Текст книги "Мертвое ущелье (Логово)"
Автор книги: Виктор Потиевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
– Хорошо, не беспокойтесь. Я буду наготове.
– И пусть мне принесут мою форму.
16. ОБЛАВА
Бой уже затихал. Только кое-где в лесу звучала автоматная очередь. И «шмайссеры», и ППШ. Но из «шмайссеров» стреляли и наши тоже.
Игнат лежал на утоптанном снегу, ожидая, что немцы начнут прочесывать ельник на склоне длинного холма, где он расположился. Если пойдут сюда, то надо будет дороже взять с них за свою голову. Потому что с Кулешовым никак не уйти. Его надо тащить, у него обе ноги ранены. А с таким грузом разве уйдешь от них. Они-то налегке...
Игнат разложил на снегу гранаты, четыре штуки – две своих и две кулешовских, автоматные диски, приготовился. Он слышал, как где-то в полукилометре звучали команды на гортанном языке оккупантов. До него отчетливо доносился, будто звучал рядом, лай овчарок-ищеек. Их было три. По звуку лая Игнат понял, что они на длинных «следовых» поводках.
Большого боя, можно сказать, и не было. Передовые группы немцев, спешившие к лагерю, вступили в перестрелку с прикрытием отряда. Смяли прикрытие... Партизаны, прикрывавшие отход, рассыпались, отступая среди густого и глухого ельника. Были потери у партизан, были. Но почти весь отряд все-таки успел уйти. Топорков остался верен себе.
И сейчас каратели перегруппировались и начинали прочесывать лес, чтобы выловить всех, кто не успел скрыться – раненых или отрезанных от своих цепью немцев. Однако светлое время уже кончалось. Свет дня еще оставался в лесу, но приближающиеся сумерки сделали снег серым, а елки черными, и было понятно, что в распоряжении карателей осталось не более получаса. Но они находились совсем рядом, в пяти минутах хода. Да еще с собаками... Собаки... Вдруг Игната осенило! Неожиданно к нему пришла мысль, которая обещала шанс на спасение.
Васька лежал на спине и кусал губы, чтобы не стонать. Бинты на ногах пропитались кровью и были наполовину красными...
Игнат быстро встал, приложил ладони ко рту, чтобы звук был громче и пронзительней, и завыл...
Погода стояла тихая, безветренная. Еще с полудня мороз стал крепчать, и сейчас в промерзшем и застывшем воздухе звук воя был отчетливым, ясным и катился далеко.
Хартман молчал, но командир карательного батальона видел его недовольство, раздражение, которое проявлялось во всех его движениях, в походке, в плотно сжатых губах.
Партизанский отряд ушел, потеряв убитыми всего несколько десятков человек. Хартман приказал взять двух-трех пленных, хотя в таких операциях он пленных не брал. Но на этот раз ему не надо было заботиться о сохранении своей собственной скрытности, потому что его уже и так знали в лицо, знали, что не погиб, а ушел. Так что пленные могли быть только «языками». Но никак не получалось с пленными. Все, кого немцам удалось обнаружить, были мертвы.
Комбат карателей, молодой щеголеватый гауптштурмфюрер, равный по чину с Хартманом, приказал солдатам прочесать холм слева и потом, если успеют до сумерек, лощину справа, заросшую молодым сосняком.
И вот впереди на этом лесистом холме неожиданно завыл волк. Громко, протяжно, пронзительно. И сразу же овчарки, рвавшиеся вперед, остановились, заволновались, поджали хвосты.
Волк снова завыл, и где-то в стороне, может, километрах в трех, ему откликнулись несколько волчьих голосов, протяженно завыли, то сливаясь в хор, то вытягивая поодиночке унылую песню зимней тайги.
Еще в юности Хартман часто слышал волков, их было немало в Поволжье, и сейчас он был уверен, что это не шутка партизан, хотя такая шутка не нужна и нелепа. Солдаты ведь не боятся волков. Выли самые настоящие волки. Сначала он удивился, потому что звери обычно сторонятся выстрелов, уходят в глубь леса. Но сейчас было короткое затишье, а волки в этих лесах все-таки привыкли к стрельбе, да и приближались сумерки – волчья пора. И потом, если ошибается он, то собаки ошибиться не могут.
И он решил не гонять впустую солдат по склону, а использовать оставшееся светлое время для прочесывания лощины. Потому что волк никогда не будет выть там, где рядом с ним – люди. Значит, на склоне партизан нет. Да и овчарки теперь уже не пойдут туда, даже если их заставлять. Вон как поджались...
Он распорядился, и цепи солдат повернули в другую сторону...
Когда немцы стали удаляться и когда гортанные выкрики команд и собачий лай были уже едва слышны, Игнат понял, что пронесло. Облава прошла мимо. Он собрал гранаты и диски, поднял раненого товарища, взвалил на спину, держа его за одну руку, и понес. Кулешов был для него не тяжелым, хотя минут через десять Игнат все равно взмок. Он хорошо уже знал местность вокруг покинутой лагерной стоянки, знал и маршрут отряда, но догнать своих удалось только к утру.
Отходящие партизаны уже несколько часов были на отдыхе, а Игнат шел всю ночь, позволяя себе только короткие остановки. Несколько раз Васька просил бросить его, настаивал, требовал, но Игнат ему говорил:
– Дурак ты, Васька, а не разведчик. И тот надолго замолкал.
...Кулешова сразу устроили на сани, и здесь же на стоянке врач довольно долго занимался его ногами. До места оставалось часа три хода, там, сказал доктор, Ваське сделают операцию, и все будет в порядке. Хорошо, что Игнат еще в лесу забинтовал ему ноги и остановил кровотечение.
Хохлов долго обнимал Игната, радовался, что и сам Углов уцелел и что Кулешова спас.
– Ну и мерзавец этот Галкин,– сказал Станислав Иванович,– а может, он и не Галкин вовсе... Вон как четко, гад, сработал... Но наш командир опять на высоте, опять перехитрил их... Почти все ушли. Только вот кто в прикрытии был. Там и мои разведчики тоже... Шесть человек всего вернулись. Если считать вместе со мной. Вот и вы теперь, слава богу. Теперь уже, значит, восемь нас.
– Я слышал, что переход еще часа на три и придем?
– Да, тут недалеко уже. Командир решил поставить лагерь в районе Серой пади. Не знаешь?
– Слыхать-то слыхал, а вот бывать не приходилось.
– Конечно. Боев ведь там не было.
– Будем надеяться, что и не будет.
– Будем.
17. РАСШИФРОВАННЫЕ ИНИЦИАЛЫ
Хорст хлопнул дверцей своего «оппеля» и вошел в подъезд гостиницы. Два солдата с автоматами щелкнули каблуками и вытянулись. В гостинице жили немецкие офицеры, и поэтому она охранялась. И снаружи, и внутри постоянно находились часовые. Посторонних там не было – только немцы. Кое-что переоборудовали, переделали на немецкий лад. Например, номер, где поселили Хартмана, был трехкомнатным, сделанным из трех номеров. Это был специально подготовленный номер для гостей из Берлина. После того, как в стенах были прорублены двери, комнаты покрашены и переоборудованы, начальник гестапо, еще прежний, лично сам все проверял, несколько раз приезжал, заставляя доделывать, подправлять, с истинно немецкой дотошностью и педантизмом. Но прекрасно подготовленный номер для гостей «сверху» не спас его карьеру. Его все равно отправили командиром роты эсэсовцев на передовую.
Хорст грузно поднимался по лестнице. Берлинец на сей раз сразу после операции приехал в гостиницу и попросил Хорста прибыть к нему. Это было, конечно, хамством. Но делать было нечего, и тот приехал.
Хартман сидел в кресле, напротив стояло второе мягкое кресло. На столике перед ним в хрустальной вазе торчала небольшая ветка молодой сосны, сильно пахнущая свежей смолой. Он любил природу.
– Гутен таг! – сказал Хорст и сел в молчаливо предложенное ему кресло. Он посмотрел на сосновую ветку, подумал, что мог бы этот «Удав» и рюмку коньяка ему предложить. У него в шкафчике и французский, и русский коньяк есть – сам Хорст обеспечивал перед его приездом.
– Давайте! – коротко буркнул Хартман, не отрывая взгляда от пуговиц на мундире начальника гестапо. Тот услужливо раскрыл портфель, извлек тоненькую папку и протянул ему.
– Вот здесь сначала идут списки всех, кого мы брали, отдельно – тех, кого удалось раскрыть. Вот это список всех ликвидированных за последние три месяца. Отдельно, справа,– отправленных в концлагерь. Фамилии, клички в подполье, связи. Посмотрите: это схемы и списки – система их связи. Часть системы, то, что мы знаем. Но они уже все поменяли. Они это делают мгновенно, сразу же после арестов. Но есть у нас кое-что и свеженькое...
– Так... Понятно. Сколько ваших агентов в подполье?
– Пока трое, как и было. Вы же знаете. С вами было четверо, Вальтер.
– Хорошо.
Хорст молчал по поводу неудачи операции «Ликвидация». Молчал и берлинец. Он понимал, что Хорсту уже обо всем доложил командир карательного батальона, и не считал нужным докладывать об этом сам. Тем более, что этот болезненно самолюбивый толстяк наверняка втайне торжествует, что он, берлинский эмиссар, не сумел подготовить и успешно провести операцию. Но Хартман был молодой, самонадеянный, и он не боялся ответственности, он был уверен в своих силах. Потому и взял непосредственное руководство на себя. Но так уж получилось, что, пожалуй, впервые за последний год у него сорвалось. Партизаны с незначительными потерями ушли от них. Он и сейчас думал о причинах. Как же ему, опытному разведчику, не удалось незаметно ускользнуть из отряда? Все дело, конечно, в этом сверхосторожном Топоркове. Даже если бы и бомба-сотка сработала и замела все следы – вроде как по неосторожности подорвались,– даже и после этого все равно не удалось бы незаметно скрыться, совсем не оставив следов. Хорошо еще, что вообще он, Хартман, смог вырваться оттуда...
– А кто это – «Королевич»? – Он одновременно со своими мыслями о сорванной операции внимательно читал документы, подложенные ему в папку, он уже давно привык так работать. Все эти дела были тесно и сложно связаны между собой, и, думая об операции и партизанах, просматривая и анализируя списки и описание проведенных в городе акций, читая донесения агентов, он ассоциативно нащупывал связь между лесом и городом, пытаясь уточнить, выделить, разгадать каналы, по которым быстро и точно проходит обмен информацией между лесом и городским подпольем. А такой обмен существует. Именно быстрый и точный. Потому что после бегства его из отряда, Шнабель, нагрянувший на явки еще с утра, до карательной операции, никого взять не успел. Там уже были предупреждены...
– А это, Вальтер, как я полагаю, их связной. Но... Только псевдоним и знаем. Больше пока ничего. Агенты сообщают, что в подполье «Королевича» не знает никто. Шнабель по моему приказу провел целое расследование по одному «Королевичу». Если бы удалось выйти на эту связь, то это многое бы облегчило в нашей работе. Судя по всему, «Королевич» – основной связной, регулярный. Потому и надежно засекреченный. Его, видимо, знают только руководители подполья и отряда. И вот пока Шнабелю ничего не удалось прояснить...
– А что он конкретно сделал?
– Допросил, проверил десятки людей. И облавы, конечно. Ну а допрашивать он умеет.
– Надо думать, штурмбанфюрер, а не только действовать. Думать надо!
– Конечно, конечно, Вальтер.
Хорсту казалась правильной выбранная им линия поведения с этим разведчиком из Берлина. Предупредительно-уважительный тон с едва заметными отеческими нотками – все-таки Хорст намного старше. При такой манере общения можно и хамства гостя снисходительно не заметить.
– Вот эти списки, штурмбанфюрер, должны быть подробными. Не только подозреваемых, но и всех остальных надо писать со всеми данными. Фамилия, имя, отчество, а у вас тут инициалы. Год и место рождения, адрес, национальность, чем заняты сейчас – все это есть. А вот вместо имени-отчества – инициалы, только начальные буквы. Это – не работа.
– Но ведь они все служат в полиции, мы их проверяли.
– Тем более. И прошу это сделать немедленно, расшифровать инициалы.
– Хорошо, Вальтер.
Через час Шнабель привез перепечатанные заново списки и, щелкнув каблуками, удалился.
– Так... Так... А вот вам и «Королевич».
– Кто?! – лицо Хорста вытянулось, стало овальным.
– Федотов Елисей Макарович. Родился в 1878 году в деревне Марковка, там и живет. Может, конечно, и не он. Работает в полиции возчиком. Очень удобно для связного. И пропуск есть, и на лошади – быстро. Вполне может быть этим самым «Королевичем».
– А почему вы...
– Потому что разведчик, да и контрразведчик, работающий на территории России, должен бы знать русскую литературу. У знаменитого их писателя Пушкина есть такой герой – королевич Елисей. А имя очень редкое. Во всех ваших списках всего один Елисей. У Пушкина это звучит так: «И жених сыскался ей, королевич Елисей». Так что жениха надо брать, раз уж сыскался. У русских подобное случается, особенно у образованных. Могут даже подпольную кличку дать по своим литературным ассоциациям. Тем более – старик, и – «Королевич». Вроде бы хорошо зашифровано, не разгадать. У разведчика-профессионала, разумеется, такого не бывает. Профессионалы рассчитывают на несколько ходов дальше... Может, конечно, и не он. Но проверить надо срочно. Взять его, этого Елисея, и, как полагается, всерьез допросить.
Немец оказался прав. Комиссар отряда до войны работал учителем в школе. И мирная эта профессия все время напоминала ему о школе, о литературе, которую он преподавал. Он любил Пушкина и, вспомнив королевича Елисея, предложил тогда для деда такую кличку. Это было ошибкой. Но разве мог он знать, что в гестапо вести расследование будет человек, который помнит строки из Пушкина наизусть...
18. СЕРАЯ ПАДЬ
Игнат стоял на посту вдвоем с другим разведчиком – охранял подступы к лагерю. В наряд ходили все: и подрывники, и разведчики, и конюхи, в общем, все, кроме старших командиров.
Наползали сумерки, в лесу затаилась звонкая морозная тишина. Разведчики стояли сбоку от тропы, прислонившись к толстой сосне. Воротники полушубков были подняты, но это не мешало вслушиваться в густеющую мглу леса.
Лагерь уже обустроился, на это ушло несколько дней. Рыть землянки было непросто, земля промерзла, и приходилось разогревать ее кострами. Это делали днем, строго соблюдая все предосторожности: клали сухие дрова, хворост, чтобы не было дыма, внимательно слушали лесную тишину – нет ли звука самолета, не прилетит ли немецкая «рама», самолет-разведчик. Топорков со своей обычной аккуратностью организовал добротную маскировку и надежную охрану. Новая стоянка была по прямой не намного дальше от города, чем прежняя, однако добираться к ней было намного сложнее. Зимние лесные дороги петляли, крутились, пересекали овраги, замерзшие реки, густые труднопроходимые заросли, заметенные глубокими снегами холмы. А летом топкие болота вообще закрывали пути в Серую падь. И только тайные тропы, ведомые немногим, могли связать отряд с внешним миром в летнюю пору.
Ночь опутала хвойные лапы жгучей и мерзлой мглой. Настороженно замерцали острые звезды. И вот вдалеке внезапно завыл волк. К его одинокому голосу присоединились еще и еще голоса собратьев. И вой, многоголосый, тягучий, усиленный эхом пустынного зимнего леса, покатился по ночи, зажигая мглу тревогой и печалью.
Игнат слушал голоса волков, сдерживая волнение. Сердце, как обычно в такие минуты, учащенно билось...
– Воют... – негромко сказал напарник. Игнат не ответил. Он стоял спиной к нему, стараясь подавить волнение. Но справиться с собой ему никак не удавалось. Его товарищ, как и другие разведчики, знал про волчьи особенности Углова и молчал, также вслушиваясь во тьму, в певучий хор ночных властителей зимней тайги.
И вот настала та минута, когда Игнат должен был ответить, откликнуться на далекий призыв, когда он уже не смог подавить в себе чувства причастности к дикому лесу, волнующего, бурлящего чувства, безудержно рвущегося наружу. Он бы и не боролся с этим чувством, если бы рядом не было напарника. Но все равно оно оказалось сильней его самого.
Игнат сделал два шага, встал на тропу, вскинул голову к звездам и завыл...
Раскатисто и пронзительно прозвучал его вой, заметался между елями и ушел в ночь, туда, к чужой, незнакомой стае, которая подхватила и повторила его призыв, утраивая и учетверяя унылый и грозный волчий вой, проникающий под каждый куст и в каждый овражек и долетающий, пожалуй, даже до ярких и низких звезд, дрожащих синим огнем над самыми вершинами черных и несокрушимых ночных елей.
Через несколько дней Игнат снова услышал волчий вой. Он возвращался с задания, были утренние сумерки, мгла начинала редеть, до лагеря оставалось идти не больше получаса. Лыжи легко скользили по накатанной лыжне, когда в полукилометре от него завыл волк.
На этот раз голос показался знакомым. Прислушавшись, Игнат узнал Седого. Ему подвывали еще пять волков его стаи. Игнат отозвался два раза, вытянул длинный волчий отклик, сошел с лыжни и двинулся к стае. Ему казалось, он чувствовал, что Седой зовет его, именно его, Игната, человека, который понимает язык волков.
Минут пять он шел молча, потом снова откликнулся, остановившись, завыл. И снова двинулся к стае.
Он увидел их еще из-за деревьев. В сумерках ему хорошо была видна стая, сгрудившаяся возле двух сваленных деревьев. До волков было метров сто, не больше, и вдруг Игнат, глянув дальше, увидел самолет...
Заметив Игната, звери смолкли, стоя вокруг Седого. Разведчик остановился, вскинул голову и снова протяженно взвыл. И снова Седой откликнулся ему. Тогда он молча и не спеша двинулся к самолету, проходя прямым путем мимо стаи, метрах в десяти от нее.
Он шел и не смотрел на них, наблюдая только боковым зрением. Только молодые волки вертят головами. Вожаки наблюдают незаметно, не поворачивая головы. Все должны видеть и знать, что вожаку никто не страшен, что он никого не опасается из-за силы своей и мудрости и потому ни на кого и не смотрит. Но признает их, откликается им, уважает их угодья, охотничью территорию.
Звери провожали его глазами. Он видел, чувствовал это. Он как бы всем своим существом ощущал сейчас эти сложные отношения между ним и стаей, он воспринимал волков как людей, так же, как они, принимая его как волка, видели все-таки, понимали, что он __ человек. Одновременно – и волк, и человек. Не опасались его, но и считались с ним много больше, чем с простым волком-одиночкой, прекрасно понимая силу волка-человека.
Они знали, что самолет принадлежит людям, понимали, что этот огромный предмет, громоздящийся в сугробе, имеет отношение к нему, к человеку-волку, может быть, нужен ему. Потому вожак и позвал его сюда, возможно, чтобы этим самым вызвать его расположение.
Игнат прошел к самолету. Машина брюхом утопала в снегу, едва возвышаясь крыльями над сугробом, слегка наклонившись на один бок. Еще издали он увидел фигуру летчика, голова которого была безжизненно наклонена вперед и набок.
Это был небольшой самолет, на хвосте и фюзеляже отчетливо виднелись красные звезды. Углов не особенно разбирался в авиации, но и ему было понятно, что это не пикирующий бомбардировщик и даже не истребитель.
Несмотря на свою немалую силу, и пользуясь ножом, Игнат долго не мог отодвинуть фонарь кабины, который заклинило, видимо, при падении. Но когда это удалось, он даже замер на миг от удивления: в кабине в форме летчика сидела девушка... В светлых утренних сумерках он отчетливо видел ее красивое мертвенно-бледное лицо. В первое мгновение решил, что летчица мертва, но почти сразу же уловил чутким ухом, что она дышит.
Тишина была глухой и глубокой. Волки стояли на прежнем месте не шелохнувшись и внимательно смотрели на Игната.
В кабине не пахло кровью, и летчица как будто не была ранена, но она оставалась без сознания, пожалуй, уже давно, может быть, с момента посадки самолета, его мягкого падения в снег.
Судя по всему, немцы обстреляли самолет где-то возле Верховска, он был поврежден, и летчица посадила его в лес, лишь бы не к немцам. И, пожалуй, чистая случайность, что машина не разбилась о деревья и спланировала в глубокий снег на небольшой лесной поляне в районе Серой пади.
19. НАХОДКА СЕДОГО ВОЛКА
Бронетранспортер развернулся на дороге и стал напротив дома, метрах в двадцати от забора.
Дед Елисей, еще издали увидев подъезжающую машину, сразу понял, что немцы приехали за ним. Ясно, что из Верховска, в деревне не было бронетранспортеров.
Он в это время чистил снег во дворе, Руслан, стоя с санями, дремал возле калитки. Было послеобеденное время, слегка кружил мелкий снежок, и стояла спокойная тишина, даже не лаяли собаки.
Дед мгновенно снял снег лопатой с тайника возле забора, сковырнул подмерзший слой песка, взял гранаты, развернул тряпки, в которые была завернута каждая, уложил их рядом на снег и присел за забором. Узкие щели между широкими досками позволяли ему наблюдать за происходящим. Его же немцы с улицы увидеть не могли.
Когда Шнабель и солдаты спрыгнули на снег, дед уже приготовился дорого отдать жизнь. Идти под арест в гестапо он не собирался.
Немцы не сторожились. Они приехали брать одного-единственного старика по подозрению в связях с партизанами, брать средь бела дня в большой деревне. Чего им было опасаться? Даже шофер выпрыгнул на снег поразмяться. В этот момент и рванула первая граната.
Дед бросил все четыре подряд, по одной, настолько быстро, насколько смог. Получилось с интервалом в несколько секунд. Две гранаты разорвались возле машины со стороны деда, одна перелетела и рванула по другую сторону бронетранспортера, а четвертая закатилась под днище машины и грохнула, добив трех солдат, успевших залечь между колесами. Так что все случилось удачно для деда, с попаданием ему, можно сказать, очень повезло. Однако все это произошло слишком уж близко от дома и саней, а «лимонка» – серьезная граната...
Руслан лежал на боку, перекосив оглобли, и хрипел. Губы его пузырились кровью. Да и сам дед оказался ранен в левое плечо. Осколок пробил доску забора, разорвал и без того рваный дедовский полушубок и застрял в верхушке плеча, залив кровью всю грудь.
Он выпрямился, шатаясь, подошел к саням, извлек из-под сена карабин и пристрелил несчастного мерина. С карабином в руках дед Елисей оглядывал результат своей работы. Офицер и несколько солдат – пять или шесть – лежали на снегу по обе стороны бронированной машины. Вот-вот могли появиться полицаи. Однако дед знал, что они обычно не торопятся туда, где стреляют.
Он повернулся к избе, чтобы в последний раз взглянуть на дом, который наверняка сегодня же сожгут. Да и Маньку надо бы отвести к соседке или хотя бы выпустить... И в этот момент глухо хлопнул пистолетный выстрел.
Шнабель убил деда выстрелом в спину. Немец умирал с осколками в животе, уткнувшись лицом в снег, но, пересилив боль, приподнял голову и увидел спину деда возле саней. Злоба оказалась сильнее боли. С трудом подняв тяжелый «парабеллум», который успел вытащить из кобуры сразу после первого взрыва, но так еще и не выстрелил из него, сжав зубы, немец прицелился и нажал спуск. Пуля пробила левую лопатку деда Елисея и вошла в его усталое и исстрадавшееся сердце...
Уже третий день летчица лежала в медпункте, и только сегодня сознание вернулось к ней.
Врач установил сотрясение мозга, которое случилось от удара головой во время посадки. Возле ее постели все время дежурила Оля Ольшина, и она первая заметила, когда летчица открыла глаза.
– Где я?
– В партизанском отряде.
– Сколько времени я здесь?
– Третий день.
Она помолчала, глядя на девочку-санитарку, обвела взглядом землянку медпункта.
– Как тебя зовут?
– Оля.
– А меня Наташа.
– Я знаю, Наталья Сергеевна.
Летчица слабо улыбнулась. Да и голос у нее был очень тихий, усталый, она говорила с трудом.
– Командир отряда все время справляется о вас. Он и сказал, как вас зовут, планшет ваш нашли и документы,– пояснила Оля.
Летчица закрыла глаза и молчала довольно долго. Потом снова почти шепотом произнесла:
– Голова очень болит и тошнит тоже...
– Это пройдет, не волнуйтесь, вы просто ушиблись. – Я не волнуюсь. А где машина и как меня нашли? Оля на миг замешкалась и стала объяснять:
– Нашел вас один разведчик, который возвращался с задания, он заметил в лесу самолет и принес вас в отряд.
– Как принес? Сам? А далеко?
– Сам. Я слышала, что километра три...
– На руках?
– На руках...
– Вот это кавалер,– улыбнулась летчица.
Оля промолчала, вдруг внезапно для нее самой горячая волна захлестнула ее лицо, она густо покраснела и, буркнув: «Извините!», выбежала из землянки...
С появлением девушки-летчицы Наташи Игнат почувствовал какую-то тревогу. Сначала за ее жизнь, потом за ее присутствие в отряде, которое будет недолгим, потому что она летчица. Он не мог объяснить себе это волнение, но чувствовал перемену, которая произошла в нем, в его душе. Это началось еще там, у самолета...
Когда он вынул ее из кабины и понес мимо стаи, он знал, чувствовал и даже чуть видел боковым зрением, что звери неотрывно смотрят, уставясь голодными глазами на его ношу. Нет, волки не охотятся на людей. Но они видели, что он несет добычу, именно так они понимали его действия. Но это была его добыча, и они тоже знали это. И только Седой, старый и мудрый вожак стаи, он один, пожалуй, догадывался, что это не добыча, а что-то другое, но тоже нужное этому сильному волку-человеку.
Игнат знал, что они не нападут, не могут напасть, потому что он заявил им о себе, утвердил себя в их присутствии, и они теперь уже знают его запах.
Когда он проходил мимо волков, он все-таки напрягся, готовый схватиться даже со стаей. И в этот момент вдруг понял, что ему несравненно дороже собственной его жизни это неподвижное тело, эта девушка, волею судьбы и волка-вожака Седого вошедшая в его жизнь. Это было совсем другое чувство, чем то, которое он испытывал прежде к Оле Ольшиной, о ней он просто забыл. Эта летчица, спасаемая им, в миг вытеснила из его сердца и памяти все, что было до нее. Так уж устроена человеческая жизнь, что однажды завладеет человеком волнение, внутренний огонь любви и привязанности, и ведет его по жизни и заслоняет от него всех остальных женщин, другую красоту и нежность, которой он уже не видит, не может увидеть.
Он нес ее на руках, держа перед собой, возле груди, потому что взвалить на спину ее было нельзя. В таком положении она не дожила бы до лагеря. И он шел, обливаясь соленым потом, несмотря на свои могучие руки. Потому что путь был неблизким.
Вечером на третий день, когда она очнулась, он навестил ее в медпункте и долго сидел при свете коптилки, любуясь ее лицом, длинными светлыми волосами, маленьким, по-детски курносым носом, пухлыми от болезни, но все равно красивыми губами.
– Так вот ты какой...
Он промолчал, чуть наклонив голову.
– Ну кто же ты, как тебя зовут? – Она говорила уже не так трудно, ей стало легче.
– Игнат. Сержант Углов я, разведчик.
– Слышала, что разведчик. А как ты нашел меня?
– Ну... Если сказать точно... Тебя не я нашел, а Седой... Волки нашли твой самолет.
– Как это – волки?
– В общем... Это долго объяснять. А сейчас тебе нельзя волноваться и разговаривать. Я потом все расскажу...
Она помолчала, раздумывая над его ответом, потом все-таки решила, что про волков – это какая-то шутка, непонятная ей из-за ее болезни.
– А я – Наташа. Игнат молча улыбнулся.
Наконец она спросила то, что хотела спросить прежде всего:
– А самолет как? – Она боялась услышать ответ. – Цел?
– Цел, не волнуйся. Совсем целый, сидит себе в сугробах.
– Это хорошо... – негромко сказала она и закрыла глаза – устала.
– Ну, я пойду...
– Нет, посиди еще... Пожалуйста.
И она взяла его руку своей горячей ладонью в слегка пожала тонкими, немного дрожащими пальцами.
20. ТРИ НОЧНЫХ КОСТРА
Хартман уезжал. Он больше не имел возможности здесь оставаться, да и все, что мог, уже сделал в этом городе. Он знал, что и как можно свалить на Хорста, а еще больше – на Шнабеля, тот не сможет написать объяснение, он мертв.
А старый и хитрый Хорст все-таки надеялся как-то заинтересовать берлинца, хотя бы напоследок найти какой-то ход, может быть. И уж во всяком случае, не раздражать. Он уже выяснил через приятелей в столице Рейха, что этот «Удав» имеет очень хорошую репутацию в главном управлении имперской безопасности, пользуется влиянием и поддержкой. Он понимал, что гость, уехав, свалит все неудачи на него, сумеет это грамотно мотивировать и сейчас надо было хоть как-то смягчить промахи и провалы в работе, дать понять этому влиятельному юнцу, что он, Хорст, еще может ему пригодиться.
Он подкатил к гостинице за час до отъезда берлинского эмиссара, чтобы проводить его. Это был их последний разговор.
– Я очень благодарен вам за помощь, Вальтер. Тот молча кивнул и продолжал пить свой кофе. Хорст тоже слегка отхлебнул поданное ему здесь
впервые угощение в виде маленькой чашечки кофе.
– Если бы не ваш опыт, нам было бы нелегко раскрыть и явки, и этого «Королевича»,– Хорст откровенно льстил,– правда, не удалось его взять живым...
И тут ХарТМан не сдержался. Накопившееся раздражение на этих упорных партизан и подпольщиков, на-свои собственные просчеты, на ленивых и бездарных местных гестаповцев – все это вдруг прорвалось наружу в резком раздраженном тоне:
– Этот идиот, ваш Шнабель, не сумел одного-единст-венного старика арестовать! Это позор! Беспомощность! Бездарность! Нежелание работать!
Хорст никак не ожидал такого выпада, тона, но, повинуясь опыту, привычке, заметил спокойно:
– Но Шнабель отдал жизнь за фюрера!
– Да кому нужна его жизнь! И отдал он ее не за фюрера, а из-за своей глупости и бездарности. Фюреру нужны не трупы, а солдаты. И солдаты толковые, особенно если это офицеры гестапо!
Первая вспышка ярости прошла, пар был выпущен, и Хартман стал немного успокаиваться. Он даже почувствовал какую-то неловкость, что накричал на старшего по чину.
– В общем, штурмбанфюрер, продолжайте действовать, дело уже сдвинулось с места, я доложу, что вы уже наводите здесь порядок.
– Благодарю вас, Вальтер!
– А за то, в чем был виноват ваш заместитель, он уже сам и поплатился.
– Это так, вы правы, Вальтер. Оба помолчали, прихлебывая кофе.
– Если найдете время, Вальтер, навестите в Берлине мой дом. Сейчас там за старшего мой брат, мы с ним владеем большим мыловаренным заводом. Брат будет очень рад, да и жена моя... Вот карточка с адресом.
– Данке.
Самолет с Хартманом на борту, направляясь к Берлину, летел над мерзлыми и заснеженными лесами и полями России, а в это же самое время в партизанском отряде тоже ждали прилет транспортного самолета.
И Игнат тоже готовился к дороге. Он уже давно собрал свой нехитрый багаж, уложил в вещмешок. Почистил и взял оружие: автомат, пистолет, два ножа и гранаты. Ребята посмеялись: мол, не в разведку отправляешься, но он ответил, что уже привык так, всегда при полном оружии, как в разведке.
Самолет должен был прилететь за Наташей. И когда Игнат загрустил, да и она, зная о близком своем отлете, тоже затосковала, внезапно пришла шифровка, вызывающая Игната. Ему было приказано лететь на том же самолете. Командование уже хорошо знало о его необычных способностях, и он отзывался из отряда на фронт, в распоряжение армейской разведки, в штаб армии.
