Текст книги "Зарево"

Автор книги: Веслав Розбицкий

Соавторы: Флориан Новицкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Кислые щи, – шепчет Куба.

– Да, – соглашаюсь я, морщась, – так как кислых щей не люблю и дома у меня всегда из-за этого были скандалы.

К нам никто не подходит, не подает команды, и каре постепенно распадается; некоторые садятся, отходят в сторону. И вот между солдатами завязывается разговор, они расспрашивают о родной стороне, о близких, знакомых. Я становлюсь свидетелем неожиданных встреч родственников, которых разделяли тысячи километров и многолетняя разлука. И над всем этим людским сборищем поднимается густое облако табачного дыма. Мы с Кубой дисциплинированно стоим в шеренге, так как никого здесь не знаем. Но нет, оказывается, я ошибся.

– Юзю! – говорю Кубе, это его настоящее имя. – Не старый ли это Антони?

– Какой Антони?

– А тот, которого вывезли.

– Да, как будто он.

– Пан капрал, пан капрал! – кричим мы с Кубой.

Он оборачивается. Выбегаем из шеренги, горячо приветствуем его, хотя капрал Антони не очень нас и признает. Мы сумбурно объясняем, откуда знаем его.

– А-а-а-а… а что вы здесь делаете, молокососы?

– Ну, мы… так же, как и вы…

И началась беседа, возбужденная, хаотичная, обо всем сразу. Время от времени капрал Антони прикладывал два пальца к козырьку конфедератки. Мы смотрели на него с обожанием, он же относился к нам серьезно, как к молодым товарищам по оружию. Мы только удивлялись, что орел на его фуражке какой-то необычный.

– Так это пястовский, – объяснил он, – так как другой должна быть теперь наша Польша.

Наша Польша… Как он, простой лесник, прекрасно это сказал. Наша Польша…

– Вы уже получили направление? – неожиданно спросил он.

– Нет. Как раз ждем.

– Ничего, сейчас вас тут раскупят. А может, попадете в офицерскую школу. Офицеров не хватает.

«В офицерскую школу? Мы? Это невозможно. Мы не господа, мы простые парни, сыновья крестьян», – скептически думал я.

Тем временем раздалась команда встать в строй.

– Ну, до встречи через неделю, я уезжаю за новыми! – крикнул нам наш земляк. – Попробуйте в офицерскую школу!

– Граждане! Приветствуем вас на гостеприимной советской земле. Благодаря стараниям Союза польских патриотов и благосклонности Советского правительства вы вступаете в ряды первого польского корпуса, формирующегося в СССР. Первая дивизия имени Тадеуша Костюшко в битве под Ленино показала свой героизм… – примерно такие слова говорил нам молодой польский офицер, стоявший с небольшой группой в центре каре. – А теперь вас покормят ужином – и спать. Утром получите направления в часть.

После команды «Разойдись!» мы встали в очередь за едой. Может быть, щи и были превосходными, но мне они не поправились, я выловил из них только несколько кусочков консервированного мяса. С ночлегом было еще хуже: мы улеглись прямо на деревянных нарах, которые к тому же оказались прибежищем клопов и прочих насекомых. Но зато среди своих…

Период между вступлением в армию и превращением в солдаты был довольно тяжелым. Все временно. Нет своего угла, трудности с питанием. Даже не известно, каким отхожим местом можно пользоваться.

Ежедневно прибывали транспорты поляков из всех районов Советского Союза, из Красной Армии или прямо с недавно освобожденных территорий. Воистину вавилонское столпотворение.

Оркестр гремел с утра до вечера, то встречая, то провожая новобранцев, направляющихся по своим частям.

Территория военного городка гудела от песен и кишела марширующими в разные стороны подразделениями.

А мы после утренних щей снова ждем своих «купцов». Куба ворчит:

– К черту такое войско, а щи воняют селедкой!

– Но консервы хорошие, – убеждаю его я, чувствуя себя ответственным за лишения, которым он подвергается, хотя в глубине души сам недоволен.

К счастью, клопы меня не любят. Но Куба! Ночью, сонный, он давил их на лице, растирая в большие кровавые пятна. Едва, бедняга, отмылся.

Наконец вызывают несколько десятков человек. Среди прочих называют и мою фамилию. Нас отводят в одно из зданий. Держись, Куба!

Я встретился с ним вновь только на Поморском валу. Он налаживал телефонную связь, а через полчаса был тяжело ранен в грудь.

Врачебное освидетельствование проходило быстро. Никто ни на какие болезни не жаловался.

– Сколько тебе лет? – спросил врач.

– Почти восемнадцать.

– Что значит «почти»?

– Через полгода будет, проше пана.

– Эх ты, «проше пана»! Говорят: «гражданин», «гражданин капитан». Повтори!

– Через полгода, проше пана, гражданин капитан.

– Чтоб тебя, «проше пана!»

– Так точно, гражданин капитан!

Непринужденное поведение врача придало мне смелости.

– Начинаешь говорить человеческим языком. Болел когда-нибудь?

– Чесоткой, гражданин капитан.

Тут я вспомнил отца, который при расставании только раз нарушил суровые принципы отцовства, уронив слезу и поцеловав меня в лоб, а потом строго сказал: «Говори всегда правду, будь отважным, осторожно обращайся с оружием, так как иногда оно само стреляет».

– Скажи «а-а-а».

– А… а… а…

– Почему миндалины увеличены?

– У меня так всегда бывает от кислого. Вероятно, от щей, гражданин капитан. – Перед моим взором снова предстал образ отца: он был очень огорчен. – Кажется, я в детстве также болел скарлатиной, но плохо помню это, гражданин капитан.

– А может, скарлатиной со щами? – Он хлопнул меня по хилым плечам. – Ну а как тебя зовут?

Одним дыханием я произнес свою фамилию и имя.

– Канонир, – добавил симпатичный капитан.

– Нет, сын крестьянина, – решительно возразил я.

– Канонир – это значит… получишь направление в артиллерию.

«Прекрасно, – подумал я. – Отец тоже был артиллеристом».

– Ординарцем не хотел бы быть?

– Нет, я хочу быть артиллеристом. Так же, как мой отец, гражданин капитан.

– Будешь артиллеристом-ординарцем.

– А что это такое – ординарец?

– Это солдат, который помогает офицеру, чистит его мундир, ну… понимаешь? Вроде адъютанта.

– Холуй, – добавил по-русски, лукаво сощурив глаза, помогающий капитану офицер.

– Хочу быть только артиллеристом, гражданин капитан, – стоял я на своем.

Сразу припомнились мои домашние муки во время двухлетней болезни матери. Даже хлеб я должен был выпекать, не говоря уже о приготовлении пищи, мытье посуды и уборке, и все это под строгим контролем постоянно дающей наставления родительницы.

– Но ты такой хилый. Я для тебя стараюсь, хочу как лучше, тем более что мы однофамильцы. Отца как зовут?

– Адольф, – ответил я. – Но это не его вина, гражданин капитан.

– Смешной ты! И родом из Тарнопольского воеводства?

– Так точно, гражданин капитан.

– Тогда, вероятно, мы родственники. – Он ласково потрепал меня по щеке: – Только ешь хорошо, а то у тебя мускулы, как у таракана. – И громким «Следующий!» закончил наш семейный диалог.

«Кушай, кушай!» – подумал я о щах.

Таким образом я был «куплен» и стал артиллеристом.

Мы были пополнением артиллерийской части, которая располагалась в прифронтовой полосе на Волыни. Других подробностей мы не знали, вероятно, потому, что в этот человеческий муравейник нетрудно было затесаться вражеским элементам. Новое пристанище было не лучше прежнего: нас разместили в конюшне. Наверное, здесь когда-то были казармы царской конницы.

Наша группа, состоящая из двух взводов, во главе с высоким кудрявым старшим сержантом и капралом – его помощником – заняла стойла вблизи больших ворот. Мы перестали быть безымянной группой новобранцев, мы были уже кое-что – артиллерия!

– В сторону, с дороги, кавалерия, так как здесь идет артиллерия! – орали мы перед вечерней поверкой.

Из других песен я узнал, что артиллерия – это цвет армии, а также «бог войны». Меня распирало от гордости, потому что я стал как-никак принадлежать к этому избранному роду войск.

Жизнь медленно, но верно входила в армейское русло. Правда, нам пока не выдали еще мундиров, но уже был подъем, уборка района размещения, оборудование нового, в некоторой степени собственного отхожего места. Мы уже уходили со своими котелками к своей кухне, привели в порядок стойла, раздобыли немного соломы: подстелить под себя и укрыться. К счастью, май был теплый.

Напротив нас, за перегородкой, размещалось пополнение неизвестного нам рода войска. В одном из стойл расположились девушки, которых все называли «эмильками»^[1]. Уже в мундирах: гимнастерки нормальные, а вместо, брюк шаровары не шаровары, юбки не юбки, какой-то гибрид: широкие и короткие, но со штанинами. На головах конфедератки. А прямо напротив меня разместилась супружеская пара. Молодые. Также уже в мундирах.

Через несколько дней девушки исчезли из «кобыльего стойла» – как мы его прозвали. Супруги остались. Этот институт сохранялся даже на фронте.

Обмундированные соседи насмехались над нами:

– Ждете американские ботинки, а кирзовые сапоги не хотите?

Только грозный взгляд нашего командира призывал их к порядку.

Пока мы ждали своего обмундирования, произошло событие, взбудоражившее всех обитателей казарм. В одно из польских подразделений пытался пробраться агент УПА, бандеровец. Он был в мундире. Его узнал один из солдат, у которого бандиты вырезали всю семью. Военно-полевой суд безотлагательно провел разбирательство и приговорил бандеровца к расстрелу. Казнь должна была состояться в присутствии всего личного состава.

На 12 часов был назначен общий сбор и выступление в район казни. Конвой из нескольких солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, вывел преступника. Мы шли молча. Почти каждый из нас в какой-то мере испытал на себе деятельность бандеровцев, представитель которых должен был вскоре понести заслуженную кару. Не нахожу слов, чтобы выразить состояние нашей молчаливо идущей колонны.

Мы сошли в долину реки, затем медленно поднялись на холмы городской свалки и выстроились фронтом к приговоренному.

Он не смог выдержать ненавидящих взглядов наших глаз, в которых не было ни капли жалости, и опустил голову. Он знал свою вину.

Бдительность после этого события возросла до такой степени, что мой китель стал объектом подозрений. Меня то и дело теребили: «В какой армии служил? А может, это твоего почтенного папочки? Где похоронил того офицера?»

«Надо покончить с этой экс-офицерской формой», – решил я. Случай вскоре представился. Сомкнутым строем, если сомкнутым строем можно идти по крутому склону, мы направились к реке с целью… Вот именно, с какой целью? Мы должны были подготовиться к получению мундиров. Несколько брезентовых палаток здесь же, на берегу реки, скрывали в себе тайну этой церемонии, которая превращала штатского человека в солдата. Около них толпилось слишком много народу, чтобы можно было поверить, что хватит мундиров для нашего недавно возросшего отряда, прошу извинить, уже батареи.

Среди солдат нового пополнения я встретил Михала Галянта, своего земляка. Хотя он был и старше меня, тем не менее заменил мне Юзека Кубу.

Мы сидим повзводно на берегу илистой реки. Солнце поднимается все выше, начинает донимать жара. Вот он, случай, который нельзя упустить! Снимаю китель и сообщаю соседям, что нашел в нем вшей.

– Выброси его к черту, – несколько грубовато посоветовали мне.

Я с готовностью воспользовался советом: наложил в карманы камней, и китель навсегда исчез с моих глаз. Мысленно извинился перед матерью за то, что обижался на нее за экипировку.

– Эх ты, простофиля, надо было поменять его на лепешки! – отругал меня Михал.

А когда я признался ему, что меня преследовали из-за этого кителя, он сказал, что я просто дурак, так как такого сопляка, как я, никто не будет подозревать в убийстве…

– Они шутили, растяпа, – добавил он с упреком.

Может быть, и так, но кителя теперь не вернешь. Прежде чем начну учиться в университете, буду учиться на ошибках.

Мундиров, к сожалению, мы не получили, и ночью я стучал зубами от холода. Отсутствие щедро подбитого ватой кителя позволило только теперь оценить его достоинства. На счастье, утром объявили сбор. Цель? Та же самая, что и вчера. Палаточный городок значительно разросся. Сегодня нам была предоставлена возможность проникнуть в тайну палаток. Мы видели, как наши товарищи исчезали в них обросшие, грязные и оборванные, а, пройдя целый комплекс палаток, выходили опрятные, улыбающиеся, как бы заново родившиеся.

Первый взвод был уже занят этой работой. Наконец подошла и наша очередь. Началась таинственная и радостная мистерия. Прежде всего в первой палатке расстаемся со старым барахлом. Немного его, но… прощай навсегда.

Вторая палатка: стрижка, взвешивание, измерение роста. Лениво двигается длинная вереница голых людей. Воздух такой, что топор можно вешать.

Парикмахер с безразличным видом стриг наголо, не обращая внимания даже на самые замысловатые прически «клиентов».

Третья палатка: баня (купаться в реке было запрещено). Фырканью, всплескам и другим сопровождающим мытье звукам не было конца.

Наконец, четвертая палатка: место, где человек возрождается, как феникс из пепла. Нам выдали желтые американские ботинки, красивые, с металлическими пряжками, но все-таки лучше бы сапоги. «Артиллеристы с раскрашенными орудиями» – припомнились мне колкости соседей из неизвестного рода войск. Итак, получаем фиолетовые обмотки, белье с тесемками, тиковые брюки, наконец, пояса, пилотки и…

– Пан заведующий, не хватает гимнастерок! – крикнул кто-то из глубины склада, откуда до этого, как из автомата, вылетали очередями отдельные предметы гардероба.

– Вот те на! Как же без гимнастерок?!

– Люди на фронте погибают, а им гимнастерки подавай, – разглагольствовал тот же голос.

Наконец показался сам заведующий складом – скромненький, покорный, тщедушный.

– Вы уж извините, – начал он учтиво, – не хватает. Может, найдется наверху, но сомневаюсь. – И исчез так же внезапно, как и появился.

– «Вы уж извините», – передразнили мы этого «светского» человека. – Может, будет, может, нет.

Пришлось взяться за дело нашему командиру. Мы не кто-нибудь, мы – артиллерия. Все затихли и внимательно следили за ходом событий. А за брезентом происходит громкий разговор. Наконец все стихло и из-за брезента, разделяющего палатку, появился наш командир.

– Действительно нет, все проверил, – сообщил он. – Получим советские гимнастерки.

– А орлы?

– Вырежем из консервных банок. – Через его правую щеку пробежал нервный тик.

Не такое это простое дело – вырезать орлов из банок. Ну что же, попробуем. Красноармейцам-то хорошо!

У меня с одеждой было больше проблем, чем у других: мне ничего не подходило. Разве что только пояс, и то, если в нем проколоть новые дырки. Я бегал от одного к другому и менял, что только удавалось. К сожалению, все это было еще бо́льших размеров. В конце концов я всем настолько надоел, что меня начали всячески обзывать и гнать прочь.

Нас стали поторапливать, а я все еще бегал в нижнем белье и ничего не мог подобрать. Я обратился за помощью к командиру, и он лично занялся моей экипировкой.

– А ну-ка снимите ботинки, и брюки тоже, – обратился он к одному из солдат. – Снимайте, снимайте. Видите, человеку не во что одеться?!

– Человек! – проворчал тот с презрением. – Наберут сопляков, называют людьми, а во что одеть, не знают, черт побери! И кому такое войско нужно…

– Только не сопляк, ты, пузатый вонючка! – резко огрызнулся я.

– Спокойно, холера ясная! – прервал интересную дискуссию командир. – Будет так, как я сказал.

Брюки, однако, были велики, пилотка тоже. Получили мы и гимнастерки. Они были одного размера – большого.

Положение многих облегчало то, что они могли отвести душу в ругательствах, но я с немалым трудом двигался по просторам солдатской лексики. Длинные брюки я в конце концов засунул под обмотки. Ботинки, к счастью, оказались впору. Гимнастерку подвернул и приметал большими стежками. Воротник попросту завернул сзади и также пришил. Прекрасно, лишь бы спереди подходило. Пуговицы, правда, со звездочками, но ничего. Мы же союзники? Союзники. Гимнастерку украшал слегка выступающий белый подворотничок. Много огорчений доставляла пилотка – она буквально падала на нос. Здесь уж ничего нельзя было придумать – надо было менять. И еще одно затруднение: в артиллерии были обязательны красно-черные треугольники на воротнике, но откуда их взять?!

Супружеская чета с соседнего стойла пришла нам на помощь. Многоуважаемая супруга великодушно подарила нам свою штатскую юбку с красно-черными полосами. Даже не потребовалось много шить.

Погоны раздобыл командир. Он хотел, чтобы мы имели боевой вид. Таким образом мы были полностью экипированы и чувствовали свое превосходство.

Началась интенсивная боевая подготовка.

Тактические учения проходили в долине реки, на просторных лугах.

– Ребята, не оплошайте, старик нас проверяет, – напоминал командир, показывая на кружащийся над нами «кукурузник». Мы еще не видели в глаза нашего генерала, знали его только по фотографиям в стенных газетах.

Медленно, но верно мы становились сплоченной, единой по взглядам и серой по виду солдатской массой.

Троица была отмечена двумя важными событиями: богослужением под открытым небом и яйцами вкрутую, по два на человека. Кроме того, по случаю праздника можно было навестить земляков, размещенных в отдаленных закутках обширных казарм. Километры при этом не играли роли: жители Львова или Гродно, Волыни или Подолии – это все земляки, свои.

Капрал Антони с трудом узнал меня.

– Ну и ну, – не мог надивиться он, – хороший из тебя получился солдатик.

Я поспешил распрощаться с ним: наступала предобеденная пора, сопровождаемая веселыми песнями типа «У берега реки девушки купались», громкими командами и глухим позвякиванием котелков.

Юзека Кубу я не нашел. Вероятно, он попал к костюшковцам.

Дальнейший распорядок дня был обычным: праздничный обед, а в перспективе – воскресные увольнительные в город или прогулки с девушками на лугу и в рощице, меня вполне устраивали представления иллюзионистов, лепешки, семечки, блины… Другие искали более интересные развлечения.

Время шло, но длинная очередь солдат с котелками (один котелок на двоих), плотно опоясывавшая кухонный барак, не продвинулась ни на шаг. Наиболее активные провели тщательное расследование и установили, что штабники и разные там писаря незаконно лезут со стороны. Очередь разразилась проклятиями: «Подлецы, мошенники, канцелярские крысы!» А когда раскаленным железом в самое сердце ударила весть, что не хватило яиц, очередь распалась и беспорядочная толпа вторглась в район раздачи пищи.

Столкновение было непродолжительным – мы победили. Прежде чем в это дело успел вмешаться дежурный офицер, яйца, сияя безупречной белизной, уже лежали в наших котелках. Воодушевленный одержанной победой, я решил воспользоваться суматохой и проверить содержимое двух полевых кухонь, безразлично выпускавших пар невдалеке. Достаточно было открутить два винта-мотылька. Ну, смело! Я поднял крышку – ха, макароны! Зачерпнул котелком – о радость, есть! Поспешно бросаю горячую крышку, но, к сожалению, деревянная подпорка падает, а вместе с ней, мягко звякнув крышкой, рухнула и кухня. Брызнул кипяток.

Я смешался с толпой, но меня не трудно было обнаружить: спереди я был весь мокрый, грудь и живот жгло нестерпимо. Результат: ожог второй степени и… в качестве добавки – трое суток ареста. Горькие оказались эти макароны…

Арест мне заменили на более полезную (все для фронта) форму возмещения причиненного ущерба – на обслуживание кухни. Два дня я исправно мыл котлы, чистил картошку, рубил дрова и, казалось, наелся на всю жизнь. Моя трудовая деятельность на кухне закончилась, поскольку объявили ночную тревогу. Так что я должник армии и по сегодняшний день. Тревога была учебная, при этом мы получили недостающую экипировку: шинели (опять слишком длинная – пришлось обрезать бритвой), конфедератки (оказалась в самый раз), холщовые подсумки и вещмешки. Боевая тревога прошла превосходно. Нас обучали скатывать шинели, подгонять снаряжение, затем было построение, короткий марш-бросок, развертывание в цепь – и так до рассвета. Наконец, построение перед казармами, в полном снаряжении. Стоим в положении «вольно» и ждем дальнейших распоряжений. Скука ожидания прерывается приходом группы офицеров; за ними солдаты несут несколько темно-зеленых ящиков.

– Оружие, оружие!.. – разнеслось по рядам.

Один из офицеров произнес короткую речь о важности и значении оружия для солдата народной армии, о смертельном враге, которого мы должны уничтожить в его собственном логове, о братстве с Красной Армией, о боевом марше, который нас ожидает, и о том, что по пути мы попадем в Польшу, на нашу родину.

После этого нам вручили густо смазанные артиллерийские карабины со складными штыками. Церемониал сопровождался громкой читкой номеров, которые записывались напротив соответствующих фамилий солдат. Старшина батареи получил, кроме того, несколько ящиков с боеприпасами.

Новое, радостное занятие: первая чистка оружия с помощью новеньких принадлежностей. Затем завтрак и построение на плацу. Мы объединены в отряд, который насчитывает несколько тысяч человек. Направление – фронт.

Хоть и тяжело жилось в конюшне, но расставаться с ней было жаль. Командир отряда провел совещание с командирами подразделений, оркестр расположился в голове колонны, раздалось несколько команд, и… вперед, марш!

Мелькнул жезл капельмейстера, грянула походная песня:

К бою, первый корпус,

Вперед, на запад, марш!

Это наша песня, песня-приказ!..

И вот мы снова трясемся в вагонах, едем на запад.

Только теперь мы могли уже пить пиво в станционных буфетах, требовать суп, не боясь получить отказ, петь боевые солдатские песни и украшать вагоны лозунгами «На запад!» или «Смерть немецким оккупантам!».

В дороге мы убивали время различными играми, а я даже организовал временный ансамбль самодеятельности, который успешно конкурировал с бессмысленными солдатскими забавами.

Выступления проходили на стоянках. Сцена – открытый вагон, зрительный зал – все, что напротив, зрители – весь эшелон. Возгласы «браво» гремели сразу же после открытия занавеса: его заменяли двери вагона. Репертуар наш составляли скетчи о Гитлере, частушки, сеанс иллюзиониста, военные песни всех времен; гвоздем программы была «Баллада о первом батальоне».

Декламируя ее, я вглядывался в лица зрителей, которые на протяжении всего представления становились то строгими и взволнованными, то тревожно-сосредоточенными, то беспечными и улыбающимися, – лица открытые, искренние, добрые.

В Дарнице нас застал вечер. Эшелон, в котором мы ехали, встал на главном пути под семафором. Наше беспокойство все нарастало, так как на западе вспыхнуло несколько прожекторов. Лучи на небе скрещивались или располагались параллельно – ловили цель для зенитной артиллерии. В темноте раздались удары по подвешенному куску рельса – сигналы, обозначающие воздушную тревогу. Блеснули на небе разрывающиеся снаряды, и через мгновение послышались глухие взрывы.

Поезд не двигался. И не поступало никаких распоряжений. Семафор не дрогнет, как застыл. Что же случилось? Мы молчим и смотрим в небо, начинающее светлеть от лучей прожекторов, взрывов и осветительных бомб, болтающихся на парашютах. Это было бы великолепное зрелище, если бы оно не несло для нас смертельной опасности. Еще мгновение – и все могло оказаться до смешного ненужным.

Наконец наш эшелон трогается. Медленно покидаем стоянку. Быстрее… быстрее… еще… еще… быстрее… Мерный стук колес постепенно снимает душевное волнение, но бледные отблески, скользящие по лицам, по темным закоулкам вагона, упорно напоминают, что опасность еще не миновала. Дарница в огне.

Проезжаем знакомый мост через Днепр. Поезд замедляет ход, раздается скрежет. А я так мечтал вновь встретиться здесь с той девушкой!

Шепетовка, крупный железнодорожный узел. Снова удары по рельсу и крики «воздушная тревога». Семафор опущен – путь закрыт. Раздается команда покинуть вагоны.

Разместившись неподалеку от станции, мы следим за ходом налета. Цель – станция, но и нас заметили. Подвешенные «фонари» осветили место, где мы расположились, и нас стали поливать с неба очередями из пулеметов. Больше всего досталось тем, кто не мог лежать спокойно и искал безопасного места.

Поэтому в новом эшелоне (тот, который мы покинули, горит) занимают места не все. Мы покидаем Шепетовку – родину Павки Корчагина.

Мысль о погибших товарищах глубокой скорбью наполняет наши сердца. Наряду с чувством собственного бессилия нас одолевает страстное желание отомстить: подождите, подождите еще немного, мы вас достанем, так драпать будете, что штаны потеряете…

Той же ночью мы еще раз подверглись налету. Поезд резко остановился, и мы услышали вой пикирующих самолетов. Выскочив из вагонов, мы побежали в сторону леса.

Если так пойдет и дальше, то очень скоро война для меня закончится. Я так и не увижу врага, не сделаю ни одного выстрела.

По неписаному закону войны следующий день оказался более благоприятным. Прекрасная погода способствовала хорошему настроению. Снова – дорожные игры и взрывы смеха.

Железнодорожную станцию в Ровно мы застаем в развалинах. Остатки бревен и досок еще тлеют. Вокруг – пусто. Эшелон продолжает движение. Мечтаем поскорее покинуть вагон, ведь в пути мы полностью зависим от умения и опыта машиниста.

Неожиданно поезд останавливается в лесу. Солнце припекает как в добрые старые времена. Курим, ждем. Приказ о высадке воспринимаем с недоверием. Здесь, в лесу? Мы находимся в районе Кировец. Возникают недобрые мысли о бандах УПА. Кто-то даже пустил слух, что предыдущий отряд завязал с ними бой и был полностью разбит. На нашу просьбу выдать патроны старшина пока отвечает отказом.

Мы шли несколько часов. По мере углубления в лес нам все чаще попадались военные лагеря. Даже удивительно, что перед этим мы чувствовали себя здесь такими одинокими. Известие об открытии союзниками второго фронта было воспринято нами с безразличием, мы страшно устали. Я лично не чувствовал под собой ног: это был для меня самый тяжелый и продолжительный переход. Мы расположились на отдых в молодом сосновом бору и тут же уснули мертвым сном.

Когда я проснулся, Михал уже успел выстирать и высушить обмотки. Мне же ничего не хотелось делать. Нас построили в две шеренги, и наш временный командир доложил прибывшим офицерам о состоянии батареи, о ходе марша и встал в строй. Он больше не был командиром, снова стал одним из нас.

– Трактористы и шоферы, три шага вперед! – скомандовал прибывший офицер.

Выделившаяся группа солдат удалилась в глубь леса.

– Слесари, портные, сапожники, столяры, выйти из строя!

И снова небольшая группа исчезла за деревьями.

– Закончившие семь и больше классов школы, выйти из строя!

Я вышел.

– Сомкнись! За мной марш!

Я попрощался с Михалом. Мы двинулись вперед по направлению к военному лагерю.

У ворот нас встретил часовой с винтовкой и в каске. Никакого оркестра, никаких приветствий. По обеим сторонам песчаной дороги выстроились ряды землянок. В середине – импровизированный плац с флагштоком, рядом с землянками разбиты красивые клумбы. Заботливые солдатские руки искусно выложили из щебня изображение белого орла, установили флажки, написали лозунги. Тщательно убранные аллейки с бордюрами из тонких веток. Кругом удивительный порядок.

Здесь нас снова ждали «купцы».

– Ты, ты и ты, – старший сержант указал также на меня, – идите за мной.

В нашей тройке оказался и рядовой Лось, которого я немного знал. Пройдя несколько десятков метров, сержант остановился, мы – также.

– С этой минуты я ваш командир.

– Так точно, гражданин старший сержант.

– Ну а это наше орудие, – показал он в глубь леса.

Его невозможно было не заметить! Огромная темно-зеленая, замаскированная масксетью гаубица уставилась на нас своим жерлом.

– Калибр сто пятьдесят два. С сегодняшнего дня вы солдаты пятой бригады тяжелой артиллерии… А ты, малый, – обратился старший сержант ко мне, – будешь разведчиком. Ты легкий, проворный и, вероятно, неглупый, если оказался в этой группе.

– Слушаюсь, – быстро ответил я.

– Это ваша землянка, – указал он на хорошо замаскированный холмик, около которого копошилась небольшая группа солдат – взвод управления второго дивизиона готовился к ужину.

– Владек, можно тебя на минутку? – позвал старший сержант кого-то.

Владек оказался очень молодым широкоплечим капралом, командиром отделения разведки.

– Принимай свое войско!

– Здравия желаю, ребята, – поприветствовал он нас с улыбкой. – Двое – в мое отделение, а один – к топографу.

Я вызвался первым, сразу же за мной – Лось.

– Как зовут?

Мы представились.

– Вам повезло, – с гордостью сказал капрал. – Артиллерия – бог войны, а разведка – ее глаза и уши. От нее все зависит.

Приятную беседу с новым, непосредственным начальником оборвала песня большой колонны солдат, марширующих с котелками в руках.

Через минуту мимо нас тоже со старой солдатской песней прошла другая колонна.

– Это наш дивизион, – заметил капрал Владислав.

В песне девушка жаловалась, что недобрая мамаша не пускает ее, бедную, (и все из-за военных) ни в парк, ни за ворота и что она не выдержит этого, нет.

– Ну, ребята, пора и нам. Оставьте вещмешки и выходите строиться. Возьми мой котелок, – обратился ко мне капрал. – Будем есть вместе.

– Взвод, запевай! – скомандовал дежурный сержант.

Мы сразу же начали слаженным хором восхвалять достоинства французской девушки по имени Мадлен, живущей на краю долины, там, где начинается лес.

Если бы не гимнастерки, мы могли бы чувствовать себя старыми солдатами. Они, однако, выделяли нас из общей массы своей новизной.

Лагерная жизнь проходила по уставному порядку. Первым мероприятием после подъема кроме физзарядки была политинформация. Сообщения с фронтов не изобиловали крупными событиями. Была пора затишья. На восточном фронте советские войска ведут бои местного значения. На западном фронте без перемен. Только в Африке проявляется некоторая активность. После политинформации – завтрак, достаточно однообразный: слабо подслащенный кофе, черный хлеб и ложка консервов. Потом – занятия. Обучение очень интенсивное и изматывающее физически. Чувствуется спешка. «Расчет, к орудию», «Расчет, от орудия», «Первое орудие, огонь» и т. д. и т. п. Водители – трактористы осваивают неизвестную им союзническую технику и различные варианты возможной боевой обстановки.

А мы, глаза и уши артиллерии, работаем с биноклями, буссолями, стереотрубами, усваиваем сведения из оптики, математики и в особенности из тригонометрии, и все это в постоянном ожидании обеда. Обеденная пора – момент, милый сердцу и желудку. К сожалению, обед чаще всего состоял только из одного блюда, но зато имелась возможность несколько раз получать добавку. Наиболее неприятные воспоминания вызывает вода: хотя она и из колодца разрушенной лесной сторожки, но с очень противным запахом. Суп всегда, пересоленный, вероятно, для того, чтобы кофе казался более сладким.