Текст книги "Преимущества и недостатки существования"

Автор книги: Вигдис Йорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Признания

Половина гостей появляется к завтраку, первый заход в десять часов утра. Кто-то протискивается посередине захода, кто-то приходит позже, кто-то вовсе не приходит, и больше его не видно. Будиль появляется с мелом в руке и чувствует, что от большинства из пришедших сильно пахнет духами, средствами после бритья и мятой, на зубах у них зеленые кусочки леденцов, они жуют пастилки от кашля, а взгляд слегка увлажнен.

Вопрос – почему вы пьете? Чего каждый от вас ищет в опьянении?

Женщина с залитыми лаком волосами, в вязаном костюме с золотой булавкой уточняет, что в ее случае речь не идет о пьянстве. Она выпивает, потому что ей нравится вкус вина с едой. Профсоюзный деятель выдает свое заключение.

Бабушка с внуками боится забыть все, что надо помнить. В ее голове бесконечно что-то вертится, единственный час, когда она может побыть в покое, – по пятницам раз в две недели, когда дети уезжают к опекунам и она опускается на диван с красным вином перед сном.

Ударник сидит по ночам и слушает музыку, он выпивает, чтобы обострить восприятие.

– Разве это проблема? – спрашивает Будиль.

– Не для меня, для жены. Она хочет развестись, если я не брошу. Хотя я и сижу в наушниках.

– Каждый вечер? Каждую ночь? – спрашивает Будиль.

– Ну и что? Она спит, она бы и не знала, если бы не вставала меня проконтролировать!

– Может, она замечает что-то по утрам? – допрашивает Будиль.

– По утрам я сплю, – кричит ударник. – Она идет на работу. Так всегда было. У нас договор. Когда она возвращается, я не сплю, я уже забрал детей и приготовил обед, как мы договаривались. Не понимаю, в чем проблема?

– Не понимаете?

– Нет!

– Нина, – говорит Будиль.

– Да? – отзывается Нина.

– У тебя есть что добавить?

– Нет.

– Нет?!

– Ну да. Может, она ревнует? Чувствует, что он ее избегает, отправляется туда, куда она не может пойти с ним вместе.

– Очень даже может!

Ударник встал и пробил по столу несколько угрюмых тактов.

– Она не хочет, черт ее дери, она хочет спать и утверждает, что это – проблема! Черт!

Нина показывает на окно, в котором промелькнул Эвенсен с ведерком рыбы. Лучше ей встретить его и помочь Агнес починить велосипедную шину, недавно она проколола колесо.

– Скоро вернусь, – говорит она, – я быстро.

Она почистит рыбу сразу, пока та свежая, так лучше. Перед окном на гравии сидит Агнес, разложив рядом с велосипедом заплатки, если ей нужна Нинина помощь, надо только помахать. Пора мыть окна, замечает Нина.

Двери приоткрыты, она слышит, о чем говорят в столовой. Регент пьет после концертов в церкви, его так переполняют эмоции после исполнения последнего номера, что без коньяка не уснуть. Столько переживаний, умственных и физических затрат, и надо выпить еще коньяку, чтобы он пришел в состояние, когда сон возможен, стоит ли принимать снотворное?

– Возможно, возможно, – говорит Будиль.

И женщина, которая не может развестись из-за маленьких детей, пьет, чтобы выдержать, пока они вырастут. А как иначе ей вынести такую жизнь, в которой сутки заполняются по твердому расписанию на годы вперед, если бы у нее не было возможности время от времени облегчить груз и расслабиться?

Они пьют, чтобы спать, чтобы забыться, чтобы забыть свое детство, грехи, родителей, детей-инвалидов, брак, развод, почувствовать нечто иное, отдаться этому иному. Опьянение, ночь, музыка и парализованная воля. Они звонят, кому не собирались звонить. Напиваются до того состояния, когда рушатся пороги и наружу вырывается примитивное и сокровенное. Звонят тем, кого когда-то любили и до сих пор по-своему любят, с кем поссорились и на кого озлобились. Вынимают телефон из розетки до того, как начать пить, чтобы не звонить, но потом снова вставляют, как только напьются. Выключают мобильники, чтобы не звонить, но включают, напившись, чтобы все-таки позвонить. Выбрасывают их в окно, просыпаются с утра и ищут их в кустах смородины и рододендрона.

У Нины все не так, она многому радуется. Окно рядом с печкой черное от копоти. На кухне течет теплая вода, она залезает на скамейку, машет Агнес и снимает занавески. Надевает резиновые перчатки, капает чистящее средство в ведро, ставит его наискось под кран, чтобы не раздавалось лишнего шума, иначе она не услышит слов из столовой.

Когда наступает похмелье, они запираются дома – от стыда.

Сначала они отдыхают с вином, опускающим на мир пелену, а потом кажется, что пелена полностью сошла, и они видят то, чего раньше не замечали и о чем надо рассказать. Но на следующий день они бы с удовольствием ходили в парандже, будь это модно, и в этом заключается удивительный парадокс.

Ударник пишет по ночам музыку, и регент пишет музыку по ночам, оба выбрасывают свои сочинения на следующий день. Они так привыкли, что даже не смотрят по утрам, что написали ночью, и тем не менее накидываются на нотные листы с неизменным вдохновением и чувством свободы в следующую пьяную ночь. Да, да. Нина моет окно снаружи и внутри, ловит успокаивающие запахи из огорода, а когда заканчивает, свет проникает до самых нижних полок под шкафчиком, где лежат восемь бутылок шампанского, про которые она забыла. Только посмотри!

Агнес заканчивает возиться с велосипедом, входит и стоит в открытых дверях столовой, спрашивает, что происходит.

Они пишут стихотворения, говорят они. Они обнаруживают внутри себя невскрытые мозоли и вены. Стихотворения о потерянном, стихотворения о тоске и письма. Письма с просьбой простить, разоблачающие письма, прощальные письма самоубийц, письма с просьбой о сватовстве и революционные статьи. Их так возбуждает собственная выразительная мощь по ночам и так не терпится им быть услышанными, что они выбегают под дождь, чтобы отправить письма, чтобы наутро их не остановило пугливое, дисциплинированное, хорошо воспитанное, благочинное трезвое «я». По трезвости они могут выкинуть письма. Они не полагаются на самих себя, когда трезвые. Трезвые, они трусливы и делают много глупостей. Время исправлять ошибки, вызванные трезвостью!

Да, да, Агнес. Там, в столовой, люди искренни, им так надо, но это неприятно и неизвестно, чем кончится. Может, стоит закрыть дверь, Агнес, нехорошо подслушивать у дверей, но Агнес притягивают эти признания, которые делаются с серьезными и задумчивыми лицами.

Чувствовать сострадание – дело обычное. Агнес знает, каково спасать маленьких жучков, упавших на спину на подоконнике, и ставить их на ноги. Каково помогать жужжащим пчелам, жалящим стекло гостиной, выбраться наружу. Забирать домой бездомных кошек и поить их молоком. Знает, как помогать голодающим детям в странах третьего мира и плакать от сострадания к ребенку в самой себе.

– Бедняги, – говорит Агнес.

– Закроем дверь, – настаивает Нина, – нам будет грустно, неприятно, мы не можем им помочь. Лучше прокатиться на отремонтированном велосипеде вниз по склону в склоняющемся солнце!

Она возвращается на кухню к дурманящему запаху чистящего средства, погружает руки в воду, горячую настолько, что обжигает даже через перчатки, и заставляет себя забыть все несущественное. Моет стол и собирается помыть пол, но тут заходит Будиль и спрашивает, куда она пропала. Разве предполагалось, что она будет разгребать этот мусор в одиночестве? Они приближаются к кульминации, когда все начинают ухмыляться и угрызаться, господи, ей нужна помощь!

– Не думаю, что могу помочь.

– Ты очаровательна, Нина, над своей раковиной, ты чаруешь и чудесным образом исчезаешь, но не в этот раз, тебе не смыться в твоих перчатках, Нина, нам нужно твое настроение!

Нина снимает перчатки и идет в столовую. Да, они близки к ужасной развязке, потолок опускается и давит на мысли, комната сужается, съеживается от невозможной любви и потерянных сердец, от жизни, которая сложилась неправильно, и обратно ее не расправить. Кровавый, земляной желтый свет распространяется из их глаз, нервные судороги усиливаются, несвобода, застой, тоска по полету и отсутствие крыльев.

– Посмотрите в окно! – восклицает Нина, и они следят взглядом за ее рукой. Она выбегает к дверям террасы, открывает их; море, кажется, подошло ближе, шхеры приблизились, вроде все сдвинулось, трава светится!

– А?

Зачем нам это блестящее августовское море, если наши тени превращают все, что сверкает, в пыль!

Она выходит на траву, слышит за спиной стихающие голоса. Здесь мир открыт, как в те редкие утра в детстве, когда она не ходила в школу. Дома, деревья, тропинка – как в комиксе про Дональда Дака. Неужели она забыла, зачем сюда приехала, как она сюда приехала, что она владеет этим, а стопка счетов все растет.

Будиль следует за ней, догоняет и останавливает.

– Да, да, я знаю, что ты думаешь, молчи! Мы не можем помочь завязать никому из них. Это слишком сложно, слишком много факторов. Ну и что? Что с того? Так лучше. Потому что если они завяжут, то что? Что тогда вырвется на свободу? И будет ли это красиво? Почему Йеппе пьет – не вопрос, но что будет, когда он бросит? Здесь есть, о чем подумать, здесь масса жен и близких, поверь мне, которые втайне волнуются, на кого эти алкаши направят свою разрушающую силу? Как ты думаешь, Нина, что произойдет с этими убогими выродками, если они бросят свой портвейн? Нет, трезвые опасаются исцеления алкоголиков, в них может проснуться зверь.

– И что нам теперь делать?

– Прекрасное завершение! Настоящий праздник. Роскошный обед и вечер, на который они не смогут пожаловаться. Этим займешься ты, Нина! Может, их отвлечет викторина или песня?

– Не думаю.

– Нормальный человек жаждет выпить после викторины, Нина. Он в принципе хочет выпить, но это – другая история. Ну? Договорились?

Она разворачивается и возвращается в дом более легкой походкой. Нина поднимается к развилке и зовет Агнес. Агнес и Ада появляются на велосипедах, они были в порту и смотрели, как рыбаки варят креветок. В понедельник начинается учебный год. Если все будет хорошо, как она думает. Да, они, конечно, помогут Нине с обедом и праздником, как в старые времена, чтобы взбодрить грустных и уставших от жизни участников курсов. Они завязывают белые, стираные и отглаженные передники вокруг талии.

Решение принято, и у нее нет сил его менять.

Искусство пить в меру

Девочки сыплют муку в жидкое тесто так, что от блюд поднимаются облака. Они месят тесто так долго, что от него идет пар, и девочки могут растянуть его на полметра. Потом они отправляются за цветами, пока тесто стоит на опаре. Нина толчет тмин у окна и смотрит, как заходящее солнце окрашивает небо в красный, чистые окна блестят и горят огнем.

Участники курсов отправлены в шхеры за мидиями с ведрами и сачками, в плавках, забытых летними постояльцами, чтобы можно было нырять за мидиями в лучших местах. Эвенсен показывает дорогу с лодки, бабушкам разрешили посидеть у него на корме, они машут тем, кто идет за лодкой по берегу. Вода мирно поблескивает, день склоняется к вечеру, тихий, ясный, спокойный. Наступает тот темно-синий час, когда цвета приобретают самые насыщенные оттенки, море становится глубже и жизнь делается совсем хрупкой, потому что в глубине лета прячется смерть.

Шторы колышутся на ветру. Хлеб стоит в духовке, и Агнес накрывает на стол. Ада знает, в какие вазы ставить цветы. На террасе сидит Будиль с джином с тоником после благополучно пережитого дня, нога поднята на табуретку; если кто-нибудь увидит ее и ужаснется умеренному потреблению, она лишь порадуется. Внизу, в шхерах участники курсов карабкаются на четвереньках, а Эвенсен дает им ценные указания, сидя в лодке; когда они возвращаются, они мокрые до нитки, поцарапанные, но ведерки полны мидий, а самое вкусное – то, что ты сам выловил из моря. Они идут в душ, и воздух наполняется предвкушением.

В семь они спускаются, сияющие, как рождественские елки со звездой на макушке, каждому дают бокал шампанского, найденного на полке в самом низу шкафчика, оно как раз охладилось.

– Добро пожаловать! – говорит Будиль. – Мы приступаем к последней части курсов, к искусству умеренного потребления! Вчера мы пробовали быть трезвыми. Все прошло хорошо. Сегодня вечером мы попробуем пить в меру, и это – цель наших курсов. Если получится – мы выиграли: вы в жизни, а я со своим патентом! Давайте постараемся!

Будиль поднимает бокал, и гости следуют ее примеру. Она подносит его ко рту, они тоже. Они пьют, и вселенная трещит по швам. Потом наступает долгая тишина, они поворачиваются, улыбаются друг другу, да, было очень вкусно. Но насколько умеренным будет вечер, интересно было бы знать. К чему готовиться? Они все время посматривают на кухню, где исчезли Агнес и Ада, но тут девочки снова появляются в дверях с новыми бутылками, и курсисты расслабляются.

– Вино, друзья мои, – Будиль просит внимания, вдохновленная своей речью, – это запахи позднего лета! Его сущность меняется в бесконечности. Оно создает и решает проблемы в политике, любви и искусстве! Вино может восполнить любые потребности человека! Оно дает забвение или вдохновляет на новую жизнь. Выпьем же, друзья мои!

Они выпивают, и им наливают еще.

На дамасских скатертях горят свечи, количество сверкающих бокалов успокаивает. Запах чеснока раздается от больших кастрюль на кухне, запах моря из открытых дверей и окон. Вносятся огромные блюда, иссиня-черные пирамиды мидий, испускающие пар, и длинные багеты. Они едят руками, выдавливают половинки лимонов на мидии и глотают их, облизывают пальцы, макают хлеб в кипящий соус, наливают белое вино из графинов в бокалы, наклоняются и пьют, чтобы не испачкать скатерть, но тем не менее с бокалов капает и с подбородков стекает на салфетки, закрепленные за воротники, капает с пальцев, с ракушек, которые падают на пол и хрустят под ботинками и стульями, свечи догорают, масло тает, пустые графины выносят и появляются полные. Агнес следит, чтобы всем всего хватало, Ада собирает пустые ракушки и бокалы со стола, стоит на кухне с Ниной и слушает. Веселая, смеющаяся компания. Выпьем, друзья, радуйтесь всегда и везде! Печаль придет сама! Мы пили вчера, мы пьем сегодня и наверняка выпьем завтра! Поднимайте настроение, присоединяйтесь к песне. Спасибо за чудесный день. Голоса выливаются на улицу, как вода, некоторые – светлыми ручейками, другие – рокочущими реками, третьи – водопадом, четвертые – струящимся родником или легким дождем, стучащим по крыше. Нина, довольная, вытирает руки о передник, поднимает бокал и закрывает глаза.

Вечер темно-синим покрывалом повис над летним домиком. Агнес и Ада возвращаются в свое укрытие.

Нина слышит их, когда они время от времени поднимаются на лестницу у черного хода, дверь закрыта, и она может сосредоточиться. Небо там, над кустами, выглядит по-другому, чем над морем перед домом, плоское, сероватое и манящее, как звук детских голосов из убежища, в котором они спрятались ото всех.

Целые головки рокфора и эмменталера вносят в столовую, графины наполнены красным вином, масло мажут на хлеб, и оно не течет. Будиль просит немного внимания. Конечно, она измучена подагрой, ведением курсов и джином с тоником, но у нее по-прежнему ясная голова и способность произносить речи. Она права?

– Да-а!

Она выпивает за саму себя и считает, что заслужила.

– На этом я объявляю об официальном завершении курсов. Это ясно?

– Да-а-а! Ура!

– Ура!

– Остаток вечера вы отвечаете сами за себя. Ясно?

– Даааа!

– Кто хочет отправиться домой, может отправиться домой. Кто хочет остаться, остаются, кто хочет получить сертификат, получат сертификат. И бесплатный кофе в «Красном кресте» и во всех официальных инстанциях! Цель достигнута, за все заплачено. Ведь нам хорошо?

– Дааа!

– А можно снова познакомиться? – спрашивает ударник.

– Her. Нельзя!

Мужчина, которого послал на курсы работодатель, хочет немедленно получить сертификат в доказательство своего участия во всем, хотя его не было на первой части второго дня курсов, но Будиль не противится и тут же выписывает сертификат на салфетке. Несколько человек просит, и все получают. Женщина, пьющая, потому что ей нравится вкус алкоголя, хочет танцевать. Она приглашает профсоюзного деятеля, который тоже пьет, потому что ему нравится вкус вина, он не отказывается. Музыкальный центр отдан в прокат, но регент хора может спеть. Вообще-то он собирался быть оперным певцом, рассказывает он, однажды в юности он пел соло в церкви. Голос у него действительно прекрасный, хотя и не может сравниться с голосом Бато, думает Нина, и тут же перестает об этом думать. Они воют друг другу на ухо, словно в рожки. Веки набухают и превращаются в темные вишни, свечи догорают в подсвечниках, Нина меняет их.

– «Мы малые твои и сирые», – поет регент. Ударник аккомпанирует на двух ложках и нескольких бокалах, которые он поставил перед собой на столе, наполнил по-разному и теперь настраивает по ходу, выпивая и наливая по очереди.

А те, кто пьет, потому что вкусно, танцуют друг с другом, и бабушка танцует с сертифицированным мужчиной. Но когда регент начинает второй псалом, профсоюзный деятель находит причину, чтобы покинуть танцпол, а образованная дама расстраивается, и губы ее дрожат. Каждый раз в туалете она поправляет прическу, которая вот-вот достигнет в высоту полуметра, а помадой она проводит по губам и вокруг, в юности она была красивой, говорит она со слезами в голосе. Бабушка, растящая внуков, гладит ее по голове и очень хорошо понимает.

– Видели бы вы меня, когда мне было двадцать!

– Да, увы.

– Моя грудь торчала двумя круглыми яблоками.

– Да, да, вы наверняка были очень красивы.

– Все хотели ее потрогать, все хотели дотронуться до меня.

– Я уверена.

– Правда?

– Ну да, конечно. Всем понятно, что вы были красивой женщиной. Вы и сейчас хороши собой.

– Правда?

– Ну да.

– Серьезно?

– Конечно!

Ударник втайне сочинил соло. Он цыкает на всю компанию, но женщина, не торопящаяся с разводом, не может остановить своего отчета о семейной жизни, который она дает самому молчаливом участнику курсов. Может, он и слышит, что она говорит, но, кажется, это не так: его взгляд уперся в бокал перед ним, и он медленно оползает на стуле, по нескольку сантиметров в час – Нина заметила это по жирному пятну, которое его затылок оставляет на стене.

Ударник закончил премьеру и настолько захвачен собственным произведением, так точно выражающим его боль, что падает на инструмент и проливает красное вино.

– Моя жена меня не понимает, – хнычет он.

Дама с прической добавляет громкости своему хныканью, чтобы ее не забыли во время шумихи вокруг ударника. У нее есть определенные физические потребности, говорит она, хотя многие не верят, что они бывают у женщин в ее возрасте.

У профсоюзного деятеля тоже есть физические потребности, он танцует без партнерши и без аккомпанемента, виляет бедрами, прыгает к стулу, расстегивает рубашку и рвет ее с себя с ревом, демонстрируя бледную грудь и волосатый живот. Больше оголиться у него не получается из-за пуговиц на рукавах, ему требуется помощь танцующей бабушки, которая кружилась так много в дальнем углу столовой, что ее отнесло к «Березовому лесу». Теперь она сосредоточилась на рукавах рубашки профсоюзника, через какое-то время она их расстегивает, он стаскивает рубашку, колотит себя в грудь кулаками:

– Me Tarzan, you Jane [18]18
  Я – Тарзан, ты – Джейн! (англ.)


[Закрыть]! – поднимает бабушку в воздух и проходит с ней по комнате, она визжит и кричит, что он не смеет так поступать с пожилой хрупкой женщиной, но не хочет отпускать его, когда он наконец-то ставит ее на стул.

Хоровой регент посылает фотографию хора девочек вокруг стола. Двадцать одна хористка, а в центре он сам.

– Это с гастролей в Польше. Мы пели в четырех церквах, а хор из Польши приезжал потом к нам и выступал.

– Чудесно! Наверно, очень интересно, – говорит бабушка, растящая внуков.

– И не говорите!

Они пьют друг за друга, таких прекрасных и интересных. Женщина-консультант, которая собирается учиться на психолога в Осло, анализирует на лестнице психику мужской части курсистов. Зависимость от матери и внутренняя пустота, ненависть к отцу.

– Может, и так, а с кофе коньяк подают?

– Я не завишу от матери, она умерла, когда мне было десять!

– Так вот об этом и речь.

Профсоюзный деятель вырвался из бабушкиных объятий и заметил женщину, желающую развестись, когда дети вырастут. Она дошла до седьмого года замужества, когда он прижал ее к себе и положил руку ей на одну грудь. Женщина остановила монолог, но рот остался открытым.

Он воспринимает это как верный знак, кладет другую руку на другую грудь, это занимает полсекунды, тут она кричит что-то о насилии, о том, что она замужняя женщина:

– Мой муж тебя убьет!

С воплями она выбегает из комнаты, за ней следует бабушка, растящая внуков, а также дама с прической.

Профсоюзник замечает Будиль и смотрит на нее внимательным долгим взглядом:

– Где-то я тебя видел.

– Да?

Он подходит ближе, наклоняется вплотную к ее лицу:

– Мы не знакомы?

Будиль не отвечает.

– Сколько тебя зовут? Я здесь часто бываю?

Будиль поднимает палец, это значит, Нина должна принести резервное шампанское из холодильника. Нина приносит, оно должно быть хорошим. Через открытую дверь туалета в гардеробе она видит, как бабушка утешает оскорбленную женщину, а в это время дама с прической блюет в раковину, и она терпеливо водит в блевотине правой рукой, чтобы наполовину переваренные мидии исчезли в водостоке.

Будиль и Нина незамеченными покидают общество и садятся под яблоней в темноте. Трава скользкая и прохладная.

– Агнес спит?

– Спит. Аду позвали домой, и Агнес легла. Она молодец.

– Она, друг мой, принцесса.

– Да.

– Даже слишком принцесса.

– Что?

Дует слабый ветер с берега, море блестит, если не сопротивляться, можно выскользнуть прямо на воду.

– Спасибо, Будиль. Ты мне помогла.

– Мне самой приятно, друг мой, очень приятно.

– Я тебя люблю.

– Я знаю, Нина. Я тоже тебя люблю.

– Надеюсь, так будет всегда.

– Это – чувство, которое не проходит.

Как корабли, любимые морем, лодки, от которых море напоминает пещеру.

– Но я немного беспокоюсь, – говорит Будиль.

– За что?

– За тебя, дружок.

– Да?

Раздается звон бьющегося стекла, в доме кричат.

– Ты неосторожна, Нина, и не умеешь предвидеть.