Текст книги "Аномалия"

Автор книги: Вик Тори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Через несколько минут плакали уже все. Ира и Смольская открыто, остальные прятали слезы.

Как внезапно началось оплакивание, так же внезапно и закончилось. Африканки, затянув какую-то грустную песню, ушли с кладбища. К могиле подошел староста деревни и бросил первую горсть земли на саван, усыпанный цветами. Мы проделали тоже самое, и только потом охранники снова взялись за лопаты.

Работа подходила к концу. Мужчины, что топтались неподалеку, ушли в сторону джунглей и вернулись, волоча тяжеленные каменные плиты. Еще с час провозились с установкой такого же «домика» над могилой Бена, как на соседних захоронениях.

– Это чтоб дикие звери ночью не выкопали, – объяснил Амади.

– Так тело ж на два метра в земле! – всхлипнула Ира.

– Все равно вырыть могут. Сейчас жара, еды мало.

Ирочка снова залилась слезами.

Когда солнце зависло в зените, мы вернулись обратно в деревню. Наш вояка, который утром жаловался на недомогание, лежал в бреду. Смольская и Феликс тут же бросились к нему. Температура больного повысилась до сорока градусов, его сильно знобило. Лицо, покрытое испариной, было мертвенно бледным, губы посинели.

Как назло под рукой у нас остались только самые примитивные приборы. Остальная техника стояла мертвым грузом, ни на что не годная.

Благодаря нашим усилиям охраннику стало немного легче. Он пришел в себя, температура спала. Ира предположила, что это тропическая лихорадка, которую скорее всего они подцепили в соседнем поселении. Но наверняка мы не знали. Это могло быть что угодно – начиная от москитной лихорадки и заканчивая вообще неизвестной нам болезнью.

Невыносимая жара доконала нас окончательно. После бессонной ночи и похорон сил совсем не осталось. Пообедав, все отправились на боковую.

Когда мы проснулись, солнце уже село. Заняться было нечем. Техника не работала, связь с континентом отсутствовала. Стараясь найти себе хоть какую-то работу, я пошла в лабораторию и взялась за отчет, который давным-давно просил подготовить Феликс. Хотелось отвлечься от мрачных мыслей. Перспективы у нас были не самые радужные. Пока спохватятся и пришлют за нами группу спасателей, пройдет по меньшей мере неделя. Но в Центре произошли серьезные перемены: пока они уладят свои собственные дела, может пройти гораздо больше времени.

Постепенно в лабораторию подтягивались сонные коллеги. Даже военные, предпочитающие держаться где-то в сторонке от нас, спросили, можно ли зайти.

Феликс сидел за компьютером чернее тучи. От него ждали каких-то слов, разъяснений, да хоть какой-то реакции, но он молчал.

Чтобы немного разрядить обстановку, Ира заварила чай и принесла его прямо в лабораторию.

– Чего молчим? Давайте поговорим хоть о чем-нибудь, – предложила Ира и пригласила всех за стол, освободив его от пробирок и вороха бумаг.

От чая никто не отказался. Через минуту на столе остался только один стаканчик. Ира недоуменно посмотрела на него и спросила:

– А кого нет?

– Славика, – ответил один из охранников.

– А почему он не пришел? Ему плохо?

– Он спит еще, – ответила Смольская, – пусть спит. Может, легче станет.

Мало-помалу беседа клеилась. Но тему сломанной аппаратуры и нашего нынешнего положения никто не трогал. И так все было понятно. Говорили о чем угодно: о своих семьях, оставшихся на «большой земле», о прошлых достижениях и провалах, о политике и науке. Порываев младший даже пытался шутить. Впервые за последние три недели мы собрались все вместе за одним столом. Наверное, и правда, ничто так не сближает людей как общие проблемы.

Незаметно время перевалило за полночь. Одинокий стаканчик с уже остывшим чаем, покрылся тонкой коричневой пленкой.

– Пойду, проверю нашего больного, – встала с кресла Смольская, – что-то он долго не встает.

Вернулась Смольская через пару минут. С искаженным лицом и вся в слезах. Зажав рот рукой, она тихонько всхлипывала – у нее начиналась истерика.

– Мертвый, – еле выдавила она. – Точно так же, как Бен.

Все тут же сорвали с мест и бросились к комнате, где спал охранник. Тошнотворный запах рвоты ударил в нос. Славик, раскинув руки, лежал на кровати. Если бы не мокрая одежда и этот ужасный запах, можно было подумать, что он просто спит.

Феликс осторожно пощупал у него пульс, повернулся к нам и сказал:

– Кто-нибудь еще чувствует себя плохо? Похоже, у нас большие проблемы…

– Что с ним? – спросил Карпов, держась за свой огромный живот.

– Что-что! Мертв. Ты что, сам не видишь?

– Почему мертв?

Вместо ответа Феликс встал, вытер руки о край простыни и сказал Ире:

– Возьми анализы. И на всякий случай надень защитный костюм.

– А что толку! Оборудование все равно не работает. Что мне с этими анализами делать?

– Выполняй. Остальные сейчас же должны пройти через кабину дезинфекции. Собираемся в лаборатории через час.

Уговаривать никого не пришлось. По испуганным лицам коллег было понятно, что они пройдут хоть босиком по раскаленным углям, лишь бы избежать такой смрадной кончины. Теперь уже было очевидно, что смерть Бена – не несчастный случай. Всего за сутки умер еще один крепкий и здоровый мужчина. И мы не знали, почему.

Через час, пойдя через кабину дезинфекции и полностью переодевшись, мы снова собрались в лаборатории. Кожа после дезраствора зудела, все то и дело чесались и не могли усидеть на месте.

– Итак, – начал Феликс, – давайте соберем все факты воедино. Мы потеряли двух человек. У обоих схожая симптоматика и оба скоропостижно скончались. Это может означать, что мы подцепили какую-то заразу. Алла Федоровна, напомните, на что оба жаловались?

Смольская немного успокоилась и только красные опухшие от слез глаза и нервное раскачивание выдавали недавнюю истерику.

– У них была повышена температура. Оба жаловались на боли в животе, сухость во рту и головокружение, – ответила она глухим голосом.

– Так, это уже кое-что. Во-первых, всем нужно измерить температуру. Кто еще чувствует недомогание и похожие симптомы?

Карпов неуверенно поднял руку. За ним – еще двое охранников и тихо всхлипнула лаборантка.

– Понятно, – мрачно ответил Феликс. – Что у нас с анализами?

– Ничего. Пока у меня не будет хотя бы микроскопа, я ничего не могу сделать, – ответила Ира.

Феликс снял очки, сжал голову руками и закрыл глаза. Когда он так делал, мне становилось страшно. Его напряженное молчание и задумчивые глаза – не самое оптимистичное сочетание.

– Так что же делать? – начал паниковать Карпов. – Надо срочно связываться с Центром и вызывать помощь! Я чувствую, что мне плохо. Вдруг у меня то же самое, что у этих двоих? Я не хочу умирать! Феликс, чего ты молчишь?

– Не надо паниковать, – старший Порываев прервал Карпова. – Сейчас лучше действовать по плану. Сначала нужно изолировать тех, кто чувствует недомогание.

– Что значит изолировать? – заорал Карпов.

– Это значит изолировать, – спокойно ответил Порываев, хоть и было видно, что это спокойствие дается ему нелегко. – Просто ограничить общение с теми, кто здоров, и пару дней пожить в отдельном боксе.

– Я не хочу сидеть в боксе!

– Я вам составлю компанию, мне тоже что-то нехорошо.

Младший Порываев с тревогой посмотрел на отца.

– Так, уже пятеро, – с ужасом констатировала Смольская.

Было решено изолировать их в отдельном блоке. Для этого пришлось убрать перегородку между двумя комнатами и перенести туда кровати. Наша лаборатория стала похожа на госпиталь.

Сначала все было более-менее спокойно. Особого веселья в боксе не наблюдалось, но коллеги общались, нормально ели. Ближе к ночи у Карпова и лаборантки поднялась температура. Смольская, одетая в защитный костюм, бегала вокруг больных и не знала, что делать.

Утро началось со страшной новости. Лаборантка и один из охранников скончались ночью. Карпов и второй охранник не приходили в себя, но были еще живы.

Старейшина, узнав от Амади о произошедшем, приказал своим людям вырыть на кладбище две могилы. Феликс, младший Порываев и наш техник сами понесли трупы на кладбище, запретив их сопровождать.

Когда они, грязные и замученные, вернулись с кладбища, снова нужно было отправляться туда. Скончался Карпов.

Места умерших в изоляторе тут же заняли другие.

* * *

Три ужасных дня и три кошмарные ночи. Нас осталось пятеро – я, Феликс, Ира, Смольская, младший Порываев.

У меня в голове не укладывалось, как всего за несколько дней могло случиться такое? Как от экспедиции в семнадцать человек могло остаться только пятеро? Я чувствовала, что это еще не предел.

Мы жили как в бреду. Смольская почти перестала с нами общаться, зато частенько разговаривала сама с собой. У нее были безумные глаза, она не спала несколько ночей подряд. Я боялась, что она сойдет с ума или, потеряв контроль над собой, сделает что-то непоправимое. Феликс с Порываевым почти не выходили из лаборатории, пытаясь починить аппаратуру. Вроде бы им удалось связаться с Центром и оставить сообщение, но ответа они так и не получили. Передатчик сгорел окончательно.

Младший Порываев горевал о смерти отца и уже не верил, что все еще может наладится. Я слышала, как он плачет по ночам. Ира ковырялась с реагентами и пыталась найти хоть какой-то объяснение произошедшему.

Между тем, жизнь в деревне не изменилась. Никто из местных не умер и не заболел. К нашей лаборатории старались не подходить и даже верный Амади извинился и попросил обращаться к нему только в случае крайней необходимости. Все боялись, что болезнь может уцепиться и за их жизни. Мы никого не осуждали.

«Белая чума», о которой говорила Дада, убивала только белых. Однажды я заметила эту сумасшедшую возле нашей лаборатории. Даже в темноте я узнала ее. Дада крутилась рядом, ходила вокруг и что-то высматривала. Я долго наблюдала за ней через окно лаборатории и, наконец, не выдержала. Просто сдали нервы. Вышла на улицу и подкараулила ее.

Она вскрикнула, вонзила в меня свои черные глазищи, сказала одно лишь слово: «Чимекка», и убежала.

Я рассказала об этом Ире.

– Чимекка?

– Да, она сказала Чимекка.

– Помнишь, Амади как-то говорил, что это река какая-то, – сказала Ира.

– Нет, это, кажется, не река, а источник, из которого деревня получает питьевую воду.

– А, да, точно!

Рядом возился с микроскопом Порываев. Оставив прибор в покое, он вышел из лаборатории. Вернулся минут через десять. В его руках был насос с фильтром для воды.

– Сломался.

– Что, тоже? – вздохнула Ира. – У нас хоть что-нибудь еще работает?

– Он давно сломался. Похоже, где-то неделю назад. Вспомните, когда заболел Бен.

И тут до нас дошло! Мы провели примитивный водопровод и поставили этот насос с фильтром, чтобы чистая питьевая вода из деревенского колодца поступала прямо в лабораторию. Насос продолжал работать, хоть и с перебоями, а вот фильтр сломался. Вода в колодце была чистой, но фильтр очищал ее от бактерий и примесей. Его просто забыли поменять на новый, как это полагалось делать каждую неделю, вот он и вышел из строя. А это означало, что мы все как минимум неделю пили сырую нефильтрованную воду.

С другой стороны, если причина была в этом, пострадали бы не только мы. Жители деревни тоже пользовались водой из колодца, но болезнь обошла их стороной. Так что либо дело было не в воде, либо просто аборигены обладали иммунитетом к возбудителю болезни, который спокойно плавал в воде столетиями, а может и больше, и наконец нашел подходящую среду обитания… то есть, наши беленькие, нежные тельца, выросшие в дисбактериозе.

Мы поспешили рассказать о своих подозрениях Феликсу. Он тут же заменил фильтр, но не очень-то верил, что причина смертей кроется в воде. Когда я напомнила о Даде и «белой чуме», он лишь отмахнулся. Ему, ученому до мозга костей, трудно было поверить в сверхъестественное. Для него существовали только цифры и формулы. А я была готова поверить во что угодно, лишь бы остаться в живых и вернуться домой.

Вечером того же дня короткой ухмылкой нам улыбнулась удача. Удалось привести в чувство микроскоп. Пока он не сдох окончательно, Ира схватилась за пробирки и часа два просидела в лаборатории. Мы ждали вердикта.

Когда Ира наконец вышла, по ее лицу было понятно: наши дела плохи.

– Поздравляю нас всех с амебиазом, – сказала Ира. Вода из колодца кишит амебами. Собственно, оттуда и вылезла эпидемия дизентерии. Мы все тоже хлебнули этой водицы.

– Но от этого не умирают за несколько дней, – возразил Порываев.

– Если лечить – не умирают. Да и болезнь развивается не за несколько дней. Инкубационный период – от недели до трех месяцев.

– Но нам сделали кучу прививок!

– Это непростая амеба. Скорее всего, это новый штамм.

– Но ведь наши препараты помогли справиться с эпидемией. Все больные выздоровели, разве нет?

– Да. До поры до времени. Пока препарат действует, они в безопасности. Но, думаю, через месяц, максимум два, эпидемия повторится. Нужно очистить колодец от этой дряни. Но и это вряд ли поможет. Скорее всего, причина заражения – в источнике, откуда поступает вода, в пресловутом Чимекку.

– И все же, мы вылечили людей. Никто не умер. А наши… за пару дней.

– Наши препараты теперь никуда не годятся. Они должны храниться в холодильнике, а не в бане. Все испортилось. То, чем мы в последние дни пытались лечить, не помогало, а может даже только вредило.

– И все равно странно это, – сказала я. – Почему болезнь протекает так быстро?

– В наших походных условиях я не могу выяснить это наверняка, – ответила Ира. – Но у меня есть нехорошее подозрение. В наших анализах огромное количество возбудителей болезни. Если сравнить их с анализами местных жителей, то амеб у нас в разы больше. К тому же, в крови умерших я выявила тканевую форму амебиаза. Это последняя форма развития – паразит, питающийся эритроцитами человека. Видимо, наши организмы особенно понравились амебам. Все же у местных иммунитет, выработанный столетиями, и его не сравнить с нашими прививками. Да и не факт, что амебиаз – основная причина смертей, но в этих условиях точнее сказать не могу.

– И что теперь? Мы можем это лечить?

– Без специальной терапии вряд ли. У нас даже антибиотики закончились. Все ушло на подавление эпидемии. Единственное спасение – поскорее сделать отсюда ноги.

– Я надеюсь, что это скоро произойдет, – мрачно сказал Феликс.

Ночью стало плохо Смольской и Порываеву. Оказалось, что они давно скрывали симптомы болезни, чтобы нас не расстраивать. Глупо, конечно.

Ира, надеясь найти хоть какое-то лечение, сидела за микроскопом. Наши препараты действительно испортились. Все, что у нас осталось – это старый добрый йод. Он убивал часть бактерий, поэтому всем нам пришлось пить малоприятный коктейль из кипяченой воды и нескольких капель йода.

К полудню следующего дня наши дела стали еще хуже. Смольская несколько раз теряла сознание, а потом впала в кому. Вечером то же самое случилось с Порываевым. Реанимационное оборудование еще работало, но ручаться, что больные продержатся хотя бы два дня, никто из нас не мог.

Впервые я увидела, как Феликс плачет. Он вышел на улицу, сел рядом со мной на деревянную скамейку недалеко от лаборатории, обхватил голову руками, и две крупные слезы скатились по небритым щекам в сухой песок под ногами. Измученная жаждой земля мигом впитала соленые капли… или они просто испарились под обжигающим африканским солнцем.

– Аномалия, ну почему так? Почему это случилось именно с нами? Кому нужна теперь эта экспедиция?

– Феликс, не надо, – я осторожно потрогала его за плечо, – а то я тоже сейчас заплачу. Нам надо держаться. Скоро придет помощь, я уверена. Ну не могли же про нас забыть!

– Помощь не придет. А если и придет, будет уже поздно. Нам не продержаться четыре дня.

– Почему четыре?

Двери лаборатории открылись, и к нам вышла Ира.

– Так вот вы где. А я уж испугалась. Предупреждать надо.

Ира присела рядом с Феликсом и тихо сказала:

– Не хочу вас огорчать, но что-то я себя чувствую не очень. По моим прогнозам… в общем, у меня сутки, максимум двое. У вас еще дня три-четыре…

Дня три-четыре. Как это мало, подумала я. И что это значит – четыре дня? Это трое суток и еще один день? Или это четверо суток ровно? Может быть больше. Но может быть и меньше… Что же делать? Как провести это время? В голове мелькали какие-то обрывочные мысли, я судорожно вспоминала, чего же я не сделала в своей жизни. Я никогда не была в горах, не успела родить детей и попрощаться с мамой. А на верхней полке в шкафу осталась лежать припрятанной коробка конфет… я оставила ее специально, чтобы отпраздновать с мамой мое возвращение. Много, много всего я не сделала, отложила на потом, осталась в долгу, не сказала главного.

Феликс с Ирой говорила о чем-то, но я слышала лишь обрывки фраз. Что-то там о реанимации, о препаратах и вакцинах, о химических реакциях… Да какое это все имело значение! Уже было поздно. Осталось дня три-четыре.

Ира улыбалась, но уголки ее губ предательски дрожали. Она посмотрела в небо, синеющее лоскутками сквозь листву деревьев, потянулась, как после долгого сна, и сказала:

– Тридцать лет живу на земле. Но никогда еще не чувствовала себя живее, чем сейчас, в двух шагах от… Эх, а ведь не хочется умирать.

Она сняла с ног легкие тапочки и пошлепала босиком к лаборатории, оставляя на пыльной земле отпечатки маленьких ступней.

Как Ира и говорила, через сутки она уже лежала в реанимационном блоке без сознания. Мы с Феликсом, как два заплаканных привидения, бродили между койками и следили за состоянием пока еще живых коллег. По какой-то причине они не умерли, как все остальные. Они не приходили в сознание, но оставалась маленькая, еле живая надежда, что помощь подоспеет вовремя.

То ли от утомления, то ли от страха и самовнушения, я чувствовала себя дурно. Меня бросало то в жар, то в холод, кружилась голова, ныл живот. Я боялась говорить об этом Феликсу.

Он позвал меня ужинать. Мы сели за стол, но еда не лезла. Феликс налил в стаканчики кипяченой воды, капнул туда по несколько капель йода и протянул один стаканчик мне.

– Предлагаю тост. За жизнь! Чтобы мы… чтобы мы вернулись домой и по возможности живыми.

Мы чокнулись пластиковыми стаканчиками с рыжим напитком и выпили все до дна.

– Думаю, пришло время рассказать тебе, – сказал Феликс. – Надо поспешить. Вдруг я отключусь раньше, чем предполагаю.

– О чем ты?

– Послушай, Аномалия, я был не совсем честен с тобой. Я привез тебя сюда не для какой-то вшивой экспедиции. Да и никакой экспедиции в сущности не было. Я просчитался. Хотел как лучше, а загубил зазря столько людей…

– Феликс, ты о чем?

– Может, оно и к лучшему, что ты не понимаешь, – его лицо побледнело и покрылось бурыми пятнами, он из последних сил сдерживал рвоту. – Твоя жизнь совсем не так должна была закончиться. Ты – особенная, Аномалия. Но это теперь уже не важно. Миссия не выполнена. Я грешен перед тобой и перед Богом.

– Каким Богом? Кто грешен?

– Извини, я сейчас вернусь. Меня тошнит.

Феликс встал из-за стола и, зажимая рот рукой, вышел в коридор. Я была ошарашена. Что за бред он сейчас нес? При чем тут «миссия» и Бог? При чем тут я? Никогда раньше я не слышала от Феликса ни слова о Боге.

Прошло минут десять. Потом пятнадцать, но я по-прежнему сидела одна. Вокруг было непривычно тихо. Мне казалось, что сейчас вот-вот зазвучит недовольный бас Карпова, из дальней комнаты донесется заливистый смех Иры, прокашляется Порываев, прикрикнет на сына, послышатся шаги.

Тишина железными тисками сжимала голову. Феликс не возвращался. Я боялась встать, боялась выходить в пустой коридор, боялась увидеть на полу еще одно распластанное тело. От этого до сумасшествия – всего один взгляд, одна минута, и я, вырывая на себе волосы, выбегу на улицу, заору так, как этим проклятым джунглям и не снилось.

Поборов страх, я все же вышла в коридор. Феликса там не было. Я направилась к соседнему кабинету, но и там было тихо и пустынно. Минуя реанимационный бокс, я подошла к уборной. Там горел свет.

– Феликс, ты здесь? С тобой все нормально?

В ответ – тишина. Я осторожно толкнула дверь, но она открылась только на треть, упершись в какую-то преграду. Это были ноги Феликса. Он лежал ничком на полу. Рядом валялся помятый пластиковый стаканчик.

Врачебный опыт взял верх над эмоциями, и я, прощемившись в уборную, первым делом потрогала шею Феликса. Еле ощутимый пульс трепыхался под пальцами. Жив.

Нужно было срочно отправить его в реанимационный блок. Я взяла Феликса за холодные руки, безвольно лежащие на полу, и попыталась поднять. Слезы страха и бессилия заливали глаза. Он был слишком тяжел для меня. Я попыталась тащить его по полу, но с огромным трудом сдвинула только на пару метров, пока боль не скрутила живот.

Все, что я смогла сделать, это перевернуть Феликса на бок, чтобы он не захлебнулся, если его начнет рвать. Одной мне не справиться. Я выбежала на улицу за помощью.

В деревне было тихо, только потрескивал огонь в догорающих кострах. Уже вторую неделю по вечерам тут не пели и не плясали. С наступлением ночи люди, как жучки, расползались по домам-норкам и до утра – ни звука.

Не теряя времени, я побежала к дому Амади, но долго не могла найти дорогу. Проклятая деревня состояла из одинаковых хижин, узкие улочки беспорядочно путались. Упираясь то в тупик, то в черноту джунглей, я в панике завыла во весь голос: «Амадии-и-и-и! Ама-а-а-а-ади-и-и-и-и! Кто-нибудь, помогите!».

К счастью, за спиной послышались быстрые шаги. Амади остановился на расстоянии нескольких шагов от меня. Я бросилась к нему, но он, выставив вперед руки, отпрянул.

– Что случилось?

– Феликс, Феликс… нужно отнести его в реанимацию. Я одна не смогу. Амади, помоги, пожалуйста!

– Что с Феликсом?

– Он без сознания… Я осталась одна.

Амади растерялся. Мы перестали общаться с ним, как и с остальными жителями деревни, как только поняли, что люди боятся… и вполне оправданно.

– Амади, помоги, – взмолилась я, увидев его нерешительность.

– Извините, – запинался паренек, – но у меня сестра… а там дети. И я… я… простите, не могу.

Амади весь сжался и попятился назад. Капельки пота на его лбу блестели в свете колышущихся огней факелов. Я развернулась и пошла прочь. Если даже Амади отказал в помощи, то все, конец.

Когда я добрела до лаборатории, у меня уже не было ни сил, ни желания бороться. Если бы не одинокая фигура у входа в лабораторию, я бы, наверное, сошла с ума. Женский силуэт неподвижно стоял у двери. Мне даже на секунду показалось, что это иллюзия, всего лишь причудливая тень. Но когда я поняла, что мне не показалось, по коже пробежал мороз. Кто это? Человек? Привидение?

Я встала, как вкопанная. Фигура медленно сдвинулась с места и мягко поплыла ко мне. В бледном свете луны я узнала лицо Дады.

– Что тебе еще от нас нужно? – закричала я, но женщина спокойно подошла ко мне, посмотрела в глаза и мягко взяла меня за руку.

Мой гнев тут же сменился каким-то невероятным спокойствием, и я послушно пошла за ней. Дада вошла в лабораторию, озираясь по сторонам и осторожно ступая босыми ногами по гладкому полу коридора. Она вела меня к уборной, где по-прежнему без сознания лежал Феликс.

Дада нагнулась, взяла его под руки. Она хотела мне помочь! Я моментально вышла из ступора и подняла Феликса за ноги. Кое-как мы дотащили его до реанимационного блока. Свободных кушеток больше не было. Я достала из шкафа надувной матрас и быстро соорудила новое больничное место. Пока я измеряла жизненные показатели Феликса и подводила к нему последний автоматический реанимационный аппарат, Дада бродила между коек и вглядывалась в бледные лица моих коллег. Она молча взяла со стола бумажное полотенце и обмакнула его в ведро с кипяченой водой, стоящее неподалеку. Удивленно комкая в руках мокрые ошметки, Дада сняла с себя что-то похожее на фартук, намочила его и стала бережно обтирать лица и руки больных. Переступая через трубки катетеров, она переходила от одного человека к другому. Я не стала ее останавливать и убеждать, что они меньше всего сейчас нуждаются в таких процедурах. У меня просто не было сил.

Болел живот. Перед глазами взрывались цветные пузыри. Я почувствовала, что мне нужно прилечь, и вышла из реанимационного блока. Дада последовала за мной.

– Уходи, – сказала я ей, – ты уже помогла. Спасибо. А теперь лучше уходи.

Но Дада смотрела на меня своими огромными глазищами и не отходила ни на шаг.

Свалившись на кровать, я свернулась калачиком и закрыла глаза. Страшней всего была мысль, что утро может не наступить, что эта ужасная ночь станет последней. Я почти двое суток не сомкнула глаз, поэтому сон одолел моментально. Дада сидела рядом на кровати и гладила мои волосы. Ее прикосновения были неприятны, раздражали, навевали кошмарный сон, но у меня не было сил, чтобы сказать хоть слово или пошевелиться. Даже если бы она захотела убить, вряд ли бы я смогла сопротивляться.

Дада тихо напевала какую-то песню, наверное, детскую колыбельную. Я цеплялась за последние секунды сознания, как за последние секунды жизни, и мысленно твердила: «Не спи, не спи, открой глаза». «Илия должен прийти прежде и устроить все», – вдруг сказала Дада. Или мне показалось, что сказала…

* * *

С трудом разлепив ссохшиеся губы, я открыла глаза в надежде увидеть рядом хотя бы каплю воды. На столике рядом стоял пустой стаканчик с оранжевыми точками от высохших капель йодного коктейля. Жажда сводила с ума.

Живот все еще болел. Но даже эта тягучая боль была ничем по сравнению с радостью: я жива. Руки, ноги двигались, глаза видели. И это было счастье. Хоть и недолгое.

Постепенно ко мне возвращалось осознание ужаса ситуации, в которой мы прочно застряли. Я осталась одна. В затерянной деревне на краю земли. В соседней комнате – четверо коллег, которые, возможно, не пережили эту ночь.

Мне совершенно не хотелось двигаться. Я прислушивалась к слабым звукам с улицы. Там, снаружи, кипела жизнь. Смеялись дети, шумели женщины, доносился стук топора и шарканье босых ног. Солнечный свет, проходя через окно, ровным прямоугольником сиял на гладком полу. На мгновение в нем, как на экране в кино, нарисовалась тень маленькой кучерявой головки с оттопыренными ушами. Грозно и визгливо прикрикнул женский голос – и головка исчезла. Торопливый топот маленьких ножек удалялся за окном. Наверное, дети ждут, не дождутся, когда «дом белых» перейдет в их владение для игр. Пусть подождут. Тут еще живы.

Я снова задремала или на время потеряла сознание, но очнулась от сильного шума. Человеческие голоса усиливались, я слышала, что возле лаборатории, у самых стен, собрались люди. Много людей. Что им надо? Неужели осмелились подойти к «дому белых»?

– Где? Покажите? – я расслышала русский язык и решила, что это Амади. Наверное, его отправляли проверить, все ли умерли.

– Разойдитесь! – услышала я еще одни мужской голос, и он показался мне знакомым.

Кто-то переступил порог лаборатории. Быстрые шаги приближались к моей комнате. Шаги были отчетливыми и звонкими… шаги не босых ног. Казалось, сердце от волнения громыхнуло в груди вхолостую и замерло. Я собрала последние силы, кое-как прикрыла халатом отекшие ноги и приподнялась.

– Эй, есть кто? – голос эхом разнесся по пустым коридорам.

Шаги были все ближе и ближе. В дверях появился силуэт. Мужчина.

– Сюда. Здесь кто-то есть!

В комнату залетел еще один мужчина и бросился ко мне.

– Анна! Слава Богу, ты жива!

Я подумала, что сошла с ума и мое воображение напоследок рисует мне то, что я хотела бы видеть, а не то, что есть на самом деле. Это был Илья. Его испуганное лицо, склоненное надо мной, его глаза… все это расплывалось и исчезало в черном мельтешении. И только запах был реальным. Знакомый запах свечей и чего-то сладкого, теплого.

– Ого, да тут целый госпиталь! – крикнул кто-то из соседнего блока. – Четверо… еще живы. Давайте быстро, на носилки – и вперед.

Вокруг забегали незнакомые люди. Илья поддерживал мою голову и что-то говорил, говорил… а я не слышала, только смотрела на его губы, чтобы не потерять сознание.

Рукав моего халата затрещал по швам. В плечо слабо кольнуло – мне делали какую-то инъекцию.

– На носилки ее! Шевелитесь, шевелитесь!

– Потерпи еще немножко, – я почувствовала, как меня подхватили сильные руки, уложили на что-то мягкое и прохладное. – Сейчас все пройдет.

Очнулась я в знакомой машине: все те же огромные тонированные окна, ряды кресел и прохлада кондиционера. На лоб легла теплая рука.

– Проснулась? Вот и хорошо, – улыбнулся мне Илья. – Как ты? Где болит?

Я хотела сказать, что чувствую себя гораздо лучше, но язык как будто присох к зубам. Кое-как из непослушных губ выкарабкалось булькающее: «…рмально».

– Мы в машине. Через полчаса трогаемся в путь. Отвезем на базу остальных… не волнуйся, они живы и, даст Бог, скоро будут здоровы.

Кто-то осторожно потрепал меня по плечу. Я повернула тяжелую, как глыба, голову и увидела Юрия – водителя, который привез нас в эту проклятую деревню почти два месяца назад. Он был таким же, как в тот день, и, кажется, даже рубашка на нем была та же самая.

– Ну что, очухалась? – блеснул Юрий своей золотой улыбкой. – Все будет хорошо. Терпи, казак, атаманом будешь!

Илья еще немного посидел со мной и присоединился к рабочим – они переносили уцелевшую аппаратуру. За нами приехали те самые две машины. Но в обратную дорогу отправлялся значительно поредевший пассажирский состав, да и вторая машина с легкостью уместила остатки аппаратуры. Везти обратно кучу металлолома не было смысла. Лабораторию так и не стали разбирать. Юрий сказал, что ее оставили в подарок местным жителям. Все-таки это самое прочное здание на несколько сотен, а может, и тысяч километров. Там с легкостью уместится несколько семей.

Когда все было готово к отъезду, я уже чувствовала себя значительно лучше. Вернулась ясность мысли, почти не болел живот, только кружилась голова, и рот пересыхал, как африканская пустыня. Угрюмый небритый мужчина еще раз сделал мне инъекцию какого-то препарата и протянул планшет, чтобы я расписалась, так сказать, в «получении». Это выглядело странно, особенно после того, что мне довелось пережить за последние пару недель.

Неподалеку стройным рядом лежали четверо уцелевших коллег. Возле них постоянно крутился врач. Попискивали приборы, жужжали системы жизнеобеспечения. Я слышала, как он говорил Юрию, что все четверо еще в коме, но есть шанс, что они останутся живы, если успеть вовремя доставить их на борт самолета.

– Да бросьте же вы этот хлам таскать! – врач нервничал и подгонял рабочих. – Вам что важней – пара железяк или люди? Юра, садись давай за баранку и поехали! Самолет ждать не будет, ясно же было сказано.

– Почему это не будет? – хмыкнул Юрий, развалившись в водительском кресле.

– Потому что не за ними прилетел! Да еще кто его знает, лучше им улететь или сдохнуть здесь спокойно.