Текст книги "Преимущества и недостатки существования"
Автор книги: Вигдис Йорт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
In vino veritas
Из столовой доносится оглушительный грохот. Нина бежит через лужайку, а Будиль вынуждена покинуть мирное местечко под деревом. Профсоюзный деятель накинулся на мужчину в конце стола, который еще до атаки скорее лежал, а не сидел на стуле, на стене за ним чудесная полоса на обоях. Он его спровоцировал, слышите, вы, украл у него неразведенную женщину:
– Ах ты, скотина!
Скотина лежит на полу, у него разбиты очки, он защищается от ударов руками, регент оттаскивает профсоюзного деятеля за одну руку, но получает тычок в подбородок другой и падает, ударник собирался вмешаться в бой, но передумал, увидев, к чему все идет. Женщины кричат:
– Он рехнулся! Он псих!
– Нет, – подавленно замечает Будиль, – он просто романтик!
Терпение ее достигло предела. Длинными пальцами правой руки она хватает профсоюзника за ухо, сжимает его и тянет вверх, слезы выступают у него на глазах, и перекошенный рот издает: ой!
Держа мобильный в левой руке, она вызывает такси и просит приехать скорее, – дело срочное, добавляет она для пущей убедительности. Разговаривая с диспетчером, она выводит всхлипывающего мужчину за дверь и сталкивает его с лестницы:
– Вон! Мелкий человечишка, ты плохо себя ведешь. Иди домой пешком!
– Пешком? – заикается он.
– Это я образно, кретин.
Она бросает ему вслед рубашку и приказывает одеться.
Смущенный, он надевает рубашку.
– Я сделал что-то нехорошее?
– Да!
– Ой-ой-ой!
Он жалобно хнычет:
– Лучше мне не жить.
– Да уж, так было бы лучше и для тебя, и для нас.
Вслед за такси приезжают журналисты на своей машине. Они чихнуть не успели, как журналист и фотограф уже обошли дом и стоят в открытых дверях со стороны сада. Нина устала.
Будиль с яростью отправляет их прочь, закрывает двери, окна, гонит народ в кровать, выключает музыку и убирает бутылки. Через час уборки и цыканья сама Будиль предпоследней отправляется спать.
Только Нина не может спать, только Нине надо ходить по дому, прибирать, крадучись в темноте, пока все не будет чисто и готово к восходу солнца. Она водит по столам тряпкой и пьет за то, чтобы стало достаточно темно, притом достаточно быстро. Все равно, куда бы мы ни отправлялись, мы не успеваем найти то, что искали. Комнаты чистые и пустые, но она не может вырваться из них и подняться к себе. Она еще не спала внизу, она еще не заключила с ними окончательного мира, не благословила своим сном ни столовую, ни библиотеку. Она открывает двери, чтобы уловить ночной запах и услышать шум листвы, забирает свое одеяло, раздевается и ложится на диван в окружении томиков Осхильд Бренне.
Она предчувствовала, она знала. Она думала: хватит ли у меня сил, доживу ли я до утра. Все так гнусно. Темно. Чужой запах. Мертвящая тяжесть плоти, рука зажимает рот. Будто стволы деревьев опрокинуты на ноги, на грудь, на руки. В глазах темно и пляшут точки. «Есть еще бревна на свете, и лесные склады еще есть…» Есть еще спящая сила в земле, тайная сила, которая будет продолжаться в роду, сковывающая тело, как железо, прижимающая его вниз, так что оно оседает, теплое, влажное, удушающее, полное крови, под ним не пошевельнуться. Ткани и острые маски на коже, врастающие в нее навечно. Напряженный, немелодичный и жестокий ритм, слюна в лицо, свежая, похожая на бальзам, как у детей, обычно все происходит быстро, скоро пройдет, у нее сердце животного, которое знает, что случится, прежде, чем его забьют, но идет куда указано и умирает, потому что готово заплатить цену за жизнь, зная, чего она стоит…
Приходит Будиль, она неожиданно возникает перед ней, потому что Будиль вся слух и зрение и слышит то, чего не слышат другие, и стон, застрявший в горле, и шаги, о которых другие не подозревают, и мышиный писк, она еще раз вызывает такси спокойным голосом, но в этот раз не говорит, что срочно.
Нина этого не помнит, но знает. Вон, говорит кому-то Будиль. Уходи. Вон отсюда. Прочь. Всю дорогу домой, пешком. Говорит тихо, чтобы Агнес и никто другой не проснулись. Это профсоюзник вернулся, догадывается Нина.
– И если мы тебя еще раз увидим, ты – покойник.
Все сухо, он слишком пьян. Грудь исцарапана. Она никогда не будет спать голой. Будиль ведет ее наверх и включает душ, меняет белье, пока Нина в душе, тихо, чтобы Агнес не проснулась. На окнах выступает пар, но не исчезает, и себя не отчистить. Во сне все объясняется само собой, но это искусство нельзя вынести из сна.
Будиль кутает ее в полотенца и ведет в комнату, одевает на нее ночную рубашку через голову, подтыкает под ней одеяло и сидит рядом, пока она не засыпает, спрашивает пару раз:
– Все в порядке?
Как бы она хотела, чтобы в ней проснулся стародавний плач, но ничего не выходит.
С утра темно. Ничего не видно, так бывает, когда ветер с гор, когда солнце перестает светить. Она прибита к земле гнилым морским воздухом, как птица, мокрая и взлохмаченная. День какой-то ненастоящий, небо тяжелое от влаги, мир на раз-два-три становится блестящим и мокрым. С неба падают капли и булькают по вагонке, темная листва шумит над гравием.
Появляется Будиль:
– Все в порядке?
Позже:
– Все в порядке?
По большому счету никакой разницы. И раньше такое случалось.
– Где Агнес?
– С Агнес все хорошо. Агнес у Ады. С ней все в порядке.
– Надеюсь хотя бы, что ее не изнасилуют слишком рано.
– Нина! Что ты несешь!
Что еще остается делать, только прибираться. Эмменталер не тронут, и рокфор не тронут, может, их можно отдать в магазин и вернуть деньги? Солнце печет, под большими деревьями прохладно и тихо.
Газеты пишут
На первой полосе:
«Соседи пансионата Грепан в смятении»
НЕ МОГЛИ УСНУТЬ ОТ ПЬЯНОГО ШУМА
Маленькая удачная фотография Нины, бледной и озабоченной, рядом с разъяренной Будиль, потрясающей кулаками:
«Шансы получить лицензию на алкоголь приближаются к нулю после очередных шумных выходных в Трепане.
Даже курсы по борьбе с алкоголизмом превратились в настоящую пьянку.
– Это действует на нервы, – говорит Гитте Рамлёс (52 года). Она одна из соседок пансионата. – Раньше в период отпусков здесь был рай, теперь мы даже не можем посидеть вечером в саду, нам все время мешает громкая музыка, крики и шум.
Рамлёс – не единственная соседка, отреагировавшая на шум. Несколько соседей собрались подать заявление в полицию за нарушение порядка.
– Должно быть, это просто недоразумение, – говорит руководитель курсов Будиль Грюе нашим корреспондентам. – Соседи всегда были с нами приветливы. Тем не менее корреспондентов не пустили освещать курсы Фанни Дакерт „Радость трезвой жизни“ в прошедшую субботу – семинар, на котором многие, завязавшие с употреблением алкоголя, очевидно, вернулись к старым грехам.
Насколько известно нашим корреспондентам, Грепан получил только временную лицензию с ограничениями и ясным указанием времени, когда следует прекращать подавать алкоголь.
– Здесь же никто не следовал ограничениям, скорее, все вели себя безгранично свободно, – говорит Гитте Рамлёс».
– Да, конечно.
– Да, конечно?
– Не каждый оказывается на первой полосе газет.
– Нина! Послушай, что ты несешь!
– Я слушаю.
– Нина, все очень серьезно.
– Да.
Они еще не успели сложить газету, как позвонил директор предприятия, на котором работал один из консультантов, и попросил вернуть деньги, заплаченные за курс. Он говорит о нескольких участниках, уточняет директор. Если дело не разрешится в течение недели, он наймет адвоката.
– Да, конечно.
– Да, конечно? Нина!
– А что мне сказать?
– Ну да, понимаю.
– Я ничего не могу поделать, все уже случилось.
– Ты можешь плакать, проклинать, умолять!
– Я пробовала, не получается.
– Что-то в тебе меня пугает.
– Думаю, все будет хорошо. Все обычно как-то утрясается.
– А я думаю, завтра пойдет снег!
– Ты меня не понимаешь, это разные вещи.
– Да?
– Я имею в виду, я думаю по-другому. Это как когда говоришь: думаю, любимый меня любит.
– Нина! У тебя нет любимого.
– Мне кажется, он меня любит, но я никогда не узнаю наверняка. Я думаю, все будет хорошо, я доверяю, и опыт это подтверждает, все вокруг работает на меня, вера указывает правильную дорогу.
– То есть, ты хочешь сказать, тебе повезло в жизни? – Да.
– Посмотри на себя, ты разорилась. Твое имя опорочили! Двенадцать часов назад тебя изнасиловали.
– Я забыла.
Нина! Если ты только поймешь, что случилось, ты можешь поменять значение этих событий. Друг мой. Я тебя прошу. Мы начинаем с одинаковыми желаниями и заканчиваем общим для всех пониманием. Только оно приходит слишком поздно, всегда слишком поздно, и это сильно сбивает с пути. Ас кем можно поделиться этим пониманием, когда наконец-то оно на тебя снизошло, если никто вокруг не хочет слушать, пока не станет слишком поздно.
– Я не могу погасить свет внутри себя.
Это происходит не разом, как ты говоришь. Оно не обрушивается на тебя лавиной, обвалом, водопадом. На это уходят отнюдь не секунды, нет, это только кажется, когда потом пишут, будто все было заранее решено и просчитано. Это происходит шаг за шагом, мгновение за мгновением, три минуты – это долго, каждая минута начинается и длится шестьдесят секунд, и каждую секунду может произойти что-то новое, шаги повернутся в другую сторону, неизведанную и прекрасную, я верю в то, что стою в начале, что все еще только ждет меня.
II
Post festum [19]19
После праздненства (лат.).
[Закрыть]
Время чудес прошло. Небо затянуто облаками, земля стоит голая, в трещинах и пыли. Сентябрь наступил, ясный, как холодный камень.
– Кто мой отец? – спрашивает Агнес.
Стоит тихий вечер ранней осенью. Все, что было в цвету, завяло, с каждым часом все бледнеет и бледнеет. Земля истощила свои летние запахи, она сухая, воздух удивительно прозрачен, дом отбрасывает тень, и вороны мечутся на красноватом небе. Малейший звук – пролетевшая птица, падающий лист – раздается громко и заставляет сбегаться всех, пока тишина снова не охватывает мир и не заполняет головы.
Агнес:
– Мама, ставлю вопрос ребром…
Нина:
– Лучше пусть постоит на голове.
Агнес:
– Кто мой отец?
Нина:
– Я не смогу ответить искренне.
Агнес:
– Ответь неискренне.
Но она не может заставить память работать, она не привыкла к этому, она специально отучилась пользоваться памятью, она забыла, как это делается.
Агнес:
– Ты должна вспомнить. Должна сказать, пока еще жива.
Меняя решение, сердце не остановишь.
Оно так быстро бежит вперед, а что там впереди, пропасть?
В этом воздухе идти слишком легко, все парит, тяжелые летние соки ушли, листья, сухие и легкие, танцуют на ветру, на какое-то время успокаиваются, но потом опять взмывают вверх прямо у нас перед глазами.
Сильный запах моря. Тишина. Только вода плещется о пристань. Ночь, темнота. Воют собаки. Летают чайки. Никогда не спят, вечно уставшие, вечно в сознании, они никогда всецело не бодрствуют.
Что такое писать, спрашивает она саму себя. Наверное, не так, как она думала, – врываться, изменять, находить новые значения? Вполне можно подтверждать, сохранять то, что уже есть? Не открывать двери, а закрывать их за собой и выключать свет?
Она должна открыть свое сердце печали и ярости, чтобы пробиться, снова стать ребенком, чтобы снова ощутить стыд и слабость?
Нет!
Разве знание дается только через боль?
И из хорошего никаких выводов сделать нельзя?
Закончить, пока фартит, как говорится.
Кто знает, что фартить перестанет?
Она в это не верит.
Разве не должны мы довольствоваться малым?
Разве наше существование должно подчиняться недоверию?
Она в это не верит, у нее все не так.
Стишок существования
Нина достигла дна, и кругом царит королевское счастье. Они собрали все, что возьмут с собой, сложили вещи в летний домик и живут в библиотеке и на кухне, чтобы не тратить много электричества. Это – убежище. Овладеваешь ли ты своей маленькой частью земного мира, какой бы малой она ни была, говорит она, чинишь ли свое окно, смазываешь маслом петли, всегда остается что-то еще меньшее и большее, за пределами.
– Все будет хорошо, – говорит Агнес и кругами катается на велосипеде по лужайке.
Она предприняла отчаянный прыжок, бросила жребий, поставила все на одну карту, отправилась в неизвестное, стопка счетов в ящике выросла.
В один из последних дней, рано утром, она говорит Агнес, что хочет уехать. Она думает об этом весь день.
Агнес катается под тяжелыми свинцовыми тучами, которые опускаются все ниже. Заглядывает в окно, где горит свет, голова матери склоняется над столом с бумагами.
Она, как можно позже, заходит в дом, чтобы ложиться, заглядывает в кухню и видит маму в том же положении, только листков перед ней меньше, а на полу растет кипа порванной бумаги.
Агнес ложится, но не может заснуть. Воет ветер, скрипят корни деревьев, она встает и идет на кухню. Нина окружена ясным и мягким светом, вот-вот встанет солнце. Пол под стулом усыпан бумагой, порванной на такие мелкие кусочки, что их уже не собрать, они покрывают и пол, и подоконники, и стол, и ее колени, и в этом снегу сидит Нина с единственным листком в руке, она все смотрит и смотрит на него, говорит, что закончила, и оно того стоило.
На листке написано:
Эпилог
Здесь мы теряем следы Нины Фарёвик.
Я попыталась найти ее и узнать, как идут дела у человека, сочиняющего подобные стихи, и как дела у ее дочери, школьницы Агнес. Я подумала, они могли переехать вслед за Юханом Антонсеном на греческий остров, если бы монетка, найденная в подвале, стоила миллионы, если бы Осхильд Бренне вернулась домой из Америки, разведясь и получив большие алименты, и много заплатила бы за свою библиотеку.
Мне было трудно не думать о Нине, я ловила себя на желании, чтобы все у нее было хорошо.
Но я искала напрасно. Она как сквозь землю провалилась, и я думаю, что однажды она ответила Сванхильд.
Сванхильд:
– Нина, кто ты? Откуда ты пришла?
Нина:
– Меня оберегают от собственной тайны.
Сванхильд:
– Что ты хочешь сказать?
Нина:
– Я – одинокое существо, оказавшееся за пределами своего пути.
