те, кто еще уцелел, – решаемся выбираться из Грозного. Вместе со Светланой, разумеется. Надо выполнять новое задание.

Все мы переодеваемся в форму солдат федеральных войск. Теперь мы – якобы бойцы тридцать третьего полка. Главное для нас – это не напороться на блок-пост.

Блок-посты, то и дело упоминаемые в разговорах, представляют собой небольшие группы российских солдат, тех самых восемнадцатилетних «героев», что сидят в подвалах и штурмуют этажи, а когда все взято, они не могут покинуть без приказа своих позиций. Они лишь с наступлением темноты получают боеприпасы, еду. И у них надо забрать раненых! Эти юнцы набрались опыта и отчаялись. Они готовы перегрызть горло любому, кто в них выстрелит. Поэтому трудно решить, когда лучше идти. Если идти ночью, то напорешься на тех, кто подвозит боеприпасы. Днем от артобстрелов и снайперов покоя тоже нет.

Мы перебегаем от подвала к подвалу. В очередном убежище застреваем надолго. Снаряды рвутся прямо над нами.

Артобстрел продолжался более двух часов. Потом наступило затишье. Пока мы пытались разобрать завал, начало светать.

– Все, – сказал я, – «днюем» тут.

Перед входом в убежище на земле лежат шесть заснеженных трупов. Сверху их привалило обломками дома. Это так называемые «неопознанные». Мы затаились и видим, как к полудню приходят российские командиры, ищут своих, но этих за своих не признали. Трупы лежат, наверное, дня три. Подъехавшая санитарная машина тормознула было, но не остановилась. Светлана не выдержала, протиснулась между бетонными плитами, выскочила перед машиной и пытается навязать эти трупы санитарам. Те отказываются их брать. Не знают, куда везти. Правда, военврач, вышедший из машины, настоял, чтобы погрузили. «Везите, куда хотите», – сказал он санитарам. На снегу остались патроны, гранаты, десантный нож.

Кругом руины, рисующие сцены апокалипсиса. Пытаемся пробраться через улицу. Натыкаемся на трех солдат, которые спрашивают дорогу. Убивать их нет смысла. Поэтому мы только просим рассказать их, можно ли пройти на окраину через этот район. Те раздраженно отвечают, что сами потеряли своих и теперь ищут. У одного лаза в подземелье мы увидели часовых. Встреченные нами трое солдат устанавливают с часовыми контакт. Часовые пригласили зайти внутрь подвала. Оказалось, мы попали к тем, кто уцелел от тридцать третьего полка. Это опасно, по нашей легенде мы тоже из того полка Я не знаю даже фамилии командира…

Холод, копоть, тьма. Иду, натыкаясь на тела спящих. Рядом готовят обед: с помощью паяльной лампы. Разговор у всех один: Дудаев – гад, Ельцин – сволочь. Ребята – военные, им приказали, они остаются верны присяге, иначе трибунал. Вот и вся окопная правда.

У мертвого солдата вывалилось из кармана письмо. Я незаметно беру его и в укромном уголке начинаю читать: «Папа! Поймет меня лишь тот, кто испытал тридцать суток войны. Сперва было тяжело. Теперь это уже привычка. Не знаю, папа, но мне кажется, я стал волком, который готов разорвать любого в считанные секунды. Папа, это ужасно… Мне снится дом, домашний хлеб. Не думай, что я здесь голодаю. Наоборот, ем то, что ты ел по праздникам и то не всегда. Жаль, что двое моих друзей не смогут уже никогда вернуться домой. Будь проклята эта война! Проклятый снайпер! Я его разорвал на куски… Отец, у меня автомат с подствольным гранатометом. Я этого снайпера засек, в горячке прорвался к нему поближе и увидел девку лет двадцати. Она сидела и „шлепала“ наших пацанов, как мух. Я ее окликнул, она обернулась и увидела меня. Она была испугана, сука! Не ожидала. И я выстрелил из гранатомета прямо ей в грудь, одни куски остались… Отец, я этого никогда не забуду. Не дай Бог, если мои друзья увидят такое! Пусть лучше они не знают, что такое война.